Смоленское направление 1

Борисов Алексей Николаевич

На правах рукописи (С)

Севастополь, 2009-2010гг

'Смоленское направление'

(роман)

Военно-историческая фантастика, альтернативная история

В судьбе каждого человека возникает возможность обратить свои мечты в реальность. Если это удалось, а помыслы твои чисты, то иди до конца. Главное, правильно выбрать дорогу и неважно, что в начале пути, тропу придётся прорубать топором и расчищать огнём. Посредством древнего артефакта, нашему современнику выпал шанс заглянуть в прошлое. В один из самых трагических периодов истории нашей родины, первую половину XIII столетия. Уже пали под мечом завоевателей Рязань и Владимир, Торжок и Суздаль. Монгольское нашествие угрожает древнейшему городу Руси — Смоленску. В летописях упоминается подвиг пришлого воина Меркурия, которого впоследствии Русская Православная Церковь сделала святым. Сможет ли наш герой превратить предания в действительность?

В 1239 г. отряд кочевников двигался мимо Смоленска. Богатейший город Руси должен был повторить участь Рязани, Владимира и Суздаля, но устоял перед полчищами завоевателей. В преданиях упоминается подвиг пришлого воина Меркурия, которого впоследствии Русская Православная Церковь сделала святым. Наш современник волей обстоятельств попадает в прошлое, и принимает деятельное участие в событиях того времени.

'Счастлив народ, история которого скучна'. (Приписывается Шарлю Монтескьё)

СМОЛЕНСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

Часть 1

1. Наследство

Попасть в автомобильную пробку в Севастополе, по пути из центра города в сторону Гагаринского района, не представляет никакой сложности. Это надо иметь невероятную удачу, чтобы без проблем проскочить отрезок от Студенческого городка до улицы Юмашева. Вроде, светлейшие головы советской когорты архитекторов корпели над ватманами, тем не менее, дорожное проектирование всегда было слабым местом нашего градостроительства. Вдаваться в причины и размышлять: как было бы, если бы — занятие бесперспективное. Проблема либо решена, либо... а если ещё троллейбус впереди, да ещё что-то случилось с ним — пиши пропало. Остаётся вспоминать бездействие чиновников и ждать, когда водитель в оранжевой безрукавке попадёт с пятого раза штангами на провода. Поверьте, это лучше, чем пытаться объехать 'рогатую' машину по встречной полосе. 'Закон подлости' предполагает наличие инспектора в таких местах. А нужной визитки с размашистой подписью у меня уже нет. Индульгенцию каждый год покупать надо. Сэкономить решил, теперь — расхлёбываю и пялюсь через лобовое стекло на рекламу. После оранжевого переворота, выпивший стопку водки президент, сев за руль служебного авто, разогнал державную автоинспекцию. Дешёвый популизм не прибавил политического авторитета, достойной замены не нашлось и вскоре всё вернулось на круги своя. Государевы люди с полосатыми палками взялись за свою работу с таким остервенением, словно на борьбу с фашизмом вышли. 'Служба, мол', да мы, автолюбители, конечно, всё понимаем. И правила стараемся не нарушать, но каждый раз, когда изо дня в день здесь образуется дорожный затор, вместо 'доброй феи', почему-то появляется 'демон' с радаром, который только и ждёт нарушения, вместо того, чтобы предотвратить его. Хорошо хоть спешить некуда. Последствия кризиса поставили последнюю точку в моём мелком бизнесе, и я стал обдумывать, как жить дальше. Личная жизнь, с перспективой вновь создать новую ячейку общества целенаправленно движется к дворцу бракосочетания. Верные друзья, квартира, новая машина, это всё в плюсе. И тут же обратная сторона. У кого в жизни не бывает бед и огорчений? Есть они и у меня. Положительного конечно, больше, однако роста позитива, блин, совсем не видно. Замер он, как тот шар в бильярдной лузе, которого только тронь и закатится, но пока... Колёсико джойстика крутилось под моим пальцем, табло выдавало цифры частот радиоволн, и едва я поймал приятную мелодию, как она закончилась. Ищу дальше, из динамиков заверещал противный голос, сообщающий о том, что при строительстве детской больницы под Киевом не украдено и гривны. На другой волне речь идёт о том же медицинском центре, только сумма воровства превышает шестизначную цифру. Третья выдавала нечто невероятное — ничего и не строилось, всё давно в оффшорах. Поди разберись, что там происходит на самом деле, да и надо ли? Дальше — ещё хуже. Дебаты в прямом эфире на диком суржике. Коммунист-бизнесмен, напрочь забыв о классовой борьбе, рассказывал о смертельной схватке двух кланов, поделивших Украину, где ему, бедненькому, места не нашлось. Оппонентом выступал директор музея памяти жертв НКВД из Щирец, решивший испробовать депутатского счастья, а диктор, попытавшись встрять, был обруган с двух сторон одновременно почему-то по-русски. Когда-то, замечательный писатель советовал не читать перед обедом газет. Думаю, он и сейчас был бы прав. Едва я выключил приёмник, как зазвонил телефон.

Трынь! Трынь! — Раздалось из карманчика сумки.

Откинул крышку мобильника, одновременно нажимая паузу на джойстике. Посмотрел на номер, не определён. В точь-точь, как позавчера. Неужели ситуация повторяется, когда позвонили из банка, по карточке которого, уже неделю был перерасход? Тогда, их стряпчий сразу начал грозить вселенских масштабов карами, после чего выслушивать зазубренный текст о возможном повышении процентных ставок желания не возникло. Было б что-то серьёзное, прислали б на бумаге, с уведомлением. А так, потерянное время. Тем не менее, этот бубнёж стал бы хоть каким-то развлечением, так что нажал соединение.

— Борисов слушает.

Так отвечать по телефону меня научил ещё отец, в военном училище это было закреплено, а потом просто выработалось на уровне автоматизма.

— Алло, Алексей Николаевич, это вы? Я Левин. Борис Борисович Левин, адвокат из Москвы.

Вот не люблю я общаться с представителями юриспруденции. Всегда с ними рука об руку какие-нибудь проблемы ходят, о которых стоит только заикнуться, как они к тебе намертво прилипают. Умом понимаю, что институт их нужен, даже необходим; а сердцем — нет. Ибо в мифы о честном судопроизводстве я никогда не верил, а защитник при Фемиде ассоциировался исключительно с потраченными деньгами. Впрочем, бывают и исключения. Голос из динамика показался немного знакомым, приятным, и я успокоился.

— Он самый, слушаю Вас, Борис Борисович.

— Алексей Николаевич, я давний друг Коленьки, Вашего отца. Мы уже встречались, в Паланге, в конце семидесятых. Вы были совсем ребёнком, в кремовых шортах с белой рубашкой. Не помните?

Хотя детские воспоминания считаются наиболее яркими; и эти шортики ГДРовские с петелькой для пряжки ремня я хорошо помню (два года носил), и город на Балтике со знаменитым хлебом, но встреча с Борисом, хоть убейте — в голове не всплыла.

— Я вот по какому поводу звоню, — продолжал Левин, — умер Ваш дядя. По завещанию Вы являетесь одним из наследников. Сейчас я нахожусь в Севастополе, на аэродроме Бельбек, только что прилетел. Нам необходимо встретиться, так сказать, уладить некоторые формальности. Вы меня понимаете?

Естественно я его понимал. Более того, даже весьма заинтересовался. Хоть я и не был тем утопающим, который хватается за любую соломинку, но после краха фирмы любое наследство было очень кстати.

— Понимаю. Где и когда мы встретимся? — Вопрос задал чётко, вспоминая, что адвокаты очень любят конкретность.

— Позвольте я буду называть Вас просто по имени... оптимальный для меня вариант у Вас в офисе. У Вас же остался офис? Хотя, Алёша, где будет удобнее? Мы вполне могли бы встретиться в уютном зале небольшого кафе на набережной.

Я задумался. То, что мне пришлось прервать аренду офиса день назад, знали лишь два человека. Моя персона и арендодатель. Откуда осведомлённость о моих проблемах? Или стал слишком подозрителен, или нервы? Впрочем, конторские телефоны не такой уж и секрет. Наверняка этот Борис Борисович предварительно туда позвонил, да только автоответчик и услышал.

— Ждите в Бельбеке. Я скоро приеду. 'Минут сорок, не меньше', — подумал я.

— Ой, таки огромное спасибо, — куда-то в сторону от трубки, — это не Вам, Лёша, буду ждать. Позвоните мне, как прибудете.

Абонент отключился, о чём сообщил непрерывный гудок.

— До встречи Борис Борисович, — было сказано уже телефону.

Сложив трубку, я стал вспоминать, какой такой дядя мог оставить мне наследство, из-за которого в Севастополь прилетел целый адвокат Левин. Вроде бы наследственными делами заведует нотариус, к чему такие сложности? Может дело нечисто, или спорное, а Левин представляет чью-то сторону? Теперь дядя. Любая потеря близких, безусловно, трагедия для семьи, а он у меня был один и я помню, как переживал, когда пришло скорбное известие. Вот, только давно это было. Отец несколько лет назад ездил в Литву, навещать могилу, так что лучшего решения, как ему позвонить и пересказать разговор с Левиным, я не нашёл. Ответом было недолгое молчание, после чего выяснилось, что Борис действительно папин друг с детства, а по поводу наследства брата есть твёрдые сомнения. Ибо много лет назад, ни о какой доли имущества речи не шло, всё перешло дочери покойного.

Фа-фамм! Сигнал клаксона вернул меня к реальности. Троллейбус уже отъехал метров на сорок, и теперь только моя машина тормозила движение. Инспектор ГАИ стоял в нескольких метрах от бордюра и разочарованно крутил видеокамеру в руках, не срослось. Проезжая мимо него в голове мелькнула мысль: 'Нефиг ловить автолюбителей, лучше б движение регулировал'. Инспектор каким-то шестым чувством догадался, что обсуждают его персону, улыбнулся и приложил руку к козырьку, отдавая честь. Мол, молодец, не нарушил.

Дорога до Бельбека заняла почти час. Поехал через Инкерман и застрял у опущенного шлагбаума. Невезучий выдался день. Переваривая информацию, я стоял на переезде, глядя на проходящий поезд. А ведь жизнь человека несётся сквозь время, подобно этому составу. Он останавливается на станциях, и мы выходим из вагонов или едем дальше. И если нет цели, то рано или поздно тебя посещает мысль: 'На нужной ли остановке вышел? Вдруг надо было ехать дальше'? Но поезд ушёл, а ты уже навсегда остался на платформе перрона и начинаешь завидовать тому, кто уставился в окошко из уютного купе, не зная, что ждёт его впереди. Несправедливо, как хочется получить шанс узнать, прав ты или нет?

Подъехав к административному зданию аэропорта, я заметил одетого явно не по погоде невысокого человека в старомодной соломенной шляпе и в тёмно-синем шерстяном костюме. В это время года это беда многих приезжих. Ведь не будешь менять гардероб прямо в аэропорту, когда в том же Шереметьево всего плюс десять, а по прилёту в Севастополь уже за двадцать пять. Поэтому плащ, перекинутый через руку с огромным чемоданом в красную клетку на колёсиках, стоящему в окружении таксистов, говорил только об одном: несомненно, это был Левин. Других приезжих поблизости не наблюдалось и, ноги как-то сами двинулись навстречу этому клубку из людей. Звонить не пришлось, мы встретились взглядом друг с другом. Человек с чемоданом приветственно помахал шляпой и резко засеменил в мою сторону. Протягивая мне правую руку, он улыбался.

— Борис Борисович, — представился адвокат, слегка кивнув головой.

— Алексей, — ответил я, пожимая руку, — рад Вас видеть.

После знакомства я вежливо попросил посмотреть его документы. Покрутил в руках паспорт, фото с лицом совпадает, инициалы тоже. Придраться не к чему.

— Вы очень похожи на своего отца, Алёша. Последний раз я видел его приблизительно в Вашем возрасте. Такой же строгий и подозрительный. — Сказал Левин с обидой в голосе, забирая паспорт.

— Борис Борисович, не обижайтесь. Сами знаете, сколько мошенников развелось. Пожалуйста, присаживайтесь. Поговорим о делах у меня дома. Вы не против?

— Ни сколечко. Дома так дома, как скажете. Кстати, зовите меня Борис, так я чувствую себя моложе.

Мы сели в машину и поехали. Борис опустил окошко в двери и, высунув голову, посмотрел ввысь. Небо над нами было чистым. Только с правой стороны, там, где за горой начиналось море, толпилась стайка белых облачков, чем-то напоминающих разлетевшихся в разные стороны чаек.

— Я когда приезжаю в новый город, — сопроводил свои действия Левин, — всегда смотрю на небо. Многое можно узнать по облакам. Это как на кофейной гуще гадать.

— Первый раз в Севастополе?

— Второй, — закрывая окно, — всё больше в Геленджик езжу, да и в моё время сюда без пропуска было не попасть, — сказал Левин после затяжной паузы, флегматично уставившись на дорогу.

— Да, действительно, — согласился я, — раньше город был закрытый. Надолго сюда?

Мой пассажир, словно не услышал, продолжал смотреть на дорогу как загипнотизированный. Разговор и так протекал как-то вяло, из-под палки. На мой взгляд, адвокат скрывал за собой две или три личности и в разговоре со мной большая его часть в беседе не принимала никакого участия, находясь как бы в стороне. А то, что было мне представлено, напоминало отражение в зеркале, но не человека. Я уже подумал, что ему стало плохо, и хотел остановить машину, как вдруг, он вздрогнул, словно тело встряхнуло от судороги, и с его губ слетел какой-то смешок.

— Мне кажется, Вы засыпаете от скучной жизни! — раздражённо сказал я. — Вам необходима встряска.

— Простите Алексей, задумался. В такие моменты я словно нахожусь не здесь. Сменим тему разговора. Так что, педаль газа в пол и позвольте старику насладиться красотами природы в приятной кампании.

Левин улыбнулся, и лёд между нами растаял. Борис оказался изумительным собеседником, внимательно слушал, рассказывал анекдоты и истории о похождениях тридцатилетней давности, когда бензин стоил сорок копеек, а на двадцать пять рублей можно было гудеть в ресторане, напиваясь до неприличного состояния. Оставаться равнодушным к этому человеку было просто невозможно. По дороге домой мы заехали в магазин, купили бутылку коньяка, какие-то фрукты, остановились возле памятника Нахимову, сфотографировались на Графской пристани и в квартиру попали почти под вечер, голодные, как волки. Так что пока я колдовал над кофе и сервировал стол, мой гость дегустировал коньяк, печатая что-то на нетбуке. Не знаю, кому как, но я считаю, что в жару лучше пить сухое вино, однако на моё предложение о бокале крымского 'Алиготе' Борис ответил, что отдаёт предпочтение крепким напиткам, и менять свои пристрастия желания не имеет. Едва мы уселись, как адвокат достал красную папку и пафосным тоном произнёс:

— Борисов Алексей Николаевич, согласно воле Вашего дяди, по истечению пяти лет со дня его кончины в Вашу собственность передаётся дом, земельный участок площадью четыре гектара, катерный причал с ангаром, хозяйственные пристройки. Всё находится в Смоленской области недалеко от посёлка Хиславичи. Необходимые налоги и издержки по оформлению будут выплачены моей адвокатской конторой. Вы вправе отказаться, о чём должны написать соответствующее заявление.

Стараясь подавить волнение, я закурил. Вот счастье-то привалило, даже на стуле стало как-то неуютно сидеть. Тем не менее, надо было давать ответ, а чувство, что что-то здесь не так, не покидало.

— Обождите с ответом. Скажите, а почему в условии завещания говорится про пять лет? Это что, дядин каприз или непреодолимые условия?

— Хмм, Алёша, нет ничего досаднее в жизни, чем вспоминать об упущенном моменте. Есть такое понятие, как 'Воля покойного'. Вы либо подписываете документы на право собственности, я передаю бумаги и ключи, мы обмываем Ваше наследство и всего хорошего. Либо, — Левин показал конверт, на котором было написано 'Вскрыть в случае отказа', — мы просто пьём кофе и я уезжаю в гостиницу, где должен изучить пакет с дальнейшими инструкциями.

— Даже так? — Немного удивляясь такому повороту событий.

— Замечу, что во втором конверте о Вас не упоминается, поверьте моему опыту.

— Давайте ручку, Борис Борисович. Глупо отказываться от наследства в моём положении. С удовольствием подпишу бумаги.

Мне протянули бланки для подписи, и официальная часть нашей беседы подошла к концу. Так я стал обладателем своего первого наследства. Мы выпили коньяк, Левин достал сигары, а вскоре, за чашечкой ароматного кофе начали беседу никуда не спешащих людей.

— На Кубе делали, — мой собеседник щёлкнул гильотиной, отрезая кончик сигары, — ручная работа. Согласно слухам, прекраснейшие девушки пригорода Гаваны крутят их на своих бёдрах, что добавляет экзотики и романтизма. В этом, я склонен верить Просперо Мериме, а на правду производства мне начихать! Закуривайте, Алексей и выбросите эти дурно пахнущие папиросы с шовчиком Мендельсона. Хуже курить только сигареты.

— Каждый исходит из своих возможностей, — возразил я.

— То так, — кивком головы согласился Левин. — Однако сегодня необычный вечер, я бы даже сказал, знаменательный. А посему, всё должно быть на высшем уровне, опять-таки, — с улыбкой, — исходя из наших скромных возможностей.

— Скажите, — отложив в сторонку папиросу и взяв из коробки сигару, — можно ли посмотреть фотографии моего наследства? А то неудовлетворённое любопытство хуже недоеденного завтрака в голодное время.

Я уже внутренне был готов лицезреть огромный замок в пять этажей с фонтаном и скульптурами, взводом прислуги и гаревыми дорожками. Дядя был настоящим зодчим. Долгое время строил в Польской Народной Республике. В Вильнюсе имел свою бригаду строителей экстра-класса, мог одним топором возвести дом без единого гвоздя. Когда мы с семьёй приезжали в Литву, папа всегда навещал брата, и каждый раз можно было увидеть что-нибудь новенькое, то, что он сделал своими руками. От паркета до мебели, всё сам. Но, как говорится, мечтать не вредно.

— Нет, фотографий у меня нет, — Левин развёл руками, — дом как дом. Пару этажей, сарайчики.

— Жаль, — со вздохом обронил я.

— Согласно его оценочной стоимости, по московским (оговариваясь) меркам, ничего серьёзного он собой не представляет. — Гость отстегнул накладной воротник своей рубашки (такие сорочки я видел только в старых фильмах), кольцо сизого дыма вылетело изо рта адвоката и устремилось к потолку, наполняя комнату ароматом дорогого табака. — Правда, расположен у реки и лес дремучий в наличии. Так кого этим сейчас удивишь? Впрочем, съездишь — сам всё увидишь. Давай-ка выпьем по последней, с утра мне надо быть в Симферополе и пора улетать в столицу.

Последним бокалом мы не ограничились и, пока бутылка не показала дно, не останавливались. В результате, забыв про гостиницу, гость заночевал у меня дома. Я же не спал полночи. Хотел позвонить Полине и всё ей рассказать. Давно мечтал о собственном доме. Это вам не квартира в многоэтажной коробке, где беспокойные соседи каждый день что-то сверлят, ремонтируют и перекрывают воду. А главное то, о чём давно мечтал: лес и река. С этими мыслями я и уснул.

Утро выдалось беспокойное, а всё потому, что поднялись мы практически в одно и то же время и в ванную с полузакрытыми глазами топали из разных комнат, столкнувшись чуть ли не лбами у двери. Естественно, каждый из нас предложил обождать, пропуская друг друга вперёд. Пока определили очерёдность, то да сё — время безжалостно улетало. В конце концов, всё устаканилось и спустя четверть часа, я готовил незамысловатый завтрак холостяка (яичница с гренками), а мой гость, заказав такси, выглядывал с балкона, созерцая краешек морского горизонта.

— Вот так, в кои-то веки приехал в Севастополь и не искупался в Чёрном море. Не везёт, — посетовал Левин.

— Какие проблемы? — удивился я. — Поехали, десять минут ничего не решат, зато не будете сожалеть об упущенной возможности.

— Так плавок нет! — Как бы в оправдание ответил адвокат.

— А так, в костюме Адама. Шучу, можно в семейных трусах, у нас в Севастополе считается привилегией аборигенов купаться в семейках. Да и не увидит никто. Я одно место знаю, на берегу парковой зоны, так там в такую рань только 'бегуны' купаются, а им, поверьте — до лампочки, что на Вас.

В общем, долго уговаривать гостя не пришлось. Покончив с завтраком, мы поспешили в Парк Победы, вызванное такси за нами. От моря до моего дома менее километра, доехали быстро. Людей, как я и предполагал, почти не было. Левин фыркал и плескался у бережка галечного пляжа. Нырнув с пирса, я поплыл к нему.

— Ну как? Вода солёная? — Спросил, когда мои ноги коснулись дна.

— Фр-р-р... — Борис радовался как ребёнок, — ещё как солёная, просто прелесть. Это вы, молодое поколение, избалованно Эгейскими и прочими Мраморными морями. А мы, старички, всё больше по нашим родным акваториям. Не понимаете вы, что только родная вода может придать силу. Впрочем, всё познаётся со временем.

Погрузившись в воду, он, пробыв там несколько секунд, вынырнул, вставил указательные пальцы в уши, прокрутил их по часовой стрелке и выпустил струю воды изо рта, в точности, как Алексей Смирнов в бессмертной киноленте 'Операция Ы.'. Мне вдруг стало приятно на душе, оттого, что сделал доброе дело человеку, привезшему столь заманчивый подарок. Выйдя на берег и воспользовавшись полотенцами, мы уселись на них вместо подстилок. Борис положил мне руку на плечо.

— Алексей, спасибо тебе. Уговорил меня выбраться на пляж. Сам бы я не поехал. Разучился уже вот так, по-простому отдыхать. Хочу предупредить тебя. Тот дом, который возле Хиславич, Фёденька строил не сам. Он лишь делал реставрацию. То, что он там обнаружил, кардинально изменило его жизнь. Я, Фёдор и твой отец были друзьями с детства. Даже нам он ничего не сказал о находке, пока не случилась беда. Во втором пакете, которым я тебя стращал, ничего не было, прости старика, соврал. Если бы ты отказался или посчитал наследство розыгрышем, то мы бы больше не увиделись. Возможно, это было бы к лучшему. — Борис привстал, стряхнул прилипшие к ступне мелкие камешки. — Зачем я это тебе говорю, просто ты мне стал симпатичен, так похож на Коленьку.

— Борис, может заедем к моему отцу? Здесь рядом, пешком пятнадцать минут хода.

— Нет, даже не уговаривай, мы не должны быть рядом. Каждый держит своих скелетов в личном шкафу. — Левин как-то осунулся, помрачнел и отошёл немного в сторону от меня. — Поссорились мы, воды с тех пор утекло — жуть.

— Так помиритесь!

Борис задумался на секунду, дёрнул бровью и отрицательно покачал головой:

— На досуге, почитай о вечном. О дружбе, особенно о любви. Всё поймёшь. Что-то разволновался, проводи-ка меня до авто.

Мы дошли до такси. Перед тем, как сесть в машину Левин передал мне конверт.

— Тут пара строк от меня и адрес адвоката в Смоленске. Он мой однокашник, поможет. Как будешь там, дай о себе знать. Времени у меня мало, если что, как меня найти ты знаешь.

Такси резко тронулось с места и вскоре исчезло за соснами парка. Немного побродив по пляжу, всё-таки решил съездить домой к отцу. Как примерный сын, я проявлял заботу о родителях. Мама уже неделю была в Москве, пасла внучку. Так что папа был один, и готовить ему обеды стало некому. Иногда мне приходилось кашеварить. Отцу это нравится, я знаю. Заодно удовлетворю своё любопытство, а то скелеты в шкафу, недомолвки. Вот только в этот раз демонстрировать свои кулинарные способности мне не пришлось. Разговор происходил в коридоре, отец куда-то торопился, и я застал его почти в дверях.

— Папа, скажи, что за дела у вас с Федей и Борисом, и почему дядя оставил наследство именно мне?

— Значит, Борька тебе всё рассказал? Что ж, рано или поздно ты бы узнал. Слушай сын. Я хотел стать военным, как все наши предки. Ты тоже повторил этот путь, так заведено. У брата же сердце к военному делу не лежало, ему мастерить нравилось. Он принял свою судьбу, но выбор подсказал один дед. До сих пор помню его глаза... предсказатель хренов. Он нам чуть ли не всю жизнь по полочкам разложил.

— Что за дед?

— Как началась война, в двух километрах от нас, на хуторе, женщина-беженка оставила малыша с запиской и золотым рублём. Больше она не появлялась, видимо к немцам попала или того хуже. Литовцы приютили ребёнка. Это и был Борька. В детстве, уже после войны, мы часто бродили по лесу. Искали схроны 'лесных братьев'. Хотели найти оружие. Однажды, осенним днём мы встретили Перкунаса, одичавшего в лесах сумасшедшего старика. Это долгая и фантастическая история. Ох, как мы тогда испугались. Старик словно видел всех насквозь и знал о нас всё. Мы тогда ему не поверили, а надо было. Всё сбылось, и ключ я нашёл и... езжай в Смоленск, посмотри, что за дом тебе оставил Фёдор. Звони, ещё увидимся.

Отец открыл дверь, пропустил меня вперёд, и мы вместе вышли на улицу. Если папа говорит, что увидимся, значит, так тому и быть. Осталось предупредить Полину, подчистить дела и в путь.

Остаток дня я посвятил бухгалтерии и налоговой, а вечером собирал вещи в дорогу. Полина была у себя дома, наверно делала то же самое. Как она решила проблему со своей работой — не интересовался. Может отпуск, но скорее всего, использовала отгулы. Уговаривать долго не пришлось, только пообещал незабываемую поездку в древний город, как получил согласие.

2. Тайная комната.

Любому человеку, начиная с раннего возраста и заканчивая глубокой старостью присуще ожидание чуда. Ребёнком, затаив дыхание и зажмурив глаза, он ждёт, что с ним произойдёт что-то сказочное: повстречается Лукоморье, станет заметно 'мировое дерево' — ось мира, или хотя бы появится говорящий учёный кот. Взрослый тоже, ожидает, что какое-то событие в жизни вдруг изменит всю его судьбу к лучшему. Выигрыш в лотерее, вместо камня, лопата наткнётся на сундук с кладом, или, на худой конец, у коммунальщиков проснётся совесть, и счета на оплату станут соответствовать оказанным услугам. Отсюда у всех народов встречаются мифы и сказания о чудесах, которые случаются с людьми. Всё это происходит оттого, что мы интуитивно чувствуем, что рано или поздно, все несправедливости, случавшиеся в жизни, должны быть уравновешены, и это чудо, которое вот-вот проявится, кардинально изменит всё к лучшему. Знайте, ожидание чуда не лишено смысла.

Солнечным воскресным днём, оставив позади дорожный знак с надписью: 'Смоленск', мы влились в поток машин, движущихся к центру города. Кое-как нашли нужную улицу, а с ней контору адвоката, указанную в записке. С торца двухэтажного жилого дома яичного цвета, короткая лесенка с огороженным крыльцом и мутным пластиковым козырьком. Дверь закрыта, попробовал позвонить — телефон молчит. На бронзовой потускневшей пластине только минимальная информация: 'Фирташ Моисей Исаакович. Адвокат'; ни время работы, ни выходных — словно, кому надо и так знают. Рядышком, в полуподвальном помещении какой-то магазинчик электроники и бытовых приборов, но и там нам толком ничего не удалось узнать, кроме общей фразы: 'Приходите завтра'. Ну да ладно. Один день на осмотр древнего города в качестве бонуса за длительное путешествие мы заслужили. Взяв билеты на экскурсию и, погрузившись в автобус, уткнулись взглядами за стекло, слушая не без интереса монотонную речь экскурсовода.

— Архитектурный ансамбль...

Городище Смоленск впервые упоминается в девятом веке. Аскольд и Дир, когда шли грабить Киев, точнее посмотреть на Царьград, воевать со Смоленском просто испугались, настолько огромный был город по тем временам. Однако археологи утверждают, и предъявляют доказательства, что кривичи жили в этих местах и показывали 'Кузькину мать' непрошеным гостям, как минимум, лет за четыреста до бояр Рюрика. А уж когда здесь, на волоке у Гнёздово, впервые стали смолить лодки, вообще никто не знает. Мы неторопливо ехали по улицам, иногда останавливались. В эти минуты экскурсовод настойчиво просил обратить внимание то направо, то налево. Послушно поворачивая головы, любовались увиденными красотами. Более всего поразила церковь: раствор кладки сделан на яичном желтке. Восемьсот лет небо подпирает, и ещё столько же простоит. Ни мародёры Наполеона, ни немецкие бомбы не смогли её разрушить. Вот же предки строили, душу вкладывали. Да и трава раньше была зеленее и деревья выше, да и многое другое. Поди, узнай что? Экскурсия закончилась через два с половиной часа. Лёгкий полдник (автобус как специально остановился напротив бистро) и мы отправились в художественную галерею Смоленского музея-заповедника. Здание, построенное век назад по проекту Малютина, переживало далеко не лучшие времена. Бывший историко-этнографический музей княгини Тенишевой держался на честном слове и стараниях его работников. Создалось впечатление, что властям до проблем культуры просто нет дела. Так и хотелось крикнуть: 'Коммерсанты Смоленска! Ау! Вы где? Ну, если власти не хотят, то хотя бы вы, помогите с ремонтом здания'. Стало обидно, но горькое чувство растворилось в красоте: Бенуа, Сомов, Рерих, Айвазовский, Левитан и де Сурборана. Шедевры мировых знаменитостей. Казалось, время замерло, но оно, к сожалению строго рассчитано, и, выйдя из музея сразу же резкий контраст действительности. Мы столкнулись с рекламным агентом, гордо носящим значок с символикой Евросоюза, зазывающим посетить мемориал 'Катынь' на английском и польском языках.

— Тоталитарное прошлое Смоленщины! — Верезжал толстоватый, начинающий лысеть молодой человек в очках с золотой оправой, похожий на Гайдара. — Выставка документальных фотографий!

'Ну, ну, 'дружок', — подумал я, — земля Смоленщины широка и необъятна. Места для тех, кто косо посмотрит на неё — предостаточно, особенно вглубь. Такое у этой земли историческое предначертание. Не буди лихо, пока оно тихо'.

Обойдя зазывалу, мы отправились к центру города, где находится одна из самых старых гражданских построек Смоленска, относящаяся к эпохе Петра Алексеевича. В маленьком, крытом красной черепицей домике, размещалась кузница инженерного дома. Орудия труда и многочисленные изделия кузнечного ремесла прошлых столетий, среди которых можно встретить ключи и замки, холодное оружие, посуду, подсвечники, бытовую мелочь, а так же кузнечный горн с мехами и наковальней. Всё это показывал и подробно обо всём рассказывал экскурсовод в костюме ремесленника — полная противоположность 'катынскому' зазывале. Вот так и прошёл день: туда-сюда, посмотрели на то, на это, потрогали, примерили и дальше, где толпа, где щёлкают фотоаппараты и мелькают объективы кинокамер.

О ночлеге мы озаботились только под вечер, спасибо добрым людям, в лице официантки одного кафе. Кладезь информации, а не девчушка. Так что благодаря её стараниям, ночевали в съемной квартире на одну ночь. Пятьсот рублей и никаких проблем. Она же и разбудила нас, сообщив, что в срочном порядке нужно покинуть занимаемую жилплощадь. Нужно — так нужно. В десять утра мы вновь оказались возле конторы адвоката. Зашли. В приёмной никого. Тихо гудит компьютер, изредка прерываемый звуком вылезающей из принтера бумаги. В углу на тумбочке стоит клетка с попугаем, но птица похоже спит или делает вид, что никого не видит. Другой угол занят круглым аквариумом с тройкой рыбок, лениво лавирующих между водорослями. Пока мы рассматривали водных обитателей, распахнулась дверь кабинета, и перед нами предстал его хозяин. Чёрным брюкам Моисея Исааковича мог позавидовать стиляга с Невского проспекта из далёких семидесятых; да что там стиляга, любой матрос изошёл бы слюной — они были клёш. Белую рубашку до локтей скрывали ситцевые канцелярские нарукавники на резинках, и жилетка с У-образным вырезом, без ожидаемой мною цепочки от часов, застёгнутая на три из четырёх имевшихся пуговиц. Поправив очки на кончике носа, мужчина, взглядом полным скептицизма, как профессор сопромата смотрит на студентов заочников, прибывших на пересдачу, оценил нас и произнёс фразу, присущую горожанам с Аптекарского переулка славного города Одессы:

— Шо угодно молодым людям?

— От Левина Бориса Борисовича. Приехали вступать в наследство. Хотелось бы заручиться поддержкой.

— А, от Богеньки, — сильно картавя, — знаю, звонил. Как он поживает? Чаю с баганками хотите?

— Спасибо, с удовольствием. Борис Борисович жив здоров. Три дня назад изволил купаться в Чёрном море и просил передать привет, — протягивая письмо.

— Да, море. Набегежная Ялты. Кгасивые дамы... помню. — Глаза Фирташа, полные вселенской печали, вдруг, заблестели.

Видимо вспомнил что-то, старикан. Но что вспомнил — так и не сказал. Вскоре появилась миловидная девушка с подносом, отзывавшаяся на имя Сонечка, принесшая обещанные баранки с чаем. Чертовски вкусные, кстати. За чаепитием, вникнув в суть моего рассказа, попутно прочтя записку, Моисей Исаакович протянул свою визитную карточку.

— Там на обгатной стогоне, молодые люди, мой мобильный телефон. Обязательно зайдите в магазин сотовой связи, тут, по соседству и купите модуль идентификации абонента госсийского опегатога. Скажите Лёве, что от меня, так дешевле выйдет. Дом, в котогый вы поедете, не телефонизигован. На одних звонках разогитесь.

— Да уж, — пробурчал я, — роуминг кусается.

— Что мне вам ещё подсказать? Был я там пагу дней назад, — качая головой, — впгочем, сами всё увидите. Как окажитесь на месте, обоснуйтесь и завтра мне позвоните, а я участкового в Хиславичах пгедупгежу, что пгиехали новые хозяева. Чуть не забыл, дайте обгатно визитку, код сигнализации напишу. Всего вам добгого.

Мы раскланялись. Зашли в магазинчик за 'симкой', а через дорогу в киоске, перестав полагаться на постоянно лукавивший навигатор, купили карту. В кафе, заказали бутерброды и кофе в термос, в общем, подготовились к последнему рывку, занявшему у нас чуть больше часа. До Починок доехали без приключений, повернули на запад и вот, мы уже рядом с Хиславичами. От Смоленска досюда километров пятьдесят. Давненько я здесь не появлялся, последний раз, если не изменяет память, приезжал с родителями, лет двадцать пять назад. За это время практически ничего не изменилось. Хотя, нет, если присмотреться, изменения есть: детворы мало и молодёжи практически нет; а так те же дома, огороды за заборами, просмоленные деревянные столбы электропередачи с фарфоровыми чашечками, и какое-то спокойствие, присуще размеренному темпу поселковой жизни. На окраине по обочинам дороги виднеются холмики. Как вывалил самосвал четверть века назад две горки несостоявшегося дорожного покрытия, так и застыли они, наполовину растащенные местными жителями. Как сейчас помню слова Толика Гущина, хоть и слабоватого на голову, зато верно подметившего: 'Ничего не будет, всё своруют'. Так оно и вышло. На выезде из посёлка пару раз уточняли дорогу к дому у местных бабушек, но поворот, тем не менее, проскочили, словно отваживал кто-то.

Конечная цель путешествия расположилась аккурат на поляне посреди ёлок на возвышенности правого, невероятно заросшего кустарником берега, мелководной, но с сильным течением реки Сож. До ближайшей постройки, если напрямик через лес — километра два. И это коробка автобусной остановки, от которой мы минут двадцать назад свернули на еле приметную грунтовку. Уныло посмотрев по сторонам, мы вышли из машины. Начались хлопоты. Полина сразу направилась обследовать жилую площадь, а мне достались пристройки. Дом представлял собой небольшую усадьбу, огороженной по периметру каменной стеной высотою в два человеческих роста. Первое впечатление, что строение способно выдержать штурм ОМОНа. Стена сплошная, опутанная каким-то вьюном растущим вперемежку с ежевикой, которая, как известно, подобно колючей проволоки защищает совсем не хуже от нежелательных гостей. Двое ворот: основные, они же парадные, сдвигающиеся на полозьях, очень тяжёлые, работающие от электрического привода; и ведущие к причалу, состоящие из двух половинок без всяких изысков. Возле главных ворот пристройка с ещё одной дверью, через которую, отключив сигнализацию, мы и вошли. Казалось, дом совершенно независим от внешнего мира и был полностью автономным: на крыше солнечная батарея, змеевик системы подогрева воды и спутниковая тарелка. На заднем дворе, на двенадцатиметровой мачте накрепко зафиксированной стальными тросами, стоял ветряк. Под ним аккумуляторная яма на сорок коробов, да пара сдвоенных цистерн заполненных водой, о чём сообщал датчик. Помимо всего прочего, отдельной пристройкой выделялась летняя кухня из красного кирпича, стоящая возле прикрытого створками колодца и обилие строительных материалов, лежащих везде, где только возможно. Спуск к причалу с проложенными до самой воды рельсами был также интересен. От ворот узкоколейка шла в две стороны: к ангару, где на импровизированной тележке под брезентом покоился катер с навесным мотором; и к поленнице дров, сложенной у стены дома, к которой через мансарду примыкало ещё одно строение, похожее на башенку. Второй ангар был самым загадочным и наиболее укреплённым, в смысле капитального строительства. Одни железобетонные стены, умело спрятанные под декоративную деревянную обшивку, чего стоили. В нём расположился генератор с двумя станками на массивных плитах, пресс и множество всяческих заготовок, начиная от трубок, напоминавших по размеру и диаметру оружейные стволы и заканчивая простыми кусками железа. Третий ангар непосредственно прирастал к дому и, судя по размерам дверей, являлся, скорее всего, гаражом.

