— Пусть всё стоит, — сказала мама. — Придём и ещё посидим. Я только быстро помою тарелки. Выходите на улицу и подождите, мы долго не задержимся.
Минут через пятнадцать все ушли, и мы остались одни.
— Не скажешь, почему мы не пошли вместе со всеми? — спросил я. — Ты так убедительно врала насчёт репетиции...
— Я хочу побыть с тобой, — опустив глаза, сказала Люся. — Сколько можно терпеть!
— А меня решила поставить перед фактом? Мы же с тобой уже обо всём говорили.
— А с тобой только так и нужно, — сказала она, подходя ко мне вплотную. — Слишком ты у меня рассудительный!
Не знаю, чем всё кончилось бы, но очень вовремя пришёл Сергей, который принёс второй рисунок. Я сделал несколько замечаний и исправил ошибки в изображении конской сбруи, после чего начали собираться на улицу.
Приехали за нами за час до концерта. На этот раз мы ждали своего выхода в той комнате, где обычно репетировали. Это было удобней, но концерта мы не слышали.
— Зря вы, ребята, отказались от гимнастёрок, — сказал Олег Астахов.
— Мы и так нормально споём, — ответил я. — А петь "Балладу о матери" в гимнастёрке...
Что можно сказать о выступлении? После исполнения песни "На всю оставшуюся жизнь" нам долго аплодировали, а потом я удалился за кулисы, а они исполнили балладу. Таких аплодисментов я ещё не слышал. Все встали и хлопали, не жалея рук. Ведущий вывел меня обратно на сцену, как автора песни, а я стоял, принимая незаслуженную благодарность людей, и думал о том, что сделаю для Мартынова всё, что смогу, и не возьму у него больше ни одной песни.
Все хотели услышать песню ещё раз, но Люся расплакалась и была не в состоянии петь. Вот не хотел я исполнять "Плот" сейчас...
— Большое спасибо всем вам! — сказал я в микрофон, и шум в зале начал смолкать. — К сожалению, Людмила не сможет сейчас спеть вторично. Если вы не против, вам спою я. Песня называется "Плот" и посвящена создателям песен.
Я спел, мне хорошо аплодировали, но эти аплодисменты не шли ни в какое сравнение с тем, что досталось подруге.
— Запомни этот день, — сказал я ей, когда нас везли домой. — Не каждый профессиональный певец и не каждый год удостаивается таких оваций. Некоторые ждут их всю жизнь.
— Выяснили, кто хотел перехватить управление нашим центром? — спросил Машеров. — Вряд ли председатель Комитета пошёл бы на это по собственной инициативе.
— Я думаю, что это Суслов, — ответил Юркович, — но доказательств пока нет. Мы наращиваем свои возможности в Москве, но это долгое дело. Ясно, что за этим не стоит Брежнев, он действовал бы по-другому.
— И что гости?
— Пятеро вернулись в Москву, остальные включились в работу. Комитет пока никак не отреагировал. А что по выписке для Ивашутина? Что-нибудь решили по Полякову?
— Передали по назначению, — сказал Машеров. — Убрали всё по его будущим деяниям и оставили только уже совершённые грехи. Ему и этого хватит на несколько расстрелов. Самое паскудное, что сами же и виноваты в его предательстве!
— Вы имеете в виду историю с сыном?
— А что же ещё! Пожалели какие-то четыре сотни долларов, чтобы спасти мальчишку. Он ведь и тогда не предал, хотя мог. Обещали вылечить сына, а он не изменил, заплатив за свою верность его жизнью. Скотство, конечно, хотя Полякова не оправдывает. Ладно, отправили в Москву наши прогнозы?
— Как мы с вами и договаривались, всё отправили с курьером военным бортом. Прогнозы за этот и следующий годы. Пусть пока убеждаются в их правдивости.
— А что по Павлову? Как Брежнев воспринял его смерть?
— По слухам, был очень подавлен. Они ведь дружили, когда работали в Молдавии, да и после.
