Смоленское направление 1

— Ну, ты, сволочь нерусская. — Прохрипел Григорий Фёдорович и бросился с кистенём на Ганса.

Гирька ударила немца по скуле, целился Фёдорович в висок, но проклятущий Риффе дёрнулся, и почти увернулся (но почти не считается), как слева в груди что-то обожгло. Два тела упали одновременно, одно с разбитой челюстью, второе с ножом в сердце. Подельник Ганса подтащил тело новгородского купца к лодке, повернул набок, вытащил метательный нож и озираясь по сторонам аккуратно притопил в реке, отмывая от крови.

— Сhecché si dica, lui ha ragione (Как ни говори, а он прав), — прошептал 'рыбак', помятуя последние слова произнесённые Григорием.

Чезаре пятнадцать лет работал на разведку Дожа Венеции. Названия городов, замков и деревень которые он посетил, не уместятся и на большом листе пергамента. И почти в каждом из них его ждал кто-то желающий отомстить, а то и не один. Голландец Якоб Риффе, выдававший себя за Ганса, год назад завербовал итальянца, даже не осознавая, что тот — двойной агент. История вербовки была с душком, и Якоб посчитал, что Чезаре будет предан ему как собака, не понимая, в какой капкан угодил сам. Веницианцы пронюхали, что во Фландрии придумали выдувать стекло и делать из него зеркало. Все попытки перенести производство в Венецию проваливались. Чезаре как раз занимался этим вопросом, и когда Якоб отправился с двумя сундучками небольших зеркал на Балтику, то охотно сопроводил хозяина. Каково же было его удивление, когда тут, в холодном Новгороде, появились зеркала, абсолютно плоские и громадных размеров. Фландрия тут же отошла на второй план. Появилась возможность реабилитироваться за прошлые ошибки.

Перевернув едва дышавшего Риффе лицом к песку, итальянец резким движением сломал ему шею. Вложив в руку левши нож, Чезаре оттолкнул лодку от берега и ловко забрался в неё. Помогая веслом, он отдалялся от места преступления. Единственное, о чём он сожалел, так это о мешочке с серебром, запрятанным бывшим хозяином. Не хватило ему времени разузнать, куда глупый Рифе его закопал. Памятуя о досадном промахе, тем не менее, он старался думать о предстоящем деле. Казавшееся не таким сложным, не требующем особых усилий и утруждением головоломных комбинаций, оно стало обрастать проблемами. А их, как известно, следует преодолевать. Он будет держаться чуть впереди новгородской ладьи, иногда отставая, то вновь нагоняя, но всегда будет создаваться впечатление, что просто совпал маршрут следования. Ну, а на волоке, он уже найдёт другой способ, вплоть до того, что попросится на судно пассажиром. Как когда-то на Рейне, когда возомнивший о себе слишком многое епископ, вдруг утонул.

* * *

В Ижору Пахом не пошёл и ни кого не отправил, чувствовал, что нельзя. Не поверят, а ещё хуже, объявят лазутчиком. Тем боле, в Кореле вновь началась заварушка, и вольные дружины поспешили на помощь сборщикам податей. Подменив кормчего, Ильич стоял за рулевым веслом и насвистывал песенку. Одинокая рыбацкая лодка постоянно маячила на траверзе и не давала покоя вперёдсмотрящему. Им был зуёк Пелгуй. Он носился по ладье, проявляя любопытство, расспрашивал гребцов о каждой мелочи, предлагал свою помощь и очень хотел быть полезным. Его вооружили небольшим ножом, подогнали по фигуре потёртый ливонский кожаный пояс, и теперь юнга чувствовал себя настоящим морским волком. Однако его постоянное мельтешение надоедало и ему доверили ответственный пост — смотреть на воду. Не просто осматривать округу, а именно следить за посторонними предметами по курсу корабля. Именно таким предметом и посчитал Пелгуй рыбацкую лодку. К хозяину подойти побоялся, тот был не в духе, а вот, дождавшись, когда старый моряк освободится, обратил внимание на неё кормчего. Ильич последний день провёл на нервах. После попытки отравления все продукты для команды таскали из его дома, доверия не было ни к кому. Григорий Фёдорович, обещавший проводить ладью, вообще не явился. Создавалось впечатление, что беда кружила где-то рядом и стоит дать слабину, как она хищной птицей вцепится в него и не отпустит, пока что-нибудь не случится.