Наконец, после того, как был осмотрен двор, я заглянул в дом. Добротный ремонт, много дерева, никакого пластика и очень всё гармонично. Поднялся на верхние этажи и спустился вниз. После беглого осмотра я стал исследовать каждый закуток. В чулане, приютившимся в коридоре, названной мною комнатой управления, обнаружился электрический счётчик с пакетами предохранителей, вмонтированные в проём стены. Столбов с проводами возле дома не было, значит, существовал подземный кабель. Этого и следовало ожидать. Солнечная батарея вкупе с ветряком, по моему мнению, хоть и были подспорьем, но не потянули бы и половину электрической нагрузки. Мысленно поделил дом на три части. Первая — это основная, где можно жить, спать, принимать пищу и отдыхать. Вторая — это кабинет и три комнатушки под чердаком, именуемые мансардой. Третья представляла собой полуподвальное помещение с необработанной монолитной каменной стеной, по центру которой просматривался прямоугольник с хитрым замком в виде горизонтального плоского отверстия, к которому у меня не было ключей. Не будь этой щели, подумал бы, что это просто огромный валун, который дешевле было зарыть, или приспособить как часть фундамента, нежели вывезти. Включил нагрев воды, мы принялись мыть и убирать. Спустя час Полина попыталась разжечь камин. Как она разобралась с заслонками в трубе, соединённой с печкой — одному богу известно. Попытка в итоге оказалась неудачной, и пришлось всё взять в свои руки. А вскоре из ванной донеслась просьба о чае. Вроде совсем недавно утренние новости по радио передавали, а уже далеко за полдень. Времени за работой не замечаешь.

На кухне я внимательно рассмотрел электрочайник. Дата выпуска оного была прошлогодней. Видимо кто-то был здесь после смерти дяди и привёз его сюда. А может, когда сигнализацию устанавливали, чайник и забыли. Кто его знает? Но по спине неприятно пробежал холодок. Такое чувство, что за тобой наблюдают. Надо прояснить ситуацию. Достав из сумки телефон и переставив сим-карту, я вынул из кармана визитку Фирташа. Телефон пропиликал, что сеть работает и после набора номера соединил с Моисеем Исааковичем.

— Здравствуйте, Борисов говорит. Я был у Вас сегодня утром. Извините, что звоню ранее оговоренного срока, но возникла ситуация, требующая немедленного решения.

— Что случилось, Алексей Николаевич? — По голосу, создалось впечатление, что собеседник спал, и только что был разбужен.

— В моём доме я обнаружил дверь, даже не дверь, а какую-то стену с еле заметным прямоугольником и щелочкой, возможно, это замочная скважина к которой у меня нет ключей. Может быть, Вы в курсе, где найти ключик к этому замку? А то, я как Карабас-Барабас, про дверь знаю, а...

— Алексей... я Вам пегезвоню чегез минуту. Ждите.

Через минуту Фирташ не перезвонил. Позвонил Борис. Меня похвалили за внимательность и сообщили, что все ключи находится слева от входной двери в коробке щитовой. И если бы я прочёл до конца инструкцию, переданную мне в Севастополе, то подобных вопросов бы не возникло. Попрощавшись с Борис Борисовичем, я подошёл к встроенной в стену дверце с неудобной ручкой. Предмет поиска, похожий на автомобильный ключ-карту, только величиной с детский мизинец, как и ожидалось, висел на крючке в ящике вместе с дубликатами от входной двери и ворот. Вставил ключ в отверстие и... ничего.

'Блин, надо снова звонить. Чертовщина какая-то', — выругался про себя, вынул ключ и собрался уходить, как произошло нечто невероятное. Прямо на моих глазах стена плавно отошла вправо, точнее камень стал постепенно, слева на право прозрачным как воздух, тем самым создавая эффект движения. А ведь пока ключ был в замке, ничего не происходило. Стоило вынуть его из замочной скважины, как началось это превращение. Я снял ремень и провёл по бывшей стене пряжкой. Пустота. Шажок, ещё один и я остановился. То, что было внутри, поразило меня больше, чем хитрая дверь. Комната, куда я вошёл, вытянулась на семь метров вглубь и где-то на пять в ширину, с четырёхметровым, как минимум, потолком. Стены, пол, потолок, всё из серебристого вещества, холодного, с металлическим звуком (когда я стукнул ногтем), без единого стыка и шва, излучающего неяркий свет, но вполне достаточный, чтобы разглядеть любые мелочи. Слева, в паре сантиметров от стены, на уровне груди в воздухе висел прозрачный прибор, напоминающий множеством квадратиков калькулятор, где на кнопках, вместо привычных цифр и знаков светились крохотные рисунки. Под ним на полу лежал конверт из светло-жёлтой бумаги. Подобрав его, пулей выскочил из комнаты и, обернувшись, увидел, как абсолютно бесшумно произошло закрытие двери.

'Вот дурень! — пронеслось в голове. — А если б я застрял в этой комнате как в лифте? Полина с ума бы сошла, разыскивая меня'.

Постояв с минуту, я ещё раз использовал ключ, наблюдая, как откроется дверь. Всё прошло без изменений. Стена ушла, прибор на месте. Невероятно, но факт. Ещё одна попытка, но уже с включённой камерой телефона. На записи ничего, просто стена из камня, хотя видна моя обувь, носки которой словно отрезало. Проверил телефон, камера работает, а вот момент открытия двери и то, что внутри не снимает. Поднявшись в комнату с камином, я увидел Полину с полотенцем на голове. И с ходу был озадачен упрёком, не успев поведать о своих приключениях.

— Вода ржавая, думала чокнусь, пока слила это муть. Ванну надо заменить, краны и трубы тоже. Прошлый век!

Сказано было так, будто ничего важнее этого не существует.

— У меня для тебя есть сюрприз. Похоже, мы в такой переплёт попали, даже не знаю, как сказать.

— Правда? Какой?

Мы сели на диван и вскрыли конверт. Там было письмо дяди Феди.

'Приветствую. Если ты нашёл письмо, значит, моё время пришло, и сюда я больше не вернулся. Ты единственный, кто может воспользоваться временно-пространственной машиной. Да, да, не протирай глаза. Этот механизм делает то, о чём я написал, а именно, переносит во времени и пространстве. Кто её создал, я так и не узнал. Тайну её местоположения мне открыл странный старик, я долго в это не верил, пока судьба не забросила меня в этот дом. Знаю, что ты мой родственник, даже догадываюсь кто; иначе, ты бы не вышел из комнаты живым. Так я потерял своего друга, Альгирдаса, молочного брата Бориса. Однако, сантименты в сторону. Эта машина единственная на земле, но комнат входа-выхода из неё несколько. Первая в этом доме, вторая в Крыму в Балаклаве, третья на острове в районе Тёплого озера, но она завалена камнем. Четвёртая в Бресте, пятая закрыта, она под водой. Для перемещения нужно дотронуться до рисунка, похожим на перевёрнутую букву 'Я', вроде как зажигание включить. Насколько я понял, это руна пути. Затем год, месяц, день, час, минуты и руну комнаты, она высвечивается над дверью. Всё опирается на циклы вращения Земли вокруг звезды Солнце. Почему так, не знаю. Похоже, у создателей была двенадцатеричная система счисления. Но я долго экспериментировал и разгадал эти каракули, после чего выработал приемлемый алгоритм близкий к нашему счислению и перевёл символы в привычные цифры. Например, наберёшь десятки, переместишься почти на одиннадцать лет назад. Календарь используй от Рождества Христова, так проще. Сопоставь рисунок на обратной стороне листа с кнопками панели управления и всё станет понятно. Прибавлять к настоящему времени нельзя, такого символа просто нет. После того, как ты нажмёшь на 'Я', дверь в комнату закроется, нажмешь последнюю цифру, через несколько секунд дверь нужной комнаты откроется. Если ты надумаешь вернуться в прошлое в тот самый момент, откуда совершил обратный переход, просто нажми на клавишу с кружком. Поверь, это очень удобно. Время в той реальности, откуда ты прибыл, для тебя не изменяется. Как бы ты никуда и не уходил. Но есть и побочные эффекты, справиться с которыми очень сложно. Срок пребывания в прошлом ограничен, ты просто чувствуешь, что нечто начинает тебя выталкивать назад. Пусть это лишь моя теория, но я смог выдержать лишь чуть больше пяти лет. Испугался? Ладно, не всё так плохо. Возврат в комнату первоначального движения осуществляется нажатием на руну похожей на песочные часы, она светится красным, и номером двери. Также можно перемещаться из одной комнаты в другую. Каждая из них вмурована в монолитный камень. На поверхности это обыкновенный кусок скалы, гораздо меньших, чем комната размеров. Дверь замаскирована каким-то излучением, но при приближении ключа она становится видна. Теперь, пара советов. Не пытайся попасть в глубокое прошлое (кстати, раньше сотворения мира не пробиться, думаю, тогда и была создана эта машина) и как-то изменить ход истории. Кто знает, чем это обернётся для того мира в будущем. Знай, всё, что должно произойти — случится так или иначе. Видимо, наш вариант истории самый оптимальный. Впрочем, решать тебе. Дерзай, помогай людям, будь честен, делай добро, борись со злом, в общем, живи как нормальный человек. Прощай.

P. S.

Мой друг Борис сообщит тебе секретный код. В своё время я открыл счёт на предъявителя. Надеюсь, это избавит тебя от ненужного поиска богатств. И ещё, всегда носи с собой ключ, проблем с языками не будет. Никого не посвящай в тайну машины времени. Выполни мою последнюю волю'.

— Вот, последнюю волю я уже не смогу выполнить. Прости дядя, Полина читала письмо вместе со мной.

— Романтично. Я почти поверила. Какие ещё сюрпризы?

— Да никаких. Можешь сама посмотреть, вот, ключик. Кстати, произнеси несколько фраз по-французски. Что-нибудь сложное.

Prestige, Illusion, la Magie et la Fable:

Tout vient vous rendre hommage et tomber à vos pieds...

Et l'on sent, quelque part que vous apparaissiez

Que la Vérité seule est vraiment adorable.

Полина процитировала несколько строф какого-то стихотворения, смысл которого я не понял. В нашей реальности ключик работал только по своему назначению.

— Помог артефакт? Очарование, иллюзия, колдовство и легенда — все приходит воздать вам должное и пасть к вашим стопам... Но где бы вы ни появились, чувствуется, что одна лишь Истина действительно достойна восхищения. Учись, студент! Путешествие во времени, сколько соблазнов... Полина задумалась и продолжила: — стоп, сколько опасностей! Сам смотри, нас и здесь неплохо кормят.

Через мгновенье Полина стала дёргать меня за руку.

— Лёша, это розыгрыш? Правда? Ну что ты молчишь?

Полина так и не поверила мне до конца, что это не шутка, особенно после фиаско с французским. Тем не менее, до самого заката мы на полном серьёзе обсуждали свалившееся на голову открытие. Событие явно не ординарное и воспользоваться таким подарком стоило с большой осторожностью, вот только взвешенного решения никак не приходило. Спор затянулся, грозясь перейти в более острую фазу, как я в шутку предложил, что Полина могла бы стать координатором на базе, а я как герой арабской сказки, из пещеры приносить раритеты прошлого. Естественно с оговоркой, где предпочтение отдавалось жёлтому металлу с 'лучшими друзьями девушек'. Как ни странно, но это предложение не только положило конец обсуждению, а даже сплотило нас. Как только мы стали обладателями тайны, сразу возникло чувство опасности, что её кто-то захочет узнать. Перемещаться во времени мог только я, и Полине это не понравилось. Но и умереть в комнате ей не хотелось, а проверить стало страшно. Так что пришлось ей с этим смириться. Засунув письмо в конверт, пришлось снова тревожить Бориса. Мне нужен был совет, секретный код и очень захотелось вернуться домой в Севастополь. Вот только желания оказались настолько предсказуемые, что я даже не удивился, когда Левин сообщил, о переводе некоторой суммы денег в банк Севастополя, в котором я обслуживался, заранее, якобы предвидя ситуацию. Так же он посоветовал не делать дорогих покупок, ибо лёгкие деньги развращают, а они требуются для более важных дел. Каких, не уточнил. Однако номер кода по телефону говорить отказался. Нехотя сказав, что сам находится в Смоленске и передаст только карточку при встрече.

Утром, пока Полина просматривала сон про небо в алмазах, я отправился в комнату с машиной времени и нажал на кнопку, которая судя по рисунку, соответствовала цифре 'два'. Это был номер комнаты. Захотелось проверить теорию на практике. Спустя мгновенье дверь открылась. Выйдя наружу, моему взору предстала Балаклава. Отлично знакомый с детства ориентир спутать с чем-либо было невозможно. Дверь находилась у подножья горы, в паре километров от генуэзских развалин, хорошо, что не над обрывом и в противоположной стороне от карьера. Внимательно осмотрев место, я сложил из камней небольшую пирамидку, как раз напротив двери. Здесь нужно будет построить дом или сарайчик, дабы скрыть портал от посторонних глаз. Вскоре я снова был в своём доме под Смоленском. После быстрого завтрака мы стали собираться в обратный путь. Отключая все ненужные приборы, из озорства заглавными буквами написал на бумажке 'НЕ ВХОДИТЬ, ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ' и повесил листок на двери чулана.

Обратная дорога ничем примечательным не запомнилась. Возле конторы Фирташа мы встретились с Борисом. Адвокаты лечились холодным пивом в кафе. Моисей держал в одной руке на четверть наполненную кружку, а второй протирал влажным платком лоб. Состояние Левина было не лучше, одно отличие, что возле него на столе лежала газета с горкой вяленых кальмаров, и он с периодичностью часового механизма запихивал в рот закуску. Хоть и тяжело было обоим, но свои профессиональные навыки юристы не пропили. Полчаса не прошло, как я получил пластиковую карту вместе с напутствием не делать необдуманных поступков и пожеланием удачи. Нас ждал Севастополь. Время было дорого и, невзирая на Полинин скептицизм, я решил серьёзно готовить базу номер два.

3. Другой мир.

По приезду в Севастополь я позвонил в строительную компанию, где работал мой одноклассник и договорился о встрече. Заказов у почитателей кельмы и молотка не было, не в ту политическую партию владелец вступил, и за меня взялись со всей тщательностью. В течение двух недель мне пообещали уладить земельный вопрос в Балаклаве. Никому не приходило в голову продавать участки на скалах без вида на море, но всё когда-нибудь происходит в первый раз. Когда же вопрос разрешился, возникла другая, самая дорогая проблема — дорога. Ближайшая грунтовка проходила в четырёхстах метрах от объекта по долине и дабы к ней подсоединиться, надо было срыть часть горной породы, чем строители и занялись. Небольшая взятка нужным людям и обязательная закупка по запредельным ценам тротуарной плитки открыли зелёный свет началу работ. На строящейся по соседству федеральной автостраде ширина полос уменьшилась на один сантиметр, в асфальт добавилось чуть больше щебня, зато появилась 'шикарная' дорога к возводимому дому. Интересно, а при строительстве МКАДа кто-нибудь проводил исследования на прочность асфальтобетонной смеси, замерял ширину покрытия? Думаю, вопрос риторический. Оставшихся денег хватило на одноэтажный сборно-щитовой домик, примыкающий к скале. Пришлось снова звонить Борису. После денежного перевода на фасад нанесли каменную облицовку, подвели водопровод и электричество, а вместе с этим привезли табличку с номером дома и названием улицы. Полина купила необходимую мебель и только тогда поверила, что машина времени существует, когда по окончании празднования новоселья, в конце дня я отдал ей забытый в поездке контейнер с рассадой фиалок. Тех самых, которые она покупала ещё в Хиславичах. База номер два была готова. Мы стали думать о моём путешествии в прошлое. Разрезали картонку на десять квадратиков, написали цифры от десяти до двадцати и, перетасовав как колоду карт, разложили веером. Полина не глядя, ткнула пальцем в картонку, а когда её перевернули, обнаружили чёртову дюжину на глянцевой поверхности. Любопытное время, причём с минимальной информацией о нём. Сплошные догадки и предположения, основанные на летописях, да народных преданиях. Последние, зачастую более надёжны. История ведь, как та дорога, изобилующая перекрёстками и извилистыми тропами. В одних местах стоят указатели и межевые столбы, по которым мы помним события и значимые даты. А кое-где и этого нет в помине. И если быть объективным, то тринадцатое столетие не пестрит табличками со стрелочками.

Вскоре, мы придумали несколько планов. Как позже выяснилось, один нелепее другого. Почему так? Да потому, что опыта в подобных мероприятиях ни кого из нас не было. Ведь если разобраться, то даже самые продуманные и взвешенные проекты имеют массу недочётов, выправляемые по ходу действия. Хорошо, ели это совершают специалисты, а если нет? Взвесив все за и против, оставили два. Подкинули монетку, и было решено отправиться в тринадцатый век, выкупать у церкви несколько икон. Согласно разработанному плану, под видом византийского купца я должен был подобраться к Смоленску. Оказаться на рынке города, продать оптом какой-нибудь ходовой товар и, завладев иконами, отправиться обратно. Наивность мероприятия 'Византиец' была стопроцентной, но тогда я об этом не знал. Полина хотела сделать дар недавно построенному храму в Керчи, да и мне самому было интересно побывать в средневековье этого периода. На протяжении нескольких лет, раз в неделю, я занимался с севастопольскими любителями старины фехтованием. Пробовали щитовой бой, стрельбу из арбалетов и лука, участвовали в ролевых играх. Оружие и доспехи в основном самодельные, то, что склепать в гараже было не реально, изредка заказывали индивидуально в кузнице при заводе Муссон. Но всё это походило на игру и весёлое времяпровождение. У меня же появился шанс увидеть всё, с чем мы играли, своими глазами в оригинале. Началась подготовка. Дабы не заблудиться, для уточнения карты местности было решено воспользоваться воздушным шаром с закреплённой видеокамерой. Конечно, использовать радиоуправляемый мультикоптер куда удобнее, только все прелести нашего бюджетного аппарата перечёркиваются его максимальным потолком в триста метров и времени работы при отсутствии ветра в четверть часа. Профессиональная же техника убивает сходу своей непомерной стоимостью. Так что, съездив на метеостанцию, я приобрёл всё необходимое для запуска шара, а так же прошёл инструктаж. Следующим вопросом, которым стоило озадачиться, касался товарно-денежных отношений. В первую очередь то, что наполняет бумажник и всегда под рукой; и собственно сам товар, который не должен стеснять объёмом и напрягать массой, путешествующего налегке путника. В общем, вся наличность должна умещаться в ладонях и, как подсказывали средневековые рисунки — храниться в небольшом мешочке на поясе, что и было сделано. Туда вошли современные предметы из низкопробного серебра: кольца, кулоны, серьги. Пара десятков мелких посеребренных сувенирных монеток, якобы отчеканенных в Греции и с десяток, уже крупнее, дирхемов из Средней Азии. На оптовом складе мы закупили шёлковые национальные китайские рубашки разнообразных цветов и какие-то платки. Это был основной товар и прикрытие легенды. Открытым оставался лишь вопрос транспорта. Лошадь, как впрочем, любую живность через портал не провести — погибает. Опыты с крысами прошли неудачно, а более крупным зверьём я уже не рисковал. Так что лучше, чем использовать мотоцикл снабжённый прицепом в виде двухколёсной телеги, мыслей не приходило. По крайней мере, мы планировали возможность преодоления на нём большую часть пути, а при подъезде к обжитым местам действовать по обстоятельствам. Прицеп был снабжён телескопическими оглоблями и гибким хомутом, что позволяло катить его по дороге самостоятельно, либо впрячь кого-либо. Обсуждения доходили вплоть до того, что рассматривался вопрос нанять или купить тягловую силу вместе с погонщиком. Ещё одним немаловажным моментом являлась одежда и собственная безопасность. В ателье мне пошили несколько просторных рубах изо льна, на мой взгляд, подходящих к любой эпохе, где присутствует ткацкий станок и на этом всё застопорилось. Обмундирование хотелось иметь практичное, удобное в носке и многофункциональное. Однако мои запросы во многом превосходили собственные финансовые возможности и реалии портного, кожевенного и кузнечного искусства. Надпись на этикетке: 'Сделано вручную', теперь наполнилось несколько другим, более материальным смыслом. Пришлось занизить планку аутентичности и не опираться 'под старину'. Палатку и прочую амуницию, пусть и современную, зато более подходящую к какому-нибудь походу по буреломам тайги купить проблем не было, сложнее оказалось с остальным. С неделю я толкался в военизированных лавках, познакомился с разными интересными людьми и пошло-поехало. Пусть и не совсем легально, но я стал обладателем бронежилета, усиленного титановыми пластинами; охотничьего карабина с глушителем, сабли из современных сплавов и каски. Те же 'интересные люди' свели меня с работником стрелкового клуба и вскоре, через этого посредника, пистолет с грозным названием 'Бердыш', мне продали милиционеры. По-моему, этого было более чем достаточно.

Накануне путешествия, листая страницы компьютерных файлов, мы обсуждали детали одежды, статус пешехода и всадника, можно ли носить оружие и множество всяких мелочей. Было ощущение, чего-то упущенного, возможно, необычайно важного, но в итоге решили, что первый блин всё равно будет комом и пробовать надо так, как есть. За час до перехода я проверил оружие и свёртки. Похоже, у нас получилось собраться на все случаи жизни. Аптечка, баллон с газом, упаковка шаров, видеокамера, блокнот с цветными карандашами и ноутбук для просмотра съёмок поместились в прицеп мотоцикла вместе с товарами для аборигенов. Мы присели на дорожку, поцеловались и в путь. Перенос в комнату 'один', как мне показалось, прошёл несколько дольше по времени, чем когда я путешествовал без багажа. Видимо, масса переносимых предметов играла какую-то роль. Выйдя из комнаты, я осмотрел дом. Прошло полтора месяца с момента нашего отъезда. После нас тут никого не было, и немного покрутившись, направился обратно, ввёл двенадцать, тридцать девять, потом ноль, пятёрку и наобум ещё две цифры — время суток.

* * *

Невдалеке прокричала птица. С устья дохнуло на похолодевший и затененный курган теплым воздухом, от реки поднимался пар. Небо над водой потемнело на мгновение, но этого вполне хватило, чтобы и лес напротив, и холмистое поле поросшее вековыми елями вдали за болотом, и гранитный клин на склоне кургана, охватили сумерки. Потом внезапно снова посветлело. А вокруг белого облака, тающего с каждым мгновеньем, засияла, чуть ли не всеми цветами радуги широкая анева. Солнце взошло. Полюбовавшись природой, я сделал несколько шагов вперёд и стал осматриваться. На холме возвышался кусок скальной породы, словно памятник на срезанной верхушке кургана с плоской, как школьная доска, фронтальной стороной. Обойдя вокруг камня, я изменил своё представление. Это был не холм, а какая-то помесь с плато. Площадка, где находилась скала, имела форму эллипса, с незначительным эксцентриситетом. Большая полуось, идущая от двери портала, длиной десяти-двенадцати шагов и малая, не больше восьми. В противоположную от реки сторону простиралась поляна в форме подошвы, оставленная каким-то великаном и через полсотни метров начинался лес. В принципе, так как и в моё время, только река тут вроде гораздо шире и берег круче. Тем не менее, не эти открытия поразили меня больше всего. У опушки чащи лежало несколько десятков срубленных деревьев, очищенных от веток с корой. Причём, судя по тому, что стволы не повело, заготовили их недавно, прошлой или позапрошлой зимой. Не более двух лет назад. То есть люди здесь были и возможно придут снова. В этот момент я с полной остротой осознал то чувство, которое испытал герой Дефо, увидев след на песке. Но это был не страх, а максимальное обострение всех чувств. Что бы там не говорили психологи, а первая мысль, пришедшая мне в голову, была о защите моего камня. Подобно хищному зверю я обошёл портал вокруг, всматриваясь в темноту леса. Именно тогда я почувствовал, что это место моё и за просто так, никому отдавать не собираюсь. Оставив мотоцикл рядом с порталом, я высмотрел подходящее место для запуска аэростата и стал разбирать вещи. Камеру, с приличным объективом, включённую на запись переложил в контейнер. С помощью карабинов закрепил его к сетке. В неё засунул оболочку аэростата, снабжённую как велосипедная камера ниппелем, и, всё это соединил с тонким капроновым тросом на тысячу метров, намотанным на лебёдку мотоцикла, длиннее не надо (дальность линии горизонта при подъёме на тысячу метров приблизительно сто тринадцать километров). С помощью газового баллончика надул первый в этом мире воздушный шар, и он взмыл в воздух, потащив за собой аппаратуру. Барабан лебёдки закрутился, и когда фиксатор щёлкнул, сообщая, что трос с бобины размотался полностью, я включил лебёдку на сматывание. Под гул электромотора, шарик стал возвращаться с ценным грузом ко мне. Разобрав контейнер и подключив камеру к ноутбуку, я принялся рассматривать местность, снятую с высоты. Вообще-то был интересен кадр, зафиксированный на высшей точке полёта, именно он давал наилучшую возможность взглянуть на то место, где я оказался. Но есть и обратная сторона у этой медали. Тут приходиться жертвовать качеством, чем выше — тем меньше видно деталей. Они, конечно, важны, но не сейчас. Мне была нужна общая картина.

— Приехали! — Вырвалось у меня.

Согласно нашим с Полиной расчетам, путь до Смоленска должен был занять сутки, максимум двое. День провести в городе — и назад к камню. Но получилось как у Толстого: 'Чисто писано в бумаге да забыли про овраги, как по ним ходить'. Привычной дороги, которая отложилась у меня в памяти, не существовало. Они как таковые отсутствовали напрочь. Если и были тропинки, то не мудрено, что я их не заметил, так как вокруг простирался перечёркнутый извилистыми ручейками и речками зелёный ковёр леса, разбавленный не редкими пятнами болот и проплешинами полян. Как же отсюда выбраться? Только по реке, либо вдоль неё, и то, если сможешь продраться сквозь кустарник и повезёт с берегом. Разобравшись со своими переживаниями и поняв никчёмность четырёхколёсного друга, я стал просматривать съёмку дальше. Камера засекла семейство оленей, пьющих воду у изгиба реки буквально в километре от меня, где заболоченная низина заросла влажнотравьем; да длинную лодку, идущую на вёслах по извилистой ленте воды, рядом с притоком Березины. Так как ближайших от меня крупных населённых пунктов кроме находящегося южнее в тридцати пяти километрах Мстиславля я не знал, то предположил, что ладья направляется туда, либо, что маловероятно, к слабозаселённым берегам Верхнего Сожа. Отсюда по меркам двадцать первого века до Днепра было рукой подать, но в моём настоящем, на севере, Сож, ни коем образом несвязанная с этой рекой и маршрут этот, я посчитал как тупиковый. До крупнейшей водной артерии в этом направлении, теоретически, ладья могла добраться только посредством волока через заболоченную Нагать. Любой другой вариант подразумевал поворот назад и, особо не утруждая себя, плыть вниз по течению. Чего уж гадать? Оставив право выбора направления на совести лоцмана, да и лодка была слишком далека, чтобы учитывать ничтожную вероятность нашей встречи я стал искать возможные просеки и звериные тропы в лесу и вскоре бросил это занятие. Не реально. Есть поляны и выгоревшие участки леса, но так, чтобы они соединялись между собой естественным путём и вели на север, не получалось. Раз сухопутный путь через лес отпадал, нужно возвращаться, искать средство передвижения по реке и пробовать новый вариант путешествия. Накрыв мотоцикл брезентом, хоть какая, а защита от птиц и зверей, я поснимал на камеру местный пейзаж и вставил ключ в дверь.

Полина сидела на диване, смотря местные новости по телевизору.

— Ну как, что привёз? Я знала, что ты обернёшься быстро.

Ещё бы, ведь тут время не меняется, пока я там. Те полчаса, которые были потрачены на осмотр и сравнения береговой линии базы номер один прошли и в Севастополе.

— Ничего, — ответил я, — там всё не так. Как другой мир.

Достав ноутбук, я показал Полине отснятый сюжет. Тут же мы спроектировали рисунок местности, наложили на карту двадцать первого века, подправили ландшафт и распечатали на бумаге. На новой карте проложили водный маршрут, надеясь, что до Днепра я как-нибудь доберусь. Ведь сто километров извилистой реки для современного вида транспорта — ничто. Три-четыре часа, если бензина не жалко. Осталось только с этим транспортом определиться. Катер из сарая, не разрушив стены дома, я перетащить в комнату перехода не смогу, значит, выбор должен помещаться в рамках чего-то компактного. Переодевшись, мы поехали в магазин за надувной лодкой. Опыт в эксплуатации имелся, небольшой, но вполне достаточный, позволяющий уверенно себя чувствовать на воде. По дороге наскоро перекусили в рыбном ресторане, заехали к знакомым, а когда добрались до салона, то застряли надолго. Не то, чтобы был большой выбор, напротив, ассортимент оказался скудным и с очень великим разбросом цен. Бюджетную лодку брать не имело смысла, а роскошную, которая понравилась, не позволял тощий кошелёк. Мы уже собирались уходить, как владелец магазина предложил существенную скидку на дорогую модель. Кто-то вернул купленный товар назад, попользовавшись им с полгодика. Вот эту лодку мы и приобрели. Многоместную, с мощным мотором, прошедшую модернизацию и бог весть ещё что. Карточка опустела на четыре с половиной тысячи долларов. Продавец честно предупредил:

— Волнение в три бала плавсредство перенесёт, более не рискуйте.

Почему лодку обозвали 'Стриж', предстояло ещё выяснить. Рекламный ролик, показанный в магазине, впечатлял скоростью и манёвренностью. Видимо, эта юркая птица так и летает, посмотрим, соответствует ли резиновый собрат пернатому тёзке? Впрочем, соревноваться мне будет не с кем, а то, что лодка была оборудована эхолотом, навигатором, компрессором, дополнительным баком для бензина, вёслами, шестью спасательными жилетами и даже рацией, несомненно, только прибавляла ей плюсов. Менеджер пообещал сделать диагностику двигателя, и, не дожидаясь, когда покупку погрузят в 'газель', сразу поехали домой. Вскоре мы были в Балаклаве, а через пару часов привезли наше приобретение. Кое-как вдвоём с Полиной и тележкой на колёсиках мы доставили сумку с лодкой, мотор и прочие 'прибамбасы' до комнаты перехода. Переодевшись, я отправился осуществлять вторую попытку. Только в этот раз, торопиться не стал.

* * *

Нет, от плана 'Византиец' я не собирался отходить, просто с момента обладания такой замечательной находки, мне захотелось как-то олицетворять портал с собой. Взыграло чувство собственности и всё тут! Ещё в первую поездку в сарае я обнаружил разборной шатёр, незаменимая вещь для отдыха на природе с большой компанией. Так чего ему там пыль собирать? Первым делом пришлось пробурить ручным буром несколько скважин в земле и установить крепления для каркаса палатки-шатра впритык к камню, из которого вышел в этот мир. Затем очередь дошла до крыши со стенками, натянул тросы, и, спустя час уже можно было осмотреться изнутри, проверяя молнию на тыльной стороне. Расстегнув её, не сложно было воспользоваться практически всей шириной и высотой двери. Это меня устраивало, но до поры до времени. Стоило походить вокруг, посмотреть, как руки стали чесаться, что-нибудь усовершенствовать. Кое-какой строительный материал у меня оставался, вот он и пошёл в ход. С обратной стороны монолита я установил параллелепипед из деревянных брусьев. Вот на него и легла оставшаяся не у дел маскировочная сеть, надёжно скрыв мотоцикл с остатками строительных материалов и досок. На этом я решил остановиться. К чему возводить что-то капитальное? Удастся задуманное, поставлю на этом месте какую-нибудь сторожку, а пока, крыша над головой есть — уже порядок. Дело стало за лодкой. Какое же величайшее изобретение человечества — тележка. Сколько сил, времени и нервов она сберегла, даже судить не берусь. У самой воды я развернул баул со всеми комплектующими 'Стрижа', перенёс мотор и стал устанавливать аккумулятор. Пока компрессор накачивал пузатые борта, вставил в пазы дополнительный бак и залил бензин. После всех этих манипуляций, лодка аккуратно вошла в воду, а я потянул тележку обратно. Сделав пробный круг и удовлетворившись испытаниями, я притянул лодку к берегу с помощью троса на заранее установленном поплавке. В принципе, всё, а пока перекусить. Конечно, можно было обойтись и бутербродами, но трапезничать я предпочёл основательно, за столом, с набором посуды и несколькими блюдами. Так что пришлось и мангал ставить и стол со стулом сооружать. Вернее перенести всё готовое из моего времени. Старый стол с лавками, занимающий только место в сарае и чудом не пущенный на дрова, я точно использовать не буду. Как впрочем, и двухпудовый кованый мангал, с треснувшей решёткой. Самое место им здесь. Во-первых, не жалко; а во-вторых, пользу ещё могут принести. В общем, обед удался на славу: и картошечка пожарилась, и мясо с овощами запеклось как надо, да и я поел с аппетитом. Теперь надо было перенести на борт резинового корабля подготовленные к продаже в Смоленске брезентовые сумки с рубашками, укрыть груз, и на заре отправиться в путешествие. Но сначала положить поближе к себе стилизованный под плащ балахон с капюшоном, пошитый из плотной мешковины. Если что, просторная материя не только скроет мой неестественный для этого времени костюм, но и согреть сможет. Утром довольно прохладно и повторять недавнюю ошибку я не собирался. А пока выдалась свободная минутка, решил облегчить себя от выпитой жидкости. Не успел я сделать и нескольких шагов после нужного дела, как вдруг кто-то окликнул меня:

— Эй, на берегу!

От неожиданности я вздрогнул, но взяв себя в руки, стал оборачиваться на крик. Деревянный корабль, с чёрными смолистыми досками положенными внахлёст, находился в тридцати-сорока метрах от меня. Солидный такой, по сравнению с моей 'надувнушкой'. С поднятым на слегка согнутой к воде рее разноцветным парусом, едва полощущимся из-за слабого ветра. Впрочем, даже лёгкий ветерок позволял кораблю справляться с течением и, что удивительно, продвигаться вперёд, правда, не быстрее половины или четверти узла. Фактически судно дрейфовало на середине реки, и тому были свои причины. Видимо, подойти ближе к берегу было чревато из-за соображений безопасности. От них, с такого расстояния стрела долетит до суши меньше чем за секунду, а вот нож, который можно незаметно спрятать в рукаве, добросить с берега весьма проблематично. Поскольку видимый противник всего один, то все тактические преимущества, несомненно, на стороне команды корабля. На носу у изогнутого форштевня стоял пузатенький мужичок в выцветшей зелёной рубашке, опоясанный широким поясом, закрывающим практически половину живота. Рядом с ним находились два стрелка с луками наизготовку.

— Здравия желаю, люди добрые, — подтягивая шнур панамы, — куда путь держите?

Ответил и мысленно стукнул себя по лбу. Музыку послушал, называется. Ладно, бог с ними с этими наушниками, но как можно было забыть про реку? Неужели это тот корабль, который я видел на записи камеры? Правой рукой расстегнул ремешок кобуры, снял с предохранителя и приготовился вытащить пистолет.

— Кто таков? Почему шатёр на нашей стоянке поставил? — Донеслось с корабля.

Вопросы, заданные мне — были как минимум понятны, значительного речевого барьера не было. Как мне показалось, именно из-за наличия ключа я прекрасно понимал сказанное, только, к сожалению, полноценно говорить на том же диалекте старославянского языка не мог. Хотя речь очень схожа с болгарской или даже белорусской, тем не менее, попытка подстроиться и произнести пару фраз про себя с моей стороны выглядела ужасным коверканьем языка. А то, что 'шатёр' и 'стоянка' произносится ими близкими по смыслу словами, то это не существенно. Для аборигенов я был начавшим изучать язык иностранцем. Однако в сторону эти лингвистические рассуждения, тон мужичка был угрожающим и ничего хорошего не сулил. Пришлось мелкими шажками отходить назад. Плохо будет, если с ладьи был высажен десант, и он зайдёт с тыла. Сам бы сделал именно таким образом. А может, никакого десанта и нет, хотел же найти попутчиков, чтобы добраться до Смоленска. Так вот они. С другой стороны, таких ребят в спутники лучше не приглашать, банда какая-то. Разговор с претензией начали, впрочем, может они в своём праве и тут так принято. Хотя, если по поводу стоянки разобраться по существу, то о чём речь? Неудобно здесь причаливать, за исключением того места, где покоилась моя лодка и пары-тройки метров возле неё. Если не брать во внимание пойму, то береговая полоса слишком узка, к тому же, за ней сразу начинается пригорок, а в половодье здесь вообще всё должно быть под водой. Левее, кремниевый уступ, где помимо пары валунов и более мелких камней принявший на себя несколько разломанных деревьев с последнего ледохода. Их обломанные ветви торчат как шипы дикобраза в разные стороны. Пусть и не пробьют борт, то навредят уж точно. Правее — ещё хуже. Иными словами, кому приспичит, так на противоположном берегу причальное место искать всяк сподручнее. Следовательно, про стоянку мужичок лукавил, знать и напоминание о шатре не имеет оснований. С этими мыслями отступление закончилось, моя голова была выше уровня борта ладьи, и мне представилась возможность рассмотреть весь экипаж. Помимо мужичка в зелёной рубашке, колоритного кормчего с бородой до пупа стоящего так же в полный рост и десяти пассажиров, на ладье была дюжина гребцов. Итого, навскидку двадцать четыре человека. Слишком много, даже для такого большого судна. Те, что с луками в кожаных доспехах, типа короткого фартука из широких кусков, наложенных друг на друга как черепица. При четверых виднеются на поясах длинные ножи, похожие на скрамасакс или что-то вроде того. У остальных оружия нет, да и верхней одежды тоже. Ближе к корме судна от самой мачты натянут тент из сшитых шкур весьма потрёпанного вида, что происходит под ним, мне не видно. Закончив этот беглый осмотр, я попытался проанализировать ситуацию с точки зрения своей безопасности. Бронежилет я не снимал, надо было привыкать к весу, так что попадания стрелы в корпус можно было не бояться, но ноги, руки и голова оставались открыты. Хотя, чего я испугался? У меня огнестрельное оружие, если не перебью как сусликов самых прытких, так к камню добежать всяк смогу. Наверно, это и предало мне уверенности, несмотря на возможный десант в тылу, который путал все карты.