— Кто у вас следующий?
— Трапезников. Только нужно выждать. Я пока отозвал своих людей из Москвы.
Глава 6
- Как думаешь, когда начнёт меняться будущее? — спросила Люся. — Ты у нас уже давно.
Я принёс с кухни табуретку, и мы сидели за письменным столом в моей комнате и смотрели в окно, за которым гремела и хлестала дождём майская гроза.
— Наверное, оно уже меняется, только пока это мало заметно, — сказал я. — Меня не посвящают в свои дела, но задают вопросы, а по ним тоже можно многое узнать. Наверняка пошла в ход моя идея с прорицателем.
— А для чего это? Разве так уж трудно уличить его во лжи?
— А как уличишь, если всё, что он говорит, сбывается? А выгода очень большая. Что может сделать Машеров, пусть даже с командой? Очень мало. Допустим, ты знаешь, что в семьдесят втором году будет страшная засуха. Много ты сможешь сделать? Или падение Союза-1 с космонавтом на борту. Ты знаешь, когда это произойдёт и причину аварии, но попробуй вмешаться, никому ничего не объясняя. Ещё сложнее действовать за границей. В ноябре следующего года возле Братиславы разобьётся ИЛ-18 компании ТАБСО. Как Машеров это преподнесёт болгарам? А там погибнут все. И таких аварий много. Предотврати их, и выжившие люди начнут менять будущее. Или операции американцев во Вьетнаме. Об этой войне в газетах писали мало. Перечисляли число сбитых самолётов и жертвы в Северном Вьетнаме от американских бомбардировок. Но я уже много позже читал о ней, что там было и когда. А теперь представь, что ты знаешь, что тринадцатого декабря американская авиация в первый раз совершит налёт на Ханой. Много американских самолётов вернётся из этого вылета, если наши хорошо к нему подготовятся?
— Я поняла. А сам Машеров?
— Я думаю, что работают его доверенные люди, у него и в республике много дел. Его ведь собирались забрать в Москву не за красивые глаза, а из-за успехов Белоруссии. Пётр Миронович покажет себя прекрасным руководителем и хозяйственником, и Брежнев это оценит. А пока надо вкалывать здесь. Ладно, перейдём от мировых проблем к личным. Когда поедем за деньгами на телецентр? Самохин сегодня звонил. Они что-то должны за показ наших номеров. Дом офицеров заплатил, теперь заплатят телевизионщики.
— А центральное телевидение? Они ведь тоже нас показывали.
— Шаболовка? А кто их знает! Нам ведь никто не платил, когда выступали год назад. Тебе нужны деньги? Так только скажи.
— Деньги не бывают лишними, — изрекла подруга. — Не нужны сейчас, пригодятся потом, но я не хочу у тебя брать.
— Тогда скажи, что нужно, и я куплю.
— Так можно, — согласилась Люся. — Пока ничего не нужно, но я буду иметь в виду. Когда получишь деньги за вторую книгу?
— Только после выхода, а она пока в наборе. Кстати, иллюстрации Сергея утвердили. Из тринадцати рисунков взяли восемь, так что он тоже заработает.
— Дурацкое число! Я говорила ему нарисовать что-то ещё или забрать один рисунок.
— Не знал, что ты суеверная. За весь немалый срок своей прежней жизни ни разу не столкнулся с мистикой или магией, поэтому в них не верю. Тринадцать ничем не хуже любого другого числа.
— И что вы можете нам сказать, Мстислав Всеволодович? — спросил Суслов. — Что говорит наука?
— Известная нам наука однозначно утверждает, что этого не может быть в принципе, — сказал Келдыш. — Время необратимо. Но я не идиот, чтобы упрямо отвергать факты, если они противоречат тому, что я знаю. Если верно всё то, с чем меня ознакомили, значит, имеет место перенос информации из мира будущего в наш. Я не имею ни малейшего представления, как такое может происходить, но могу сделать некоторые выводы.
— И какие? — спросил Брежнев.