— Странный какой-то рыбак, — обратился к хозяину кормчий, — течений не знает, рыбу не ловит, как думаешь, Пахом Ильич?

Новгородец пристально рассмотрел лодку в подзорную трубу. Протёр кусочком замши стекло, предварительно дыхнув на него и, вновь направил оптику на незнакомое судёнышко.

— Кажется мне, он такой же рыбак, как ты звонарь с колокольни. Рубахами вы очень похожи, вот и всё сходство. Ты глянь, сучонок постоянно на нас оглядывается. Да и сетей я не разглядел.

— Дяденька Пахом, а можно мне глянуть? — Спросил Пелгуй.

— Смотри, только в воду не урони, — предупредил Новгородец, протягивая трубу.

— Когда Ингра умер, этот рыбак был там. Я его крючковатый нос на всю жизнь запомнил. Дяденька Пахом, это он зло смотрел, когда я возле котла крутился и кашу брал. Ууу, гад!

Пелгуй потряс сжатым кулаком и чуть не свалился за борт. Ильич подхватил мальчика, отобрал трубу, посмотрел сам ещё раз и скрипнул зубами.

— Вёсла на воду! Живо! Кирьян, снаряди самострел и давай на нос, пусти стрелу, да постарайся не прибить гада. — Отдал команду купец и подумал: 'Если зуёк не ошибся, то сейчас многое узнаем, особенно, кто хотел нас потравить'.

— Догонять будем? Это мы мигом, — довольно оскалился кормчий, и заорал, дублируя команду: — вёсла! Вёсла на воду! Торопись, сучье племя!

Бросив взгляд за спину, Чезаре увидел, как ладья новгородца вооружилась вёслами. При попутном ветре это означало только одно: кого-то хотят догнать. А так как окрест версты, кроме его самого и ладьи никого нет, то ломать голову, за кем погонится корабль, не пришлось. Почуяв неладное, он повернул руль, направляя лодку к берегу. Парус хлопнул, и тут же затрещал, показав длинную прореху по шву. Болт, с наконечником в виде лопаточки вспоровший холст на два локтя, просвистел в опасной близости от головы. Такой выстрел не каждому стрелку под силу. Попасть с двухсот шагов и на земле не просто, а тут озеро, и не совсем спокойное. Расстояние стремительно сокращалось, боевой темп гребли длится не более пяти минут, но за это время гребцы выжимают всё, на что способны, а в том, что смогут, Чезаре не сомневался.

— Presto, рresto zitella (Быстрее, быстрее cтарая дева) — кричал в парус венецианец, подгоняя своё судёнышко.

Убийце повезло. Лодка выскочила на песок озера с креном на бок, и Чезаре рыбкой выпрыгнул из неё, а не приложился головой о бушприт, причалив, как положено. Сделав кувырок, он зигзагом помчался к роще, споткнулся, и как зверь, опираясь на четыре конечности, стал продираться сквозь кустарник. Арбалетный болт, пущенный вдогонку, лишь распорол ухо, практически оторвав от головы, но жизнь не забрал. Обливаясь кровью, итальяшка углубился в лесок, и обошёл побережье по дуге, оказавшись метрах в шестидесяти от своей лодки. Спрятавшись за деревом, он наблюдал, как кто-то пошёл по его следу, как несколько людей проверив его посудину, спустили парус, завалили мачту и привязали к новгородскому судну, а затем, случилось ужасное. Преследователи не стали задерживаться, а отчалили. Догнать пешком ладью не представлялось возможным, а главное, котомка с золотой бляхой будет потеряна навсегда. Однако Чезаре выбирался и не из таких переделок. 'Боже мой! Всё куда сложнее', — думал Чезаре, прижимая лоскуты уха к голове.

* * *

Ильич внимательно следил за берёзовой рощей, но ничего подозрительного не замечал. По правде говоря, сквозь разросшийся малинник, куда сиганул беглец, просматривался только ствол берёзы, тонущий в тени ветвей. Вроде сам видел, как слева от дерева мелькнула тёмно-синяя рубаха рыбака, но вместе с тем, не было уверенности в своей правоте, как и того ощущения, когда всей своей кожей чувствуешь чужой взгляд. Там, где-то там скрывался враг, вот только времени в обрез и посылать людей не хотелось, но надо было. Под прицелом арбалета, Кирьян полез вперёд и через пяток шагов застрял в ветвях. Колючки зацепились за одежду, и выбраться удалось лишь радикальным способом, изрубив малинник.