— Это моя земля, мой шатёр и я здесь хозяин. Звать меня Алексей. Если не по нраву, то идите дальше. — Как можно громче крикнул в ответ, жаль получилось не очень грозно.

— Меня кличут Пахом сын Ильи, — подал голос мужичок в зелёной рубашке, — я гость из Новгорода. Алексей, ромей что ли? Говоришь диковинно.

— Не ромей я, русский, сын Николая из Мурманска.

Вот ещё, причём тут ромей, ну греческое имя, защитник означает. Но кто за язык-то тянул? Вся затея с византийским прикрытием пошла прахом. Растерялся и не смог соврать. Однако отрицание его предположения ни сколько не удивило оппонента. Лишь вызвало усмешку.

— Лады 'не ромей' Алексей, дозволь пристать к твоему шатру. — Пахом показал за своей спиной раскрытую ладонь. Знак означал, что ротозея покуда вязать не будем, всё слишком мутно и надо осмотреться. Показал бы кулак, история закончилась бы, не успев начаться. — До вечера к Погоновичам мы не успеем. Устали гребцы. Добро?

— Милости прошу, к нашему шалашу. Только негоже оружием угрожать пусть луки твои люди опустят. Причаливайте левее моей лодки. Вас никто не тронет.

Рея с парусом поползла вниз, разместившись на специальных стойках, похожих на большие рогатки, после чего на ладье сделали пару гребков и, она упёрлась носом в песок под острым углом к берегу. Как раз в единственное доступное место. Видимо, стоянку купец знал, не соврал. Гребцы без команды стали сушить вёсла и складывать по бортам судна. На берег соскочили двое с ножами, лучники остались на месте, стрелы держали в руках, головы задраны, посматривают, кабы кто сверху не появился. Вскоре с ладьи спустили сходню, и по ним сошла часть команды, сразу направившись к террасе возле леса. Хотя, на мой взгляд, могли бы, и перепрыгнуть через борт. Не такой он и высокий. Купец ступил на землю одним из последних. Остановился и стал внимательно рассматривать резиновую лодку. Остальные косились на выкрашенный, корявый, по их мнению, плот, чуть в стороне от хозяина. Надо было завязать разговор, да хоть выпить, что ли, предложить, но только не молчать.

— Откуда путь держите и куда идёте Пахом Ильич? — Нашел выход из положения, не придумав ничего лучшего.

— С Деличей идём, в Мстиславле были давече, — отвечал купец, — завтра в Погоновичах поторгуем, затем в Ковшарах, а оттуда уже и к Смоленску подадимся.

— И как торг?

— Да какой там торг, — Ильич махнул рукой, — так... звук один. Все только продавать хотят. Не желают людишек брать, дорого, говорят. А поди, попробуй их излови сначала. Евстафий, — крикнул Пахом Ильич, — выведи полон. Неча им в ладье париться.

Пленников вывели на берег и усадили подальше от основного лагеря, рядом с валунами. По одному их виду стало понятно, отчего торговые дела у купца не блещут. Тем временем новгородец приблизился к тележке, внимательно осмотрел колёса, принюхался, стукнул ногтем по металлу, удивился, а потом подошёл к надувной лодке. Разглядывая её несколько минут он потрогал пальцем борт и когда ощутил мягкость резины, отдёрнул руку.

— А что это у тебя такое? На плот не похоже, борта пузатые как брёвна, вёсла короткие.

— Это самодвижущаяся чудо-лодка. Пахом Ильич, хочешь, прокачу на ней с ветерком?

— И на что мне это? С ветерком, мне и своей ладьи хватает. — Явно заинтересованный, но стеснявшийся проявить любопытство Ильич покраснел. — А почему чудо?

— Как прокатишься, так и поймёшь. Возьми с собой одного их своих людей и садись вон на ту лавку ближе к носу.

— А грести на плоту, кто будет? — с удивлением вопросил купец, — Кто ж загребным на свою лодку чужака сажает?

— Никто грести не будет. Постарайся расслабиться и не пугайся шума.

В голове стал созревать план возможного бегства от камня. 'Вот оказывается, с кем меня случай свёл — с работорговцем. Если этот 'гость из Новгорода' проявит агрессивность, придётся стрелять. А без главаря и команда не команда, — подумал я, — главное подальше отплыть, переждать, а потом, можно и вернуться обратно. А ведь какой шанс добраться до Смоленска, эх!'.

— Это я-то спужаюсь? — усмехнулся купец. — Я в Бирку позапрошлым годом ходил и не пугался. А там это не тут. Ефстафий, дай-ка мне свейский нож, да дрова для костра сообразите. Савелий, айда со мною. Грек да с ветерком? Шутник небось.

Выдернув костыль, державший лодку, я забрался на корму и устроился возле мотора. Пахом и ближний к нему охранник залезли на нос лодки, купец разместился спереди. Крепенький мужичок, которого назвали Савелий, за ним, лицом ко мне. Остальные столпились на берегу, поглядывая по сторонам. По моей просьбе оттолкнули, и мы стали дрейфовать по течению. Подсобив веслом, лодка оказалась параллельно берегу, после чего винты двигателя в воду, ручку руля выставил ровно, и кнопкой завёл мотор.

Брых-тых-тых-тых! — Взревел двигатель, заглушая все разговоры.

Вспенив за кормой воду 'Стриж' резко стал набирать скорость, от чего купец чуть не завалился на спину. Люди на берегу, от неожиданности замерли. Метров пятьдесят мы прошли против течения, сделали круг по реке и причалили к берегу у ладьи.

— Бросай конец! — крикнул я, — Пахом Ильич, твою нехай! Конец бросай на берег!

— А, что?

— Верёвку белую, что под ногами лежит. Пусть подтянут нас.

Купец и охранник сидели, не двигаясь, схватившись за борта. В итоге пришлось буквально выскочить носом на песок и соратник купца, передававший ему нож, наконец-то сообразил взяться за трос, закрепив лодку на берегу. Приглашать пассажиров на сушу было бесполезно. Стуча зубами, Ильич вылезал с помощью Савелия, который шустро выпрыгнул, как только 'Стриж' оказался зафиксирован. Катанье по воде вышло действительно чудесным. С минуту все приходили в себя.

— Никогда я так быстро... как щука, да что там щука. Быстрее птицы. Во! — Пахом изобразил, как летают птицы. — Чуть в порты не нахезал.

Но эйфория длилась недолго. Купец сотворил движение правой рукой, вроде как знак подал, не углядеть, после чего внимательно посмотрел на нос лодки. Скорость, с которой он прокатился, можно было теоретически достичь, только привязав плавсредство к табуну лошадок. Новгородец явно искал подвох с верёвкой и, не обнаружив искомого, стал поглядывать по сторонам, даже задрав голову в небо. Стоявший рядом с ним Савелий вслух ничего не сказал, но от напряжения весь вспотел. Обстановка снова стала нервозной, вокруг меня потихоньку собирались люди, окружая со всех сторон. Плот оказался не таким простым, а вот насколько — предстояло решить всем миром.

— Слышь, Лексей, а ты часом не водяной? Сплоток чудный, сам весь зелёный, словно в тине вымазан, запах не наш, не людский.

Новгородец говорил размеренно, пытаясь скрыть волнение от пережитого путешествия, внутренне вздрагивая от каждого шелеста деревьев и треска сухих веток. Однако с каждым словом, голос его становился всё увереннее и крепче. Я залез за пазуху и показал крест на цепочке. Кто знает, что взбредёт в голову местным. А насчёт одеколона промашка вышла.

— Где ж ты водяного с крестом православным на груди видел?

— Нечисть, она разная бывает, — сквозь зубы пробурчал купец, — хитростью и коварством людей честных соблазняет.

— Тебе виднее. Только я здесь хозяин, а ты гость, и негоже меня с водяным сравнивать. Так и обидеться недолго. А лодка сия, творение рук человеческих.

— Это я вижу, вон, клеймо мастера стоит, — новгородец ткнул пальцем в надпись на борту лодки, — однако не прост ты человек. Аневож один здесь?

Поинтересовался купец будто невзначай, но было заметно, словно какое-то взвешенное решение принять нужно, да информации маловато. Так и у меня её с гулькин нос, однако, рассказывать всё начистоту меня никто не неволит. Пусть уж будет такой паритет, как есть, поэтому на неудобный вопрос лучше отвечать завуалированным под вопрос ответом. А ещё лучше, сразу перевести разговор на другую тему.

— А если с целой бандой, то что? Как у нас говорят: худой мир лучше доброй войны. К чему такие вопросы? Если б я захотел, мы бы и не встретились, а если я к берегу вышел, знать интерес у меня образовался. Вот ты говоришь, что торгуешь, так и я этим иногда промышляю. Поведай мне лучше, Пахом Ильич, что продаёшь, что покупаешь?

— Так это, — рабов везу. Полон, хм... купил. Вот продам на торгу и домой. Дёгтем ещё промышляю, да и всяким разным.

Мысли о захвате очередного пленника как-то ушли у Пахома Ильича сами собой. Понимая, что один человек никак не мог упереть весь груз находящийся на берегу, и на счёт численности ответа не получит, сам бы так сделал, посему решил эту тему оставить на потом. Видимо опыт подсказывал, где лучше договориться, а где лихость проявлять. 'Нехай, странный незнакомец на свободе поживёт, а там видно будет, — рассудил новгородец, — а пока, глаз с него не спускать'.

— И дорого стоит полон? — Продолжил беседу, спросив больше по привычке, чем из коммерческой заинтересованности.

— А ты никак купить хочешь? — Почуяв интерес, купец заложил ладони за пояс, пузо вперёд, хоть картину пиши в учебник 'Правила позирования при совершении сделок в XIII веке'. — Мужики крепкие, не увечные.

Подражая Пахому, я тоже засунул пальцы за ремень и серьёзным тоном ответил:

— Могу купить, если сторгуемся, или поменять. Есть и у меня товар, который показать не стыдно. Редкий! Не для всех подойдёт. Но ты, как я смотрю, оценить сможешь.

Только сейчас мне стало понятно, что одному тут не справиться. Никто меня незнакомого, без рекомендации просто так не возьмёт с собой. Не принято здесь это. Незнакомец ассоциируется с врагом. В лучшем случае, попытаются избавиться, треснут по башке, да продадут, ну а про худшее — даже думать не хотелось. Вообще-то и у нас так же. Попробуйте проголосовать на дороге, что бы добраться на попутке. В Севастополе никто не остановится, такси через каждые сто метров. Если рукой машет, значит без денег, либо намерения недобрые. И дело не в том, что очерствели люди; с расколом привычного для нас социума прибавилось опасностей. Итак, для того, чтобы осуществить намерения, мне надо не просто стать для окружающих своим, имея общую систему ценностей, а стать интересным для них. А для этого нужны люди и связь с миром. Но и этого не достаточно, от меня должна исходить стабильность. А она складывается, лишь, будучи привязанным к земле. Следовательно, нужно строить базу вокруг камня, закрепиться, так сказать, получить вид на жительство. Что ж, поставленные задачи будем решать в порядке очереди. Какая мне разница, где продать шёлковые рубашки, на рынке Смоленска или здесь? Придётся попробовать поторговаться. Что из этого выйдет — посмотрим.

К палатке, возле которой стоял стол-лавка, мы подошли с Пахомом вдвоём. Помощников, видимо за неимением, он с собой не взял. Кто-то из его людей отдал команду гребцам разводить огонь и готовить еду. Охрана же в свою очередь поднялась на холм и, выбрав удобную позицию, посматривала по сторонам, но к нам даже и близко не подходила. Каждый был занят своим делом. И тут стало заметно, что команда корабля и вооружённые длинными ножами люди явно разобщены. Начиная от минимального общения между коллективами, до полного разделения провианта. То есть приём пищи намеривались осуществлять не совместно. Тем временем, заметив в гостях эту особенность, я показывал товар лицом. Разложил стол-лавку, дабы использовать столешницу на всю площадь и развязал завязки на сумке. Изделие китайского ширпотреба надувалось воздухом, блестело на солнце, создавая благоприятное впечатление качественного и дорогого материала. За многие годы работы в сфере оптовой торговли по мимике лица, движению пальцев, я научился определять, заинтересован покупатель в товаре или нет. Купец же не просто приценивался, а буквально пожирал глазами изделия. Но длилось это не долго. Началось самое интересное и одновременно невероятно муторное занятие — таинство торга.

— Смотри Ильич мой товар, видишь какой шов? А цвет? Восковником или крушиной так не покрасить. Цены рубахам нет.

— Ну, цена-то товару завсегда есть. И много у тебя этих скурт (Слова skyrta и kyrtill, современный датский kjortel и kirtle, — туника), то есть, рубах?

— Дюжины три на продажу есть и платков столько же. Купить задумал?

— Может и задумал, — отметив про себя, что может, и за так заберу, — почём отдашь?

— Дорого. Боюсь, серебра у тебя не хватит.

Пахом Ильич принял условие игры, считая, что находится на своём поле. Появился шанс честно обдурить собрата по ремеслу, так как он считал себя непревзойдённым мастером торжища, но что-то его настораживало. Пока грек вынимал из тюка паволок, он обратил внимание на жаровню с оставленной на ней сковородой. Вещь, конечно хоть и нужная, но в походе бессмысленная, как впрочем, и сама жаровня, если только путешествуешь не на корабле и не надо думать, где бы высвободить чуточку свободного места, куда впихнётся лишняя бочка или корзинка. К тому же учесть, что шатёр слишком велик для одного, да трава на поляне изрядно примята, как бывает после прохождения десятков пар ног, то вывод напрашивался сам собой. Алексий совсем не торговый гость, а находящийся здесь по каким-то интересам не понятно кто, куда-то спрятал своих людей, и всё общение затеял исходя из своих коварных соображений. Видать сильно надо было, что бы его тут кто-нибудь заметил. Во время размышлений новгородец аккуратно, двумя пальцами приподнял за край воротника предмет торга и удивился необычному дизайну. Рубахи были превосходны, явно заморские, а не какой-то третьяк. Все виденные за его долгую жизнь их льна, шерсти, конопли и даже шёлка, иначе, как рубище назвать было нельзя. Это как сравнивать топоры из камня и высококачественной стали. Изумительно ровные стежки, отсутствие торчащих ниток и узелков, а способ пришития рукава, вообще из области невероятного. Теперь он уже другим взглядом оценил одежду продавца. Гладкая вся, словно сохла в натяг и те же ровные стежки. Не один день труда ушёл, чтоб добиться такого порядка. Впрочем, иной мастер успевает сделать вещь от зари до заката, где другой и за седмицу не осилит. Значит товар у грека не такой и редкий, просто на глаза не попадался. И как результат всех осмыслений, новгородец с сожалением понял, что истинной цены изделию он не представляет. Вернее имеет понимание о нижней планке, если взять за эталон, хоть и с большой натяжкой, нарядную скурту посадника, проданной соседом по торгу за золотой солид.

— А может, поменяемся? — Сделал предложение новгородцу. — Я тебе рубаху — ты мне раба.

— Окстись, Лексей. Где это видано, раба за рубаху. Раб три гривны стоит, а дюжина рубах и на гривну не потянет. — Не моргнув глазом, соврал купец.

— Пахом Ильич, я не хочу бахвалиться, но таких рубах больше нигде нет, ты это уже понял, поймёт и другой. Эти сорочки покупает только князь, ну может ещё очень богатый купец, сам китайский император носит их, а его ближние сановники не могут себе этого позволить. Платки, так вообще отдельная тема.

— Гривну за дюжину скурт и половину за платки. Возьму всё! — Вроде как из милости предложили мне.

— Три сорочки за двух рабов, а за трёх добавлю платок, — стал опускаться в цене.

Хотелось поставить точку в сделке, да куда уж там. Новгородец уходил к ладье и с кем-то советовался. Два раза мне подводили группу людей, но каждый раз я указывал на необычайную худобу, и всё начиналось заново. Торговаться мы закончили только когда по какому-то поданному Пахомом знаку его стали звать снять пробу приготовленной каши. Один раб мне обошёлся в один платок и три рубашки, которые купец стал называть новым словом 'сорочка'. На обмен были заявлены десять человек, которые остались сидеть прямо напротив шатра. Достав блокнот из кармана, я стал писать договор мены, привычка оформлять сделки оказалась сильнее реалией. Заглядывая в мою писанину, Ильич поинтересовался, что я делаю?

— Как что? Договор сейчас составим, вдруг ты передумаешь, а потом скажешь, что ничего не было. Verba volant, scripta manent (Слова улетают, написанное остаётся), — пришлось пояснить, что вызвало не только улыбку, но и смешок.

— Это ни к чему. Ударили по рукам и достаточно, видаков вон, полная ладья. Чем ещё сможешь меня удивить, византиец?

— Много ещё чем, — загадочно ответил я, — но чуть позже. В накладе не останешься, поверь. Ты мне лучше вот что скажи, есть ли возможность приобрести несколько икон? Слышал я, есть в Смоленске пара мастеров, занятых этим промыслом.

— Действительно удивил! Обычно от вас их везут. Однако я постараюсь твой заказ исполнить. Будущим годом буду проходить здесь, так что жди. Кстати, со мной вои, что охраняли полон. В этом деле опытны, могу уступить. До утра они посторожат, а дальше не обессудь.

— Спасибо, за воев я подумаю, только ждать будущего года мне никак нельзя, иконы нужны сейчас.

— Это ж целую ладью из пары... туда-сюда гонять?

— А в чём сложность? Предоплату я сразу дам. Пока ты обернёшься, за это время мне сюда новый товар подвезут. Поторгуем по-настоящему. И мне польза и тебе выгода.

— Это если подвезут, а коли нет? До Смоленска не один день грести, людей кормить-поить надо. Затраты это всё, да не малые. Вот кабы ты дёгтя с десяток бочек заказал.

— Дёготь это очень интересно, но не сейчас.

Дальнейший разговор практически не имел смысла. Нежелание купца можно было понять. Гонять ладью из-за пары икон было равносильно отправки панелевоза из Ялты в Севастополь за двумя рулонами рубероида, но конечная точка ещё поставлена не была. После обмена, Пахом перекинулся парой слов со своим охранником, тем самым, который участвовал в катании на надувной лодке, тот стал возражать, но после твёрдо произнесённого: 'Савелий! Всё по уговору', — кивнув головой, отошёл к своим людям, плотно обступившим дымящийся котелок. Прислушавшись, я уловил несколько слов, одно из которых было 'брони', а второе — 'помощь'. Вскоре разговор стих, и началось нечто интересное. Собеседник купца подошёл ко мне с предложением нанять двух человек для охраны, показав рукой на группу людей, сидящих поодаль гребцов. Я согласился и предложил поработать на меня сразу всем. В качестве оплаты намекнул на шёлковую сорочку, точно такую же, как нацепил Пахом. К моему удивлению я получил отказ, правда, с пояснением, что отряд нанялся к купцу не просто охранять, вернее, сначала ловить рабов, а так же попутно добраться до стольного града княжества. Вот только договор утратил силу, и хоть он теперь сам по себе, тем не менее, оставаться здесь желанием не горит. Однако если с ним расплатятся серебром сейчас, примут на службу всех, кого он укажет и в обозримом будущем посетит Смоленск, то он согласен. Где я возьму деньги его естественно не интересовало, а сумма была названа внушительная. Пришлось обратиться к Ильичу и все вместе решили проблему. В результате чего купец стал монополистом не только шёлковых платков, которые были перенесены на ладью в отдельном сундуке, но и остававшейся у меня горстки бижутерии. Получив за них два прутика серебра, где-то под полкило веса, я вновь подозвал Савелия. Деньги в моих руках, как я понял, были большими и, передав их ему, получил в своё распоряжение отряд в восемь человек, до конца лета. Со стороны Пахома Ильича мне были обещаны три иконы из церкви Михаила Архангела, в которой по слухам жил иконописец, и с десяток охочих до строительства людей из Смоленска. Довольный сделкой купец потирал руки и подсчитывал будущую прибыль, я же повёл свою охрану и купленных рабов к шатру. Разместившись, мы стали знакомиться. Начал с самого молодого, после чего он спустился к берегу и принёс горящую ветку с наполненным водой котелком. Посмотрев на это, я указал пальцем на давно потухший мангал. Пока стряпали новый костёр и вешали на вертел котелок, я записал каждого по имени, узнал их возраст, приблизительно оценил рост и измерил размер обуви, сопоставляя со своей ногой. Всё это было попутно с расспросами, кто что умеет, где до этого жили, есть ли семьи. Итог блиц опроса немного удивил меня. Нанятые охранники были ратниками из Рязани, входившие в ополчение одного из районов города. В мирное время они промышляли сопровождением купцов (чему я не особо поверил), а в лихую годину стали на стены. После захвата столицы степняками, воины сумели пробиться к реке и, побросав всё, что мешало быстрому шагу, перешли Оку по льду, скрываясь в лесу. От сотни Савелия, после бегства осталось восемь человек. Родичи дружинников либо погибли в пламени пожара, либо в плену у кочевников. И основная причина, по которой они здесь — деньги. Оставшись без средств, и как следствие без должной экипировки и лошадей, не то, что выкупить родных, даже отомстить обидчикам сложновато. Путь их привёл в Мстиславль, где по слухам набирали рекрутов в дружину. Только в городе им указали от ворот поворот. То ли условия найма были не подходящие, то ли ещё какая-то сложность возникла, но насколько я понял, ребята просто опоздали. Тут и подвернулся Пахом Ильич, совместивший нужду беглецов со своим интересом. Готовности рвать зубами 'поганое племя' я не увидел, но идея совершать нечто подобное с настоящим оружием в руках проскакивала не раз.

— Что ж, — поняв направление мысли рязанцев, сказал я, — с сегодняшнего дня наш отряд будет называться 'Меркурий'. Ибо попали вы ко мне через торговые дела. Оборванцами ходить не будете, доспехи справлю как у князя: стрела не возьмёт и сабля не разрубит. Про оружие отдельно поговорим, кто с чем ловок, завтра же тем и снаряжу.

Рязанцы заулыбались и одновременно стали выглядеть смущёнными, словно что-то пошло не так, и ввязались они во что-то нехорошее, приняв на себя частичку вины. Чувство это настоль горькое, что даже у человека со стальными нервами волей-неволей результат переживаний проявляется в мимике. Длилось это мгновение, но от меня столь резкая перемена в выражении лиц не ускользнула, как кто-то буркнул: 'это с чего ж такая щедрость'?

— Щедрость с того, что мои люди всегда самые лучшие во всём. Как то в воинском умении, так и в снаряжении и довольствии. Усекли? И ещё, кому-то может показаться очень хорошей мыслью, решить свои насущные проблемы единым махом и пошукать ночью в шатре. Об этом забудьте. Во-первых, место здесь святое; а во-вторых, задумайтесь, отчего я не боюсь быть одним? Может, не просто так у меня волшебная лодка? А если я не прячу её от людских глаз, то, что же тогда скрыто? Хотите жить долго и счастливо — не огорчайте меня.

Я незаметно вытащил из кармана картонку со спичками, и бросил на тлеющие угли. Вспышка с характерным хлопком, не так эффектна в сумерках, как ночью. Тем не менее, смотревшим на меня хватило и этого. Теперь стоило подумать о еде. Пришлось лезть в палатку и вытаскивать весь свой провиант. Лапша быстрого приготовления, кило картошки, мясные консервы, две булки хлеба. Лапшу есть не станут, подумают, что червяки сварены. Консервы показывать не стоит, доставать мясо из металла — это слишком, да и пригодятся ещё. Оставался хлеб и картофель, но даже если всё сейчас приготовить, всех не накормишь. Кашу бы сварить или четверть туши бычка зажарить, да и что-нибудь на завтра придумать. По-хорошему, тут полевая кухня нужна. Почти два десятка человек с мелким котелком и сковородой, это даже смешно. Вот если казан большой, и не один. Конечно, можно было поинтересоваться, как народ собирается кормиться и пустить всё на самотёк, но это стало бы равносильно признания своей никчёмности. Раз принял людей под крыло, будь добр, озаботься обо всём. Только так, а не иначе, тем более, что до 'дома' рукой подать.

Вскоре я очутился в Севастополе. Мне пришлось пересказать всё то, что произошло со мной в средневековье. Полина чуть ли в ладоши не захлопала. После я поделился своими мыслями о развитии базы.

— Полина, план два не сработал. Надо искать другой путь. Необходимо купить строительные инструменты, мы строим базу в средневековье. Я могу на тебя рассчитывать?

— Конечно, можешь.

— Тогда записывай, что мне потребуется.

Если надо потратить деньги, обратись к женщине. Хочешь потратить с умом? Снова зови её. При покупке строительных инструментов дама никогда не купит лишнего, что не указано в списке. Только мужчины, видя в строительных магазинах обновление к инструменту, учитывают увеличение коэффициента полезной деятельности, и хотят его заполучить. Прекрасной половине это не интересно, зато выполняя мужскую, как им кажется, работу — они чувствуют себя на вершине. Но в данном случае я наткнулся на стену непонимания.

— Ты в своём уме? — Переспросила меня Полина. — Какие бензопилы и прожекторы? Мы же хотели только попробовать. Цапай иконы и забудь о средневековье.

— Не хочу. Полина, мне там интересно. Понимаешь меня?

— У тебя вечно какие-то бредовые мысли и идеи. Знаешь, что я тебе скажу, — Полина подошла ко мне и положила ладони на плечи, — тебя объявят колдуном, свяжут и утопят в речке. И не говори мне после, что я тебя не предупреждала.

— Риск конечно, но обещаю, буду осторожен.

На этом разговор был окончен. Надо было с чего-то начинать и, не откладывая на потом, я позвонил своему старому другу Саше Климову, договорившись о встрече. Мы дружили ещё с военного училища и всегда помогали друг другу. Нужно было решать вопрос о покупке амуниции, а у него были неплохие связи на армейских складах. Всем известно, что одежда для вооружённых сил не только удобная и ноская, но и самая практичная. И там, где партикулярное платье изорвётся в клочья, военная форма — обзаведётся лишь складками. Именно это мне и надо. Час спустя я подъехал в бильярдную, где была назначена встреча.

Мы уже закончили пятую партию, Саша ставил шары на полку, и, протирая их суконной ветошью, сказал:

— Лёша, с амуницией для ваших игрищ я помогу, но оружием заниматься не буду. Я в ваших рыцарских железках не разбираюсь, а каждый штык-нож это статья.

— Спасибо и на этом. Вот, — выложив на стол листок бумаги, — размеры одежды, обуви и количество обмундирования. И ещё, мне нужны десять комплектов робы с прогарами, помнишь, которые мы носили в училище.

— Помню, помню. Такое не забывается. Лёха, дай мне три дня и всё будет готово.

Санёк улыбнулся, и мы пожали друг другу руки. Из бильярдной я поехал на завод Муссон. Когда-то знаменитый на весь Союз, огромный комплекс с секретными цехами трудился на благо Родине. Теперь же, частично превратившийся в супермаркет с ледовым катком, гигант дорабатывал ресурс станков, поставленных ещё при царе Горохе под вывесками частных предпринимателей. Рабочий день подходил к концу, и мне надо было успеть в кузницу. Заказ на десять мечей, пятьсот наконечников для болтов, сотни для стрел и два десятка наручей был принят к исполнению. Один меч я забрал сразу же. Это был старый заказ, который, видимо, чем-то не подошёл заказчику. Остальные клинки должны были стать упрощённой копией этого, без выкрутасов с гравировкой. Блочные арбалеты и лук я выбрал в стрелковом клубе, прямо в их магазинчике. Не те, что на витрине, а так сказать, авторскую работу, которую показывать нельзя. День за днём, вычёркивая из списка купленные вещи, я приближался к тому моменту, когда всё будет собрано. В конце рабочей недели, забирая железный заказ, я посетил деревообрабатывающую фабрику, где за небольшие деньги нам делали щиты для игрищ. Мастер столярного цеха взялся изготовить ножны для клинков по образцу купленного меча. С таким заказом он никогда не сталкивался и у него взыграл профессиональный интерес. Проблема была лишь в том, что сырая кожа на ножнах должна высыхать с вложенным туда мечом, а размер каждого оружия индивидуален. Тогда он мне пообещали что-нибудь придумать, и не обманул, заодно закрыли вопрос с древками арбалетных болтов и стрел.

По соседству со столярным цехом, хитрый носатый предприниматель торговал со склада посудой. С эмалированными кружками и мисками он расстался с лёгким сердцем, даже кассовый аппарат не открывал. Тут же был приобретён огромный казанок на сорок литров и несколько чугунных кастрюль поменьше, два десятка деревянных ложек и дюжину мельхиоровых. Пока упаковывали покупки, случайно обратил внимание, что в углу под стеклом стоит красное знамя.

— Откуда это? — Указав на полотнище с бахромой.

— Э... стояло тут, сто гривен, бери дорогой, муха не сидела. — Продавец посмотрел на потные руки, хотел было вытереть об рубашку, передумал и направился к стеклу, чтобы вытащить на прилавок.

— Стой. Я сам.

Выложив на стол сотенную, снял стеклянный саркофаг и бережно, за древко вынул знамя. Пусть не овеянный трудом или славой новодел. Да какая разница! Знамя есть знамя и отношение к нему должно быть соответствующее. На автомобильной стоянке, перед оптовым складом, ко мне подошёл пенсионер. Невысокого роста, в кепочке, он посмотрел, как укладываю стяг в машину и похлопал меня по плечу.

— Молодец! — сказал ветеран.

Мы разговорились. Юрий Шабанов, будучи лейтенантом, командовал танком на Курской дуге, победу встретил в Берлине. Видя, как выручают из плена символ Победы, не выдержал, прослезился. Таким людям в пояс кланяться надо, мало их совсем осталось.

Дальше моя дорога лежала на хлебный комбинат. Пять мешков сухарей, муки и соли пополнили мою кладовую. Сухофрукты, два пака сливочного масла, полтора центнера гречки и столько же перловки с горохом мне уступил прапорщик одной из украинских частей. Почему там, а не в магазине, да потому, что всё это было упаковано в крепкие армейские ящики и бочки. Он же подсобил с приобретением палаток и матрацев. На первоначальном этапе, этого должно было хватить. Настал момент, когда надо было начинать потихоньку перебрасывать с таким трудом нажитое добро, и тут я вспомнил о мясе. Выбор ещё раньше пал на птицу, в основном, из-за её стоимости. Обмотанные смоченным в уксусе полотном, куры могут храниться до трёх суток без всякого холодильника. А это не мало. Пока нет элементарного ледника, наверно, наилучший способ сбережения продукта. В дальнейшем, что-нибудь придумаю, а пока, рассортировав всё припасы, я стал складывать их на тележку. Сначала бочонки, целых шесть штук. В них поместился весь сыпучий провиант с птицей. Следом пошли палатки с одеялами и спальными принадлежностями, а в завершении примостил посуду, сложив её в огромный казан. Удалось даже амфору с сухим вином взгромоздить. Тележку еле стронул с места, одни палатки двести пятьдесят кило весят, хорошо хоть в четыре пачки запакованы. Можно было начинать движение. Дверь комнаты перехода плавно закрылась, перенося меня во времени и пространстве.

Оказавшись на базе 'средние века', как я окрестил камень с порталом в тринадцатом веке, разгрузил тележку и отправился с ней обратно. Колёсный инвентарь пригодится в Севастополе, а чтобы не идти пустым, прихватив пару топоров с лопатами, и снова обратно. Как только стал разбирать посуду с инструментами, казан накренился и, оттуда со звоном вывалились миски. В голову пришла пословица про слона в лавке, который захотел сделать как лучше. Едва привел эту аналогию, неосторожно повернулся и, мешки с сухарями завалились тоже. Разбирать посылки из будущего в темноте стало просто невозможно. На шум, в палатку заглянул Савелий, как раз, когда я зажёг керосиновый фонарь. Луч света попал ему на ноги, заставив незваного гостя отпрянуть.

— Савелий! Да не стой в проходе! Это огонь в стекле. Что, никогда такого светильника не видел? Помогай с кастрюлями. Кстати, короб, что возле тебя, сразу забери. Кружка, миска, да ложка на каждого. Там всё по мешочкам разложено. Прямо с ними и раздай своим.

Посуды у рязанцев практически не было, только деревянная ендова да медный котелок, куда с трудом бы влез гандбольный мяч. В принципе, они могли обойтись и этим, но когда дают хорошие вещи, надо брать. Единственное, что заинтересовало Савелия, зачем нужны миски, если в них еды помещается всего на одного. Мои объяснения его только удивили. Оказывается ели на Руси из тарелок по двое или втроём не потому, что не знали персональной сервировки стола или из-за банальной экономии. Вовсе нет, сделать тарелку из коры минутное дело. Как ни странно это прозвучит, причина была в ограниченном количестве блюд, и положить в миску того, сего, разного — возможности не было. Пиры и княжеские застолья не в счёт — там работают профессиональные повара и печи у них не метр на метр, как в большинстве изб. Если взять среднестатистическую сотню, то у девяносто девяти жителей той же Рязани не было таких понятий за столом, как: первое, второе и компот. Готовили одно блюдо. Толокно либо щи, каша или дичь, репа али рыба. Хорошо, если раз в день. Впрочем, личная деревянная посуда была, если человек болел, причём из того сорта дерева, которое помогало в излечении. Наличие медной или серебряной, как и из других металлов считалась роскошью. Естественно дорогую утварь в дорогу почти не брали, если ты, конечно, не на вершине социума. Так что побаловал я бойцов, а те сделали для себя соответствующие выводы.

Разобравшись с завалом из коробок и, подхватив тощие сидоры своих будущих работников, я подошёл к рабам. Десяток очень истощённых людей в дубовых колодках смотрел на меня злыми, полными ненависти глазами в ожидании своей участи. Их одежда представляла собой жалкие лохмотья. Обуви не было вовсе, зато запах давно немытого тела буквально висел в воздухе.

— Слушать в два уха, пока они есть. Я ваш новый хозяин. Здесь будет строиться крепость. Кто будет работать, тот получит новую одежду, сытное питание, кров и по окончании строительства свободу. Кто захочет убежать, будет пойман и убит.

Сидевшие на траве пленники, смирившись со своим положением, молчали. Возможно, им впервые за несколько дней предложили еду и рассказали о том, что их ожидает. Да и заплечные мешочки с лямками, как раз по количеству сидельцев, говорили о том, что сначала будет аванс, а не изнуряющая работа. Расценив молчание как знак согласия, я развязал первый попавшийся под руку вещмешок и вытащил из него миску с ложкой. Затем извлёк булку отрубного хлеба.

— Кто умеет кашу сварить?

— Я могу кашеварить, — ответил мужичок с колодкой на шее, сидевший как раз передо мной.

Повар нашёлся сразу, видимо поговорка 'поближе к кухне подальше от начальства' имеет глубочайшие корни. Деревянный клин, удерживающий доски колодок добровольца, Савелий выбил с двух ударов топора. Пока закипала вода в казане, один из рязанцев принёс кашевару мешочек с крупой и миску соли, а я успел распаковать десяток куриных тушек, выложив их прямо на траву. Птиц, приняв их за огромных фазанов из ледника, тут же разрубив на части, и побросали в котёл. Затем, под моим руководством поставили палатку для охраны и палатку для рабов. Каждому досталось по войлочной кошме и одеялу. За это время остальные выкопали яму для оправления естественных надобностей и заготовили дров. К закату, работы по обустройству лагеря и обильный ужин были закончены, порядок дежурства озвучен, так что смело можно было готовиться ко сну. Заночевать я решил со своим воинством.

На заре меня разбудил Савелий, вернее тревожный колокольчик, когда рязанец зацепил ногой леску, натянутую перед шатром.

— Алексий, просыпайся. Пахом спешно отплывает. Даже не снедал. Странно это. Кабы не Ратибор, он бы тебя ещё вчера жизни лишил. Нельзя его отпускать.

— За что меня жизни лишать?

— Ты думаешь, я просто так тогда к тебе подошёл, людей своих предложил нанять? Договор у нас с Пахомом был, да только не по нраву он мне стал.

Нащупав ракетницу в рюкзаке, я вышел из палатки, сделал потянушки и направился к берегу. Один из людей купца уже привязывал резиновую лодку к ладье.

— А ну стой! — Заорал я, выстрелив ракетницей в воздух. — Немедленно отвяжи, иначе навсегда останешься тут, в реке.

На крик и шум выстрела высунулся перепугавшийся Пахом. Посмотрел в небо, хотел было перекреститься на падающую звезду, сказал несколько слов про себя и, брызжа слюной, стал отчитывать своего человека.

— Ты чего сотворил, тать? Евстафий, я тебя спрашиваю.

Слабая попытка оправдания кражи: я не я и лошадь не моя — результата не принесла. Поступок новгородцев рушил все мои планы. И хоть ворюга отскочил от лодки, вертящаяся голова от Пахома ко мне с явным вопросом 'что делать?' выдавала истинного виновника происшествия. Тем не менее, я решил не обострять.

