Заговор по душам. (Малоросский прованс.)

Решив, что слезами делу не поможешь, Епанчина принялась приводить жилище в порядок.

Письменный стол, несколько стульев, дверцы и полки шкафа, комод и подоконник были покрыты толстым слоем пыли. Потрепанная временем полосатая дорожка вела от порога к окну, еще одна циновка лежала у самой кровати.

Только сейчас Вера заметила некое несоответствие в расцветке пола у противоположной ее спальному месту стены. Деревянные доски покрытия отличались по цвету.

— У меня будет соседка? — просила у пустоты девушка. Ответа, естественно, не последовало.

Решив, что паниковать еще рано, Епанчина принялась за уборку. До конца дня до блеска были вымыты все поверхности, вечерний ветер безуспешно пытался сдвинуть с места тяжелую ткань портьер.

Шкаф немного разочаровал. Кроме полок и двух толстенных дверок гардероб не мог предложить ничего. Пришлось раскладывать свой небогатый скарб. Странное нижнее белье, некогда белоснежный сарафан, который стал свидетелем путешествия во времени, темное платье, вероятнее всего для выхода в свет, и тонкая шаль. Видимо, придется размораживать сбережения. И следует обязательно узнать уровень цен на одежду и обувь.

От обеда новая преподавательница отказалась, но к ужину все же спустилась вниз, чтобы узнать, где можно перекусить.

Еще одна дама в сером одеянии, в застегнутой под самый подбородок блузе, сообщила, что есть возможность поужинать в столовой при гимназии. Но если барышня желает "покутить", тогда это лучше сделать в городе.

На "покутить" Вера почти обиделась, и, не зная, как себя вести — обидеться или смириться, предпочла сделать вид, что не услышала оскорбительного предложения, и вышла из дверей общежития.

Высокие деревья, которые закрывали почти все пространство двора между двумя зданиями, скрывали теряющее яркость небо. Дорожки, разбегающиеся в разные стороны, еще не освещались, но высокие, почти в два человеческих роста, столбы, словно ночные стражи, охраняли каждые метры пути. Вере было очень интересно посмотреть на работу фонарщика.

Помещение столовой пахло борщом. Ни с чем никогда не спутаешь запах вареного буряка. И еще гречки. Солдатской каши.

Вера покопалась в голове, вспоминая, как было с продовольствием в предвоенные годы. Херсонская губерния — довольно богатый район. Здесь было много промышленников, перевалочные пункты и корабельные порты на реке приносили хороший доход. Паровой лесопильный завод Когана, собственная электростанция, построенная на деньги благодетеля Соколова, консервный завод и незамерзающий порт Хорлы Фальц-Фейнов, табачные фабрики, свеклосахарный завод...

Даже макаронные изделия местных заводов отправлялись за бугор! Так что, с голоду не пухли. Степи давали богатые урожаи зерновых. Пастбища рябили Скадовскими коровами и овцами. Богатый край.

Богатый благодаря людям, которые смотрели на вещи под другим углом: Эрдели, Вадон, Валик, Люблин, Готрон, Гринзайд... Иностранцы, поднимающие промышленность великой империи... Еще со времен Екатерины Второй.

В зале было пусто и довольно темно. Сгруженные в несколько этажей скамьи выстроились рядами вдоль стен, и лишь несколько обеденных столов соседствовали с закутком раздачи. Туда Вера и направилась.

Грохот чугунной посуды выдавал присутствие работников кухни, еле различимая за шумом человеческая речь прерывалась взрывами смеха. Вера аккуратно прошла за резную ширму, отделяющую кухню от основной части столовой, провела рукой по ажурной стене, признавая всю целесообразность данной конструкции. При отсутствии централизованного отопления обогревалось пространство жаром от печей, и было бы глупо отгораживаться стеной с прорезанным окном для раздачи пищи.

— Доброго вечера! — позвала гостья, перегибаясь через столешницу и пытаясь высмотреть хоть кого в глубине кухни.