— Убёг гад! Пахом Ильич, ранил я его, Богом клянусь. — Оправдывался Кирьян, показывая окровавленный лист берёзы.

— Бес с ним, отчаливаем, ребята.

Разложив по отдельности вещи из котомки, Пахом ощупывал каждую тряпку, ничего подозрительного не было. Рубаха на смену, буравчик, игла для вязания сетей с ниткой, полоска стали с зубчиками, напоминающая полотно ножовки, да каравай хлеба, обмотанный льняным полотном. Хлеб был свеж, не иначе дня не прошло, как пекли. Ильич давно заметил за собой, что пережитое волнение легче проходит после еды, запах хлеба щекотал ноздри, и новгородец не выдержал, оторвал кусок.

— Ух ты! — Всё что мог сказать купец. Из большего куска хлеба торчала золотая пластина, она напоминала по форме треугольник, который как-то рисовал Лексей. Присмотревшись внимательнее, Ильич схватился за сердце.

'Киевлянин из сна, точно. Такая же бляха с отчеканенным глазом на углу пластины'. — Пронеслось в голове.

Команда столпилась вокруг купца, наблюдая за кусочком золота в руках патрона, и кто-то ближе к корме произнёс:

— Что там? Пахом Ильич.

— Ну, зуёк, ну молодец! — Пахом поднял находку над головой, показывая её людям. — Ребята, помните, в Смоленске татя поймали? Того, что лавку мою хотел спалить. У него точно такая же бляха была.

* * *

В это время в Новгороде, возле рыбацких лодок толпился народ, в основном рыбаки с семьями, но присутствовали и двое стражников. Причиной столпотворения были два мёртвых купца, лежащие на берегу, почти у самой воды. Кто-то опознал в одном торговца готовым платьем Григория Фёдоровича, а вот по поводу второго мнения разнились. И если смерть, как известно, уравнивает людей, то только не в этом случае. Русский купец улыбался, казалось, что перед кончиной он сделал что-то очень важное, что обеспечит ему райские кущи, где апостол Пётр распахнёт ворота, впуская его внутрь. Торговый же гость, судя по одежде, с разбитой челюстью и гнилыми раскрошенными зубами лежал мордой набок, его труп перевернули, когда осматривали, отчего борода до самого уха была вымазана в тине вперемежку с песком. Вид у покойника был зловещий. Такого и в Ад побояться принять.

— Что-то нечисто, смотри Саава, нож то, бросковый. — Рослый, с седой бородой дружинник положил точно посередине на вытянутый палец клинок. — Это ж как уметь надо, точно меж рёбер засадить.

— С чего решил? — Ответил второй.

— Господи! Учишь Вас, учишь, внимательнее смотри, вишь, ножик ровно лежит, вместо рукояти верёвка намотана, баланс вымеряли. — Наставлял старший воин соратника.

— Ну и что с того? — Саава никак не мог уловить ход мысли товарища.

— А то, что тот, с разбитой мордой, нож в сердце вогнать не мог. Для броска расстояние надо, а они рядышком лежат. Наш ему кистенём шарахнул, следовательно, был жив. После такого удара не скоро очухаешься, и уж точно не до ножичка будет.

— Да ну, — не поверил младший стражник, — мне давеча, когда драку промеж готландцев разнимали, дрыном по башке засветили, так я и не почувствовал.

— Балбес! Ты в шеломе был, вот и не прочухал, а если б свинчаткой, да по скуле. Да что тебе объяснять.

Охранник присел на корточки, проверил места возможных тайников на одеждах убитых и размышлял уже про себя.

'А если и смог, то кто ему шею свернул, как гусю? Был ещё кто-то. Тот, кто ножик в руку схизматика вложил. Да по незнанию в правую, покойник то левша, по мозолям видно. Он убил нашего, затем порешил второго. Придётся к Посаднику идтить, иноземца убили'. — Седобородый завернул нож в холстину и направился в сторону города.