— Пахом, не буди лихо, пока оно тихо, да про договор наш не забудь. Этот случай и то, что вчера хотел сделать, мы забудем. Правда!? Выполни всё, о чём договаривались, и я озолочу тебя. Ровно через седмицу жду тебя с работниками и ладьёй. Нагружу судно до краёв. Повезёшь в Смоленск такой товар, которого даже в Царьграде нет.

Впервые за много лет новгородскому купцу стало стыдно. Мало того, что Савелий не прирезал ночью византийца, о чём сообщил четверть часа назад, так ещё и на воровстве поймали. Будь на месте Ильича какой-нибудь торгаш из Швеции или с Западных островов, он бы и глазом не моргнул. Но Пахом Ильич всё же иногда вспоминал о совести, и, перейдя известную границу, вороватый купец мог лишиться самого важного, торговой чести. Это не на кистень, так сказать, в 'честном бою' взять. Кто-нибудь да сболтнёт, причём в самое неподходящее время. А дальше... С нечистым на руку никто торговать не станет, и сиюминутная прибыль в итоге может оказаться началом полного разорения, но предложение о новом товаре всё меняло. Теперь его грешные манипуляции сводились к хорошо просчитанной комбинации по получению товарного кредита. Проверял он торгового гостя. Византиец оказался тёртым калачом, таким же, как и он, то бишь, с одного поля ягода, и это заставило опустить руку с ножом, готовым вонзиться в стоящего на берегу.

— Добро Лексей. Буду в срок. Жди.

Привязав лодку к колышку, и проводив взглядом, уходящую ладью, я вернулся в палатку. Надежды встретиться вновь с новгородским купцом у меня не осталось. Ключ в замок и всё хорошенько обдумать. Сбежит купец — найдём нового. Причал построим, флажки развесим. Не может быть, что бы он один по реке ходил. Не сошёлся на нём свет клином. Как только обустроюсь, разведаю местность. А там объявлю о себе, и кому надо сами придут. Хоть из того же Мстиславля, пусть и крошечного, но всё же городка. Вскоре я смог забрать одежду для работников и амуницию для своих бойцов. Знакомый прапорщик втюхал мне, как он думал, списанную полевую баню на шесть человек и холм с камнем должен был обрасти ещё одной брезентовой крышей, чему я был только рад. Начиналось время инвестиций.

В шесть утра на базе 'средневековье' я устроил подъём, хотя после выстрела из ракетницы, никто уже толком не спал. При помощи инструкции, внимательно изученной мною ещё в Севастополе, я установил каркас походной бани. Дальше работали сообща. Вместе выкопали канаву для воды, сложили в стопку перед входом шайки, поставили нагреватель с двумя бочками, и пока вода грелась, я показывал новое обмундирование. Изысков в одежде не было, что оказалось сразу отмечено, но наличие обуви, вернее, как она была пошита, вызвало чувство восторга. Кто бы мог подумать, что правый и левый ботинок произведут так много разговоров. Привыкшие иметь обувь на 'одну ногу', люди, как обычно бывает, отнеслись поначалу с недоверием, затем приспособились, а потом — восхитились. В процессе перебирания обновок, у каждого, оказалось, по куску мыла с мочалкой. Объяснив как ими пользоваться, я отправил народ мыться, по четверо за заход. Сначала начальство, а потом остальные. В итоге мы с Савелием остались за одним столом вдвоём.

— Алексий, скажи мне, откуда всё это? Из своего шатра ты достаёшь столько диковинных вещей, которых я никогда в жизни не видел. Да и не поместится всё это там. Я ж у князя когда-то в сотниках ходил, в кремле часто бывал. Все купцы свой лучший товар сначала туда свозили. Кое-что и сам покупал. Так те вещи по сравнению с твоими и рядом положить стыдно. Но ты не купец, нет в тебе стяжательства. На волхва не похож, хотя утром огонь рукой сотворил, чародейства злого, как колдун чёрный — не делаешь. Оттого два вопроса у меня: кто ты, Алексий и зачем мы тебе нужны?

— Что ж, на эти вопросы ответить надо. Но сначала я возьму с тебя клятву, что это останется между нами. Никто не должен узнать.

— Перуном клянусь Алексей. Твои слова умрут вместе со мной.

— А почему Перуном? Ты ж вроде христианин.

— Ну, христианин. А только воинский бог наш Перун. Ему клятву даём.

— Ну, смотри, Он всё видит. Не трудно догадаться, что я пришёл издалека, да и не скрываю этого. Большая беда угрожает Смоленским землям. Ты уже и сам сталкивался с нею. Так вот, мне очень не хочется, что бы участь Рязани постигла и это княжество. Ибо для меня нет разницы между Рязанью, Смоленском, Новгородом, или Киевом с Черниговом. Всё это Русская земля, и живут на ней русские люди, как ты их не назови: вятичи, кривичи, уличи; все они братья. Большего я сказать не могу.

— Беда — это степняки?

— Не только. Хотя, и они тоже. В принципе, вы мне особо и не нужны, но так сложились обстоятельства, что я склонен верить о не случайности нашей встречи. Может, это и к лучшему. Что же касается разных диковинных вещей, то не стоит удивляться. Больше того, воспринимай их так, словно это обыденность. Наша земля богата тайнами и поверь мне, даже самый умудрённый старец на всём свете не знает их сотой части. Мне лишь доверена одна из них. После того как вы омоетесь, я выдам оружие. Надо бы определиться с присягой и порядком несения службы. Слушай меня во всём, и ты отомстишь степнякам за Рязань и за всё, что пережил. Поговори со своими людьми, если вы со мной, то принесёте клятву. Если нет, то согласно уговору, в начале осени вы свободны как ветер. Кстати, полученную амуницию с собой заберёте, а я найду себе других. Ты даже не вспомнишь, что меня видел.

— Я всегда знал, что где-то в лесах существуют предки-хранители. Не врали вчера руны Ратибора. — Пробормотал Савелий и, указав пальцем в сторону чащи, добавил, — Они тебя послали?

— Сам не знаю. Но выходит, что так.

В качестве доказательства таинственных покровителей я показал Савелию на экране телефона отрывок из кинофильма про Александра Невского. Конечно, в подробностях ничего не разглядеть, но картина в целом была понятна. Маленькие люди скакали на лошадях и правдоподобно мутузили друг дружку всяческим железом. Естественно, когда с тобой делятся подобными откровениями, приобщают к вещам, синоним которых, не иначе как чудо, наступает ответная реакция. В Савелии зажглась надежда, и я понял, что он будет со мной до конца.

— Это произойдёт совсем скоро, через год. Поможешь мне?

— Чудно всё это. А что ещё можешь, кроме видения будущего?

— Многое... а может, совсем ничего. Давай о другом, более важным на сегодня поговорим. Я вот, что хотел у тебя спросить, какие доспехи и оружие вам более привычны? Что бы вы хотели иметь, исходя из того, что столкнуться придётся не с беглым рабом, а возможно с хорошо вооружённым пехотинцем или всадником? Просто из сказанного вчера, я понял, что все сносно управляются с копьём и кольчуга со шлемом предел мечтаний. Но самое основное, могу ли я положиться на этих людей?

— То есть ты дашь нам любое оружие и бронь, какие бы мы не попросили?

— Именно. Всё кроме лошадей, их у меня с собой нет.

— Я не буду хвастать, что со мной остались лучшие. Это далеко не так. Остались те, кто смог выжить там, где сложили голову самые опытные, а значит, удача их не оставила. Кто-то, к примеру, Ратибор, с пяти годков отроду к острому железу привыкал и мне кажется, что нет такого оружия, с которым бы он не подружился. А взять Велимира, так он только три года назад первый раз секиру в руки взял. Вот такие со мной люди: все разные, все со своими судьбами, своими думами и пристрастиями. Мне они доверяют и сделают то, что я скажу.

После помывки отряда настала очередь рабов. Бросив в костёр их старые лохмотья, я выдал им робу, объяснив, как обращаться с новинкой; что тренчик удобнее носить под рубахой, а не поверх. Однако привычка подпоясываться по-своему взяла своё, и мне пришлось не обращать на это внимания. Рано или поздно народ сам придёт к правильному решению. Брюки, не застёгнутые на пуговицы, спадали, и лишь когда они сами убедились, что надо не подкатывать материю у живота, а делать всё, как говорят знающие люди, с одеждой справились. Тем временем подоспел завтрак, а я отправился за оружием.

Окончив приём пищи, Савелий собрал своих товарищей и что-то им втолковывал. Что им он говорил, я не слышал, но лица были явно заинтересованы. Проверив, всё ли готово к дальнейшему представлению, которое я собирался разыграть, вышел из палатки и подошёл к ним.

— Савелий, сейчас надо принять решение, принесёте ли вы мне клятву верности и будете великими воинами, или останетесь на три месяца простыми охранниками.

Я развернулся и пошёл в сторону шатра.

— Алексий! Мы дадим клятву. — Раздалось за моей спиной.

Не оборачиваясь, я зашёл в палатку. Взяв раскладной стол и вынеся его наружу, накрыл красным сукном. Наблюдая за моими действиями, рязанцы окружили стол полукругом. Восемь мечей легли перед строем. Следующей ходкой я вынес знамя, укрепив его в треножнике из-под новогодней ёлки. Красное полотнище затрепетало на ветру, и откуда ему было взяться, если ещё минуту назад даже травинка не шелохнулась? Минутный порыв был настолько сильным, что чуть не сорвало сохнущие на верёвке мочалки. С реки дохнуло на потемневший вдруг холм холодным воздухом, солнце сверкнуло лучами и спряталось за чёрную тучу. Молнии, готовые в любую секунду сорваться с краёв облака, не пускаемые чьей-то могучей рукой, сжигали себя, запахло грозой. Но новый порыв вновь осветил холм, разорвал тучу в клочья, и солнце озарило небосклон короткими вспышками, словно по его раскаленному ободку, кто-то ударил гигантским молотом. Началась присяга.

— Сотник Савелий! Подойди ко мне.

Савелий гордо расправил плечи, в глазах решимость, и мне отчётливо стало видно, что теперь для него начинается восхождение к новому для себя, более высокому месту в мире, месту, которого он, безусловно, заслуживал.

— Повторяй за мной. Я, Савелий, клянусь защищать свою Родину до последней капли крови, служить Алексею верой и правдой, и если я нарушу данную мной клятву, то пусть покарает меня Бог. Клянусь.

Я протянул меч. Сотник вынул меч из ножен и взмахнул над головой.

— Любо! — Заорал он.

— Любо! — Ответили семь голосов.

Каждый подходил к знамени, принимал присягу и получал меч. Внезапно сверкнула молния, и спустя несколько секунд раздался страшный грохот. На небе уже не осталось ни облачка, а где-то рядом, со стороны Мстиславля зарядил такой ливень, о котором говорят: 'льёт как из ведра'. Я достал бутылку шампанского, выбил пробку и налил вино в специально приготовленный для такого случая кубок.

— Это наша первая братина. Выпьем же это пенное вино на радость нам, пусть сгинут враги с земли русской!

После того, как кубок опустел, торжественное мероприятие можно было объявлять закрытым. Настало время выполнять обещания. Выделенные Савелием люди вынесли из шатра несколько сундуков, сумку и длинный свёрток. В первом, наиболее объёмном ящике, лежали каплевидные щиты, шестьдесят на девяносто, оклеенные качественным брезентом со стальным умбоном в центре. Во втором были доспехи с сопутствующей амуницией, а в самом малом находились каски. Тут же началась примерка и испытания. Обыкновенная бриганта, но сталь её пластин на это время не пробивалась, ни одним оружием. Стрела, выпущенная из лука с десяти шагов, ломалась, топор только оставлял след. Придя в восторг от брони, рязанцы сникли при виде касок — шею и лицо не защищают, однако отсутствие клёпанных или сварных швов, а так же идеально ровная поверхность — изумила. Только это было не всё. Каждый получил по трёхметровой рогатине и чекану. Дальше пошли портупеи с ножнами и ножи. Их сталь была выше всяких похвал, но всеобщее внимание привлёк арбалет, оказавшийся в руках Савелия. Сотник и раньше видел подобное оружие, но чтоб использовались блоки, и был приклад с рукоятью, ни как не вписывалось в его понимание. Пришлось показать, как заряжать и целиться из него, сопровождая все действия подробными комментариями. С пятидесяти аршин гарантированно поражались цели, защищённые двухмиллиметровым железом, хотя, я бы и на вдвое больше расстоянии не рискнул бы подставить под выстрел латника.

— Наш панцирь тоже пробьёт? — спросил кто-то из рязанцев.

— Нет, но удар будет сильный. Возможно, собьёт с ног, будет больно. Хоть наконечники болтов и из специальной стали, но здесь, — похлопал себя по груди, — посерьёзнее будет.

После пробных стрельб на свет божий появились заготовки для арбалетных болтов. Умение изготавливать стрелы — это мастерство, но в нашем случае вся тонкая работа уже была выполнена. В одном из ящиков россыпью лежали наконечники, рядом коробки с древками для болтов, в мешке оперения для них. Присев на заколоченный ящик от гвоздей я стал собирать из заготовок конечный продукт, используя эпоксидную смолу. Древко входит во втулку наконечника и в принципе держится и так, можно закрепить на гвоздик, но лучше приклеить.

— Мажем клеем тут, — говорил я, — приклеиваем оперение, затем тут, приклеиваем наконечник. Этот клей клеит всё, даже железо. После этого наконечник смазать пушечным салом и в пенал. Каждый делает пятьдесят болтов для себя.

Надеюсь, обойдёмся без учебных. Отдав распоряжение, я занялся с не менее важной по значимости в моих планах второй частью коллектива. Теми, кто составлял основную рабочую силу, рабами. И если с воинами всё получилось без шушуканий, то подневольные, после этого дня иначе как колдуном, меня не называли. Любое начинание возникает из малого, как кольцо из звена; а когда существует чёткий план, то кольца, рано или поздно превращаются в цепочку. Сделать нужно было многое, но исходя из квалификации работников, рассчитывать приходилось на самое примитивное. Как то оборудовать место под лесопилку, что сделали очень быстро, и построить причал, или подобие его. С помощью двуручной пилы, которую сразу окрестили 'волшебной' (потому что зубья не сломались и длина три аршина), свалили несколько деревьев. Получив от меня топоры, под присмотром охранника, они обрубили сучья и подготовили брёвна для дальнейшей обработки, расщепив клиньями вдоль волокон. Из подсобного лесоматериала сбили козлы. Затем начался тяжкий труд. Брёвна тяжёлые, пока одно затащишь и обработаешь, семь потов сойдёт. Тем не менее, там, где тяжело вдвоём, в три пары рук справиться уже легче. Мои помощники работали с почтительным трепетом. Никаких вопросов. Не потому, что боялись наказания, а потому, что не знали чего ещё можно ожидать. Иными словами, культурный шок на лицо. Так как за один день они стали обладателями не только новых технологий, а выяснили, что существуют совершенно незнакомые им инструменты, гораздо удобнее, чем те, с которыми им приходилось иметь дело ранее или просто видеть. Работать топором умели все, иначе не выжить, с двуручными пилами они уже освоились, хотя удивление от 'фокусов' легированной стали присутствовало, а вот рубанки, фуганки и прочее, не говоря уже о струбцинах, стали откровением. Как только на лесопилке стало более-менее получаться и появилось пара досок, из которых изготовили столешницу для обеденного стола, я отправился к реке. Используя лодку и верёвку с грузиком, измерил глубину фарватера. Тут пришлось удивиться мне. Начиная от берега, дно круто уходило вниз. То есть, сделав два шага, я погружался бы с головой. В моём времени Сож заметно обмельчал. Наверно, из-за вырубки леса. Идею вколотить брёвна-сваи кувалдой пришлось отложить — долго, так как нужно было чуть ли не выстелить дорожку на воде. Пришлось действовать иначе. Исходя из того, что опоры забиваются на полметра в дно реки, на берегу изготовили стол с шестью ножками из свай. Две ножки длинные, две короткие, посередине нечто среднее. Между сваями прибили крестовины. Готовую конструкцию снесли к реке, с помощью верёвок и шестов поставили стол на основании выступающих досок и отпустили верёвки. Под силой тяжести настила сваи вошли в дно реки. Затем с помощью отвеса уровняли поверхность, поочерёдно доколачивая кувалдой. Причал был готов за считанные часы. Сомневаюсь, что он переживёт будущий ледоход, но пока вышло так.

За текущую неделю я несколько раз совершил переходы домой, каждый раз возвращаясь с переполненной тележкой. За эти дни мы успели подготовить основу под будущий дом и немного исследовать округу. Камень хоть и располагался у реки, однако место это, иначе как глухомань назвать было нельзя, и потоков торговцев продовольствием я не наблюдал. Народа же было почти два десятка и все хотят кушать. Один раз наловили рыбы, другой раз удачно поохотились, но этого стало недостаточно. Пришлось привозить продукты для лагеря, а вместе с ними и товары для Пахома, в основном металл, в виде стальных полос и круглой арматуры. Полина же предложила загрузить нашего купца изделиями из стекла. Гранёные стаканы, кувшины, вазы, дешёвая оптика, оконное стекло, зеркала стали появляться на базе 'средние века'. Всё складировалось на берегу, под брезент. Ящики вместе с немногочисленными мешками были пронумерованы и снабжены краткими описаниями с иллюстрациями. На пробу, для исследования рынка, прихватил пенал с иголками и горсть английских булавок. Ещё одним товаром стали специи. Перец, корица и гвоздика, размещённые в одном большом сундуке, разделённом тремя перегородками представлял собой миниатюрный прилавок. Если сундук раскрыть и выставить на обозрение покупателю, то внутренняя сторона крышки, с помощью картинок, наглядно демонстрировала какую специю и для приготовления каких блюд можно использовать. Например, над отделением с гвоздикой были нарисованы мясные блюда, куда клались черешки, а в сладкие блюда — шляпки этой специи. Было у гвоздики и другое предназначение — её использовали для освежения дыхания. В древние времена, китайские императоры династии Хань заставляли своих придворных усердно жевать бутон гвоздики перед приёмом, а во время аудиенции, непременно держать его во рту. С корицей было проще. Картинки советовали употреблять порошок с мёдом, дабы избавиться от множества болезней: начиная от зубной боли и расстройства желудка, заканчивая укусами насекомых. Перец же можно было сыпать куда угодно. Выпечка, мясо, рыба, да хоть себе на язык. К сундуку прилагались аптекарские весы и миниатюрный совочек. Среди этого многообразия десяток пар кирзовых сапог с байковыми портянками и пяток пятипудовых бухт джутового каната даже не смотрелся.

* * *

Купец всё же прибыл. С задержкой на три дня, когда я уже потерял последнюю надежду. После полудня, около двух часов, дозорный заметил ладью, идущую на вёслах, о чём громко сообщил остальным. Выйдя к причалу, я стал дожидаться долгожданной встречи. Пахом стоял на носу судна и помахал рукой. Вот и настал момент истины. Если иконы на борту, то план два можно считать успешным. Одна из них поедет в Керчь, две останутся на память. Осталось загрузить товар на продажу и договориться со строителями, если таковые будут.

Кормчий искусно подвёл судно к пристани, однако днище всё же заскрежетало по песку. Нужно было делать поперечную пристройку, но хорошая мысль приходит как обычно с опозданием. Ладья на две доски возвысилась над причалом, посему трап спускать не стали и Пахом просто перешагнул через борт, а спустя пару шагов уже находился рядом со мной.

— Здравь будь, Лексей.

— И тебе не хворать.

— Задержался я немного, но всё привёз согласно уговору. Евстафий, подай образа.

Помощник купца перекрестился и подал завёрнутые в холстину иконы. Я развернул ткань, посмотрел на раритет, размером с ладонь ребёнка и завернул обратно.

— Добро Ильич. А мастеровых привёз?

— А как же. Только вот какое дело. Артель нанял с трудом. Все заняты работой, в Смоленске снова был большой пожар. Согласились лишь те, кто не нашёл работы в городе и кроме топора почти не имеет инструментов. Но и без них как-то справлялись.

— Пусть так, инструменты я дам. Зови бригадира.

— Кого звать?

— Ну, главного, над мастерами.

— Фрол, — позвал Пахом мужичка с перетянутым шнурком волосами и тощей котомкой в руках, — ходь сюды.

Пока Фрол перелезал через борт ладьи, мы продолжали начатый разговор, направляясь к ящикам под брезентовым тентом. Новгородец успешно расторговался шёлковыми сорочками с платками и закупил крупную партию дёгтя, о чём немедля, во всех красках поведал мне. Правда, видя моё равнодушие, запал быстро закончился. Не то, что я проявлял к этой торговой операции интерес: купил и купил, бог с ним с дёгтем. Меня волновало другое. Раз весь шёлк по бешеной цене разошёлся в два торговых дня, значит рынок в городе серьёзный и ставка на торговлю в этом регионе сделана правильно.

— Есть взаимовыгодное дело Пахом Ильич, которое я хотел бы обсудить с тобой сегодня вечером. Тут приготовлен для тебя товар, как ранее было оговорено. Осмотри его, прикинь цену. Где будешь торговать — это твоё дело, но лучше в Смоленске. Меня интересует золото, серебро и шкурки соболя.

— Может, лучше дёготь возьмёшь? Хорошую цену дам, — перебил меня Ильич, и, видя, как я отрицательно повертел головой, закрыл рот.

— Вот мой товар, — я показал рукой на сундуки, — всё упаковано. Запоры открываются вот так, рычажок на себя и готово. Разговор наш будет долгий, так что ты пока осмотрись, что будет неясно, запомни и вечером я отвечу, а пока с артелью приехавшей поговорю.

Бригадир строителей не спеша, с ленцой подошёл к нам, посмотрел на меня и стал ожидать. Судя по его одежде, в достатке он не жил. Просторная бледно-серая домотканая рубаха, длиной почти до коленей, тоненький поясок из кручёной кожи и штаны с латками, заправленные в видавшие виды поршни. А ведь плотник достаточно уважаемая профессия, что ж должно было произойти, чтобы оказаться в таком виде? Как говорят: 'потонуло в половодье всё, только руки при себе остались, да одёжку добрые люди дали'. В душе у меня закралось подозрение, что прибывший специалист, имеет мягко сказать, недостаточный уровень квалификации. Как я уже успел выяснить, здесь плотничают все взрослые мужчины, и не зависимо от того, чувствуешь ли ты дерево, слушается ли тебя топор — это одна из ипостасей русского человека. Иначе не выжить, нужда заставляет. И как нередко бывает, встречаются плотники разные: и плохие, и средние, и хорошие. К какому типу стоило отнести прибывшего, ещё предстояло выяснить.

— Это тот важный грек, о котором я тебе говорил, — прошептал Пахом Ильич строителю, — будешь с ним рядиться.

— Добрый день Фрол. Меня зовут Алексей Николаевич.

— Фрол, сын Игната, — бригадир строителей поклонился.

— Что ж, Игнатович, пойдёмте к шатру. Там и поговорим обо всём.

Поднявшись на пригорок, мы подошли к столу, стоявшему напротив палатки. Я зашёл внутрь и вернулся оттуда с рулонами бумаги.

— Фрол Игнатьевич, хочу построить дом на месте палатки и хозяйственные пристройки. Территорию обнести забором, желательно каменным или кирпичным. Вот рисунки, как это должно выглядеть.

Над этими эскизами почти неделю трудился юный архитектор, новоявленный выпускник вуза, оставшийся без работы. В основу был предложен проект дома возле Хиславичей и немного фантазии в стиле средневековой русской усадьбы. Единственной проблемой оставался фундамент. Стальные сваи подходили лучше всего, но выполнить такой объём работы без привлечения специальной техники просто невозможно. Даже простой, ленточный фундамент и то казался несбыточной мечтой, не говоря о монолитной плите. Так что расчёты были сделаны на грани фола и весь запас цемента уже лежал в земле.

— Лепо намалёвано, — еле слышно сказал строитель, боясь прикоснуться к листу, — палисад значит, надобен, хмм... Игнат с камнем работать умеет, но тут инструменты нужны специальные, известь опять же, песок, медь али бронза, железа много. С собой этого нет, да и в Смоленске сейчас днём с огнём не найти. В этом году ни как не получится, только из дерева если.

— То ни твоя забота. Кстати, а чем вы работать собирались?

— Как чем? Как и все, так и мы. Топором да руками.

Возведение любой постройки, даже самой малой, без хороших инструментов — гиблое дело. Понимая это, конечно, я подготовился. Вот только насколько они будут эффективны при средневековой технологии строительства, предстояло выяснить эмпирическим путём. Не забыл я и о том, что 'город строится не только топором, а ещё и рублём'. Запроси мастеровые заоблачную сумму, немедля будем прощаться. С расценками меня ознакомил Савелий, так что на дальнейший разговор я настроился весьма серьёзно и нытьё про потоп со сложностями архитектурных инноваций пропустил мимо ушей.

— Инструменты нужные и материалы, какие попросите я вам дам. Сколько возьмёте за работу?

— Прямо так, всё, что запросим? Ну, ежели харчи наши, а всё остальное ваше, то за десяток новгородских гривен столкуемся. А там уж как бог положит. Ты ж на кургане дом ставить хочешь, а это дело такое, тайное. Предки должны разрешение дать, да кто лежит здесь, равнодушным не останется. Я спрошу, что надо сделаю, а как будет — не знаю.

— Сделаем так. Ты с кем необходимо договорись, в астрале там пообщайся, в общем, всё, что надо сделай, только с завтрашнего дня начинай строить. Столоваться будете за мой счёт. Завтрак, обед, ужин и вечерний чай. Мне так спокойнее будет, а то вместо работы пойдёте на охоту, да ещё медведю в лапы угодите. Инструменты, какие потребны, я приготовил. Осмотри сам, сундуки вон, слева от шатра. Всё, что необходимо отложи в сторону, чего не хватает — скажи, остальное оставь. По окончании работы, если приглянутся, вы сможете их выкупить по хорошей цене. Как посмотришь, посчитай, сколько по времени займёт стройка.

Я подвёл бригадира к ящикам с инструментами. В самом большом лежали: лопаты, двуручные пилы, рубанки, медведки, шерхебели и скобели. Ручные дрели, фуганки, стамески, зубила в сундуке поменьше. Отдельно в двух ящиках лобзики, молотки, тесла и плотницкие топоры. Кирки и три лома с кувалдой валялись на земле. Такое отношение к железным инструментам возмутило мастера, но вида он старался не подавать. Хотя, возможно, он впервые увидел такое разнообразие, применение которому можно было вообразить только в самых смелых идеях. Ведь речь шла о той самой сакральной грамоте выведенной волокнами древесины, которую настоящему мастеру всегда есть резон познавать. Ибо дать новую жизнь дереву, сохранив его душу, сродни великому искусству. Задумался ли над этим Фрол или над чем-то другим, я так и не узнал.

— Лексей Николаевич, — спросил меня строитель, отвлекшись на секунду от созерцания ящиков — а что такое вечерний чай?

— Это так, перекус перед сном.

Спустя некоторое время, когда строители собрались в одну кучу, а я направлялся к Пахому Ильичу, ветер донёс обрывки разговора:

'Кормить обещал четыре раза в день. Не один, как везде, а четыре... А серебра сколько даст? Десять новгородок, думаю, на меньшее соглашаться не след. Видал, сколько железа у него? Ага, лопата-то, полностью...'. — О чём разговор пошёл дальше, мне слышно не было.

В это время Ильич рассматривал товар и охал. Подобного сокровища собранного в одном месте у одного человека ему ещё никогда не приходилось видеть. Стекло он осматривал как-то в Новгороде, в доме посадника, и оно было с две ладошки, заметно уступая слюдяным пластинам. А тут, широченный лист в половину роста человека и прозрачное как воздух. 'Такое можно продать на вес золота, — зародилась мысль у купца, — а зеркала! Толстопузый венецианец торговал одно зеркальце за золотую гривну. В ту муть и себя не разглядеть. В это же посмотреть — страшно становится, словно твоя копия в потустороннем мире обитает. Надо будет упросить Лексея, уступить ему одно маленькое по себестоимости, дабы привезти такое чудо в Новгород. Кубки, тоже из стекла, жаль не цветные. За цветные дали б поболее. Так, а что в этом сундуке? Ишь ты, какие фибулы, серебряные что ли? Не, железные, но тонкие какие. А тут, иглы, коробочки с крючками. Великого мастерства кузнец, раз сумел такое отковать. Интересно, а что в этом сундуке? Ничего себе, это же перец! Да сколько тут всего? В горшках глиняных не иначе вино, раз гроздь винограда нарисована, как у греков. Так, ткани, ещё ткани, а это что такое узорчатое? Похоже платки'.

— Ох, ах, не может быть, какое чудо! — Разносилось от ящиков.

Наблюдать за Пахомом было просто весело. Если б мне показали бластеры или скатерть-самобранку, представляя себя на месте аборигена, наверное, реакция была бы такая же. Зайдя Ильичу за спину, я чуть слышно покашлял и произнёс:

— Пахом Ильич, не пора ли погрузку начинать? Время дорого.

— Так пересчитать надобно, записать.

— Тут всё в сундуках, на каждом из них написано сколько товара. Вот список. Всё пересчитывай и записывай.

Пахом взял листок в свои руки, и ничего не поняв в надписях, даже перевернул его вверх тормашками.

— Не по-нашему тут. Похоже, но не пойму. — Отдавая лист назад. — Я сейчас дощечку с воском принесу, ты прочтёшь мне, а я запишу для себя.

'Странно, — подумал я, забирая свою писанину, — вроде всё записано кириллицей, или у новгородцев до сих пор глаголица в ходу'?

Пока Евстафий искал вощёную дощечку, как назло запропастившуюся куда-то, мне проще было отдать Пахому Ильичу новый блокнот. Закреплённый на шнурке карандаш похож на стило, так что купцу не пришлось ломать голову, что к чему приложить. Цены он писал через дробь. Сверху моя цена, а снизу его. Выглядело это как набор букв. Чужому человеку не понять, нужно знать кодовое слово, с помощью которого 'т', 'д', 'л' превратятся в цифры, порядок которых от единицы до нуля соответствовал буквам. Секретные торговые меты у каждой купеческой семьи свои. У одних слово 'трудолюбие', у других 'правосудие', третьи используют 'ярославцев', или кто на что горазд.

После составление описи началась погрузка товаров, а мы договорились, что следующая наша встреча состоится дней через десять-двенадцать. Этот срок определил сам купец, выслушав мои пожелания. За это время Пахом Ильич намеревался арендовать склад в Смоленске, развернуть торговлю, и постараться войти в доверие к князю путём передачи ему подарков от боярина из Мурманска, который остановился в этих землях и желает стать его подданным. Он и сам приехал бы, да в дороге занемог и передаёт верительные письма, написанные как не странно по-гречески. А дабы налоги в казну приходили, то хотелось бы документально зафиксировать право собственности на землю, где боярин пребывает, и шатёр временно поставил. Что касалось расчётов, то мудрить особо не стали. Деньги, вырученные за товар, купец согласился конвертировать в нужные мне предметы, а третью часть оставлять себе. Помимо этого с ближайшей оказией, желательно не позднее оговоренного срока должны были быть привезены женщины: десяток, приятной наружности. Эту идею подкинул уже сам Пахом Ильич, обратив внимание на сугубо мужской коллектив. Как-никак, а работать по хозяйству, бабы более привычны, ну, может и ещё чего, по согласию сторон. К моему сожалению, не обо всём удалось договориться. С доставкой камней решили немного обождать. Необходимо было уточнить, что окажется дешевле — булыжники нужной формы или кирпич и где это всё брать? Везти за тридевять земель как-то неразумно, а где это всё есть поблизости, никто не знал. И наконец, остался ещё один предмет, который обязательно должен был забрать с собой новгородец — подарок князю. Не простой, а сопоставимый по стоимости с участком земли, на которую я претендовал. Понимая, что цена прямо пропорциональна удалённостью от столицы, и сомнительно, что будет оценена дорого, не стоило забывать тот факт, что земли кому-либо уже могли принадлежать, а значит, не стоит рассчитывать на его величество случай. В данной ситуации лучше действовать с запасом. Я сходил в палатку и вынес огромные, в рост человека часы. Сам механизм с единственной часовой стрелкой занимал немного места, остальное просто красиво инкрустированный 'золотой фольгой' шкаф с потайной дверцей внутри, закрывающейся на врезанный замок. Часовой мастер, который регулировал ход механизма, дал гарантию на три года и я не боялся оконфузиться.

— Это механические часы, вот ключик, им надо заводить часовой механизм один раз в два дня. На всём свете такие часы есть только у великих властителей. Теперь будут и у князя Смоленского. Ну а княжне подаришь зеркало большое, ибо 'ночная кукушка дневную всяк перекукует'.

Купец кивнул головой, соглашаясь, однако посетовал, что подход к княжьему терему долог, а он, к сожалению, не настолько родовит, что бы просто так заявиться к властителю. На этот случай я предложил действовать через княжескую свиту, и вновь пришлось идти в палатку, за следующим подарком.

— Отыщешь в Смоленске ближайшего советника князя, — продолжал я, — который, видимо, всем и заправляет, скорее всего, он будет из Полоцка. Если подмазать ближника, объяснив ему, как выгодно заиметь боярина именно на этом месте, то он скажет нужные слова князю. Я не претендую на охотничьи угодья и лес, так, только чуть-чуть. Да и далековато отсюда до столицы. Передашь ему от меня вот этот кортик. Он привезён из Иерусалима. Сталь прекрасная, но дело не в ней, а в том, откуда она, к слову, оцени.

На доску была положена монета, после чего я вынул кортик из ножен, приподнял его на уровень глаз и отпустил остриём вниз.

Бумц! — раздался звонкий удар.

Клинок пробил монету и, воткнувшись в дерево, слегка завибрировал. Ильич нагнулся, выдернул кортик, потрогал пальцем остриё, затем посмотрел на пробитую монетку и спрятал её в свой кошелёк на поясе.

— Кортик хорош, — резюмировал купец, — как подарок — лучше не придумать, но эта земля возможно уже кому-то принадлежит. Не приведи господь церкви, эти ничего не отдают. Не знаю, как у вас в Византии, а у нас в Новгороде потребовали бы откупного.

— Пахом Ильич, не из чего давать. Серебра пока нет. Есть только кольчуга с капюшоном. Как откупное подойдёт?

— В бронях я разбираюсь, нужно посмотреть, — чуть слышно добавив, — если не ржавая и залатанная, то сгодится.

Ильич долго рассматривал кольчугу. При помощи мизинца сравнивал диаметры колец, один раз даже обрадовался, но вновь скис, признав, что колечки один к одному, и такую работу кузнец делает год.

— Лексей! — Утвердительно произнёс Пахом, — супротив этого никто не устоит.

Теперь настал вопрос о том, каким образом мы будем общаться, находясь на приличном расстоянии, друг от друга. Совсем не подумав о последствиях, я рассказал о рации и нисколечко не пожалел об этом. По большому счёту, если кто и увидит, то всё равно ничего не поймёт и повторить не сможет, но может проявить интерес, а это хоть и не с руки, но не фатально. К этому времени у меня уже была установлена антенна, пока на самом высоком дереве, но её высоты в тридцать метров хватало, чтобы связь в телефонном режиме осуществлялась как минимум до Смоленска, как я предполагал. Вот и не мешало бы её проверить. Я показал Пахому переносную радиостанцию, помещённую в сундук. Через полчаса объяснений по использованию рации и клятвенного заверения, что колдовства нет (так мне и поверили), мачта ладьи от антенны не пострадает и всё творение рук хитроумных греков, гораздых и не на такие выдумки, мы провели тренировку. Я отъехал на лодке метров на триста от базы и вызвал купца. Ильич кричал в микрофон, что всё слышит и даже видит меня на реке, правда плохо, но если я помашу тряпкой в руке, то неуверенность рассеется. Пришлось помахать. После этого случая Пахом Ильич окончательно перестал ставить под сомнения мои слова, но отнёсся к новым возможностям с изрядной долей скептицизма, хотя и признал, что вещь нужная. После того, как я его предупредил, что пользоваться рацией надо осторожно, без лишних глаз, купец осознал свою причастность к некой тайне, а это связывает сильнее многих договорённостей. Пообещав не совершать глупостей, Ильич задал вопрос, более чем по существу, — в какое время поворачивать рычажок, чтобы услышать меня? Договорились на полдень. А чтобы этот самый полдень не пропустить, для определения времени ему были отданы часы, чему он обрадовался гораздо больше рации. Амулет блестит, тикает, а под стеклом иголочки двигаются. Две иголочки вверху — значит полдень. Разве не прелесть? После тщательного изучения часов, настала очередь Пахома Ильича меня удивлять. Приглашение священника, после урегулирования земельных вопросов, я даже не рассматривал, а зря. Вторая власть в тринадцатом веке уже крепко вгрызлась зубами в право окучивать подвластный народ и своего куска не отпускала. И если смерд мог не задумываться над вопросами вероисповедания, точнее оплаты десятины, путём бегства в леса, то боярскому сословию сей представитель был просто необходим. Ещё одна причина, по которой встреча с церковью была неизбежна, оказалась территориальной. Место стояния шатра ориентировочно совпадало с одним из давно заброшенных капищ. На старинном пергаменте Ильича, передаваемым из поколения в поколение, где были обозначены торговые маршруты и города, скромный холм с камнем по пути на Мстиславль был обозначен свастикой. Как мне объяснил купец, в своё время, стоянка окрест этих мест была самой безопасной. Следуя из этого, молебен в одном из храмов Смоленска с упоминанием имени и места был просто необходим, а личная встреча избавила бы от множества вопросов. Во избежание подозрения в связи с язычниками, я поручил заказать молебен и привести служителя культа к камню, дабы он благословил начало стройки. На следующее утро после нашего разговора ладья ушла в Смоленск. Началась моя легализация.