Электрические лампочки от силы в двадцать свечей заливали пространство теплым светом, отчего казалось, что вот-вот из-за большого котла выскочит босоногая Золушка и махнет рукой на испачкавшегося сметаной кота.

— Кто там пожаловал? — донеслось громогласное из-за шкафа, и в освещенный проход вышла настоящая кухарка: без талии, но с улыбкой на лице.

— Добрый вечер, — еще раз повторилась Вера, опуская взгляд, — я не знаю... подавали ли ужин... Я...

— Обнова... вижу я, барышня, что вы нездешняя, — повариха, вытирая руки о фартук, медленно шла по направлению к Епанчиной, — была бы старенькой, платьишко твое сидело бы поплотнее.

Удачная шутка вызвала смех, и несколько повязанных косынками голов выглянули в проходы. Вере бы смутиться, но вместо этого девушка улыбнулась:

— Ну, хорошего человека должно быть много.

Поварята довольно загомонили, а глава кухни засуетилась, усадила гостью за стол и предложила на выбор несколько блюд.

— Странные барышни-институтки, — зависнув над съежившейся в комок Епанчиной, кухарка оценивающе оглядела новоприбывшую, — кои думают, что им должно питаться воздухом, потайки запихают в себя печенье, а здоровая пища уходит беспризорникам. Али ты, девонька, не такая же?

Вера улыбаясь, покачала головой, пряча взгляд, и для подтверждения собственных слов придвинула к себе обе тарелки. И тут же спрятала руки под стол, положив их на колени. Повариха, оценив чужое рвение и аппетит, довольно заухала совой:

— Баба Марья меня зовут, — представилась пышка.

— Вера... — выпалила девушка, но тут же опомнилась — негоже девице болтать с набитым ртом, да еще и представляться одним именем. — ...Николаевна Епанчина. Университет гуманитарных наук. Петербург. Историю...

— Историю будете преподавать! — поспешила всплеснуть руками повариха. — Это заместо нашей почившей Софьи Игнатьевны, царство ей небесное! — пухлая рука взметнулась, осеняя хозяйку крестным знамением. — Вот радость-то!

Вера успела повторить жест кухарки прежде, чем вновь опустила глаза.

— Очень вкусно, — Епанчина одарила заслуженным комплиментом блюда из экологически чистых продуктов, — а вы... баба Маша... можно я буду звать тетя Маша. Можно?

Такой простой и заданный прямо вопрос заставил кухарку прослезиться. Она даже позволила себе присесть на стул напротив и подпереть румяную щеку рукой:

— Можно... — слегка удивленно разрешила женщина, пахнущая жаренным луком.

— А вы меня... уж простите... тоже по простому — Верой. Мы с вами, дамы хоть и светские, да все одно под одним Богом ходим...

— Вон оно как, — выдохнула удивление тетя Маша, — молода горлица, а умом и духом не слаба! Да коли взяли вас, Вера Николаевна, вместо Софьюшки... Она-то умела сорванцов своих усмирять.

— А что, трудно с детьми, да?

Кухарка Марья пододвинула пышную булку на блюдечке поближе к Вере.

— А с детями всегда трудно. Но коли хыст есть, то и Бог в помощь будет.

На ужин больше никто не пришел. Оставшиеся в гимназии работники либо ушли трапезничать в город, либо, как Елена Игнатьевна, заказали принести ужин к себе в кабинеты. Зато никто тетю Машу не отвлекал, и Вере удалось выяснить немного интересных деталей.

Зарплата провинциального учителя женской гимназии составляла порядка восьмидесяти рублей в месяц. Это при условии полного содержания — еда, жилье. Довольно прилично для выпускницы бестужевских курсов. На эти деньги, как сказала новая подруга, можно было приобрести полрояля известной марки, или ломовую лошадь, или шесть длинных пальто, или мундир парадный офицерский и еще шапку гусарскую штабную в придачу. А уж как пировать-то можно! Бутылка "Красноголовки" объемом чуть больше поллитры стоила сорок копеек, а "Белоголовки" — шестьдесят. Вот уж сомнительное удовольствие — напиться казенки по рублю за литр!