— Прежде всего это то, что информация передаётся целенаправленно и преднамеренно.
— Поясните, пожалуйста, — попросил Суслов.
— Мы имеем список предсказаний за три года, — сказал Келдыш. — Один уже прошёл. Если проанализировать, что предсказывается, увидим, что три четверти всех событий приходятся на Советский Союз. По другим странам только войны, перевороты, катастрофы и другие события, имеющие далеко идущие последствия, а по Союзу... Смотрите, четырнадцатого марта следующего года в СССР введена пятидневная рабочая неделя. Видели вы подобные предсказания по другим странам? Это говорит о том, что передаётся то, что наиболее полезно именно жителю нашей страны.
— Логично, — согласился Брежнев. — Я тоже это заметил.
— Теперь дальше, — продолжил Келдыш. — Передаются не образы и воспоминания, а набор данных, и не любых, а самых важных и таких, которые легко проверить. Значит, это делается преднамеренно, чтобы дать нам преимущества. И тут есть одна тонкость. Представьте себе, что вы нашли способ такой передачи. Причин может быть много, даже какая-нибудь глобальная катастрофа. Но никто не отменял причинно-следственные связи. Мы начинаем пользоваться этими сведениями, и мир становится другим. И чем дальше, тем больше таких изменений. Тот, кто нам передаёт эти сведения, может вообще не родиться, а сами сведения начнут терять свою истинность и ценность. Поэтому уже сам факт такой передачи должен менять реальность в будущем. Отсюда можно сделать вывод, что нас обманывают. Все сведения уже получены, а нам их выдают небольшими порциями. И ещё одно. В свете представленных мне данных я начинаю немного иначе смотреть на белорусскую инициативу. Речь идёт о тех проектах, которые они протолкнули через Госплан. Сделали они это не без моей помощи, потому что все работы обещают грандиозный прорыв в некоторых областях техники. Не сейчас, а лет через пять-шесть. И таких тем много.
— Хотите сказать, что и научная информация оттуда? — спросил Суслов. — А для чего это скрывать, если они пришли с ней к нам?
— Я, Михаил Андреевич, скорее поверю в машину времени, чем в то, что деревенский дед станет учить меня физике твёрдого тела!
— Действительно, — согласился Брежнев, — продиктовать события легко, попробуй изложить научную теорию. Он хоть где-то учился?
— Старик умный, хоть порой и притворяется придурком, — ответил Келдыш. — Читать-писать он, конечно, умеет, но не более.
— Тогда зачем они вообще вышли на нас? — спросил Суслов. — Не хватило полномочий?
— Это понятно, — сказал Брежнев. — Если за этим стоит Машеров, его возможности очень ограничены. Взять хотя бы данные по Вьетнаму. Если их грамотно использовать, потери американцев возрастут многократно. Большинство катастроф ему тоже не предотвратить, или сделать это очень сложно. Да и кто знает, что может случиться в более отдалённое время. Я думаю, что нам не просто так выдают информацию мелкими порциями.
— Берите, что дают, а то не будет и этого, — сказал Суслов. — Так? Я попросил Семичастного, чтобы его люди взяли объект под контроль.
— И что? — полюбопытствовал Брежнев.
— Им указали на дверь. Сказали, что ничего не имеют против совместной работы, но контролировать её будут сами.
— Я думаю, что у белорусов есть информация за много лет, — сказал Келдыш. — По крайней мере, передача велась из достаточно удалённого от нас времени. Не верю я, что через десять или двадцать лет такое будет возможно. Наверняка это вообще не наш век.
— И о чём это говорит? — спросил Суслов. — Выкладывайте, Мстислав Всеволодович, свои соображения.
— Нам отдают вот это, — показал Келдыш на лежавшие на столе листы. — Дозировано подсовывают научно-техническую информацию, но ничего не говорят о нас самих. Я не слишком высокого мнения о своей роли в истории страны, но взять, к примеру, вас. Неужели судьба Генерального секретаря партии менее важна, чем переворот в Нигерии? Вы оба оказываете огромное влияние на развитие страны. Логично, если будет передана информация, связанная с ключевыми фигурами в партии и правительстве. Я трижды в последнее время встречался с Машеровым. Это, безусловно, очень умный и порядочный человек. Его не собирались выдвигать на повышение?