* * *

Возможность оценить удобство нового вида связи Пахом Ильич испытал через несколько часов после отхода ладьи в Смоленск. До сего момента, самой скоростной передачей послания считалась голубиная почта. Безусловно, удобная и пережившая века, она заслуживает самых лестных отзывов, но есть один недостаток. Время общения между людьми напрямую зависело от расстояния и мускульной силы птицы, то есть скорости. А время, как известно, определяется на основе этих величин. Именно времени у новгородского гостя и не было. Пахом вышел на связь и сообщил, что его преследует судно, не иначе как с выгонцами, появившееся из притока реки совсем недавно, когда команда остановилась на отдых. Во враждебных намерениях лихих людишек он не сомневается, а так как против течения ему не выгрести, воинов он оставил мне, то ладья идёт назад. Тати совсем рядом, и помощь нужна как никогда. Время было дорого, потерять купца мне не хотелось, слишком многое было поставлено на него. Я, Савелий и ещё четыре бойца, которых отобрал сотник, спешно грузились в лодку. Прихватив свой карабин, я окинул взглядом отряд. Пара арбалетов с запасом болтов, лук, у каждого чекан и нож, на голове каска, тело защищено бронежилетом ЖЗЛ, прикрытым поверх спасательным. Пришлось пояснить, что оранжевая безрукавка удержит на воде, если случиться свалиться за борт. Лодка выжимала всё, на что была способна. Вскоре мы прошли приток Хмары, Тушемли и через несколько километров заметили купеческую ладью, а за ней разбойничье судно, уверенно настигавшее свою жертву, прижимая новгородцев к берегу. Главарь татей, громадина, грудь с аршин, в помятом шишаке и в меховой безрукавке на голое тело размахивал топором, задавая темп гребле, зычным голосом подбадривал своих подельников, обхватив второй рукой рукоять руля, умудряясь правильно держать курс. Ещё два человека, подстать гигантским размерам предводителю, стояли на носу судна, готовя деревянные крюки с верёвками. Остальные на вёслах. Навскидку их было даже меньше команды купца, но эта троица 'культуристов' с лихвой заменяла десятерых.

Ильич практически достиг берега, когда мы почти поравнялись с ним. Выключив двигатель, я изготовился к стрельбе и выпустил весь магазин в сторону бандитского струга. После громко работающего мотора, карабин, снабжённый глушителем, стрелял практически бесшумно. Удачно ли я расходовал боезапас, не знаю. Скорее всего, мазал безбожно, лодочка ведь ходуном ходила. Но, несмотря на все препятствия, перезарядившись, с подключившимся к работе стрелком, только и успевавшим накладывать на тетиву стрелы, плотность огня стала достаточной для безоговорочной победы. Предводитель разбойников, взмахнув руками, перелетел через борт. Одному из метателей крючьев оторвало пальцы на руке, а его подельнику пуля угодила в лоб, выбив затылочную кость вместе с мозгами. Лишившись основной ударной силы, на вражеском корабле началась паника. Бандитский струг развернуло, и тут уже сработали арбалеты. Четыре раза я менял магазин, и последние пули впивались в борт уже безжизненного корабля, оставшегося под властью течения реки.

Когда мы на вёслах подошли к застрявшему на песчаной отмели судну Пахома, пираты не проявляли никакой активности. Только вопли раненых. Струг, с торчащими из бортов в разнобой вёслами несло течением к новгородской ладье. Вскоре он замер, накреняясь на левый бок, зацепившись за выступающие из воды ветки давно сломанного дерева. Новгородцы даже не пытались сойти с мели, всё ещё не веря в чудесное спасение. Команда столпилась на корме, всматриваясь на скатившиеся в кучу тела преследователей.

Теперь можно было осмотреть приз. Метров пятнадцать длиной и два с половиной в ширину, судно навскидку имело тонн шесть водоизмещения. Резное оголовье форштевня разбойничьего струга расщепилось, в бортах некоторые дырки насквозь, но серьёзных повреждений не было. Немного подлатать и пяток годков ещё будет бороздить речные просторы. Подплыв к стругу, два бойца шустро перебрались на него.

— Живых больше нет! — Крикнул кто-то из абордажной команды, закончив добивать раненых.

Рязанцы подобрали оружие: топоры и пару дубин обитых железными кольцами. После этого скинули тела за борт, отчего судно качнулось, рассталось с удерживающей его корягой и избавилось от крена. При обыске струга нашли кучу коротких верёвок, мёртвую женщину, прикрытую мешками и несколько колодок на шею — стандартный набор охотников за живым товаром, как пояснили мне чуть позже.

За это время, новгородцы слезли с мели, обошли по воде корабль разбойников и пристроились рядышком. Я перелез на ладью через трофейное судно, попутно осматривая пиратскую посудину. Плоскодонка, с отвесными, источенными жуком, изрядно потрёпанными бортами и заострёнными оконечностями не внушала доверия. Набойная ладья Пахома Ильича была куда надёжнее, массивнее, правда, уступала в скорости по сравнению со стругом, но это преимущество для меня значения не имело.

— Пахом Ильич, помнишь, я за камни тебе говорил, а ты сомневался, на чём перевозить? Вот баржа, владей.

Долго упрашивать новгородцев не пришлось. Привязав призовое судно к ладье, Ильич направил на него своего помощника, а я поздравил купца с удачным завершением боя, похвалил за сообразительность с рацией, и пожелал счастливого пути. С тем мы и отплыли, но не одни. Пришлось брать с собой раненого родственника кормчего. Бедолаге угодил дротик в плечо, нанёсший серьёзную рану. Что удивительно, каменный наконечник располосовал плоть как великолепно заточенная бритва и крови, как бы ни литр вытек, отчего бледный новгородец был в полуобморочном состоянии. До базы ехали, не проронив ни слова. Савелий с бойцами были под впечатлением. Украдкой поглядывали за спину, бросая взгляды на лежащий в моих ногах карабин, то на меня. Уж больно понурым я выглядел. А в душе моей была полная пустота. Я впервые стрелял по живым людям и кого-то наверняка убил. Сразу после боя я об этом не думал. Чувство ответственности за людей, которые пошли за тобой, скрутило нервную систему в крепкий кулак. А вот сейчас, когда всё пошло спокойным чередом — нахлынуло. Нет, меня не выворачивало наизнанку, я не покрывался потом, и не трусился от волнения. Я был в какой-то прострации, словно вокруг меня несуществующий мир, а всё, что я делаю, совершает кто-то иной, сидящий внутри, скрывавший до поры до времени своё существование. И если бы не случайный всплеск воды, вызвавший брызги, попавшие мне на лицо, то даже не представляю, как бы я жил со всем этим дальше. Придя в себя, я зачерпнул ладонью воду из реки, омыл лицо, бросил взгляд на карабин и подумал, что не совсем удачно выбрал оружие.

После прибытия, когда все манипуляции с йодом и перевязкой раненого новгородца были закончены, я сидел на складном стульчике у костра, как ко мне подошёл сотник.

— Алексий, что за оружие у тебя такое? Похоже на твои самострелы, а тетивы нет.

Я показал патрон от 'Сайги', плоскогубцами вынул пулю, объясняя принцип действия газов, ссыпанный на кору порох поджог, после чего предложил сделать выстрел по мишени. Рязанец замялся. Тогда я смастерил детскую рогатку из медицинского жгута и выстрелил из неё пулей. Это было более понятно, и Савелий согласился попробовать повторить выстрел. А вскоре, с моей помощью нажал на курок карабина. Голову чучела просто оторвало. Пуля удачно попала в шест, на котором был закреплён мешочек набитый пожухлой травой, но все эти подробности были не важны. Эффект превзошёл все ожидания. Подглядывавшие за стрельбой воины уважительно загалдели, выкрикивая поздравления. С удачным выстрелом поздравил и я, а вечером, сидя в плетеном кресле на веранде, попивая ароматный зелёный чай в компании Бориса, вспоминал прошедший день в средневековье.

События с пиратами поставили под сомнения мою военную подготовку. В тире я стрелял весьма метко, но в реальном бою две третьи выстрелов ушли в молоко. А ведь бил менее чем с тридцати метров, и стрел в ответ никто не пускал. Тем не менее, я прекрасно осознавал, что карабин можно применить как оружие обороны всего лишь от нескольких противников. Я же уже умудрился столкнуться с целой бандой и неприятности, как известно, имеют особенность только нарастать. Вывод напрашивался сам собою: нужно оружие, которое поразит врага в большом количестве за один выстрел, причём я должен был оставаться в недосягаемости для ответных действий. Автомат хорош, только как его достать? Нарваться на неприятности проще простого. С моими возможностями доступно сделать только пороховые гранаты, а ещё неплохо бы иметь огнемёт, но расстояние, на которое он выпускает струю огня, не превосходит дальности полёта стрелы из самого паршивого детского лука. Нужен совет, и желательно профессиональный, а ещё лучше, обзавестись знакомыми, с доступом к вооружению; не гражданскому и криминальному, а к самому настоящему, армейскому. Желания иногда сбываются, главное вести поиск в нужном направлении. В конце недели, когда я забирал в Смоленске на оптовой базе самосвал с кирпичом, позвонил Левин. Вроде как случайно он оказался на фабрике по производству окон и предложил пропустить по стаканчику, мол, выкроилось немного времени. Рассудив, что для благого дела тридцать вёрст ни как ни крюк, я согласился.

Разговор касался в первую очередь денег. Появилась возможность выгодно вложиться и меня поставили перед фактом, что практически все средства с того секретного счёта пошли в работу. Не хочу сказать, что я б лучше распорядился деньгами. Напротив, услышанный процент был сопоставим с рискованным банковским кредитом, но то, что всё произошло без моего ведома, несколько напрягало. В итоге вся беседа шла внатяжку, пока на экране работающего в кафе телевизора не пошли кадры документального фильма. Исторические зарисовки рассказывали о предании про византийский огнемёт, и тут Борис рассказал мне один случай. Оказывается, у Фирташа есть младшая дочь, которая замужем за подполковником из ВДВ. Пару лет назад, во время застолья, при обмывании новых звёздочек, после очередной командировки по горячим точкам, прозвучала история, пересказанная мне во всех подробностях. Суть её в том, что возле какого-то аула, почти в овражке у дороги происходила передача крупной партии наркотиков, и народу там собралось, видимо-невидимо. Наверху о сделке знали, но что-то не поделили и дали команду на уничтожение не только басмачей, но и товара. Боец подполз на расстояние четырёхсот шагов до оных и одним выстрелом из огнемёта 'Шмель' зажарил всю банду.

— Представляешь, — Левин поднял указательный палец вверх, подчёркивая значимость слов, — один выстрел ракетой, и пятьдесят шашлыков. Вот тебе и огнемёт! Солдат получил медаль 'За отвагу', а зять Фирташа — повышение по званию. То, что бандитов было в два раза меньше — в сводке не указали. Цифра пятьдесят была предпочтительнее. Ну, там виднее.

— Мне бы то же не помешал такой огнемёт. Сможешь достать?

— Ты уверен в том, что просишь? Ты идёшь по стопам Феди, не рано ли?

— Так как?

— Любой вопрос решаем.

На этом наше чаепитие подошло к концу. Левин быстро собрался и уехал. Через несколько дней он позвонил, сообщив, что в ближайшие два дня мне не стоит отлучаться из дома и ждать звонка с номера, который тут же продиктовал. Сомневаться в его словах я не стал, оставалось ждать. За время домашнего сиденья к дому всё чаще наведывался грузовичок курьерской службы, привозя как большие, так и не очень посылки. Мною были куплены щитки, для защиты рук и ног, кирасы из ударопрочного пластика державшие удар арматурой и наконец-то прибыли кольчуги с койфами. В последний день моего вынужденного заточения на телефон пришло сообщение: 'Буду через пятнадцать минут, открой ворота'. Огнемёт привёз родственник Моисея Исааковича. К трубе с ручкой прилагалась дополнительная ракета. Хотя оружие было одноразового применения (прикрепи прицел и можно стрелять), мне постарались всучить абсолютно бесполезный боезапас, неизвестно каким образом попавший к воякам. Возможность применения его как фугаса промелькнула в голове, и мне пришлось сделать вид, что так и должно быть.

На следующий день после этих событий я привёз ручную бетономешалку и переправил в средневековье. Цемент таскал весь день. Вес исчислялся в тоннах, но я боялся, что его не хватит. Поляна за камнем обросла пеньками, а вот машина перехода, на мой взгляд, работала всё медленнее, теперь приходилось ожидать открытия двери, чего раньше не было. Тут в голове всплыло условие завещания. Пять лет, наверное, это время, за которое портал накапливает энергию переноса. Возможно, своим шастаньем я израсходовал её так много, что машина стала тормозить. После очередного путешествия, переместившись в своё время под Смоленск, я вызвонил Полину и рассказав о своих подозрениях.

— Необходимо сократить количество переходов, — предложила Полина, — хотя бы в два раза. Я выезжаю к тебе, как только участок 'рабицей' огородят. Если что-то надо купить здесь, говори, я привезу.

Это подтолкнуло меня заказать габионы, вернее только сетчатые контейнеры из-под них. Камня и прочей гальки мы уже насобирали достаточно, так что заполнить их сможем самостоятельно, а что получается из подобной стены, земли и ежевики через несколько лет, я хорошо представляю. Договорившись обо всём, Полина согласилась забрать из Починок прочий строительный груз, приобрести несколько ручных швейных машин, запасные иглы к ним, нитки и прибыть ко мне. Создание швейной фабрики было навязчивой идеей, которой, к сожалению, не суждено было сбыться. Пахом подрядился женщин изыскать, вот и будет для них работа — рубахи шить. Только мог ли я предположить, кого привезёт купец?

Через пару дней за воротами раздался протяжный звук автомобильного клаксона. С грузовика сгружали будущую швейную фабрику, арматуру, крепления, стальные жалюзи и ролеты на окна, металлоконструкции и специальный канадский лак, который вроде бы не боится огня и многое другое. Несмотря на обилие всякой всячины, хитом сезона стал патефон. Чудо техники пятидесятых годов заводилось ручкой. Пять пластинок с русскими народными песнями в исполнении Людмилы Зыкиной, какого-то оркестра и хора Советской армии вместе со стопкой других исполнителей, имена которых выцвели от времени. История приобретения была нелепа и случайна, Полина покупала мыло грязно-жёлтого цвета, когда к ней обратилась старушка, с предложением приобрести у неё музыкальный агрегат. Ибо в её понимании человек, скупивший весь запас мыла в хозяйственном магазине и мыслить себя не мог без патефона. В результате счастливого случая я обзавёлся интересной вещицей, вокруг которой будут происходить весьма любопытные события. Музыкальные шкатулки были известны давно, так что, технического прорыва в истории я не совершал, посему с лёгкостью и безрассудством забрал патефон в средневековье вместе с пластинками.

За то время, пока мы занимались заготовкой строительных материалов и расчисткой территории 'медвежьего уголка', в пятидесяти верстах на север, в стольном граде Смоленске происходили интересные дела. Ильич снюхался с нужными людьми. Выкупил сгоревшую год назад лавку, напоминающую небольшой домик, подремонтировал фасад и стал торговать. Изделия из шёлка снова чуть с руками не оторвали. За короткий срок Пахом стал известен как 'торговец заморским товаром', и уже имея некоторый вес в купеческом мире Смоленска, стал прощупывать почву для нанесения визита к князю. Земляки подсказали, как отыскать ключницу 'первой леди', а та, за две булавки устроила передачу подарка жене князя с наилучшими рекомендациями и в нужном месте. Дело происходило в лавке Пахома Ильича, куда как бы невзначай заглянула княжна, впечатлённая рассказами ключницы. Это был прецедент. Первые люди города по рынку не бродят, если что-то надо, им и так принесут, но случилось что случилось. Ильич тут же поклонился в пояс, выказал восхищение красотой да мудростью женщины и, дабы та сама в этом смогла убедиться — преподнёс зеркало, которое вскорости упаковали и унесли слуги. Уже уходя, княжна поинтересовалась, чем сможет отблагодарить, в силу своих возможностей и скромного влияния. Купец вскользь упомянул о проблеме и попросил, об аудиенции у правителя, а там как карта ляжет. Для супруги князя это было сущим пустяком, но понимая, что разговор без поддержки нужного человека не будет иметь силы, на следующий день через свою ключницу свела Пахома Ильича с одним боярином из Полоцка, ближайшим другом детства князя Святослава. После чего настропалила мужа, и Пахом предстал пред очами властителя земли смоленской Святославом Мстиславичем в нужном свете (свой парень, надо помочь). В те непростые времена уважение выказывалось самым банальным способом — дарами, иногда услугой, но подарки были предпочтительнее. Князю были переданы часы от боярина из Мурманска, а от самого купца преподнесены две полосы стекла. То ли настроение у сиятельной особы было хорошее, то ли подарки понравились, но результат встречи превзошёл все ожидания. Полоцкий боярин с новым кортиком на поясе что-то втолковывал Святославу на ушко, тот утвердительно кивал, а затем подписал заранее подготовленный пергамент.

После аудиенции у князя, с баржей нагруженной камнем, битым кирпичом вперемежку с уцелевшей плинфой и кусками известняка, последовал мытарь, который должен был сосчитать душ и оценить имущество, с коего полагался налог. Дорога для него была знакома. На верхнем Соже стояли замки-усадьбы местных феодалов, так сказать, ближняя ко двору знать. Ковшары, Воищина, Колычёвское, Бобыри — везде он побывал в своё время. Тут всего-то вниз по реке на пару десятков вёрст, но даже не дойдя до причала, чиновник удовлетворился малой мздой и не поехал. Если б на телеге, да по накатанной дороге на Мстиславль, он бы с радостью, а качаться два дня на лодке — увольте, возраст не тот. Но если серьёзно, всё уже давно было решено и сосчитано. Боярин из Мурманска был признан подданным князя смоленского, о чём указывала соответствующая грамота, написанная единым текстом без знаков препинания. Взятками на Руси решалось всё. Так было, так, видимо, и будет.

4. Новгородский купец и месть киевлянина.

Смоленская пристань гудела. Новгородский купец, торгующий заморским товаром, давеча наделавшим столько шума на рынке города, скупал булыжники. Куна серебра за возок, наполненный камнями, размером с голову человека. Деньги на земле валяются, где такое видано было? Горожане отправляли своих детей собирать камни, подростки сколачивали ватажки и, умыкнув телегу со двора, работали на свой страх и риск, подбирая всё, что плохо лежит. Через день город облетела весть, что на торгу появились кубки из прозрачного камня, под названием 'стаканы'. Люди приходили, приценивались, но покупать отказывались. Те, кто не мог похвастаться богатством, использовали деревянную или керамическую посуду. Зажиточные предпочитали пить из серебра, а ценителей изящества пока не попадалось. Расстроенный Пахом, выставил перед лавкой приказчика и заставил его попивать из стакана морс на виду у всех. Должного действия реклама не произвела, было продано две штуки приезжему киевлянину, и всё. Однако события приобрели несколько криминальный оборот. Перед закрытием рынка, лавку навестил тот самый киевлянин, его заинтересовала подзорная труба. Торг не принёс результатов, однако ночью бдительная стража, прикормленная Пахомом, схватила шайку воров. Рядовой, казалось бы случай, ан нет, в главаре бандитов Ильич опознал своего покупателя. После непродолжительного мордобоя, выяснилось, что струг, использовавшийся для складирования камней, киевлянину был очень знаком. Да настолько, что когда-то принадлежал ему. Пахома пасли несколько дней, готовясь отомстить за побитых разбойников ограблением и поджогом торгового места купца. Всё ждали, когда звонкого серебра в лавке засобирается достаточно, да невтерпёж стало. С утра воскресенья, как было принято, при всём честном народе ожидалось судилище. Накануне Ильич целый вечер готовился, обдумывал речь и примерял ярко-жёлтую шёлковую сорочку с новыми, очень прочными портками синего цвета. Штаны были превосходны, только вот зачем нашивать дополнительные лоскуты материи на тыльную часть, купец понять не мог. Рубаха-то навыпуск, лоскутов с медными заклёпками не видно. Так и не придумав как выставить напоказ задние накладные карманы, Пахом Ильич затушил огарок свечи и улёгся спать. Только утром на суд Ильича так и не вызвали, судить стало некого. Киевлянин сбежал из поруба, а двое задержанных подельников скончались на дыбе при допросе.

Беда, как обычно, не приходит одна, лавку стали обходить стороной. С чьей-то подачи, товар Пахома всё чаще стали называть дьявольским. Купец поначалу решил, что это происки завистливых товарищей по торгу, однако мысль эту отбросил. У монополиста нет конкурентов, есть только недоброжелатели. Для их выяснения и распространения опровергающей всяческие злые козни информации, пошататься по городу был отправлен Евстафий, брат жены Ильича. Такое занятие для него было не впервой. Будучи в Бирке, шурин сумел пустить слух о караване с медью, который вот-вот придёт, после чего Пахом скупился так, что утроил свой капитал в Новгороде. Медный караван в итоге подошёл, но только через два месяца, под самый конец навигации, а ложка, как говорится, дорога к обеду. Подающий надежды на торговом поприще родственничек обладал даром моментально оценивать ситуацию и извлекать выгоду из сложившихся обстоятельств. Был незаменим в щекотливых делах, и если б не прокол с чудо-лодкой, то вообще не имел бы нареканий. Побродив по разным местам, выслушивая сплетни и всякие разговоры, вставляя своё веское слово, там, где того требовалось, Евстафий доложился о проделанной работе. Воду мутил не абы кто, а настоятель церкви Михаила Архангела, той, что была построена ещё при Давыде Ростиславиче и являлась резиденцией Смоленского епископа. Спорить в одиночку с высокопоставленным церковником Ильич не рискнул. Служители господа, хоть и не лезли в торговые дела паствы (хватало торговли зерном), однако случая поиметь выгоду с чего-то нового не упускали. Прецедентов хватало, посему решив не откладывать дело до завтра, отплыв по реке на пару вёрст, новгородец повернул на Нагать, и связался по рации со мной. Решались сразу два вопроса. Первый — это поп с обрядом освящения строительства усадьбы во избежание нехороших слухов, второй — получение поддержки церкви в торговых делах. Выслушав рассказ купца о его приключениях, я предложил встретиться на верхнем Соже. Насколько удачно для меня подвернулась история с раненым, я сказать не могу, но выздоравливающий родственник кормчего с ладьи Пахома Ильича прекрасно знал, как добраться до места рандеву. Так что свернуть не в тот ручной рукав мне не грозило, да и члена команды можно было вернуть в свой коллектив с такой оказией.

Пара тюков набивного ситца и чудо механической мысли в виде швейной машинки с запасом ниток перекочевало в резиновую лодку. Она, в виде подарка настоятелю церкви, скорее всего, перейдёт в хозяйство жены священнослужителя. Через год, а может и раньше, от работы сломается игла, или несмазанный механизм заклинит. При ремонте её доконают окончательно, а к тому времени меня уже тут не будет. Отцепив от цепочки золотой крестик, я помазал его клеем и прижал к корпусу. Теперь всё богоугодно, по крайней мере, я так думал.

За то время, пока мы в пути, Савелий научился управлять лодкой, и теперь, появилась возможность прокатиться в качестве пассажира. Мерцающая в лучах заходящего солнца водная гладь, буквально гипнотизировала, и на меня нахлынуло воспоминание. Не удержавшись, я опустил ладонь в реку. На шлюпочной стажировке это называлось 'пустить леща'. Мелочь, но воспоминание о юности обрадовало меня. Много лет назад, в Севастополе, на первом курсе военного училища мы старательно гребли на шестивёсельном яле, а рулевой мичман рассказывал о флотских традициях; гребец, сломавший весло у основания рукояти получал отпуск домой. Конечно, мысли были о доме, и мы вгрызались в весло с удвоенной силой, втайне мечтая переломить его. Боже, как давно это было, где теперь страна, которой давал присягу? А может название страны никогда и не менялось, есть Русь, она никуда не делась. Клятва, данная СССР равна присяге данной Руси. Что ж, я буду защищать Родину, в каком бы времени она не находилась, во имя памяти деда, сгоревшего в танке под Брестом, во имя моих сокурсников, погибших на 'Курске', во имя женщин и детей, которые с надеждой смотрят на нас, на защитников Отечества. Даже строительство усадьбы для меня стояло на втором месте. Разгребая всяческий хлам на чердаке, я наткнулся на сундук с записями дяди Феди. Были там, в основном его стихи, но несколько заметок о событиях тех лет, куда я регулярно перемещался, проявили некий свет на мою голову. Оценить правдоподобность исторических дат можно было, лишь пережив их, а в записях, к тому же, упоминались места, находившиеся рядом со мной. Этим я и решил заняться. Орда, хозяйничавшая на Руси, приближалась к Смоленску, крупный торговый город был, несомненно, обозначен на картах. И никто не даст гарантии, что передовой отряд разведки кочевников уже сейчас не отмечает места переправы, не высылает шпионов, пытая местных жителей и вербуя проводников. 'История повторяется' — эта фраза из дневника, как краеугольный камень засела в моей голове, не давая мне успокоиться.

К восьми вечера мы добрались до места встречи. Тихая заводь на первый взгляд выглядела естественным творением природы, но в ближайшем рассмотрении угадывалась рука человека. То тут, то там можно было рассмотреть искусственно насыпанные дамбы, а вырытый узкий канал промеж двух холмов говорил о титаническом труде не одного поколения. Вот, каким образом из Днепра попадали в Сож. В моё время этого уже ничего нет, даже болот, появившихся в этих местах, через пару сотен лет. Оно и понятно, всему своё время. Уже сейчас, от старого поселения, когда-то здесь обитавшего осталось лишь одно напоминание в виде ушедших в землю разваленных землянок, да поросший репейником вал. Возле него, у ещё чудом сохранившейся пристани, не иначе, как выстроенной из лиственницы, стояла ладья. Отложив все разговоры на светлое время суток, мы отужинали на берегу и разместились на ночлег по своим кораблям. Ужасней ночи, чем эта, я не припомнил. Комары вились столбом, у противоположного берега квакали лягушки, по воде скользили ужи, а над головой несколько раз пролетали какие-то птицы. Естественно, утром я был не в духе и непонимание купца в работе механизма воспринимал не совсем адекватно. Тем не менее, когда Пахом в четвёртый раз правильно заправил в шпульку нитку и вторую нить с катушки вдел в иголку, мы попрощались как старые знакомые. Мой путь лежал обратно на юг, а новгородцы отправились к Смоленску.

Ночь в городе торговый гость провёл беспокойно, во сне ему являлся красномордый мужик в сапогах, поразительно похожий на настоятеля церкви Михаила Архангела. Снимая обувь, он неспешно перематывал портянки. Вместо ступней у гостя были копыта. Второй сон был ещё хуже: сбежавший киевлянин предстал перед купцом в обгоревших тряпках. На красных от ожогов руках тлели сгоревшие волосы, которые рассыпались угольками в одно мгновенье, вновь отрастали, чтобы снова сгореть. Размахивая саблей, он грозился то вспороть живот, то утопить ладью, то забрать подзорную трубу, которая была в руках у Пахома. Голова татя была выбрита, одного уха не было, а на груди сверкала золотая треугольная бляха.

— Господи, спаси и сохрани, — пробормотал спросонья Ильич.

Перекрестившись несколько раз, Пахом утёр вспотевший лоб и посмотрел по сторонам. Лампадка у образа потухла, тем не менее, на ощупь он быстро отыскал выставленный с вечера ковшик с водой и, испив, вышел во двор с тревожными мыслями: 'Приснится же такое, врагу не пожелаешь. А батюшка-то, с копытами, как такое возможно'?

Отойдя от сложенной поленницы дров, возле которой образовалась лужица, купец посмотрел на начинающее светлеть небо и вернулся обратно.

— Евстафий! — Позвал Пахом своего приказчика.

Помощник спал, прислонивши голову к мешку, в котором лежала швейная машина. Выполняя наказ Ильича беречь подношение пуще своего глаза, он не расставался с ценным грузом, так и уснул в обнимку. Что снилось братцу любимой жены осталось для Пахома тайной, но пережитый страх надо было на ком-то выместить.

— А ну вставай, пёс. Я ужо на ногах, а ты всё дрыхнешь. Собирайся живо, к настоятелю пойдём, будь оно всё неладно.

— Не сплю, не сплю, Пахом Ильич. Мешок стерегу, всю ночь глаз не сомкнул. Как почивать изволили?

Лучше бы Евстафий и не спрашивал, купец заново вспомнил пережитый сон, по лицу пошли красные пятна. В порыве гнева, Пахом на ходу замахнулся ногой, желая пнуть приказчика, но не рассчитал и, промахнувшись, упал на пятую точку. Евстафия как ветром сдуло, схватив мешок, он отбежал к двери, где замерев, поискал глазами укрытие, куда ж спрятаться? Босиком бегать по двору было несподручно, а пострадать от ног Ильича не хотелось и вовсе. Действующие лица на мгновенье замерли.

— Прости Евстафий, не с той ноги встал. Сон бесовский мне приснился, тать киевский во сне приходил, жизни обещал лишить.

— То бывает Пахом Ильич, сплюнь через левое плечо, да свечку в храме поставь.

Совет был дельным, а главное легко исполнимым, поплевав три раза, купец отправился завтракать, обдумывая на ходу, какие слова сказать настоятелю, дабы прекратились слухи о дьявольском товаре. В голову, как назло ничего не лезло, да ещё простоквашу на рубаху пролил. Не задался день, видит бог, не задался.

* * *

Весеннее солнце стояло в зените, ласковые лучи к этому времени набрали ту силу, когда вместо приятного тепла становится жарко, и люди стараются найти какое-нибудь укрытие, чтобы спустя пару часов вновь вспомнить о нём. Дежуривший при лавке монах Иннокентий, освящал крестом каждого покупателя, попутно попивая холодный квас из собственного стеклянного стакана. Глиняную бутыль с напитком он взял у себя в трапезной (квас вышел замечательный), а вот стакан ему достался благодаря душевной доброте Пахома Ильича, согласившегося передать товар на исследование. Отрешённым взглядом Иннокентий поглядывал на церковную кружку, в которой в лучшие времена иногда лежал крошечный осколок янтаря, или позвякивал кусочек меди, брошенный очередным горожанином. Из этой меди монахи мастерили нательные крестики и продавали уже за серебро. Сегодня жертвовали из рук вон плохо, хотя люди заходили. Остававшись наедине с приказчиком, Иннокентий заводил с ним разговор: то о погоде, то о церковных праздниках, затрагивая иногда житейские темы, на которые всегда хочется поговорить. Монах спрашивал с почтением, словно ученик у преподавателя, хвалил Евстафия за сообразительность, ставя его много выше хозяина. Мол, и умён и находчив, присмотреться — так и красотой бог наделил, небось, девки вокруг сохнут, а речь ведёт, так и проповеди не читают. И прожженный приказчик поплыл, забыв, как сам таким же образом убалтывал клиентов на покупку никчёмного товара.

— Так что это за войско такое, струг разбойный побившее? — Невзначай задал вопрос Иннокентий.

— Войско то называется... отр... рядок... твою нехай! Рать 'Меркурий', во как.

— Наверно, и воевода у рати есть?

— А как же, боярин Лексей. А с ним сотник рязанский. Савелий с нами из Мстиславля шёл, а потом у грека этого остался.

— И как, преуспела рать в воинском деле?

— Хмм... — усмехнулся Евстафий, — скажешь тоже, преуспела. Они выгонцев полупили, глазом моргнуть не успел. Полсотни татей было, грохот, треск, а как глаза открыл, то они уже на ладье нашей.

— Кто на ладье, тати?

— Не, 'Меркурьевцы'. Лихих людишек к тому времени ужо в реку скинули, а воевода их, значит к Пахому Ильичу подошёл и лыбится так, словно комара назойливого прихлопнул, а не людей жизни лишил. Струг подарил, а он новый в Новгороде, худо-бедно дюжину гривен стоит. Этот конечно, и на треть от цены не потянет, но всё ж. О чём это я, а... вспомнил. Так вот, пожелал, стало быть, он счастливого пути, прыг в свою лодку и был таков.

— И сколько было 'Меркурьевцев', тоже полсотни? — Иннокентий задал вопрос и в то же время как бы усомнился в правдивости рассказчика.

— Пятеро их было, в бронях оранжевых, шеломах зелёных, с самострелами, злые как черти.

— Пожрать бы чего, — вдруг сказал Иннокентий, — у тебя есть, что на зуб кинуть?

— Пирожки вчерашние, будешь?

В это время в лавку зашёл покупатель, и приказчик стал заниматься своими непосредственными делами, пополняя казну Пахома Ильича, помня о собственном наваре, и напрочь забыв о разговоре с монахом, словно и не было его.

Вечером того же дня, Иннокентий докладывал настоятелю о разговорах среди торгового люда, денежных потоках и появившимся на берегу Сожа грозном отряде 'Меркурий', воины которого играючи разделались с пиратским стругом. Мало того, спасая купца, не проявили алчности, а даже наоборот, отдарились. Именно последнее обстоятельство заинтересовало церковного главу. Какой смысл рисковать жизнями, если с этого ничего не получать? Ответ напрашивался сам собою. Этих воинов добыча интересовала постольку-поскольку, так как у них стояла явно другая задача и тати оказались в неудачном для себя месте и времени. Но было и ещё одно обстоятельство, о существовании которого мало кто знал. Вначале года настоятелю стало известно, что толи в Смоленск, толи в Киев с какой-то миссией направляется доверенное лицо патриарха. Наличие же какого-то воинствующего грека, действующего без всякой логики только усложняло и без того сложное уравнение политических сил. Посему церковник решил перестраховаться.

— Интересно, пусть людишки одноухого разнюхают там всё. А ежели удача будет сопутствовать, то нехай разорят гнездо бесовское. Негоже нам иметь глаза лишние в том месте, сам знаешь, кого ждём, иди с богом.

Настоятель перекрестил спину монаха, скорее по инерции, чем из чувства долга, поправил рясу и пошёл по направлению к подвалу, где сидел Пахом Ильич, обучая тощего служку премудростям работы швейной машинки.

Новгородец оказался в щекотливой ситуации. С одной стороны после щедро проплаченного молебна, об успехах торгового начинания Пахома Ильича, механического подарка, оцененного купцом в четверть пуда золота, он получил благословление своих трудов и какого-то попа в свою лавку, который должен был своим видом показывать, что бесов в товаре нет. С другой стороны купец должен был показать, как работает механизм, и обучить с ним обращаться. Вот в этом и была загвоздка, данный в обучение двенадцатилетний служка при церкви был очень трудолюбив, но абсолютно бестолков. Ильич стал раздражителен, ученик постоянно прерывался на молитвы, отвлекался во время объяснения, шпулька с ниткой из рук подростка выскользнула и закатилась в щель, между кирпичами, которую в затемнённом помещении и найти сложно, не то, что достать. С трудом выковыряли. Перенести урок на следующий день или уйти Пахом не мог, и дело было не в слове данное настоятелю, обучить отрока. Дверь была заперта снаружи. Один раз принесли поесть, ему было на один зуб. Голод, придурок, молившийся на коленях в углу — всё бесило купца, Ильич даже хотел поколотить мальчишку, но в стенах храма не рискнул. Невдомёк было, что столь искусно разыгранный спектакль с полоумным служкой имел задачу довести психику новгородца до белого каления.

— Как там, в лавке, справляется ли Евстафий? — Вслух пробормотал купец, как в это время дверь отворилась, и в келью вошёл настоятель.

— Как идёт обучение, сын мой? — обратился священник к подростку.

Тот встал с колен, незаметно кивнул и замер как статуя.

— Ступай с богом отрок, опосля расскажешь.

Настоятель приблизился к Пахому, ледяным взглядом окинул купца, дождался, когда дверь за служкой закроется, и, вращая перстень на пальце начал допрос.

— Значит, ты говоришь, что Алексий — ромей из Мурманска? Странно, не помню такого места, а почему войско 'Меркурий' называется, сколько людей в нём, за что живут, как сотника зовут?

Новгородец, желая поскорее выбраться из мрачного помещения, рассказал все, что знал. А как же не рассказать, вроде как исповедь. Умолчал только о рации, потому, как не спрашивали, как связь поддерживал. И было у Пахома ощущение, как будто воли его лишили, и даже хотевши солгать, не смог бы. Выйдя на улицу, он подобно сонной мухе брёл по дороге к себе в лавку, торг давно закрылся, и Пахому остро захотелось выпить чего покрепче, да и закусить плотно не помешало бы. Харчевня была рядом с рынком, а запах гороховой похлёбки с ветчиной, безошибочно указывал направление. Ноги купца сами донесли его до сего заведения.

— Много пить, много есть, — сказал купец, протягивая старую арабскую монету с угрожающей надписью: 'Кто монету не возьмёт, тому смерть', половому.

Расплатившись 'чёрным дирхемом', Пахом уселся за стол. Он давно желал избавиться от этой монеты, имевшей хождение только в пределах Бухары, да всё никак не удавалось. И вот, вроде как всё получилось, а радости так и не прибавилось. Было ли шумно, Ильич не понимал, словно уши заложило ватой. Может из-за этого он и не расслышал, как в харчевне началась драка, а занятый поглощением еды не увидел, как лихой посетитель, замахиваясь доской от лавки, стоя спиной к Пахому, треснул того по башке. Бум! В глазах Новгородца вспыхнул свет, возможно, были и искры, затем темнота и полное спокойствие. Очухался купец после ушата холодной воды, вылитой на него на улице, перед харчевней. Немного подташнивало, на лбу шишка, шапки и кошеля нет, рубаха из дорогого шёлка порвана.