На рынке за две копейки — вот где раздолье — можно было набрать дюжину отборных соленых огурцов. А накушаться "от пуза" в хорошем ресторане — за полтора-два рубля.

Вера слушала и качала головой. Про колбасу "Докторскую" за пятьдесят копеек килограмм она от мамы слышала. Но что б вот так...

— А скажите, пожалуйста, тетя Маша...

Вера, в силу строгого воспитания, никак не могла заставить себя обращаться к старшей по возрасту женщине на "ты". И еще болезненно реагировала на "выканье" по отношению к себе. Но приходилось смиряться — нужна была информация. А словоохотливая кухарка с превеликим удовольствием вываливала эту самую информацию со скоростью и объемами созревающего дрожжевого теста.

Про людей именитых учебники истории и архивы государственных учреждений писали много, а вот про столяров и плотников — как кот наплакал.

— Ремесленники у нас сидят в припортовом районе и районе Забалки. Там можно найти и кузнецов, и кожевников, и резчиков по дереву. Только одна туда не ходите. А хотите, я вам в проводники Зайку нашего дам? Он хоть и нем, да много чего понимает. Все ловит на лету и соображает не хуже стряпчего управского.

За совет Вера была благодарна и с удовольствием согласилась на помощь.

— И в парк наш не ходите, милая. Там порою такое непотребство твориться! Город наш хоть и богат, и электростанцию свою имеет, да только до парков не дошли руки думцев городских. Один горбатый фонарь, который собирает люд простой, да не совсем.

Епанчина заинтересованно уставилась на кухарку, которая на последних словах прищурилась, еще и пальцем в небо покрутила:

— Такая картина, — отставляя подальше на середину стола стакан со сладким чаем, продолжила тетя Маша, — десятка два-три молодых хулиганов стоят развязно кучкой и во всеуслышание сквернословят. Один из более остроумных читает громко газету и, разумеется, выкрикивает непечатные слова и выражения. Можете себе представить, Верочка Николаевна, какого остроумия и каких словечек можно ожидать от такого субъекта, упражняющегося в них лет четырнадцать-пятнадцать где-нибудь на Забалке?! Мало того, некоторые врываются в круг и позволяют себе хватать женщин в объятия! — Вера изобразила на лице ужас, даже поднесла руку ко рту, запечатывая уста. — Некоторые из них благосклонно улыбаются. Вообще, публика чувствует себя вполне удовлетворенной и толчется, все толчется на одном месте. Где, Верочка Николаевна, скромность, стыд, оскорбленный слух? (сноска: письмо неизвестного автора, опубликованное в газете "Родной край")

— А почему меценатов своих не попросить обустроить близлежащую территорию? — предположила Вера. — Гимназия, наверняка, своих спонсоров имеет?

Тетя Маша нахмурила брови и уставилась на девушку — диковинное слово она слышала впервые.

— Есть добродетели, которые благотворительностью занимаются? Выделяют средства на содержание гимназии?

— Добродетели-то есть, однако ж с года девятьсот второго училище наше переехало сюдыть, а еще ранее перешло под начало городское, да и территория парка тоже не в частных руках. Вот и соседствуем с безбожниками рядом, приходится терпеть и загулы ночные, и словечки похабные.

Повариха, наконец, решила убрать со стола. Поднялась, собрала посуду и направилась в обитель казанов и тарелок. Вера осталась сидеть в полумраке одна.

— Завтречка приходить кушать пораньшее, — послышалось из-за резной ширмы, — я вам Зайку покажу, он и проведет по местам нужным.

Это, наверное, было прощанием. И Вера, негромко поблагодарив за ужин, направилась к себе.

Фонари уже горели. Фонарщика нигде не было видно. Епанчина вздохнула и принялась считать шаги от корпуса гимназии до здания общежития. Надеялась ли вера найти ответ под ногами? Возможно, инструкция по поведению будет высечена в камне...