— Я говорил о нём с Мазуровым, — сказал Брежнев. — Кирилл Трофимович очень положительно отзывается о Машерове, но считает, что пока он на своём месте. Если его и возьмут в Москву, это будет не в ближайшее время. У меня такое же мнение.
— Значит, в ближайшие пять, а то и десять лет Машеров останется в Белоруссии и будет слабо влиять на союзные дела, — сделал вывод Келдыш. — Используя полученную информацию только для себя, он смог бы очень много сделать для своей республики, а остальное реализовать, переехав в Москву. И никто ничего не узнал бы. В такое трудно поверить, даже имея доказательства, а для тех, кому их не выложили, всё сказанное будет просто бредом. Но Машеров на такое не идёт. Из этого я могу сделать вывод, что он просто не может ждать. Видимо, за этот период должны произойти масштабные и неприятные явления, с которыми нельзя справиться на региональном уровне. А прийти к вам и выложить всё он по каким-то причинам не хочет. Скорее всего... — Келдыш замялся, — он опасается кого-то в верхах и, наверное, имеет для этого основания.
— У вас есть что ещё сказать? — спросил Суслов.
— Только одно. Я не верил бы всему, что может прийти из будущего. Во-первых, со временем оно поменяется, и часть информации потеряет свою ценность. А второе... Есть вероятность, что нам подбрасывают информацию, преследуя какие-то свои цели. Пока всё верно и подтверждается. Так будет ещё долго, а когда мы поверим в истинность того, что нам дают, и будем безоглядно применять на практике, могут подсунуть нечто такое, что скорректирует развитие страны в направлении, нужном не нам, а неизвестным благодетелям. Пользоваться надо, но с оглядкой на возможные последствия.
— Вот и субботу отучились! — сказал Сергей. — Ещё два дня, и лето!
Мы только что покинули школу и шли к калитке в школьной ограде. На дороге, прижавшись к бордюру, стояла "Волга", рядом с которой меня дожидался Васильев.
— Подождите минуту, — сказал я друзьям и подошёл к нему.
— Привет, — поздоровался он. — С тобой хотят поговорить. Садись в машину.
— Здравствуй. Подожди, сейчас отдам портфель.
Я попросил Сергея отнести портфель и, обойдя машину, сел на переднее сидение. Приехали к знакомому дому, куда меня когда-то привозили на встречу с Машеровым.
— Иди, — сказал Виктор. — Ты знаешь, куда.
Дверь открыл Семён.
— Здравствуй, — сказал он мне. — Иди в правую комнату, Илья Денисович там.
— Садись, лейтенант! — сказал полковник, когда я зашёл в комнату.
— Здравствуйте, — поздоровался я. — А почему лейтенант?
— Сам же сказал, что имел воинское звание, вот мы и дали тебе такое прозвище. Кто подумает, что речь идёт о мальчишке?
— Я и здесь уже не мальчишка. Зачем я понадобился?
— Ты думал о том, как именно мы будем использовать тетради?
— Конечно, думал. Судя по вопросам, вы воспользовались моей рекомендацией. Уникум?
— Воспользовались, но не в качестве основного варианта, как ты предлагал, а временно.
— Не понял, почему временно.
— Потому, что эту игру очень скоро раскусят. Может, уже раскусили. Судя по записям, ты был умным человеком...
— Ну, спасибо! — обиделся я.
— Обижаться будешь потом, а сейчас сиди и слушай. Тебе было восемьдесят? Значит, мозги работали не в полную силу. Перенос освежил память, но во многом вернул в детство. Память — это не ум, важно, как её используют, а тебя по поведению трудно отнести к взрослым. Может, для тебя это и хорошо.