— Хоть сапоги не спёрли, гадёныши! — высказался новгородец, вставая на ноги.

Вот и вышел обман с монетой боком. Пахом, тем не менее, всю дорогу к лавке ругал то трактирщика, то соседей по столу, а то и стражу, не уследившую драку. Не было счастья, так несчастье помогло. Ильич вновь стал отчётливо слышать, радость вернулась в его сердце, жить стало интересно, и жизнь была хороша. В лавке, не ответив на расспросы о внешнем виде, он лёг спать. Кошмары его не мучили, однако под утро во сне явился настоятель храма, на этот раз сзади из умышленно проделанной дырки на рясе у священника торчал хвост с кисточкой на конце. Оный предмет подобно змее извивался и щёлкал по полу. Настоятель со злостью шипел, но подойти ближе к Пахому не мог, всё время наталкиваясь на стену из стекла, которую Ильич воздвигнул перед приходом беса. Вскоре видение исчезло, но появилась огромная улыбающаяся рожица Лексея. Прошла сквозь стекло, подмигнула и испарилась.

* * *

Незадолго до полудня, отойдя от городских причалов до первого отдыха гребцов, Пахом Ильич вышел на сеанс радиосвязи. Новгородец ретировался из Смоленска, отдав распоряжение торговать в лавке до победного конца, то есть с утра и пока не продадут весь товар. То ли ночной кошмар, то ли интуиция купца, помноженная на авантюризм, гнали Ильича прочь от города, подальше, на базу Лексея. Бывший пиратский струг, заваленный на три четверти булыжниками (больше нельзя, на волоке тяжело), с четырьмя девочками двенадцати лет, взятый на буксир, изрядно тормозил продвижение. Ветра не было, гребцы делали свою работу, а Пахому казалось, что всё стоит на месте и даже утка у берега плывёт быстрее. Изволновавшись, купец спрятался под тент из шкур и открыл сундучок с рацией.

— Лексей, Лексей, это я, Пахом. — С опаской прошептал и замер, не подслушивает ли кто?

Вообще-то услышать голос, а точнее приглушённую речь человека, на судне, идущем на вёслах, под ритм гонга, вернее бубна, невозможно. Если не бьют в натянутую на обруч кожу, то загребной подаёт команду, под этот крик и грохот вёсел о воду Ильич сказал, что необходимо срочно увидеться, а так как разговор деликатный, то он, собственной персоной, себе в убыток спешит на встречу. Это означало, что никакого злата-серебра он не везёт, но семьдесят вёрст по реке просто так преодолевать не станешь. Значит, что-то случилось.

Наряду с этими событиями строительство у камня велось ударными темпами, уже был выложен фундамент стены и столбы из арматурных прутьев, обложенных мелкими булыжниками. Из корявых, необрезных досок сколачивали щиты, ставили параллельно друг другу между пролётами и в полуметровый промежуток между ними клали камни, заливая раствором. Таким образом, мы обозначили периметр. Камней, привезённых первой баржей, хватило только на это, благо речного песка — завались, и можно было использовать прибрежную гальку. Лесорубы валили лес, двое рабов, делавшие со мной доски для причала так и остались работать на пилораме. Возле их рабочего места уже возвышалась приличная гора опилок, стружки и не менее величественная, метра в три высотой, конструкция из сохнувших досок. Вот только с возведением дома пришлось обождать, строить из сырого леса было нельзя, а запаса прошлогодних брёвен явно не хватало. Артельщики натаскали заготовки к камню с палаткой и, вскоре холм превратился в лесозаготовительный склад, отсекая обзор со стороны леса. Видя это, Савелий распорядился поставить смотровую площадку на дереве, и если бы не моё вмешательство, то так бы оно и было. В итоге первое деревянное строение с крышей стало напоминать караульную вышку, десяти метров высотой, которую можно наблюдать в местах не столь отдалённых моего времени. На вышке установили аккумуляторную батарею с ветряным генератором, а к ним подключили прибор ночного видения и дешёвое переговорное устройство. Всё что видел караульный, мог моментально знать сотник. Савелий же докладывал мне только в случаях, требующих немедленного решения. Караул из двух постов, сократили до одного, что дало больше времени на подготовку воинства. Каждый день, вперемешку со щелчками спускаемой тетивы арбалетов и лука изредка слышался звон учебных клинков, да громкая поучительная речь Савелия. Меч не предназначен для парирования, рубящий удар можно сбить с поражающей траектории, но лучше уклониться, посему и звон редок. Чем выше класс мастерства мечника, тем меньше от него шума. По три часа в день рязанцы тренировались до седьмого пота, отдыхали, а затем снова брались за оружие, устраивая поединки.

— Атакуешь слева, шагай только левой ногой! Велимир, сколько раз тебе можно повторять? — кричал Савелий. — Это правило выживания в сече.

— А если два врага рядом? Я же к нему спиной повернусь.

— Рывком! Вот так! Смотри, нога проходит мимо передней в проходящем шаге, раз! Ускоряешься и рубишь. Отскок! Выпад с передней ноги, подбиваешь меч противника и он твой. Ноги и бок у него открыты, делай что хочешь.

— Как яйцо, — сделал вывод Велимир, — разбил, съел, выкинул.

— Где-то так. Открыл, расчистил, закрыл. Щит! Щит выше!

Предводителю моего воинства за бой с пиратами я сделал подарок. Теперь один из перстней с искусственным рубином украшал безымянный палец Савелия. Как-никак командир должен отличаться от рядовых бойцов, тем более бывший сотник. Тогда я и задумался, что за птица Савелий? Сколько солдат было в сводной дружине Рязанского князя? Две, максимум три с половиной тысячи. Из них полтысячи действительно дружинников, экипированных, обученных и служащих, так сказать, по контракту, остальные оруженосцы. Горожане в двадцать, даже двадцатьпять тысяч населения не смогли бы содержать больше. Да и было ли их столько? Следовательно, Савелий — один из немногих приближённых к князю, и только великая нужда заставила его наняться охранником на ладью, да и то, скорее всего, маршрут следования совпадал. Ведь когда восемь охраняют десятерых, это нонсенс, не соловьёв-разбойников же конвоировали. А если он из рязанской знати, где все многочисленные родственники? Со временем, эту загадку я думал разрешить, а пока, почему бы просто не послушать, о чём говорят люди? Выйдя из палатки, обошёл лагерь вокруг, снял пробу ухи, предложил доложить картофель. Повар уже был в курсе, что это за клубни, соглашаясь со мной, кивнул головой, и как только я отошёл от кухни, пробормотал, мол, только испортит всё, но картошку чистить стал. Вот так, за заботами прошёл ещё один день. Все ждали прибытия новгородской ладьи, и где-то ближе к вечеру с вышки раздался свист. Никак к телефону привыкнуть не могут. Так что слова Савелия: — Ладья Пахома приближается, Лось говорит, струг тянут, — я уже не слушал. Лосем звали караульного на вышке. Вместе со мной, он ходил на резиновой лодке, когда мы били разбойников. Здоровый крепыш, отчего-то молчаливый, во время боя забывал обо всём и пёр напролом, за что и был удостоен своего прозвища ещё в Рязани. Раз оставался жив, значит, подобная тактика для него оправдывалась. Сотник стоял рядом со мной и ждал ответа.

— Хе, опоздал Пахом к ухе. Савелий, распорядись, чтобы разгружали баржу, заодно подъёмник опробуем.

Эту конструкцию, состоящую из двух деревянных полозьев, соединенных поперечными досками, на которых была установлена вагонетка, мы соорудили совсем недавно. Сверху с помощью блока корзину с грузом тянули на возвышенность, разгружали и аккуратно спускали своим ходом, стопор не позволял тележке слететь в воду, а ребро колеса не давало соскользнуть тележке в сторону. Более десяти пудов не грузили, так что конструкция пока выдерживала. Промятые полозья легко было заменить, да и строилось всё это только для перегрузки песка.

По методу бурлаков с помощью каната подвели баржу к причалу, пришвартовали, после чего стали перевозить булыжники. С прибытием камней, с утра можно было возобновить строительство куска стены, защищающего лагерь со стороны реки, и хотя все прочие работы мы свернули, переквалифицировавшись поголовно в грузчиков, всё равно не успевали. Баржа дала течь ещё вчера, столкнувшись с плавунами и подобраться к ней из-за булыжников было невозможно. Разгруженный на четверть струг мы с трудом вытянули на берег, серьёзно повредив днище, и пока последний булыжник не выгрузили, Ильич не отходил от судна, охая и ахая. А уж опосля, мы пошли в шатёр для приватного разговора. Купец заметно похудел, малиновая сорочка уже не облегала пузо, как при нашей первой встрече, сам он был немного рассеянным, и уставшим. Но больше всего в глаза бросался лоб: шишка величиной с половину грецкого ореха. Все попытки спрятать её под чёлкой разрушал ветерок. Отсутствие головного убора надо было исправить. Была у меня про запас шапчонка, хоть и трикотажная, но для весенней погоды в самый раз. Подобные шапочки через шесть веков будут вязать девушки Туманного Альбиона, чтобы защитить головы английских солдат от пронизывающих ветров так 'обожаемой' ими Балаклавы, с тех пор и название у них соответствующее — 'балаклавки'.

— Пахом Ильич, возьмите шапочку, вечером становится прохладно, а простудиться сейчас ну никак нельзя.

Новгородец сообразил, что к чему, принял подарок с достоинством, и сразу же прикрыл увечье, ну так не простужаться же, право слово.

В шатре стояли столик, два раскладных стульчика и множество ящиков, образующих как бы дополнительные стены. Включённый фонарь, подвешенный к петельке верха, освещал всё это ярким белым светом. Комаров не было, роза ветров данного места такова, что вреднючих насекомых от реки сносит в сторону леса, а может, что-то ещё им мешает. Тем не менее, продолжительно пользоваться фонариком в пятидесяти шагах от камня я бы не рискнул, налетают вмиг. Не дав Пахому открыть рот, я указал пальцем на фонарь:

— Специальная лампа, последняя разработка наших алхимиков.

Купец явно приехал искать защиты, значит, наличие такого артефакта только убедит его в правильности решения. Если б Ильич стал спрашивать принцип действия светильника, пришлось бы наврать, мол, особо выкормленных светлячков в банку насадил, пусть проверит на досуге. Новгородец оценил лампу, потрогал пальцем и поведал мне всё, что произошло в Смоленске. О том, как сидел, словно неразумное дитя уставившись на перстень, в келье у настоятеля; о том, как смог вспомнить разговор только после удара по голове, и о том, каков мерзавец трактирщик, срезавший кошель со многими гривнами. Мне хотелось добавить, что ещё были куртки замшевые импортные три и многое чего другое, но тут разговор резко переключился на другую тему. Пахом Ильич заострил моё внимание на своих снах, ибо считал их знамением чего-то важного. Аргументы у него были не убедительны, и я уже стал тяготиться подробным перечислениям многочисленных случаев, когда 'сон был в руку', стараясь перевести всё в шутку, как наш разговор прервал Савелий. Подойдя к палатке, попросил меня выйти к нему.

— Лодка, в полуверсте от нас, парус спустили, идут по течению о двух вёслах, народу много. И ещё Алексий, они достали щиты, а на корме несколько человек в шеломах. Это набег, если примем бой, многие лягут. Можно успеть по-тихому отойти в лес, а ночью напасть самим.

Невесело как-то мне стало, совсем невесело. Ночной бой с хорошо вооружённым противником, это не расстрел бандитов, у которых самым грозным оружием был топор и дротики с каменными наконечниками. Вот, только уйти в лес нельзя. Конечно, с точки зрения тактики, напасть из засады это правильно, но тогда разрушится легенда о посланце. Что ж это за 'спаситель', который заглядывает в будущее, но бежит от кучки вооружённых людей? Тут требуется не просто дать отпор, а сделать это жёстко, показательно и кроваво, чтобы при крохотном сомнении, все крамольные мысли выдувало как дым из трубы. А пока что надо самому проверить, что ж там за опасность такая?

— Пахом Ильич, пойдём, посмотрим, что за гости к нам идут. Вон на ту смотровую башню поднимемся и посмотрим.

Мы забрались на вышку, купец ворчал, что в такую темень ничего не видно, но когда посмотрел в оптику, перекрестился.

— Там, — показывая рукой в сторону реки, — киевлянин безухий, из сна!

Время было дорого, план возник, пока слезал с вышки. 'Змей Горыныч' — вот решение проблемы. За двести шагов до причала русло реки делает поворот, и будет прямая видимость противника. Уж в этих условиях я попаду, не могу не попасть. Бегом в палатку, вытащил ящик, прикрепил прицел на 'Шмель', трубу на плечо и на причал.

— Савелий, расставь людей за деревьями, приготовьте арбалеты, остальным спрятаться, за мной никому не стоять, — сказал я, пробегая мимо сотника.

Куда прятаться, мы не отрабатывали, будем надеяться на людскую сообразительность, главное, что была команда, а значит, есть план ведения боя. Так людям спокойнее.

* * *

Луну периодически закрывали облака, но даже этого мерцающего освещения было достаточно для наблюдения за рекой. Ожидая появление противника, от напряжения мой мочевой пузырь готов был лопнуть. Посмотрел по сторонам, себе под ноги, присел на одно колено, думал, пройдёт мандраж и просмотрел. Напротив меня, шагах в двухстах, на пологом берегу возвышались две ели: одна рогатая, будто расколотая молнией и росшая в две стороны, а вторая нетронутая, посему вытянувшаяся вверх на четверть высоты соседней. Именно оттуда, из-за поворота реки появилась ладья. Бившие короткими движениями о водную гладь вёсла, ни с того ни с сего вдруг вспенили её по бортам. Мне показалось, что меня заметили. Уж больно резво, лодка рывками пошла прямо к месту нашей стоянки. Для нападающих сейчас важна скорость, жилы будут рвать, лишь бы скорее добраться до места высадки. Внезапной атаки не получилось и каждая отнятая у защитников секунда это не выпущенная по ним стрела, либо не спрятанная в землю монета, кому как больше нравится. Как же стрелять, с упреждением, без, а противник уже совсем рядом. Ах, была, не была, площадь накрытия большая, авось не промажу.

— Пуск! — крикнул я.

Выстрел заглушил мой голос, ракета полетела по направлению к ладье, и мне показалось, что она, срикошетив от воды, угодила точно в мачту. Водная гладь в мгновенье осветилась огромным огненным шаром. Пламя, сжирая кислород на много метров вокруг эпицентра, испепелила судёнышко, разорвало его на куски, вгрызлось в реку и распалось. 'Объёмный взрыв' — пронеслось в голове, и ударная волна в ту же секунду достигла меня. От неожиданного толчка я не то, что оступился, — потерял опору под ногами, словно меня кто-то смёл огромным веником. И всё, что я помню, как неловко взмахнул руками, пытаясь уцепиться за воздух, труба 'Шмеля' потянула назад, и одежда стала невероятно тяжёлой.

Я ничего не слышу, от яркого света до сих пор больно глазам, это пройдёт, это не страшно, плохо другое, взрослый человек натурил в штаны. Какая стыдоба, чувствую, как покраснел, уши малиновые. Что делать, что делать? Сейчас все увидят, и авторитет равен нулю. Пытаюсь вздохнуть и вместо воздуха меня обожгло водой.

В холодную реку я вошёл как топор: всплеск, бульк и разошедшиеся волны. У края причала глубина метра три, и даже если бы я встал во весь рост, то это бы слабо помогло. Спасло чудо или желание выжить. Выбравшись на карачках на берег и выплюнув остатки ужина вместе с водой из лёгких, я отдышался, упал на спину. Необъяснимое веселье нахлынуло, вынесло напрочь все мысли, голову в области висков сдавило, разум отказывался служить, сквозь смех меня снова вытошнило, и наступил покой.

* * *

— Дышит, живой, Ратибор, Лось! Несите Алексия в шатёр. Положите и бегите к лесорубам, проверьте там. Микула, Прохор, захватите верёвки, пошукайте на берегу, всех, кто выплывет, вяжите и сюда.

Командный голос Савелия вывел из ступора весь лагерь, люди засуетились, подбросили хвороста в костёр, который еле тлел. На шум взрыва прибежал Фрол, со своими людьми, в руках топоры, их чуть было не приняли за разбойников, но сотник, казалась, видел всё и всех. Приказал мастеровым сесть на землю возле палатки, где прятались девочки, и не мельтешить перед глазами. Как назло стал накрапывать дождь, грозящий перерасти в приличный ливень. Лесорубы-строители потихонечку стали возвращаться к себе, а новгородцы во главе с Пахомом Ильичом перебрались под брезентовую крышу бани.

Очухавшись, я приоткрыл глаза, неприятный привкус во рту, в ушах гудит, словно там заработали маленькие турбины. Подвигал челюстью, сплюнул — не помогло, неужели контузило, каким образом? До корабля одноухого было около ста шагов, что ж это за огнемёт такой? 'Инструкцию до конца прочитать надо было', — подсказал внутренний голос. Кое-как встал на ноги и расстегнул молнию, открывая дверь перехода. Жизнь одна, показаться врачу просто необходимо, если ничего серьёзного, то вернусь обратно.

Самоуверенность сыграла со мной злую шутку, о каких таких успешных действиях против кочевников можно говорить, если даже оборона собственной базы от атаки разбойников не подготовлена. Это хорошо, что удалось потопить банду на подходе, попытались бы они напасть со стороны леса — всё, картина маслом. Артель Фрола вырезали бы мгновенно. Пахом, скорее всего, утёк бы на ладью и дал дёру. Савелия с бойцами смяли бы атакующей массой и ничего б они не успели бы сделать. Сколько бы я смог застрелить из пистолета? Пять, может шесть, про дальнейшее не хотелось думать, приступ тошноты подкатил к горлу, еле сдержался, чтоб не вырвало в комнате перехода.

— Лёшенька, что случилось? Весь бледный, мокрый, а запах, чем от тебя несёт? — Полина помогла дойти до ванной комнаты и стала снимать с меня одежду. — Это в стирку, где так можно извазюкаться? Наверно по бабам пошёл, вот тебя в речке и искупали.

— Какие бабы, Полина. Бандиты напали, бой был. Звони Фирташу, нужен врач, до города я не доеду, скажи лёгкая контузия.

Тёплая вода из душа смывала с меня грязь и песок прошлого, заботливые руки мылили голову, стало хорошо и приятно. Вымытого, закутанного в халат меня довели до дивана. Мокрый платок на лбу и тазик на полу, в случае, если станет тошнить, в таком виде меня и застал приехавший с зятем Моисея Исааковича врач. Пока доктор, в сопровождении Полины отправился мыть руки, Лёня поинтересовался что случилось.

— Из 'Шмеля' стрелял по плоту, да так, что в реку свалился.

— Ну, ну, мне-то можешь не заливать, тут речка шестьдесят метров шириной, на таком расстоянии тебя бы сдуло от взрыва.

— Вдоль реки стрелял, — соврал я.

— Лёха, зять у меня человек правильный. Никому не пытается понравиться и никому не старается угодить. С дерьмом общаться не будет, даже за хорошие деньги, посему и живёт бедно. Так вот, насчёт тебя он предупредил, что добрым делом ты занят, и просил помогать по мере возможности, но всему есть предел. Не хочешь говорить правду — не говори. Но если дураку доверить гранату, то он себя ею и подорвёт.

Подобное сравнение несколько обидело меня, но крыть было нечем, да и доктор уже входил в комнату с больным. Леонид пожелал выздоравливать, просил звонить и пошёл к автомобилю дожидаться врача.

Неделю отлёживался, глотал витамины, пил какие-то настойки, в общем, набирался сил. Два раза приезжал эскулап, мерил давление, смотрел зрачки, заставлял выполнять упражнения на координацию движений, оставаясь мною очень доволен, да хвалил Полину, которая презентовала ему сумку неотложной медицинской помощи, нашпигованную современными препаратами. На восьмой день моего заточения я стал собираться в дорогу, пора было навестить базу в средневековье. На машине съездил в Хиславичи, купил в кондитерской огромный торт 'Наполеон', девочкам пакет ирисок, и, взяв из подвала амфору с кагором, отправился навещать свой отряд. Чудесное выздоровление, сухая одежда, всё должно было вызвать вопросы, на которые мне бы не хотелось отвечать, но деваться некуда, не оставлять же начатое на полпути.

Выйдя из палатки, я попал под дождь, да такой, что через минуту пожалел об отсутствии дождевика. Вымокнув достаточно, что бы не вызывать расспросов, я решил позвать Савелия, как в это время небо осветил разряд молнии, будто трезубец Нептуна вынырнув из облаков ударил в землю.

— Савелий! Где все?

Первое слово прозвучало громко, а вот остальное скрыл грохот грома. Сотник уже спускался с вышки и чуть не слетел с мокрой лестницы.

— О, Алексий, быстро ты очнулся, грешным делом подумал, Богу душу отдавать собрался. — Сотник улыбнулся, но было видно, что застать меня на ногах он не ожидал.

Восстанавливать статус-кво 'посланца хранителей' надо было немедленно, повернувшись к воинской палатке, показывая на неё рукой, отдал приказ:

— Собери всех, кроме караула, немедленно.

Сотник пронзительно засвистел, собирая рязанцев, а я тем временем, заглянул в палатку, где разместились дети. Приехавшие с Пахомом девочки жались друг к дружке, боясь высунуть нос за полог. Их никто не обижал, обещали накормить, но, выходило, что не до них теперь. Юные создания напрочь отказывались вылезать из-под крыши, опасаясь грозы, и только предложение испробовать заморские конфеты, позволило переселить их ко мне. Ириски, маленькие коричневые параллелепипеды посыпались на столик. Они были без обвёрток, но для детей, никогда в жизни не видевших ни сахара ни карамели, это было сокровище.

— Держать во рту, пока не растает, — сказал я, взял конфету со стола и, сунув себе в рот, грозно добавил — съесть все, иначе отсюда не выйдете.

Посмотрев, как четыре маленькие ручки потянулись за лакомством, подхватил амфору с вином, мощный фонарь и отправился к отряду.

Воины во главе с сотником уже сидели в палатке, все семь человек. Ещё когда мы стояли у вышки друг против друга, я успел окинуть взглядом Савелия и теперь мог сравнить. Кажется, особых перемен в нём не произошло. В минуты раздумий, он всё так же сдвигал свои выгоревшие брови, на одной из которых не зарастала короткая проплешинка, оставшаяся от давнего боя на стенах Рязани. По-прежнему через плечо в тёмно-коричневых ножнах у него висел меч, а правую руку защищал широкий кожаный напульсник. И только прищуренные глаза, затаили за это время в своей глубине настороженность и звериную беспощадность. У каждого есть изъянец, потому что грех и жизнь — брат и сестра. И если от чужого глаза можно его скрыть, то от своих людей никогда. Харизма возросла, вот, что изменилось.

— Подведём итоги. Сегодняшнее нападение показало, что нам по силам одолеть любого противника, если он движется по воде, но не факт, что когда враг будет на суше, мы с ним легко справимся. В общем, сработали мы хорошо. Не думаю, что лихих людей возле нас так много, что в ближайшем будущем можно ожидать повторной атаки. Тем не менее, обезопасить себя надо. Среди нападающих Пахом Ильич опознал некоего безухого киевлянина, который пытался ограбить и сжечь его лавку в городе, значит, неспроста он появился здесь. Посему, режим несения службы оставим прежний, однако уделять особое внимание одиночным путешественникам. Любителям просто причалить, поглазеть и языком почесать тут больше не место: среди них, наверняка шпионы. Вся торговля до ворот. Вопросы, предложения будут?

Воины зашевелились, обдумывая сказанное, их взоры устремились к сотнику, что он скажет. Выдержав паузу, Савелий указал пальцем на сосуд и поинтересовался, что в нём.

— Вино там, кагор, как раз запас на подобный случай, — ответил я, передавая ёмкость самому младшему из бойцов, — Велимир, налейвай в братину, горло совсем пересохло. Да ещё это купание, будь оно не ладно.

Принцип раскупоривания моих амфор рязанцам был уже знаком, так что сложностей не предвиделось. Вино цвета крови пенилось, лилось в кубок, наполнило его до краёв, и потрясающий аромат перебил все запахи воинской казармы. Собравшиеся стали не столько обдумывать мои слова, как шмыгать носами. Не сразу, посмотрев то на сотника, то на меня, кто-то толкнул Велимира в бок.

— Выстроить стены и держать оборону, место хорошее, с трёх сторон густой лес, всадники не пройдут. Мне здесь нравится. — Высказал своё мнение самый младший, отпив и передав братину следующему.

— Справа обрыв, яр почти отвесный, дно усеяно камнями, там ладью не провести, днище расколет. Слева по реке кустарник у самого берега, даже если высадятся, идти будут к причалу, на подходе посечём стрелами. Стену нужно двумя башенками у ворот усилить, а на склоне колья вбить. — Кубок пошёл по кругу и достиг сотника.

— Лес это хорошо, это друг, но и враг, одновременно. Захотят, подпалят деревья, за день задохнёмся. Тут дожди через каждые шесть дней, пожара особого не будет, но нам хватит. Лес на сто шагов надо вырубить, что б даже пней не оставалось. Но я о другом хочу сказать. Сидя за стенами — ворога не одолеть. Хотим победить — надо наступать. Рвать супостата на стоянках, как волки, укусил и отошёл, бить ночью, устраивать засады. Мы зачем к Святославу Мстиславичу шли? Рать собирать, землю Рязанскую освобождать, али забыли, что по костям жён наших кочевник лютый ходит, детей малых в полон гонит. Прости меня, Алексий, но если ты решился отсидеться за стенами крепкими, нам не по пути. Оружие чудесное тебе не поможет, уж как стены града нашего велики и прочны были, в шесть дней пали, а этого места и дня не удержать. — Савелий отпил вино, вытер рукавом рот и передал братину мне.

— Есть резон в словах твоих, сотник, да только клятву ты мне давал служить Руси верно. Крепостицу, с тобой или без тебя достраивать будем, это не обсуждается. Камня к сожалению мало, тем не менее его хватит закончить арку у причала и с укреплениями я согласен. Поднимем высоту всех стен на аршин, а башенки из поленьев и глины сделаем. Теперь о твоём желании. К князю можешь не идти, это последний год его жизни и мысли его о Киевском престоле, а не о далёкой Рязани. У Святослава своих забот полон рот. Рязань уже не вернуть. Нет её, сгорел город дотла и дружину тебе никто не даст. Врага будем бить здесь, на этой земле. А вот сиднем сидеть, как ты говоришь — не выйдет, так что нам по пути. Многое мне известно о вороге лютом, даже когда и где он двигаться будет. Путь его и через нас пройдёт, как реки схватится льдом, так и поползут их тысячи. Через Смоленское княжество может пройти почти тумен. Конечно, не сто сотен кочевников, а около трёх, может пяти тысяч точно. Хотя зимой мало еды, опыт последних лет показывает, что всё ж таки передовой отряд в состоянии проскочить по замёрзшим рекам до тридцати вёрст в день. Причём без особых забот. Обоз такого войска существенно отстаёт, а значит, подкрепления у них не будет и нам надо справиться с тысячей или двумя. Отвернём орду от Смоленска, войска Бату навсегда забудут про Новгород, а значит, Северная Русь уцелеет.

— Это как же десяток десять сотен одолеет? — Не сдержавшись, спросил Велимир, получил локтём в бок и замолчал, склонив голову.

Не принято старших перебивать, но уж больно этот вопрос у всех на языке крутился, нашёл слабину и вырвался. Что мне было ответить? Рассказать о том, что я случайно прочёл записи своего дяди, где сообщалось о каком-то крупном отряде, как он решал эту проблему и как еле спасся? Нет, это выглядит смешно, но кое-что поведать можно.

— Кочевники будут двигаться к Днепру, двумя иди тремя отрядами. Через нас будет проходить головной отряд, первая тысяча, самые лучшие. Обоза практически нет, идут двуконь. Как вы знаете, без сна они обходиться не могут, к вечеру выбирают открытое место, где можно попасти лошадей, и становятся лагерем. Это открытое место в трёх верстах от нас. От стоянки в направлении будущего маршрута обязательно высылается разведка. В их случае, это дальше по реке. Её надо будет перехватить и истребить кроме одного человека. 'Счастливчик' доложит, что попали в засаду. Что бы на месте врагов сделал ты, Велимир?

— Собрал бы всех и перебил бы засаду. — Не поднимая головы, как бы под нос пробурчал самый младший.

— Будем надеяться, что тысяцкий будет постарше, и пошлёт небольшой отряд конных лучников. Мы не будем стоять на месте и двинемся им навстречу. — Я достал карту местности, снятую с воздушного шарика, стилизованную под старину, и указал точку, где мы будим находиться.

— Вот отсюда, уничтожаем противника. Если у вражеского командира варят мозги, а иному вряд ли доверят тысячу, то атаковать он больше не будет. Дождётся утра, пошлёт донесение, что нарвался на неприятеля, проведёт основательную разведку и возможно попытается атаковать всеми силами. По берегам реки непроходимый лес, значит, наступать будет по льду, ширина реки больше ста шагов, в атаку пойдут все, кроме резерва. С помощью одной придумки мы сильно порядим атакующих, а когда они выйдут к крепости, уничтожим их. Остаётся перебить оставшихся в лагере, а как это сделать, пока не знаю. Повторно выманить их не удастся. Так что либо назад отойдут, либо пойдут другой дорогой. Будем думать поле окончания боя у крепости, и надеяться на чудо.

Закончив речь, я посмотрел на присутствующих и остановил взгляд на Савелии. Из всего отряда, только он мог дать дельный совет, исходя из своего военного опыта.

— Чудес, Алексий, не бывает, есть удача. А она улыбается только тем, кто заранее всё планирует, а не бросается в бой, надеясь на авось. Это мне, в своё время Евпатий говорил, воевода от Бога. Зело удачлив боярин был, думу свою так же рассказывал, всё на песочке прутиком малевал, камешки расставлял, прямо как ты. Только до холодов дожить ещё надо, к тому времени, может, и надумаем чего.

Сотник взял кубок, допил вино и поставил возле карты, вроде как завершил совет. Не хочет смириться Савелий, что не он старший, ну да хрен с тобой, золотая рыбка, у каждого свои задачи и свои цели. На данный момент они у нас совпадают, дальше, как говорят в Одессе, 'будем посмотреть'. Однако нельзя уступать. Последнее слово должно быть за мной.

— Выжившие тати с утопленной ладьи есть?

Микула со своим дружком Прохором ходили по берегу в поисках выплывших, даже верёвку с собой прихватили, да всё без толку. Они и поведали мне, минуя сотника, что на их берегу никто не показался, а на противоположном видно не было. Савелий встревать не стал, вопросов больше не было, пора было закрывать совещание.

— Всем спасибо за службу, свободны.

Встал, отряхнул прилипшее сено с брюк и вышел на свежий воздух, дождь, к концу нашей беседы уже закончился и лишь редкие капли стекали по натянутым тросам палатки. Климат в этой области России довольно мягкий, но туманы и частые дождики, так любимые рыбаками мне не нравятся. Житель Севастополя, привыкший к особенностям проживания у моря, попав в среднюю полосу, чувствует себя немного дискомфортно, пока не закончится акклиматизация организма. Мои же шастанья, туда-сюда, видимо давали какой-то сбой в его настройке, и вечерами меня знобило. Тёмные кучевые облака, принёсшие непогоду, уходили на север, луна освещала лагерь, и в это мгновенье мне показалось, что рядом с палаткой мелькнула тень.

Когда в темноте, зрение подводит человека, на выручку приходит слух. Постояв пару секунд, стараясь не дышать, вслушивался, анализируя малейший шум. В палатке, бойцы обсуждали греческий огонь, спаливший ладью, в костре потрескивали догорающие поленья, на караульной вышке, боец громко испортил воздух, стоп. Возле походной бани шорох, точно, это шаги, кто-то крадётся и очень старается ступать тихо. Бегом к бане, успеть разглядеть, если удастся, задержать лазутчика. Вот, что значит забыть об осторожности и тайне вкладов, тьфу, планов.

— Итить твою ...ать! — С долей досады, голос Пахома огласил окрестность.

Подбежав к нему, увидел купца стоящего на четвереньках, который так спешил остаться незамеченным, что не разглядел натянутого троса. Результат на лицо.

— Сколько верёвочке не виться, конец всегда найдётся. Поднимайся Пахом Ильич, разговор у нас с тобой назрел. Жить или умереть, будет зависеть от искренности сказанного. — Сказал и вытащил из кобуры пистолет.

— Ээ... по нужде вышел, а тут это, вот я и того. — Оправдывался Ильич, показывая на верёвку. При иных обстоятельствах можно было, и поверить, но не сейчас. Слишком много совпадений.

— Пахом Ильич, ты руки за спину заведи, дабы я видел их. Ага, вот так, за поясок. Пошли потихоньку, к шатру моему, там и поговорим.

Зайдя в палатку, я увидел забавную картину. На раскладном столике лежала одинокая ириска, так сказать повод для девочек, не покидать уютного убежища, освещаемого фонарём. Вроде и конфеты все съедены, но условие-то до конца не выполнено. Восемь глаз смотрят на коричневый брусочек, руки тянутся, желудок требует, но разум запрещает.

— А ну брысь отсюда к костру, подкиньте в огонь дров, ждите меня там. — Стоя в пол оборота к купцу, проводил взглядом стайку девчонок бегущих к догорающим углям. Я так и не узнал их статус, рабыни или вольнонаёмные, не до них сейчас.

— Присаживайтесь, гражданин Пахом Ильич. Или как Вас там называть?

Фраза, взятая из известного кинофильма, не произвела на купца должного впечатления, похоже наоборот, придала тому уверенности.

— Лексей, ты что, головой ударился? Какой такой гражданин? Почто перед людьми позоришь, руки за поясок, может, ещё, куда их засунуть попросишь?

Тон новгородца попахивал откровенной дерзостью, почти хамством. Сломить волю подозреваемого, пойманного так сказать 'не отходя от кассы' с наскока не получилось, придётся методом кнута и пряника.

— Молчать! Слушать! Отвечать, когда спрошу. — Сказал резко, глядя в глаза, направив пистолет в лоб, левой рукой доставая нож, может так поймёт, что шутки кончились. — Только что ты подслушивал у воинской палатки. Тебя заметил, и опознал часовой на вышке, о чём и доложил. Вопрос первый — кто дал задание подслушивать на совете? Или ты мне не всю правду рассказал про подвал церковный? Отвечать!

Новгородец несколько раз моргнул, улыбнулся, сообразил, что не к месту и выдал целую историю.

— Лексей, любопытство это всё моё, я как своё имя услыхал, так и стал прислушиваться. А как о Новгороде узнал, ноги идти отказались, помочь захотел, в деле твоём, город свой от врага спасти. Это ж получается, что зря мы серебро на откуп отдавали. Поверили степнякам, а они вон как. Мало им Торжка, нехристям! Ежели что надо, ты только скажи, всё сделаю, живота не пожалею. Поверь мне Лексей, вот тебе крест, детишками своими клянусь, не было никакого умысла, мы ж с тобой эти, 'копанёны'. — Пахом достал нательный крест, поцеловал и несколько раз перекрестился.

— Компаньоны правильно говорить, француз... франки так называют сотоварищей, которые дела торговые вместе ведут, с капиталом общим. Влип ты, Ильич, по самые помидоры. Тайну подслушал, знаешь много. Два пути у тебя есть, либо — со мной, до победного конца, либо — на тот свет. — Понятным всем жестом показал движение ножа по горлу.

— С тобой, Лексей, с тобой. Не за страх, не спужался я, Новгород сберечь хочу. — Пахом снова перекрестился, и уставился на меня, ожидая ответа.

Легко как-то всё получилось, закрепить бы вербовку. Припугнуть, так бестолку. Вот бы детишек его, в заложники, так содержать их негде, да и неспортивно это, чай не террорист с Дубровки. Впрочем, можно схитрить.

— Вот что, Пахом Ильич, есть у меня специальное снадобье. Как только ты его съешь, после этого, никто тайну нашу не сможет узнать, даже под пыткой лютой. Штука эта, на два года рассчитана, каждому по половинке, получится, что год у нас есть. А по истечении года, тайна уже перестанет быть таковой.

Достав из кармана брикет гематогена и, надавив ножом по нему, разделяя на две части, съел свою половину. Купец взял свою долю, понюхал, прожевал и высказался:

— Ух ты, сладкая. А есть ещё? Тайну закрепить.

— Закреплять не надо, средство сильное, но очень опасное. Перебор, и всё, каюк. Хочу тебя тортом с чаем угостить, лучшего закрепления не придумать. Будешь торт?

Пахом покрутил ладонями, мол, не откажусь, пробовал ли он торт, не знаю, но то, что предложили съестное, догадался. Распаковав коробку с 'Наполеоном', горячий чай был в термосе, мы устроили чаепитие. Новгородец облизывал пальцы, умудрился прикусить язык, пытался запомнить рецепт приготовления сказочного кушанья, поведал мне, что пирог с привозным изюмом, который раз в жизни готовила его жена, вкусен, но в подмётки не годится многослойному 'Наполеону'. Ещё раз расспросил про торговца привезшего кушанье и, получив с собой кусок, завёрнутый в пергаментную бумагу, успокоился. Пожелав спокойной ночи, мы расстались, утро вечера мудренее. После завтрака, Ильич должен был отправляться обратно в Смоленск, где в кузнечном ряду сделать необычный заказ: трёхлучевую железную звезду, с вертикальным острым шипом посередине. Необычность состояла в том, что количество звёздочек было пять тысяч. Зачем изобретать велосипед для борьбы с конницей, если это уже давно сделали до тебя. Какая-то светлая голова в древнем Риме, а может и такой же, как я, пришелец из будущего, для противодействия слонам Ганнибала придумал доски с большими гвоздями. Задумка сработала, и Сципион остановил 'танки' Карфагена. Так почему бы не воспользоваться опытом древних против монгольского отряда? Я засыпал, надеясь, что мне приснится что-то хорошее, или хитрый стратег, который расскажет, каким образом разгромить отряд кочевников.