За мелькающим меж деревьев силуэтом следили две пары глаз.

— Говоришь, другая она? — Елена Игнатьевна не поворачивая головы, спросила у своей подчиненной.

— Одно дело, Елена Игнатьевна, кабы другая по столичному была. Знали таких. А тут совсем не такая. И лицо...

— Варвара, — директриса гимназии одернула гревшую старческие плечи шаль, — той карточке лет сколько?

— Но ведь фамильные черты... — попыталась возразить заместительница.

— Так неужто надо походить обязательно на именитого родителя? Ты ж токмо в газетах и видела бородатого генерала, а жену его первую зрела? Нет. Не думай плохо. Досталось ей, думаю, от мачехи молодой. Не захотела видеть рядышком на приемах падчерицу, старшую за себя. А мужчины, даже пускай и генералы, завсегда супругу будут слушать, коли умеючи подходить.

Но слова директрисы не подарили успокоения душе Варвары Ефимовны. Женщина решила не оставлять свой самоназначенный пост и строго следить за подопечной.

Спала Вера плохо. Неудобная узкая кровать, стенка, об которую так и норовил удариться то локоть, то лоб. Пастельное белье, хоть и чистое, но пахнущее совсем неуютно. Ужин, удобно улегшийся в желудке, отозвал на некоторое время кровь на собственные нужды. Но уже пару часов спустя нервное состояние и путанные мысли вернулись. Вера все надеялась, что проснется, что вновь увидит неоновые вывески, стеклянные раздвижные двери, услышит противный писк медицинской аппаратуры, нащупает пальцами кнопки пульта... Все напрасно...

Широкий сарафан служил теперь девушке ночной рубахой. Хотя и его придется перешивать, потому что слишком откровенно для времен царской России выглядел верх одеяния.

Зубной порошок, забытый кем-то в ванной комнате, пришлось втирать жестом заправского потребителя героина — указательным пальцем по зубам и деснам. И сколько бы ни полоскала Вера рот, привкус мела так никуда и не делся. И вот еще одна статья расходов — средства личной гигиены. Думать о приближающихся критических днях Епанчина себе запретила.

Утро не принесло облегчения. Постоянно присутствующий ком в горле и бешено бьющееся сердце не позволяли сосредоточиться. Сконцентрироваться удавалось лишь на короткие мгновенья — одеться так, чтобы не выделяться, держать спину прямо и не сутулиться, не пялиться по сторонам и не смотреть прямо в глаза. Не забывать говорить высокопарно и коротко.

От процесса ежесекундного контроля за собой разболелась спина, ныл затылок. Вера помнила, что человеку необходим двадцать один день, чтобы привыкнуть, принять правила... И надеялась, что ее привыкание пройдет безболезненно или хотя бы в более сжатые сроки.

Зайкой — обещанным проводником — оказался довольно худой и проворный мальчуган ярко выраженной цыганской наружности. Странно было видеть баловня кухарки вот таким тощим.

— А энто он у нас дюже шибко бегает. Всю еду и вытрясает на свежем воздухе, — объяснила тетя Маша, добро усмхаясь.

По совету заботливой женщины, решившей временно удочерить изгнанницу, Вера взяла ажурный зонтик из кладовой забытых институтками вещей. Но открыв его и глянув в зеркало, предпочла ограничиться чужой шляпкой.

— И не забыть купить себе зеркало в комнату, — напомнила сама себе Епанчина, выходя вслед за Зайкой в утренний зной уездного города.

Довольно мягкая подошва единственных уцелевших в кораблекрушении туфель создавала эффект мягкого массажа ступней: камни брусчатки, мелкий растоптанный ракушечник, деревянные мостки — абсолютно всё чувствовали привычные к ровным асфальтированным поверхностям ноги Епанчиной.

Время от времени приходилось тормозить проводника. Зайка спешил, забегая далеко вперед. А Вера никак не могла поверить в столь разительные перемены во внешности родного города.