* * *

Ладья Пахома Ильича летела по реке подобно стреле, выпущенной из тугого лука. Сильный попутный ветер сводил на нет, все попытки течения придержать новгородское судно. За кормой собирались грозовые тучи, но казалось, что ладья обгоняет их. До Смоленска оставался один день перехода. Ещё никогда купцу не удавалось так быстро преодолеть сложный маршрут торгового пути. Ильич включил рацию, но кроме треска ничего не услышал. Лексей предупреждал его, что на связь надо выходить только днём, и радиус действия ограничен. Но сообщить о том, что компаньон уже рядом, Ильичу очень хотелось.

— Далековато ещё, — с досадой проговорил Пахом, закрывая сундук.

Он ещё не знал, что сбежавший 'рыбак', убив на погосте всю семью, приютившую его на ночь, обзаведшись лошадью, идёт за ними. Черпая силы из ненависти к русским и жажды отомстить, убийца шёл по пятам новгородцев как гончая. В Межно он задушил монаха и, переодевшись в его рясу, играя на сострадании людей, ловко находил пропитание и где надо выспрашивал дорогу, оставляя за собой лишь трупы. Аmmazzare, ammazzare(Убить, убить), — стучало подобно маятнику в его голове.

11. Алексий.

(глава посвящена памяти писателя Сергея Анпилогова)

На бывший разбойничий струг шумно грузилась артель строителей. Все работы по возведению крепости были завершены. Да, да, именно крепости, то, что в моё время называется скромным 'куркульским' заборчиком, здесь принято считать крепостной стеной. По периметру выстроены башенки, в них на турелях стоят арбалеты со щитками, бьющие на четыреста шагов, а к ним запас болтов до двух тысяч. Выкопан подземный ход, ведущий в лес; к реке проложена керамическая труба, для будущей канализации. Колодец, почти двенадцать метров глубиной, оборудован воротом с оцинкованным ведром и стопорным механизмом, в сарае есть корова, свиноматка с опоросом, два десятка кур, сделан ледник, не хуже современного холодильника. Поставлена настоящая русская баня, конюшня, летняя кухня, мастерская с кузнечным горном, казарма и амбар, забитый продовольствием. Дорожки во дворе вымощены плиткой, так что даже многодневный проливной дождь не страшен. И всё это сделано за очень короткий срок, потому что к привычному для строителей топору прибавилась обыкновенная пила. Так, по крайней мере, считал Фрол, садившийся на судно последним. Но если бы не колоссальное количество строительных материалов из моего времени, сомневаюсь, что у нас всё бы получилось так быстро. Расчёт мы произвели ещё вчера, и к моему удивлению, строители предпочли получить львиную долю оплаты обыкновенными гвоздями. Это сэкономило мне почти четыре фунта серебра, и обещанные инструменты я отдал задаром. Прощаясь со мной, бригадир не смог не выразить чувства благодарности, поклонился в пояс:

— За инструменты спасибо, детям своим накажу молиться за тебя.

— До свидания Фрол, будет тяжко — приходи, тебе и артели здесь всегда рады.

— А я ведь приду! Уверен, не последний раз видимся.

Артельщики уселись за вёсла, кое-как, неумело стали грести. Освобождённые рабы им помогали, правда, не все. Два человека решили остаться, повар и цыган. Если суздальцам, по их мнению, было куда возвращаться, то повару-хазару деваться некуда, ни дома ни семьи. Цыган же не отходил от лошадей, ночевал прямо в конюшне и искать добра от добра не видел смысла. Свобода, она тоже разная бывает, тем более что никто их не неволил, не холопил и не заставлял делать что-либо плохое. Живи, работай, выполняй обязанности, да проблем не приноси. За день до освобождения рабов у меня с Савелием состоялся неприятный разговор, сходили на охоту, так сказать. Мы беседовали в лесу на повышенных тонах. От шума наших голосов, звери, наверное, давно разбежались, так что добыча нам не светила. Менталитет выходца XXI века не позволял мне хладнокровно прирезать русских людей. Это для рязанца, суздальцы ничем не отличались от моравцев, угров или киевлян. Усобные конфликты настолько разобщили Русский народ, или ещё не успели сплотить, что порой становилось страшно. Сравнивая политику своего времени, когда украинцы, подогреваемые зелёными деньгами, хаят москалей, своих братьев по крови, доводя до абсурда военную доктрину — хочется взвыть зверем. Чтобы народ перекрестился, не нужен гром. Мы остановились, стоя друг напротив друга и упорно доказывали свою правоту.