5. Большая политика и приключения Пахома.

'Утро светит ярким светом

Стены старого кремля

Почему же люди летом

Не несут пожертвования?'

Примерно такую песенку напевал про себя настоятель церкви Михаила Архангела. Паства жертвовала скудно, но руководство церкви никогда не делало основную ставку на подобный источник дохода. Даже оказание различных услуг религиозного характера не было так важно, как коммерция. А именно, торговля хлебом, вот что питало серебром вместительные сундуки храмов. Однако этот постоянный ручеек прибытка стал неумолимо слабеть. И дело было далеко не в падении урожайности. Такое периодически случалось и, как правило, сопоставимо возрастали цены, выравнивая баланс и всё было бы как раньше, если бы не сокращения посевных площадей. Нехорошие слухи с востока гнали не только горожан с насиженных мест, но и смердов. Иными словами, капитализация смоленской епархии пошла вниз, а вслед за этим стал сокращаться бюджет, обрубая финансирование второстепенным проектам. Люди не перестали думать о Боге, просто мысли о райских кущах всё слабее подкреплялись звонкой монетой. Не понимали прихожане, что на голодный желудок священнику может не хватить сил, донести молитвы в уши создателя. Деньги были нужны как никогда, проклятый князь костью в горле стоял у настоятеля. После захвата Смоленска, Святослав Мстиславович железной рукой правил в княжестве, обновил стены города, увеличил дружину, дал льготы кирпичных дел мастерам, передушил заговорщиков, но ничего не дал храмам. 'Полоцкий выкормыш', так называл настоятель князя, в очень узком кругу единомышленников. Может, и остался жив священник, только благодаря тому, что круг этих друзей состоял всего из трёх человек. Ровно год назад, в такой же солнечный майский день, из далёкой Византии прибыл тайный посол с письмом. Сообщение было ужасающим, Рим намеревался раздвинуть свои католические владения на восток. Четвёртый крестовый поход показал истинные намерения папского престола: вместо борьбы с сарацинами армия воинства Христова разграбила Константинополь, столицу ненавистной Риму Византийской империи. С благословения понтифика Иннокентия III крестоносцы лили кровь своих братьев-христиан как воду, вывозили православные святыни, устанавливали новый мировой порядок, в котором иной вере места не было. Смоленское княжество, по плану, попадало в сферу влияния Ватикана. Настал вопрос фактического выживания, так как со стороны степи двигалась ещё одна смертельная опасность — монгольские орды. И если угроза с запада была фатальна на примере Византии, то с восточным противником ещё можно было как-то договориться. В угоду сохранения паствы церковь уже попрощалась с государственной независимостью, и приняла решение остановить нашествие католичества на Русь, путём интеграции в сообщество восточных завоевателей. Вот там то и нашёл поддержку настоятель. Доверенное лицо, выбранное из единомышленников, отправилось к Бурундаю, в ставке которого, было заключено соглашение — по которому темник обязался сохранять православную церковь, не препятствовать священнослужителям в их занятии, беречь храмы, не отбирать земли в Смоленском княжестве. В качестве ответных действий, было обещано открыть ворота города, при приходе монголов и помочь составить перепись населения. После захвата княжества, кочевники пообещали поход на Польшу, что окончательно снимет вопрос о католическом влиянии на востоке. В конце концов, Бурундай сдержал обещание, и вторгся в Польшу, однако мог ли тогда предполагать посол, что почти через триста лет в одна тысяча шестьсот одиннадцатом году, словно в подтверждение пословицы о посеянном ветре и её урожае, именно его Петропавловский храм будет превращён поляками в костёл. Ставленнику Византии было жалко русский народ, стонущий под пятой завоевателей, но интересы церкви были превыше всего. Апостериори подсказывало — выжить любой ценой. Цена в данном случае была — предательство.

Настоятель посмотрел на икону, опустился на колени, что редко позволял себе, прикрыл глаза и осенил себя крестным знаменьем. Всё происходило по велению души, в подобные моменты священник отрешался от окружающей действительности, впадал в состояние блаженства и единения с чем-то больше, чем весь мир. Он чувствовал, что Бог рядом, видит и слышит его, испытывает боль и страдания, радость и восторг, точно так же как и он сам.

— Всё ли я сделал для сохранения церкви нашей? Подскажи мне, Господи. Сомнения одолевают меня, тысячи душ хочу погубить невинных, во сохранения зерна веры нашей Православной.

Настоятель открыл глаза, в состоянии молитвенного экстаза слёзы потекли по его щекам, и не заметил подслеповатый священник, как замироточил лик Иисуса.

После дневной обедни в келью настоятеля постучались, прибыл Иннокентий, в грязной, в нескольких местах разорванной рясе, без головного убора, видно было, что торопился о чём-то сообщить и не успел привести себя в надлежащий вид. Порядок в облачении в стенах церкви был строжайший, и подобный непотребный вид мог привести к суровому наказанию, но видимо весть, которую принёс помощник, того стоила. Настоятель вспомнил, что отсылал две седмицы назад Иннокентия к одноухому киевлянину с целью прощупать некого мурманского боярина, так некстати нарисовавшегося в свете недавних событий.

— Говори, сын мой, что случилось? — ласково сказал церковник.

— Киевлянина и его людей больше нет, батюшка. Всех сжёг огонь. Безухий разведал место стоянки Алексия, как начало смеркаться, мы на ладье поплыли туда, двадцать человек, столько лихих людей смог собрать в Мстиславле твой верный Аристарх. Я был с ними почти до конца. Перед поворотом к стоянке, Аристарх предложил мне высадиться на берег, для того, чтобы зайти с тыла с двумя его лучшими ратниками. Как только мы стали пробираться через кустарник, раздался страшный грохот и ладья окуталась пламенем.

— А где сам Аристарх? — Перебил Иннокентия настоятель.

— Он, он только успел произнести два слова: 'Греческий огонь'. Кусок весла проткнул его насквозь. Потом сверкнули молнии, и начался дождь. Тело Аристарха никто не найдёт. — Иннокентий перекрестился и склонил голову, наказания за невыполненное задание было не избежать, но вины за собой он не чувствовал.

— Ступай переодеться, отдохни, после вечерни будь у меня.

Настоятель присел на лавку. Он уже и думать забыл про какого-то пришлого Алексия, однако придётся вновь всё проанализировать.

'Всё не так, — стал размышлять священник, — какой к дьяволу греческий огонь, бывает и шар-молния сжигает дом. Хотя, Аристарх служил у кесаря, мог и узнать. Тогда беда, такое оружие доверяется начальнику очень высокого ранга. Комесу, иногда гекаконтарху, если уж совсем припечёт. А если Алексий прислан из Никеи? Вот это уже интересно, надо будет понаблюдать за ним. Много с ним неясно, какие-то механизмы приволок с собой, зачем так позиционировать? Сидел бы тихо и сопел в две дырочки, так нет, дом каменный строит, точно ромей, славянин бы построил из дерева. Знать о наличии и месте проживания соглядателя — это уже наполовину обезвредить его. Что думать о комаре, когда грозит пожар в доме, князь Смоленска — вот главная заноза. Время дорого, нужно снова собрать ватажку из недовольных правлением Святослава людей, вооружить, обучить, содержать их, наконец. Серебро, как же нужен этот металл, как раз тогда, когда его нет'.

Мелодичный перезвон с колокольни прервал размышления настоятеля, немой звонарь Герасим опробовал новые, только что привезённые колокола. Круглый сирота, потерявший дар речи при виде гибели своей матери, Герасим скитался с паломниками слепцами. От города к городу, от монастыря к монастырю. В Смоленске, жестами объяснил прежнему звонарю, просьбу подняться на колокольню и подёргать за веревки. Шестидесятилетний дед, смилостивился и разрешил ударить в колокол, один раз, было это на следующее утро после Пасхи. Так и появился ученик звонаря Герасим при церкви. С тех пор прошло десять лет, немой немного усовершенствовал крепления канатов в звоннице, приспособил дощечки и стал играть музыку. Не зная ни одной ноты, не имея возможности произнести ни слова, Герасим играл произведения на главном и средних колоколах. Импровизировал, мог повторить перезвон через несколько дней после его исполнения. Настоятелю нравилось, люди были в восторге. Вот и принял решение священник приобрести новые, маленькие колокола, размеры которых несколько раз немой показывал руками. Было у Герасима два сокровенных желания, о которых он часто думал, первое — собрать весь город перед колокольней, на которой он исполнял перезвон, второе — снова научиться говорить.

* * *

Ой, полным-полна моя коробушка,

Есть и ситцы, и парча.

Пожалей, душа-зазнобушка,

Молодецкого плеча!

Выйди, выйди в рожь высокую,

Там до ночки погожу,

Как завижу черноокую —

Все товары разложу.

Цены сам платил не малые,

Не торгуйся, не скупись.

Подставляй-ка губки алые,

Ближе к молодцу садись!

Вот и пала ночь туманная,

Ждёт удалый молодец...

Чу, идёт — пришла желанная,

Продаёт товар купец.

Катя бережно торгуется,

Всё боится передать.

Парень с девицей целуется,

Просит цену набавлять.

Знает только ночь глубокая,

Как поладили они...

Распрямись ты, рожь высокая,

Тайну свято сохрани!

Новгородский купец в шестой раз заводил патефон и слушал песню, так близкую его сердцу, под названием 'Коробейники'. Ах, какая песня, прямо про него поётся, шестнадцать лет назад, торгуя в лавке отца, Пахом познакомился со своей будущей женой. Ну и что, что супружницу зовут не Катя, и после знакомства не было ржи, но всё остальное-то было. Тоска охватила Ильича, захотелось домой, к жене, детишек повидать. Старшей доченьке Нюрочке, уже четырнадцать годков скоро, копия Марфы растёт. Такая же красавица будет, очень любит монетки считать, монеток немного, несколько булгарских пуло и парочка византийских, но всё сложено в деревянную шкатулочку, которую купец сделал сам и подарил дочери. Бывало, сядет Нюра на колено, откроет свой заветный сундучок, и рассказывает — на эту денежку куплю платье красное, на эту сапожки, а на эту лавку торговую — радуется сердце отцовское, душа поёт от воспоминаний. Годы, конечно, неумолимо бегут вперёд и будущим летом пора сватов принимать, но образ дочери запомнился именно таким. Лексей, узнав о девочке, перед отплытием просил передать от себя подарок: мешочек монет круглых и парсуну им нарисованную. На рисунке сам Пахом Ильич на фоне ладьи с командой, как живые. Пусть, мол, играет дочурка, батьку вспоминает. Хороший у него компаньон, дай Бог ему здоровья.

— Скоро Смоленск, вон камень приметный, к закату будем в городе.

Громкий голос кормчего прервал идиллию Ильича, пришлось прятать патефон в рундук и думать, как ловчее уговорить кузнецов сделать скидку на звёзды шипастые. Сорок шесть пудов железа, это не шутка. Пусть изделия из самого паршивого материала, не булат же, однако цену заломят наверняка несусветную. Будет ли столько гривен расплатиться? В Новгороде этот вопрос решился бы мимоходом. Коваша, Ижорка, Суйда — не просто названия рек, в болотах этого междуречья добывают руду, и дефицита опарошного железа нет, а вот, как обстоит с этим делом в Смоленске, купец не представлял.

К причалу подошли ровно перед закатом, разгружать практически ничего не надо, струг остался на починке у компаньона. Товара для Смоленска Ильич почти не привёз, пара кубов досок, коробка с иголками, платки с цветами и с десяток амфор с вином не в счёт, старые запасы еще не распроданы. Оставался груз для Новгорода, так чего его разгружать, если завтра снова в путь. Купец сошёл с ладьи, перехватил поудобнее сундук с патефоном и зашагал по направлению к своей лавке. Ценный груз Новгородец никому не доверил нести, хочешь что-то сделать правильно — делай сам.

'Вот и пала ночь туманная, ждёт удалый молодец, чу, идёт — пришла желанная, продаёт товар купец', — напевая под нос куплет понравившейся песни, Ильич зашёл в дом-лавку. За стойкой, при свете двух лучин, Евстафий палочками отмечал количество проданных вещей. На восковой поверхности пластины рисунками были обозначены товары, которые продавались в лавке. В случае продажи стакана, возле рисунка, усечённого снизу треугольника ставилась палочка. Подобную бухгалтерию Пахом придумал сам, было очень удобно, когда много предметов торга и запутаться очень легко. Вводить ценники пока не решался, хоть и советовал компаньон, ибо сам процесс разговора, во время сделки, Ильичу очень нравился. Да и знал он весь свой товар наперечёт.

— Пахом Ильич! Слава Богу, объявился, — Евстафий отложил восковую дощечку в сторону, — я уж начал подумывать, что оставил ты меня здесь навсегда. Вот сегодня трубу подзорную продал и три пары стекла для глаза. Мойша-аптекарь купил, зело радовался, только перед твоим приходом ушёл.

Пахом прекрасно помнил аптекаря, тот приценивался к стеклянным изделиям ещё перед его отъездом, и тогда к консенсусу они не пришли. Наверняка Мойша выждал, пока жадный купец уедет, и решил попробовать договориться с его приказчиком.

— И много сторговал?

— По номиналу Пахом Ильич, трудно с ним торговаться, два раза уходил, потом возвращался. — Евстафий вздохнул, как-то обречённо и развёл руками, мол, 'не смогла я, не смогла'.

— Главное продал, а с великим наваром али без, сейчас не столь важно. Гривны нужны, дело одно есть, завтра с утра в железный ряд загляну, к обеду, думаю идти на Новгород, ты здесь останешься. — Пахом открыл дверь, отделяющую торговое помещение от подсобки и направился в свою комнату, — К середине лета вернусь, пойдем, казну сдашь.

Спустя полчаса Ильич располагал данными о состоянии торгового баланса. Выслушал местные новости, скопившиеся за время отсутствия, посмеялся над местной боярыней, которая несколько раз присылала ключницу с просьбой заменить зеркальце (может и пошла с того времени поговорка о неправильном зеркале и кое-чем кривоватом), поинтересовался попом, не пришедшим на дежурство и вскоре уснул. Ночью купцу снилась старшая дочка, строчившая на швейной машинке. Нюра сидела в платье из изумрудного бархата неописуемой красоты, повернула голову к отцу, встала, крутанулась вокруг себя, улыбнулась, мол, какая пригожая дочь у тебя. Постояла пару секунд, и вдруг в руках у неё оказался странный наряд, детали Ильич рассмотреть не мог, но подойти ближе к дочери не получалось. 'Это платье для жены посадника, сама сделала, по лекалам дяди Лексея, приезжай поскорее, папочка, мы тебя ждём', — сказала дочка, и сновиденье закончилось. Пахом вскочил с постели, снова вещий сон. После событий на реке, Ильич стал верить во всё, что ему приснится. Домой, скорее домой. Надо спешить.

— Евстафий, ты где?

Никто не отозвался. После того как купец уснул, приказчик выпил стакан вина из амфоры, напиток ему понравился, и в результате объятия Морфея застали его за стойкой лавки. Пройдя через подсобку, в открытую дверь Пахом понаблюдал за храпевшим помощником, ругаться и будить не стал, вспомнил о звёздочках и пошёл умываться.

Железный ряд находился на окраине торга, кузни мастеровых людей стояли вообще у самой реки. Пройдя мимо бронников, раскланявшись со знакомым купцом из Пскова, Ильич подошёл к кузнецу, торговавшему подковами и различной железной мелочью. Для вида покрутил в руках петлю для двери, дожидаясь пока его заметят и заведут разговор. Подмастерье кузнеца, уловив кивок мастера, приблизился к Пахому, поздоровался и стал расхваливать мастерство учителя. Новгородец выслушал высокохудожественный трёп, согласился с великолепными навыками железных дел мастера, усомнился в качестве товара и, воспользовавшись новым, услышанным от Лексея словечком 'перетереть', попросил хозяина проводить до кузницы. Собеседник был не против. Заказов не было, а раз так, то и уголь попусту жечь не стоило, вот и сидел на торгу, возле своего лотка. Вскоре они стояли во дворе небольшого дома.

— Подобных звёздочек мне надо пятьдесят сотен, качество железа не интересует, шип, торчащий из центра должен быть очень острый.

Новгородец протянул мастеру образец, выполненный из дерева. Предстояло договариваться о цене, сроках изготовления, задатке и разных нюансах, так любимых Ильичом.

— Пятьдесят пудов только железа, прибавить работу, срочность изготовления... итого восемьдесят новгородских гривен.

Кузнец назвал сумму, с сомнением посмотрел на Пахома и уже собирался уходить обратно на торг. Заказ был практически невыполним, дело не в том, что звёздочки можно было делать из бесполезного чугуна, такого количества железа в Смоленске просто не было. Не представляя, что при работе с железом, отходы зачастую превосходят массу изделия, купец просто растерялся. За всю свою торговую деятельность, он только один раз связывался с металлами, и то, это была контрабанда, да и меди было немного. Тем не менее, опыт имелся, а следовательно и своё мнение, жаль, дилетанта.

— Пуд серебра за эту игрушку? — Возмущённо переспросил Пахом Ильич, — и почему пятьдесят пудов железа, тридцать шесть надо.

— Пахом Ильич, никто в Смоленске не возьмётся за этот заказ. Мне придётся скупить все крицы, которые только есть в наличии и их может не хватить. Полтора месяца не отходить от горна, и скорее всего, просить соседей о помощи. Это окончательная цена и пятьдесят гривен задаток за железо. — Мастер покрутил в руках деревянную поделку и вернул её купцу.

Новгородец не стал спорить, пообещал походить по рынку и к обеду дать ответ. В казне было двадцать две гривны серебра да три золотых монеты, вшитые в портки. Денег недостаточно даже для задатка, а ещё в Новгород дорога, оплата на волоке. В совершенно расстроенных чувствах: 'подвёл компаньона, пообещал, что всё устрою, а на деле не получилось, надо думать, как выкручиваться', Пахом топал в свою лавку.

У прилавка ошивался Иннокентий, завидев купца он направился к нему и сходу выдал известие, от которого у Ильича подкосились ноги. Швейная машинка возвращалась обратно, взамен принимались деньги, шесть фунтов золота. Именно в эту сумму хитроумный предприниматель оценил свой дар церкви. На станине агрегата был изображён знак качества, который при тщательном расследовании, мог быть расценен дьявольской пентаграммой. Следовательно мастерская, где изготавливали данный механизм, выбрала явно не того покровителя. Купец, скорее всего, был введён в заблуждение, так как золотой крестик всё же присутствовал (который пытались, судя по царапинам на корпусе содрать), а знать, и вина дарителя не полна и на подобный случай есть решение. Всепрощающая церковь всегда стоит на страже своей паствы. Предложение, от которого нельзя было отказаться, звучало так: деньги или костёр. А если первого нет, то стража вон, рядышком. Не случись бы казуса с 'железным заказом', Пахом бы смог найти выход, да хотя бы к князю на поклон. Но, мысли как-то спутались, воля обмякла и, купец вывалил перед церковником гривны. Долго говаривать служителя культа не пришлось. Забрав всю наличность, да прихватив маленькое зеркальце с дюжиной стаканов в счёт причинённых неудобств, Иннокентий поспешил к настоятелю.

Позабытый всеми Герасим, выполнявший услуги носильщика остался в лавке, рассматривая диковинные товары. Трогать не стал, а попросить, чтоб показали, не мог. Так и стоял истуканом. А в это время разворачивался завершающий акт трагедии. Стремительный взлёт на торговом поприще переформатировался в крутое пике финансового кризиса. Пахому было плохо, в предынфарктном состоянии он лежал на лавке. 'Краше в гроб кладут', — так оценил состояние патрона Евстафий. Требовался какой-то позитивный толчок, радостное событие, дабы хоть как-то стабилизировать удручающее состояние психики. Патефон сиротливо покоился на столике, показывая всем видом, что только он сможет утолить горе хозяина. Ильич собрался с силами, подошёл к механизму, завел его ручкой и поставил первую попавшуюся пластинку, затем выпил воды, заботливо принесённой помощником, и лёг слушать песни. В это время, чуткий слух Герасима уловил знакомый тембр голоса, его невозможно было ни с чем спутать. За стеной пела его мать, ласково, с нежной грустью в голосе, пела песню, которую он никогда не слышал. Деревянная дверь приглушала песню, но разве может, что-то остановить сына спешащего на зов матери?

В этот вьюжный неласковый вечер

Когда снежная мгла вдоль дорог

Ты накинь дорогая на плечи

Opенбуpгский пуxовый плaтoк

Я его вечерами вязала

Для тебя моя добрая мать

Я готова тебе дорогая

Не платок даже сердце отдать

Чтобы ты в эту ночь не скорбела

Прогоню от окошка пургу

Сколько б я тебя мать не жалела

Все равно пред тобой я в долгу

— Мама! Мама! Я здесь. — Дверь слетела с верёвочных петель. Подобно урагану, Герасим ворвался в комнату Пахома. — Мама. — Звонарь уставился на раструб патефона, из которого звучала песня, упал на колени и, схватившись за голову, зарыдал.

Пусть буран все сильней свирепеет

Мы не пустим его на порог

И тебя моя мама согреет

Opенбуpгcкий пуxoвый плaток

И тебя моя мама согреет

Opенбуpгский пуxовый плaток

— Немой заговорил. Господи, чудо, чудо! — Евстафий вбежал вслед, на помощь хозяину и всё видел своими глазами, не переставая креститься, повторял о чудесном исцелении.

Через семьсот три года, во время страшной войны, на передовую к Советским войскам приедет агитбригада. Известнейшая народная певица Лидия Русланова три часа будет петь песни, которые транслировались на передовой. Эти три часа немцы не предпринимали никаких атак, стояла мёртвая тишина, все слушали волшебный голос. Сколько жизней тогда спасла Лидия — не подсчитать. Вот оно чудо, чудо человеческого голоса.

Посмотрев на заговорившего Герасима, Ильич сам онемел на несколько секунд. По приезду в Смоленск, купец как-то раз специально ходил слушать местную звезду колокольного перезвона, в родном городе подобного звонаря не было. Окружавшие Пахома слушатели поведали, что мужик, работающий на колокольне нем с отрочества.

'Бог забирает, но что-то даёт взамен'. — Так рассудил тогда новгородец. И вот, на его собственных глазах произошло чудо. Музыкальная шкатулка компаньона вернула дар речи Герасиму, рыдающему перед ней. В россказни попов, о том, что хромые ходят, а слепые видят после принятия пилюль освящённых неизвестно где, Пахом не верил. Но тут, это другое дело, чудо налицо. Факт, с которым не поспорить, аксиома не требует доказательств.

— Мама, мама поёт. — Сквозь слёзы снова заговорил звонарь.

Ильич подошёл к звонарю, погладил по голове, кое-как успокоил: — Всё будет хорошо, мама оставила свой голос, чтобы ты вспомнил о ней, — после чего приказал Евстафию принести квас.

Сейчас главное не спугнуть чудо, сделай, что не так, и всё пропало, полдела приобрести, вторые полдела — удержать. Песни на пластинке закончились, и Герасим попросил:

— Я хочу слушать мамины песни.

В его голосе была настолько сильная просьба, что Пахом не смог отказать. Есть такое качество в русской душе, когда голодный отдаёт последний кусок хлеба, чтобы накормить путника, а нищий снимает свою рубаху, чтобы согреть замерзающего. И как ни хотел купец забрать с собой в Новгород патефон, повинуясь какому-то внутреннему чувству, решил оставить.

— Ты можешь приходить сюда каждый день, Евстафий будет пускать тебя послушать мамин голос. Но, ненадолго, голос устаёт.

В этот момент завод пружины закончился, и пластинка перестала вращаться. Герасим понял, что мама устала петь, встал на ноги, поклонился в пояс Ильичу, перекрестился на патефон и пошёл в церковь. В своей голове он слышал самый ласковый голос своего детства, нежно шептавший ему: — Никому не говори ни слова, и второе желание сбудется.

К Пахому Ильичу вернулись прежние силы, энергия вырывалась из его груди, жажда действия сломила недуг.

— Евстафий, я к Лексею, видишь, беда у нас случилась, остались без кун. Но, ничего, сам видишь, с нами Бог. Торгуй в лавке, как и раньше, за пару недель обернусь.

— А кузнец как? — Напомнил приказчик.

— Ить, забыл совсем.

Пахом надел сапоги и поспешил к железному ряду, предупредить кузнеца, что решение откладывается в связи с непредвиденными тратами на благо церкви. Не пройдя и половины пути, как он столкнулся нос к носу с мастером железных дел. Тот выглядел немного задумчивым и даже опечаленным, словно плохую весть услыхал. Перекинувшись парой слов, так сказать, поприветствовав друг друга, они отошли под большое яблоневое дерево, в тенёк, где Пахом понял, отчего собеседник такой мрачный. Князь распорядился в первую очередь из всего запасённого железа делать оружие, всё остальное побоку. Так что, за заказ коваль не берётся, да и остальные кузнецы нарушать распоряжение не будут. Три сотни наконечников с горна это не баран начихал, спать будет некогда. От этих известий Ильич повеселел. Во-первых — сохранил лицо в торговом мире, посетовал кузнецу, что уже гривны сготовил, но раз приказ князя, то вопросов не имеет. Во-вторых — не по его вине, а в результате непредвиденных обстоятельств сорвалась обещанная поставка компаньону. Теперь — это уже общая беда, а не его одного.

Через пару дней после известных событий, пройдя по реке с полсотни вёрст, купец воспользовался рацией. Объяснив сложившуюся ситуацию, он услышал: 'Пахом Ильич, раз такая история с железом и кузнецами, да и с серебром туго, то долг мой помощь Вам оказать. Жду в гости, на Новгород пойдёте от нас. Конец связи'. Новгородец закрыл сундук на замок, и почувствовал лёгкий толчок, будто кто-то киянкой стукнул о днище. Под палубой что-то свалилось, и надо было полюбопытствовать, что бы это могло быть. В трюме ладьи размещались: шесть бочек с дёгтем, большое зеркало, вымученное на свою долю прибыли, два листа стекла, которые по планам купца будут украшать окна его терема в Новгороде, три шёлковых сорочки, сыну на вырост, сундук со специями и разнообразный хлам, не имеющий такой ценности, как остальной товар. Днище было относительно цело, пробоины не случилось, и Пахом собрался вылезти наружу, как его взгляд упал на швейную машинку в мешке. Вспомнив недавний сон, и то, что подарка для любимой доченьки не было, он решил обязательно выкупить механизм, хотя бы в долг. Уходя торговать на юг, Ильич знал, что жена на сносях, и рождения пятого по счёту ребёнка, судя по подсчётам супруги, следовало ожидать на днях. Вот жизнь-то торговая, ни разу его не было дома, когда рождались дети. Всё время либо в дороге, либо в чужих городах. Об умерших кровиночках Пахом старался не вспоминать, двое выжило — и то хорошо. Тем не менее, мысль о появлении ещё одного представителя в его роду потянула за собой горестные размышления. Если б не алчность церковников, то поход был удачным, но и за язык купца никто не тянул, сам оценил механизм. Пыль пустить в глаза захотел, почувствовать себя первым купцом на Руси, вот и поделом. Надо будет разузнать, где это град такой, Мурманск, находится? Если один человек столько добра оттуда приволок, значит, есть смысл договориться с соседями и самим так сказать пощупать за тёплое вымя склады неизвестного города. Вот только что туда на продажу везти? Может, свои кистени?

На голодный желудок думалось плохо, и новгородец решил перекусить. Развязав котомку, заботливо приготовленную Евстафием, отрезал ножом кусок очищенного от соломы сала, отломил хлеба, пошукал в сидоре чеснок, не нашёл, и принялся снедать. 'Вот так-то оно лучше', — похлопал себя по пузу Пахом. До стоянки Лексея ещё далеко, можно и поспать.

6. Путешествие в Новгород.

Купец, следуя традиции, прибыл под заклон, опоздав на ужин, но успевавший к вечернему чаю. Сладкий напиток с бутербродом воспринимался здесь как приятный бонус, дающий возможность поболтать о том, о сём, без каких-либо ограничительных по времени рамок. Ну, почти, так как больше пол-литровой кружки на руки ни кому не перепадало, а засиживаться за столом с остывшим чаем получалось не у многих. Впрочем, с приходом ладьи сделали исключение. Опустевший самовар наполнили заново, а помимо чая можно было испить пива, чем прибывшие незамедлительно воспользовались. Пока мероприятие шло своим чередом, Пахом Ильич пересказал мне последние новости. Если приказ князя можно было понять: скорее всего, разведка донесла о подготовке вторжения; то действия духовной власти иначе как рэкет, назвать было нельзя. Некорректное поведение настоятеля церкви меня возмутило. Получить в пользование такое сокровище и так тупо им распорядиться, не говоря о том, что дарёному коню в зубы не глядят. Вообще больше ничего не получат, раз такое свинство. Добавил про себя несколько выражений покрепче, я принялся размышлять. Согласно 'Уставов' Владимира I и Ярослава Мудрого, всё, что связано с оккультной символикой попадало под церковный суд, врачи кстати, тоже. Лезть в чужой монастырь со своими понятиями о справедливости было, по меньшей мере, глупо, если не опасно. Как урегулировать ситуацию с настоятелем, кроме как заплатить, на текущий момент я даже не представлял. Мой компаньон остался без денег, и насколько я понял, долг до конца толи не выплачен, толи закрыт стаканами с зеркальцем. Своей вины я не отрицал, а посему надо было подсобить купцу таким образом, чтобы самому остаться с прибылью и его не обидеть. К тому же мне вдруг захотелось попутешествовать. Не как все нормальные люди — заранее продумав и подготовившись, а спонтанно, с бухты-барахты.

— Пахом Ильич, — намекнул я, — а не пригласить бы вам меня посетить Новгород, никогда там не был. Если есть место на ладье, я мог бы прихватить с собой немного товара на продажу. Да и звёздочки, сдаётся мне, у вас на месте справить дешевле выйдет. Что скажите на это?

— Кхе, кхе, — доедая остатки торта, Ильич чуть не подавился, с хитринкой в глазах посмотрел на меня, поёрзал на стуле и, отпив глоток чая, дал ответ: — место найду, сколько ладья позволит. Приглашаю тебя, Лексей, дом отчий посмотришь, с семьёй познакомлю. Дочка у меня мастерица, шить шибко любит. Как говорить научилась, так и не выпускает из рук иголку с ниткой. Платья по каким-то лекалам шьёт.

Услышать подобную фразу тут, в тринадцатом веке, это невероятно. Девочка, работающая с лекалом должна как минимум знать таблицу умножения, представлять приближенную развёртку на плоскости объёмной человеческой фигуры и оперировать таким понятием, как градация, да знать хотя бы основы геометрии. Подобный багаж знаний было затруднительно получить даже в Магнаварской школе Константинополя, не говоря о каких-то Парижских и Болонских университетах.

— Ильич, только честно ответь, ты знаешь, что такое лекало?

Пауза в разговоре затянулась, собравшись с силами, Пахом рассказал, что дочь являлась во сне, показывала платье и упоминала про это незнакомое слово, связывая его именно с дядей Лексеем. Поняв, что о снах собеседник может рассуждать до бесконечности, а я когда-то, сам того не помня, ляпнул про лекало, аккуратно перевёл разговор на строительную тему, в которой услышал много лестных слов о возведённых сооружениях. Ещё перед отъездом купца, артельщики стали класть стену у причала. Она шла параллельно реке и без применения осадной техники являлась практически непреступной. Атакующие должны были преодолеть четырнадцать метров в горку, после чего упирались в каменное сооружение высотой почти в два человеческих роста. При желании, конечно, можно вырубить лес на другом берегу реки, поставить катапульту и проломить фортификационное сооружение, но овчина выделки не стоила. Оставшиеся три участка огораживали габионами и сколоченными деревянными щитами, между которыми сыпали песок вперемежку с выкопанной глиной. Таким образом, возникал неглубокий ров перед забором. Глубже не выкопать, так как глина настолько вязкая, что лопату не выдернуть. Отдельного внимания заслуживали обитые стальными пластинами ворота. Вспомнив о них, я перешёл к обсуждению тех, кто ещё вчера, вооружившись кистями, окрасили полосы железа по всем правилам, чтобы не дай бог не заржавели. Речь шла о детях. Не так давно я и узнал, каким образом они оказались у Пахома. Оказывается, девочек продали родители — нечем кормить. Прошлогодний неурожай в княжестве сильно порядил население, смердам зерна хватало только для сева и цены взлетели на порядок, если бы не река, умерли бы с голода. Предложение Ильича спасло несколько нищих семей и сохранило четыре детские жизни. Купец на кресте пообещал, что берёт девочек на работу, и жить они будут недалеко от города. Полина, узнав через меня о судьбе несчастных, тут же взяла над ними шефство. Втайне были подготовлены наборы невест: сарафан, рубахи до пяток, ленты, красные сандалии, рейтузы, гребешок с украшениями, яркие крупные бусы и тоненькое золотое колечко с дешёвым камешком. Помня о нравах и устоях, бытующих в средневековье, оставлять их в лагере было опасно. Большое количество мужчин оторванных от женского внимания, представляли для детей серьёзную угрозу и дабы не доводить до греха, проблему стоило решать немедленно. Так возникла идея устроить бойцам маленький отпуск, с возможностью посетить Смоленск, а заодно наладить речное сообщение, о чём мы и договорились с Пахомом Ильичом перед его уходом к ладье. Выйдя к кадке с пивом, я обнаружил коротающим вечер Савелия с Ратибором, и позвал сотника к себе. Вопрос с поездкой для меня был уже решённый, и осталось только посвятить в дела своего заместителя.

— Савелий, как ты смотришь на то, что бы сходить в Смоленск со своими людьми на пару дней. Два бойца останутся в лагере охранять. Доберётесь с нами до города, обратно наймите посудину. Как обернётесь, попутным судном отошлёшь оставшихся двоих. Мне придётся отлучиться по делам в Новгород, через месяц вернусь.

Сотник с готовностью воспринял первое предложение и очень скептически отнёсся ко второму известию.

— Восемьсот с гаком вёрст за две седмицы? Ты хоть представляешь, сколько времени надо добираться до Новгорода? Это до Киева восемь дней, так там река сама донесёт.

— Сколько по времени добираться, и каким путём, я могу только догадываться. Савелий, если знаешь, расскажи, будь добр.

— Вы пойдёте по Днепру, повернёте на Касплю, оттуда по Западной Двине до Жижицкого озера, затем будет волок до Ловати, оттуда через Ильмень озеро доплывёте до Волхова, а там рукой подать до Великого Новгорода, как Юрьевский монастырь увидел, конец пути. Будучи молодым, мне один раз довелось по этому пути пройтись. Так что туда течение будет помогать, а вот обратно... идти вверх по реке, на десять дней дольше. Полтора месяца займёт только дорога, это если без долгих остановок. У Пахома ладья почти порожняя, груза весомого нет, на волоке перетянут быстро. Но, всегда надо рассчитывать с запасом. Течь в судне может случиться, или того хуже, плавун пробьёт корпус. Я к чему это говорю тебе, Алексий; харчей, которые здесь есть, хватит дней на десять, кун от тебя пока не видно, но, то ладно, одно дело делаем, а вот мастеровые через месяц всё построят, кто работу принимать будет, расплачиваться с людьми?

Рассказ Савелия несколько охладил моё желание ехать в гости к Ильичу. Покататься по реке это одно, а вот скакать на ладье по рекам и озёрам полтора месяца, это уже не романтика, а тяжкий труд. Несмотря на эти доводы, как говорится: волков бояться — в лес не ходить, и путешествию быть, но все остальные аргументы, которые предоставил сотник, оказались убийственные. Стоило покинуть строящуюся усадьбу на длительное время, как все бы разбежались. О налаженном канале поставки продуктов как-то не озаботились; запасов мы не делаем и кроме как с реки (к сожалению, в лесу много волков, но слишком мало годного в пищу прочего зверья), питаться негде. Даже если бы мы и наладили поставки продовольствия, то серебряных прутиков, которые использовались, как наличные деньги, в изобилии у меня не было. Вся казна умещалась в двух ладонях. В Севастополе, на радио рынке, я смог купить куски серебра, общим весом около шести кило, выплавленного из контакторов и прочих деталей с бездарно проданных на металлолом кораблей. Паяльной лампой переплавил серебро в брусочки: по двести четыре и по пятьдесят один грамм. Это и был мой неприкосновенный запас на всякий случай. Все же мои попытки конвертировать товары в благородный металл провалились. Золотые монеты, привозимые из Византии, тут редкость. Ими не расплачиваются, берегут, закапывая в землю. Не намного лучше ситуация и с другим денежным эквивалентом, шкурками. Белками, куницами и прочей пушистостью здесь меняются по старинке. Однако крестьян они мало интересуют, да и мне как-то не с руки. Сто раз прав Савелий: пока не закончены основные работы, надо находиться тут. Вояж в Новгород придётся отложить до лучших времён. Снарядить купца компактным товаром, обеспечить его безопасность и ждать, пока вернётся обратно с грузом звёздочек, а самому заняться решением проблем, не дававших мне свободы перемещения. Помимо этого остро стоял вопрос вооружения моего отряда. В предстоящих действиях контактное боевое столкновение я исключал. Воевать хотелось дистанционно, но вооружать бойцов огнестрельным оружием не рискнул, максимум, на что был готов, приволочь короткую пушку. Картечный залп погоды не сделает, но как оружие последнего шанса, могло пригодиться. Пусковую трубу 'Шмеля', утонувшую у причала, как ни старался, так и не нашёл. Оптический прицел на ней приказал долго жить. Дно песчаное, течение сильное, может и унесло, а может, водяной спёр. И если я ещё думал, чем вооружить своих, то с новгородским кораблём вышло как-то само собой. Что ни приложишь — всё сгодится. Каждому из команды досталось по абордажной сабле, маленькому топорику, каске и ножу, а так же короткому гамбензону с нашитым на брезент кольчужным полотном. Самому Пахому Ильичу, помимо хорошего бронежилета презентовали военно-морской китель, тельняшку и фуражку с кортиком. Переодевшись в обновки, он форсил по лагерю, вызывая удивлённые взгляды окружающих. Немного сложнее и дольше по времени вышло с ладьёй. Её оснастили двумя арбалетами с поворотными опорами. На форштевне и киле, для усиления конструкции от износа при вытаскивании на берег, закрепили полоску стали. Вместо кожаного бугеля — бронзовый. Заменили такелаж, вант-путенсы, парус, поставили лебёдки, блоки и установили якорь, убрав старый камень на верёвке. Сама ладья состояла из более полутора тысяч разнообразных деталей и добавление ещё двух десятков никак серьёзно не сказывались на её мореходных свойствах. Просто управляемость и надёжность судна возросли.

Пока шли работы в средневековье, Полина готовила сводную таблицу размеров от сорокового до пятьдесят шестого. Обхват и увеличенный обхват груди, ширина переда, спинки и многое другое. Были приготовлены выкройки, любезно предоставленные бывшим портным Смоленского театра, по которым шились платья прошлых веков. Моисей Исаакович в этом здорово помог, сам ездил и упрашивал пенсионера. Учитывая, что с арабскими цифрами могли возникнуть проблемы, порядок действия кройки и шитья записали на диктофон. Знакомый с использованием 'пойманного голоса', Пахом удивился для вида, понажимал на кнопочки, и обещал познакомить дочь с чудом технической мысли. Всё было рассказано по урокам, три часа мы сидели в палатке, включали запись и согласно инструкции повторяли манипуляции с сантиметром и листами кальки. Одновременно с этим, Ильич пристрастился к шоколаду. И лишь упоминание о медицинских последствиях прервали бурное поглощение коричневых плиточек, завёрнутых в серебристую фольгу. Данные отходы купец не выбрасывал, аккуратно разглаживал и складывал в шкатулку. Перед самым отплытием на борт ладьи были перенесены последние рулоны бархата, атласа и шёлка. Запас продовольствия на тридцать дней, бухту проволоки и связку топоров для оплаты на волоке. Судно было готово к отходу.

Мы с Ильичом сидели возле сложенных брёвен, обсуждали нюансы водного и сухопутного маршрута. Пахом рассказывал прописные для себя истины, в точности копируя интонации своего отца. Много лет назад, так же просвещая розовощёкого барчука, Илья, доходивший с караваном до Царьграда, внушал базовые знания своему отпрыску.

— Понимаешь, Лексей, так давно заведено. Ладья идёт двадцать вёрст, потом короткий отдых. Мы их 'Никола' называем. Караван идёт семьдесят вёрст за два дня, потом сутки отдыхает. На ладье то, ведомо быстрее, да только зимой по рекам не ходят. На волоках, работают местные жители, в добрую навигацию приходится иногда очередь отстоять. Хороший купец бережёт волоковые куны пуще глаза, ибо если нет серебра, то заберут товаром, по убыточной цене.

— Это как? — спросил я.

— А что понравится, то и заберут. Гришка, сосед мой по торгу, два года назад дюже сильно погорел на волоке. Тройная цена ему, за его хитрость вышла.

— А считают по весу или по размеру корабля?

— Всё вместе. В каждой ватаге на волоке есть шишка, он только посмотрит на ладью, так сразу и цену назовёт. Намётан глаз.

— Так наверно, подкупить его можно, раз он навскидку цену назначает?

— Не, чтобы шишкой стать, не один год тяговиком надо поработать.

Во время беседы, Пахом нередко вставлял одну и ту же фразу: 'Жалко, что не можешь ты своих людей оставить, познакомил бы я тебя со своими сотоварищами. В Мурманск сходили бы, ты родню свою проведаешь, глядишь, и торговлю учиним'. Новгородец не сдавался до последнего, новый торговый маршрут так и маячил перед его глазами. Вот таким образом открывались неведомые земли, холодные моря, а иногда и новые материки.

Наконец настало время отхода. С новгородской ладьёй отправилась большая часть моего отряда, тянули жребий, кто идёт в первую увольнительную. Девочек, с рюкзаками за спиной, отпустил проведать своих родителей под присмотром сотника. Савелий, по прибытии в Смоленск, должен был разместить своих людей в лавке Пахома, откуда те будут совершать набеги в трактир, либо по другим понравившимся местам. Всю амуницию бойцы оставили в лагере, с собой только холодное оружие. Шесть человек в одинаковых рубахах, трикотажных шапочках, плащах с капюшоном, холщовых штанах и хромовых сапогах смотрелись несколько комично, но кроме меня на это внимание никто не обратил. Сотник получил семь гривен для бойцов и две для себя. Промотать такие деньги за несколько дней было нереально, но делалось это с прицелом на будущее. Люди должны были почувствовать заботу. Аналогично поступил и с Пахомом Ильичом. Прощаясь, я передал ему три великолепных меча. Один ему самому, второй его сыну, а третий для Александра, который княжил в Новгороде, с заделом на будущее.

Ладья отошла от причала, повернулась ко мне бортом, шесть пар вёсел ударили в воду, судно на мгновенье замерло и рванулось вперёд.

'Доброй дороги, возвращайтесь', — подумал, махнул рукой на прощанье и стал подниматься в горку, к тому месту, где уже заканчивали возводить арку ворот, как за спиной кто-то стал запевать.

Живет моя отрада в высоком терему,

А в терем тот высокий нет хода никому,

А в терем тот высокий нет хода никому.

Я знаю, у красотки есть сторож у крыльца,

Но он не загородит дороги молодца,

Но он не загородит дороги молодца.

За то время, пока Пахом слушал пластинки, команда ладьи успела разучить несколько куплетов. И теперь над гладью реки неслась песня, которая, как известно, строить и жить помогает. Природа, в ответ на залихватскую мелодию, решила помочь поющим, и вскоре, втянув вёсла вовнутрь, судно пошло под парусом. Оставшиеся без работы гребцы продолжили музыкальное занятие, только уже веселее.

Войду я к милой в двери и брошусь в ноги к ней,

Была бы только ночка, да ночка потемней,

Была бы только тройка, да тройка порезвей,

Была бы только тройка, да тройка порезвей.

7. Савелий.

Смоленская пристань приняла новгородскую ладью ка раз к началу вечерней службы в церквях, в пятницу, между четвёртым и пятом часом. Отличное время для отдыха, когда солнце неуклонно ползёт на закат, но ещё согревает своими жаркими лучами землю, почти как вначале полудня. Пахом Ильич, потерев широкой ладонью кончик своего носа, сморщился. Расчёт-то был причалить гораздо раньше, да не срослось. Взятые на откуп топоры теперь не продать с двойной выгодой, придётся отдавать на волоке, где истинной цены в жизнь не получить. Тем не менее, оставался знакомый кузнец, он обязательно поймёт, что за чудесная сталь, так что надежда получить хоть какой-нибудь навар оставалась. Решив по дороге проводить пассажиров до своей лавки, заодно и Евстафия предупредить, что возможны квартиранты, в лице бывших охранников, Пахом перешагнул через борт. От причала до торговых мест десять-пятнадцать минут неспешного хода. Не зря говорят: поспешай не торопясь, и вместо того, чтобы размеренно подняться в горку, Ильич ускорил шаг. За это время он успел взмокнуть в кителе, но показать обновку брату жены, да и остальным достойным людям было просто необходимо. Подобного покроя кафтана не было, ни у кого в городе, а если не похвастаться, так для чего тогда новая одежда? Сам бы он и в телогрейке чувствовал себя более чем комфортно, но на что не решишься ради поддержания нужного имиджа. Торговые ряды были уже закрыты, когда Пахом в обход добрался до своей лавки, расположенной на самом краю торжища. Людей он повстречал немного, вечером уважающие себя купцы не торгуют, придаются отдыху и размышлениям, но поставленная задача была выполнена. На столь необычный кафтан обратили внимание, признав в новгородце то ли италийца, то ли византийца, на что владелец кителя только усмехался, степенно раскланиваясь с соседями по торгу, производя фурор, называя себя.

Приказчик Пахома Ильича также относился к себе с уважением, а посему, лежал на лавке хозяина и потягивал через соломинку из гранёного стакана медовуху. Как-то они (соломинка и стакан) сами соединились, когда опорожнялся махонький бурдюк. Евстафий попробовал и сразу оценил изобретение, так даже было приятнее смаковать напиток. Как он раньше не сообразил? Однако делиться открытием было не с кем. Два нанятых из местных помощника, сиречь охрана ушли помолиться. Евстафий догадывался, что молебен происходит недалеко, в ближайшем питейном заведении, но отказать в выполнении духовных потребностей не мог. В такой обстановке и застал купец своего шурина.

— Совсем нюх потерял ирод? Почему в лавке грязно? На прилавке мыши сидят.

— Пахом Ильич, дорогой, какое счастье. Сейчас всё подмету, а мыши, так то, к прибыли, разве в нищей лавке будут они сидеть?

Ильич частенько начинал своё внезапное появление с разноса приказчика. Зачастую это происходило в шутку, внимание можно не обращать, но это была традиция, согласно которой, все роли заранее расписаны. Евстафию самому нравился спектакль, где он, с удовольствием подыгрывал патрону. И если свояк изображал рассерженного хозяина, поймавшего кота у крынки со сметаной, то приказчик, исходя из сюжета — оправдывался, извинялся, в итоге получая кисломолочную продукцию. Заканчивалось всё дружеским смехом, подсчётом казны и весёлыми историями.

— Два дня у нас в лавке будут жить люди Лексея, возможно будут ночевать, тут уж как придётся, заодно покараулят. Я в Новгород и обратно, сестре будешь привет передавать? — Ильич спросил для проформы, всё основное будет сказано на рассвете.

— Скажи, жив, здоров, занят делом. Постой, Пахом, а откуда такой кафтан? Дай-ка посмотреть на тебя.

Новгородец развернулся вокруг, достал кортик из ножен, продемонстрировал, показал пальцем на козырёк фуражки:

— Очень удобно, солнце глаза не слепит, Лексей отдарился, — после чего засунул руку в карман, достал завёрнутый в фольгу кусок растаявшего от жары шоколада, протянул шурину, мол, угощайся. — Я к ковалю, опосля поговорим.

Пока Пахом Ильич навещал кузнеца, Савелий в это время сопровождал детей. Об этом его попросил Алексий, в противном случае, отдал бы приказ одному из своих воинов, но уговор есть уговор. Домик рыбака, куда они направились, стоял невдалеке от торговых причалов подола, за городскими стенами. Убогое жилище на две семьи, наполовину зарытое в землю, окон не видно, отапливается по-чёрному, животины нет — полная нищета. Девочки бежали впереди, что-то щебеча, показывая дорогу, постоянно останавливались, поджидая размеренно шагающего сотника. Им хотелось скорее увидеть матерей, поклониться отцам, смотрите: какие мы пригожие, с обновками, совсем уже взрослые, деньги заработали, подарки принесли, как радостное настроение вмиг улетучилось.

— У Вас два дня, — проворчал сотник, — к лавке купца Пахома придёте сами. Хоть одна опоздает — иссеку плетью!

Савелий посмотрел на встречу родителей с детьми, скрипнул зубами и зашагал прочь. Его жена и двое малолетних сыновей пропали без вести в сгоревшей Рязани. Может и спаслись, верил, что живы. Сотнику захотелось выпить, залить хмельным мёдом горе, отвлечься от переживаний, а возможно, просто поговорить с кем-нибудь. Ведь не хотел он девочек стращать, грубость как-то сама с языка слетела. Как назло, в Смоленске, не то, что родичей, даже знакомых не было. Миновав подол, рязанец прошёл воротную башню и вскоре оказался на торговой площади, а спустя сотню шагов стоял на утоптанной земле перед крепким домом в два этажа с распахнутыми створами, в которых толпились с два десятка горожан, откуда со двора доносился гул речи, заразительный смех и женское повизгивание. Именно про это место рассказывал Пахом, описывая его как оплот веселья, разврата и невероятных приключений. Не зря закон трактира гласил: можно делать всё, что позволит твоя мошна.

В харчевне Ефима было не протолкнуться, на противоположной стороне от входа, заезжие скоморохи давали представление. Многие зрители пришли просто поглазеть, а не делать заказы, посему и оставались у дверей. Может, и видно оттуда неважно, зато воздух чище. Их не прогоняли, лучшая реклама подобного заведения — большое количество посетителей.

— А ну с дороги!

Савелий не стал расталкивать зевак, поданная командным голосом фраза образовала узкий проход в помещение. При свете коптящих в потолок светильников, на перстне сотника сверкнул камень — рекомендация платёжеспособности клиента. Таких гостей хозяин таверны встречал сам, провожал до почётного места, интересовался здоровьем, испрашивал пожелания. Мимоходом рассказывал о кулинарных достижениях своей жены, которая готовит только избранным, а не кому попало. Непременно восхищался тонким вкусом клиента, красивой одеждой и прочими вещами. В общем, сыпал комплименты. В сотый за сегодня раз, проделав вышесказанное, смахнув чистым рушником невидимую пыль со стола, Ефим наклонился к уху сотника и прошептал:

— Всего за две ногаты, наверху ждёт очаровательная особа из Смаракавна, зовёт себя гурией, только для дорогих гостей.

Сотник достал четверть гривны, за неимением мелких денег, положил на стол перед Ефимом, и ловким движение пальцев крутанул серебряный прутик. Пока брусочек крутился, он осмотрел находящихся в харчевне людей, своих воинов не было.

— Мёда хмельного, гуся запечённого принеси, и ещё, тут должны были находиться мои люди, вот с такими мечами, — Савелий приподнял ножны, показывая эфес оружия, — где они?

Трактирщик оторвал взгляд от серебра, которое делало последние обороты, накрыл своей ладонью и ухмыльнулся:

— Известно где. Давно наверху, — указывая пальцем в потолок, — у гурии, деньгу не платили, пожрали и сразу туда.

Их разговор на минуту заглушил громкий хохот, пронёсшийся по залу харчевни. В это время, на импровизированной сцене появились куклы. Сделанные из дерева и соломы, неуклюжие, размером с локоть, но в одёжках. Одна напоминала удалого молодца в красной рубахе, вторая была в сарафане с прикреплённой в руке скалкой, символизируя прекрасную половину человечества. Артисты держали куклы в руках, сидя на корточках, озвучивали их, и были практически незаметны. Многое было позволено манекенам, ведь по условию представления, говорила кукла, а не человек. Ну не деревянный же чурбак тащить на правёж, если сказано что-то обидное. А говорилось зачастую крамольное, не способствующие вертикали власти, однако скоморохов никто не обижал, да и случай был явно не тот. По сюжету пьесы, первая кукла приставала ко второй, делая недвусмысленные намёки на совершение интересного действия. Та отнекивалась и после попыток физического контакта, колотила ухажера по голове палкой. В завершении спектакля, парочка приходила к согласию, и тут скалка оказывалась в руках молодца. Теперь уже первая кукла отмахивалась от назойливых требований второй. Публика от смеха, чуть ли не каталась по полу, с разных сторон давались советы: как, и что делать.

— Ступай, — промолвил Савелий, не обращая внимания на жалобу Ефима, — людям моим ни в чём не отказывай, пусть едят от пуза и веселятся.

Взгляд Савелия был сосредоточен на озвучивающей куклу девушке. Она стояла у самой стены, в руках держала погремушку и трясла ей, когда совершался удар скалкой по голове манекена. Что-то знакомое проскальзывало в чертах её лица и это сходство с близким ему человеком не давало ему покоя.

— А если не хватит серебра? Веселье и питьё стоит дорого. — Подстраховался Ефим, потоптавшись для приличия. 'Кто знает этих пришлых? — рассуждал трактирщик, — Сегодня тут, завтра там. Четверть гривны с лихвой покрывала весь заказ, но если щедро платят, значит и требовать будут за свои деньги по полной программе. Опять же, решат, что за всё оплачено и начнут куролесить, пока стража добежит, можно и живота лишиться, споря о ценах с пьяными воинами. С них станется, да толку от этого уже не будет'.

— Тебя никто не обманет. Будет мало — меня можно отыскать в лавке новгородского купца Пахома Ильича. Наверх, — Савелий посмотрел на потолок, — я не пойду. Свободен.

Девушка завораживала и притягивала к себе, очень похожая на жену сотника в молодости, она напомнила о пережитой любви, коротком семейном счастье, разбудила чувства, которые, казалось, безвозвратно утеряны. Даже если бы в харчевню сейчас вошёл Иисус Христос, Савелий его бы не увидел. Представление закончилось, в ладоши никто не хлопал, денег не подавали тоже. Все считали спектакль неотъемлемым атрибутом к выпивке и закускам. Девушка обходила посетителей таверны с подносом, на который предварительно было положено несколько резан, улыбалась, но добиться пожертвований не могла. По договору с трактирщиком, им позволили давать представление, предоставляли крышу над головой, но не более того. Серебро, лежащее на подносе, было последним. Конкуренция у скоморохов серьезная, и выступать на торгу, где реально можно было заработать, им не позволили местные артисты. Надежда на сегодняшний ужин таяла с каждым шагом. Проходя мимо сотника, а он замыкал круг посетителей, она готова была расплакаться.

Бум! Брусок серебра глухо ударил о деревянный поднос, резаны подпрыгнули и тоненько зазвенели в ответ. Таких огромных денег никогда не платили за выступление, девушка перевела взгляд на щедрого зрителя, поклонилась и замерла, не смея отвести глаз от симпатичного мужчины. Ухоженная бородка, шрам над бровью, пронзительной синевы глаза, волосы коротко пострижены скобкой, крепкие длинные пальцы. Судя по одежде, не иначе князь, может боярин, никак не меньше. Поверх чёрной кожаной кирасы дорожный без следов пыли плащ, абсолютно новый. Перстень с красным самоцветом, несомненно, дорогущий меч на столе, рубаха гладкая, тончайшей работы, правда, странная — без вышивки. А может, вышить затейливый рисунок некому? Задержав взгляд на рубахе, девушка произнесла:

— Это, очень много, князь. Столько серебра наше выступление не стоит.

Ангельский голос только укрепил чувства Савелия. Девушка постояла несколько секунд и двинулась в сторону своей труппы.

— Постой, как звать тебя? — Сотник даже привстал с лавки, что бы как можно ближе быть с источником своих волнений.

— Елена, — прошептала девушка, улыбнулась и ушла.

— Имя как у цесаревны, может, увидимся завтра?

Савелий наверняка знал, что с утра будет ждать её, и попытается познакомиться поближе, но слова вырвались как-то сами собой, щёки покрылись румянцем, будто не тридцать пять лет сотнику, а шестнадцать.

— Приходи, буду ждать. — Всё, что услышал Савелий в ответ и опустился на лавку.

Через минуту был принесён глиняный кувшин с хмельным мёдом, а вскоре поспел и гусь. Аппетита не было, прожевав мясо, сотник подозвал Ефима, приказал отнести кувшин своим воинам, похвалил трактирщика и отправился ночевать в лавку Пахома. Было уже темно, около десяти ночи. За последнюю неделю Савелий настолько привык к часам, что время суток отмерял по цифрам, как это делал Алексий. 'Сейчас в лагере должна быть смена караула на вышке', — подумал он. Воспоминания о служебных обязанностях спасли сотнику жизнь. Не было фраз: — жизнь или кошелёк; просто резкий свист кистеня из-за спины разрезал воздух. Почувствовав движение замахнувшейся для удара руки, Савелий дёрнулся вправо, сделал два шага вперёд, развернулся и выхватил меч. Нападавший тать был достаточно грозным противником против подвыпившего купца, но против воина, прошедшего школу обращения с оружием с детства, не тянул.

— Обознался, — пролепетал разбойник, и со всех ног бросился наутёк.

Зная местность, как свои пять пальцев, скрыться для бандита не представляло сложности. Это понимал и Савелий, догонять не было смысла. Постояв пару секунд, вслушиваясь в удаляющийся топот ног, сотник опустил оружие в ножны и довольный приключением весело пошагал к лавке.

Как только заря забрезжила, и небосклон окрасился в розовато-золотистый цвет, Пахом Ильич отплыл домой, предварительно договорившись с рыбаком о перевозе дружинников в лагерь Лексея через два дня. Небольшое судёнышко имело хоть и плохенькое, но парусное вооружение и подходило для обозначенных целей более чем какое-либо другое. Ильич предпочёл рыбацкую посудину ладьям купцов по двум причинам: первая — рыбак был обязан ему, что пристроил девочек, вторая — в недоверии самого Пахома к собратьям по ремеслу. Последняя была основополагающая, о рыбных местах не распространяются, а быть эксклюзивным реализатором товаров Лексея оказалось не просто выгодно, сотрудничество выводило новгородца на новую ступень его развития, и делить с кем-нибудь свой успех он не собирался. Так что, представив рыбака сотнику, купец попрощался и был таков.

Савелий не стал дожидаться, пока ладья отчалит от берега, махнул рукой на прощанье и поспешил в трактир. За поясом покоился подарок, маленькое зеркальце с ручкой. Его уступил Пахом Ильич, в счёт предстоящих расчётов с византийцем. Как он говаривал: 'Отдал бы и так, но товар подотчётен'. Вообще Ильич нахватался от Алексия новых непонятных слов, и вставлял их, где только возможно. И что любопытно, Савелий и сам стал замечать за собой, что не только понимает их суть, но и сам использует заимствованные слова. С каждым шагом, подходя к месту возможной встречи с Еленой, сотник всё более волновался. Вот как бывает, не встреть желанную девушку в харчевне, непременно напился бы, и кто знает, смог ли услышать тогда татя-душегуба? Наконец он увидел её.

Елена прогуливалась у забора, как раз, напротив трактира. Словно каждое утро совершала подобный моцион. Запал посетитель ей в душу, ой как запал. Такой весь из себя ладный, пригожий, и главное надёжный, подобно скале. А кто она? Приблуда, беженка из Коломны, из всех родичей только сестра в Рязани, да и то, видимо померла. Не выдержало девичье сердце, увидев Савелия, бросилась к нему, не добежав пару шагов, остановилась. Девушка растерялась, душа рвалась навстречу желанию, гордость же вцепилась двумя руками в юбку и не давала сделать и шага. Так и замерли они, один напротив другого. Тут и сказать нечего — любовь.

* * *

Проводив свояка, Евстафий перекрестился на церковь, прочёл про себя непонятно какому святому посвящённую молитву, на предмет удачи в торговле и принялся открывать лавку. Большой деревянный щит на железных петлях откидывался от окна и укреплялся на двух берёзовых стойках, торчащих из земли. Получался этакий прилавок выносной торговли. На него выкладывался самый яркий товар, который должен был привлечь покупателей-ротозеев. Их обслуживают помощники, они же зазывалы, а по совместительству охранники. Когда-то и Евстафий начинал свой путь на торговом поприще именно с работы на лотке, но теперь его задачи другие. Настоящий покупатель с лотка брать ничего не будет, его товар находится в самой лавке. Вот тут работа для Евстафия, он принимает окончательное решение о цене, может угостить клиента напитками либо какой-нибудь снедью, согласно обстановке послушать или рассказать сплетни. Нравилась приказчику такая работа, ни о чём думать не надо, сиди да торгуй. Будущее рисовалось радужным. На будущий год Пахом Ильич обещал в Новгороде подыскать невесту, из купеческого сословия. С хорошим приданным, как же иначе? А там...

— А что, подумаешь, это сейчас приказчик, через год другой сам дела вести смогу, новгородский купец Евстафий, звучит! — Вслух высказал свои мысли, и тут же осмотрелся, не слышал ли кто. Семь гривен сумел накопить помощник Пахома, для крупного товара маловато, а вот в долю вступить — как раз. Частенько снаряжают в Новгороде корабли в складчину. Бывает, с прибылью возвращаются, но чаще, больше начинающих купцов никто не видит. Об этой стороне торговой медали лучше не думать. Рискованное это мероприятие, искать новые торговые пути, но как говорится: кто не рискует, тот пьёт только квас.

— Доброго здоровья, — раздался голос в дверях, — есть ли хозяин в лавке?

Мойша-аптекарь вошёл так тихо, что Евстафий вздрогнул от приветствия. Одежда на посетителе напоминала не то рясу, не то балахон, подвязанный тонюсеньким ремешком, а тощая фигура — скорее приведение, чем живого человека. Такой за верёвку спрячется и видно не будет. Приказчик не любил аптекаря по многим причинам и одна из них, за то, что тот торговался за каждую мелочь, как собака дерётся за последнюю кость; и делал это не в пример лучше его самого. Тем не менее, это был первый покупатель, а он, как известно, определяет успех торговли на весь день. Посему Евстафий выдавил из себя улыбку и произнёс:

— И тебе не хворать. Купить что-то хочешь, али так, поглазеть?

— Хм, поглазел бы, если б было на что! — Парировал Мойша.

Соврал, конечно, но иначе поступить он не мог. Совсем недавно, смутить его, можно было лишь свитками Торы, написанными в обратную сторону, но слишком уж качественный был товар у новгородца. Да что там говорить, ни у кого такого не было. Взять хотя бы набор игл и скорняжное шило с отверстием для нити. Даже в этих простых вещах всё было продумано, что и придраться не к чему. Аптекарь обвёл пальцем полки: — Есть у нас мнение, что купец, привезший такой диковинный товар, наверняка имеет на продажу некоторые инструменты.

— Это, какие такие струменты?

Евстафию стало интересно, только что обдумывал, куда вложить гривны, а тут, почти готовый заказ. Возможно, это был шанс, который выпадает редко, и упустивший его, жалеет о сём много раз чаще.

— Златокузнецкие, — Мойша выдержал паузу, и уточнил, — держатели разнообразные, механизмы для проволоки, точильные и шлифовальные камушки. Кто таким торгует, тот знает. Ну что, сам ответ дашь, али Пахом Ильича позовёшь?

Аптекарь с утра наблюдал, как купец уходил на ладье. Смог бы он заинтересовать Пахома с выгодой для себя — это вопрос, а вот с приказчиком, подыгрывая на его чувствах, можно и попробовать. Евстафий же в свою очередь знал, что последнее время свояк привозит товар от Лексея, а вот есть ли у того набор златокузнецкий, не представлял. Не имел он понятия и о том, как он выглядит. Не спрашивать же у аптекаря, который сразу поймёт, что продавец не владеет информацией, в результате чего собьёт цену. Но точно помнил, как Пахом оговорился: 'В Греции всё есть, а значит и у Лексея будет'. Посему и ответил больше утвердительно, чем уклончиво.

— Возможно, и есть, на складе посмотреть надо. Товар-то мы тута не держим. Лавку-то спалить хотели. Слыхал? Вот тож. Спустя седьмицу приходи, дам ответ. Только как платить будешь? Товар зело редкий.

— Мы подождём, платить будем золотом, инструменты должны быть как у мастеров из Венето. Будут лучше, будет больше золота.

Кто такие Мы, аптекарь не сообщил, похвалил стекло для глаза и ушёл, оставив приказчика со своими мыслями. А Евстафий думал о том, что если срастётся, то он непременно скажет, что латиняне со своим 'струментом' и рядом не стояли. И не потому, что так для торга надо сказать, просто был уверен в этом.

* * *

Возле костра очага, в котором горели дубовые плашки, одиноко сидел на лавке Савелий и смотрел в полные грусти глаза возлюбленной, слушая рассказ Елены об её скитаниях. Дыма над костром не было никакого, только весёлое пламя тянулось вверх ясными языками, словно пыталось пробиться сквозь невидимую человеческим глазом преграду, посылая во все стороны устойчивый жар. Девушка рассказывала обстоятельно, редко пропуская значимую подробность. Бродячая труппа скоморохов подобрала её по пути в Киев, где в густонаселённом городе хотели подзаработать. Для чего взяли — непонятно, но два раза пытались снасильничать. Покойный руководитель театра тогда отбил её у мерзавцев, но жизни те не давали. Работала только за еду, кормили раз в день. От былой красоты не осталось и следа, некогда дорогая и нарядная одежда поизносилась, в общем, хоть в омут.

— Я заберу тебя с собой. Будешь жить у меня, только знать должна. — Сотник задумался, но переборов себя договорил. — Жёнка у меня есть, Пелагея звать, в Рязани осталась. Когда на прорыв шли, видел, как терем огонь охватил. С детками моими там, в подполье сидела. Ты на неё очень похожа.

Елена разревелась, старшая сестра Пелагея, как раз жила в Рязани. После смерти родителей от болезни, она собиралась податься к ней, но на беду, посреди дороги пришли известия о нападении кочевников, которые сожгли град. Повернули было назад, но поздно. Кого на тракте порубили, кто в неволю угодил, а она чудом спаслась, убежав в лес. В том, что сестра была замужем за Савелием, она уже не сомневалась. Полюбить мужа сестры было великим грехом, но сердцу ведь не прикажешь. Девушка вытерла слёзы, провела ладонью по голове сотника, и снова заплакала. Втайне каждая девушка мечтает встретить своего принца, и пусть он без лошади, с ним можно и на край света, лишь бы позвал.

— Где находятся скоморохи? — Савелий решил известить артистов, что Елена не вернётся, ну и заодно поучить кое-кого из любителей беззащитных дам.

— На заднем дворе, у колодца. Пьяные ещё, полночи пиво пили, сама на кухне спала, побоялась. Жена трактирщика приютила. — Сообщила девушка.

Сотник прошёл зал харчевни, миновал кухню и очутился во дворике, где у колодца, на грязной подстилке валялись трое работников шоу бизнеса. Рядом стояла деревянная кадка с водой и привязанная на верёвке коза. Двое спали в обнимочку, один позади другого, третий отдельно. Подойдя к одиноко лежащему, Савелий пнул по его заду ногой, схватил руками за уши и приподнял с земли.

— Кто из вас, псов смердячих, домогался Елены? — Прорычал Савелий.

Очухавшийся артист, попытался выскользнуть, да не тут-то было. Только больно ударился затылком о торчавшую из стрехи рукоять серпа.

— Я, я ничего не делал, какая Елена, я вообще с жёнками не могу, не любы они мне. — Запищал ответчик, наделав в штаны. — Они это, Сидор и Тишка, а я нет, ой, больно.

Отшвырнув засранца, сотник посмотрел на сладкую парочку, названные 'звёзды' вызывали чувство брезгливости. Подхватив кадку, он вылил воду на спящих, и поочерёдно врезал каждому по морде.

— Елена уходит со мной! Вы, убогие, что б близко к ней не подходили. — Сплюнул на землю, подождал, будут ли возражения, развернулся и поспешил к любимой.

Где поместить девушку, сотник не знал: у самого ни кола, ни двора, если только отвезти в лагерь и упросить Алексия уступить шатёр? Как-то несерьёзно, да и не место женщине там. Жалко Пахом уехал, наверняка бы дал дельный совет. Денег на покупку дома, не говоря уже о тереме нет, то, что осталось, хватит только на кратковременный постой. Придётся идти в лавку и поговорить с Евстафием. Приняв решение, он приблизился к Елене.

— Мы идём к моему знакомому, это недалеко, в торговом ряду. Поживёшь пока там. Вещи какие-нибудь, то, что забрать надо, у тебя есть?

— То, что мне дорого, на мне. Забирать нечего, всё ценное давно обменяла на еду.

Сказав несколько утешительных слов в ответ, Савелий украдкой посмотрел на почти истлевший сарафан и понял, что одежда на его спутнице гораздо хуже, чем на девочках, которые приехали с ним на побывку домой. А ведь те были на правах рабынь. От ощущения, что его возлюбленная могла подвергаться унижениям, он резко взял девушку за руку и буквально потащил за собой, прочь от этого места. Хоть и было больно, но Елена уже не плакала, слёз просто не осталось.

* * *

— Что делать? Что делать? — скороговоркой бурча под нос, приказчик метался по лавке, поднимая пыль с пола. Бросить торговлю, нанять лодку и мчаться к Лексею Евстафий не мог. Свояк узнает — голову оторвёт. Савелий, кого можно было попросить передать на словах заказ, с утра утопал в харчевню. Будет ли он в состоянии выслушать и понять его, после посещения питейного заведения — не ясно, да и захочет ли уезжать раньше оговоренного срока? Заинтересовать бы его чем-нибудь, да поскорее сплавить в лагерь, но чем? Пригоршни золотого песка таяли на глазах, покрывались дымкой и уносились в сторону аптекаря. Ещё бы чуть-чуть и они бы исчезли вовсе, как в лавку зашёл сотник и сразу перешёл к делу:

— Евстафий, поговорить надо. Нужна твоя помощь, приюти на несколько дней женщину.

— О, Савелий, — новгородец чуть не подпрыгнул от радости, — лёгок на помине.

Приказчик вздохнул, из просителя он превращался в оказывающего услугу благодетеля. Выслушав все тонкости просьбы, посетовал на сложность и отсутствие жилого пространства, тем не менее, дал согласие подсобить. Елена с пряником в руках переместилась в комнату хозяина лавки, где в двух словах было дано пояснение: где что лежит и как этим пользоваться. Только девушка скрылась за дверью, Евстафий деликатно уточнил, как обращаться с дамой и, получив в ответ грозный взгляд, сделал вывод, что лучше как с сестрой. Теперь пришла очередь приказчика попросить оказать помощь в содействии по доставке инструмента. Мотивация была проста, Пахом Ильич дал распоряжение изыскивать золото для своего компаньона. А тут оно само плывёт в руки, вот только товар нужен другой. Если вдруг златокузнецкие инструменты у Лексея есть, а у него, судя по рассказам патрона, чего только не зарыто, то их срочно нужно откопать и везти сюда, в лавку. А уж великий купец Евстафий всё устроит как надо. Придя к обоюдному согласию, сотник отправился навестить своих воинов, а хитрый приказчик заводил патефон, ставя понравившуюся пластинку, так как пришёл Герасим.

8. Встреча с кочевниками и торговые дела.

В самом начале утренней зари, когда на реке полный штиль и нет ни малейшего дуновения ветра, пар от воды приподнимается на несколько десятков сантиметров, зависая в воздухе подобно пуховому одеялу. Чем выше диск солнца встаёт над горизонтом, тем быстрее оседает дымка над гладью, и наступает момент, когда пограничный слой, между водой и нагревающимся воздухом, толщиной с ладонь. Нет лучшего момента, что бы забросить удочку в реку, терпеливо ожидая первой поклёвки. Пузатенький красный поплавок, как бы дразня, ныряет в воду, сигнализирует — пора. И тут главное не спешить, наживку заглатывает сразу только хищник, и в силу своей наглости срывается с крючка он чаще других. Однако сейчас для меня важен сам процесс, и подойдёт и щука с карасём, и окунь с судаком, и жерех с сомом, да и любая другая рыбина, так как сегодня в воскресенье ожидается большая уха. Давно мы намечали устроить рыбный день, да всё никак не получалось. Строительная артель взяла выходной, оно и понятно, люди не двужильные. Фрол ещё с вечера предупредил, что работникам нужен отдых, странно косясь по сторонам в палатке, не находя не то, что складня, а даже маленькой иконки или не дай бог фигурки идола. Тишина, не слышно ставшего привычным утреннего стука топоров, визга пилы или шуршания бетономешалки, лагерь спит и видит последний сон. Поплавок резко ныряет в воду и уже не всплывает, удилище изогнулось, процесс пошёл.

Тук! Длинная стрела впилась в жилет, чуть выше области сердца и расщепилась посередине. Толчок хоть и был сильным, однако свалить с ног человека весом в центнер не смог. Пробив насквозь ветровку, древко наклонилось к моим ногам и благодаря слою материи теперь болталось как маятник. Всё это было настолько неожиданно, что ума хватило только посмотреть на противоположный берег реки, откуда прилетел смертоносный подарок. И не было никакого ступора, когда ноги деревенеют и шагу не ступить. Обидно за рыбалку стало, клёв только начался, а тут такое... Мысль о том, что бы открыть ответную стрельбу, даже не пришла в голову, да и куда палить, ничего не видно же, сплошные заросли. Подсознательно понимая, что надо уходить с линии атаки, я засуетился. Шагнул влево, затем вправо. Куда бежать-то? Впереди вода, позади пригорок. Вдоль по бережку? Вот и заметался, не находя решения, да ещё с удочкой в руках. Слава богу, длилось это не долго. Вторая стрела воткнулась в землю немного левее меня, точно по ходу движения и я припустил со всех ног, так как вмешалась третья сторона.

То, что не смог заметить я на противоположном берегу, прекрасно разглядел Велимир. Не подфартило парню поехать в Смоленск, короткая палочка досталась, когда воины тянули жребий. Вот и дежурил на вышке, минуя 'собачью вахту', хоть в этом повезло. Дни тренировок не прошли даром, рязанцы уверенно попадали в голову неподвижного чучела со ста аршин. И когда на противоположном берегу реки вскрикнули, лучшего сигнала и быть не могло, бегом к воротам. Так и добежал с удочкой в руках, Майкл Джонс бы позавидовал. Пойманная рыбина ещё била хвостом, когда я появился с карабином наперевес из шатра. Каску надеть забыл, запасные магазины тоже не взял.

— Тревога! Подъём! — кричал я.

Хоть бы кто откликнулся, сонное царство. Но нет, ошибся. Полог палатки зашевелился, Ратибор высунул голову, ошалело посмотрел на меня и новый протяжный вопль огласил окрестности. С вышки ещё раз стукнула тетива арбалета, голос смолк. Через минуту повторный выстрел, правда, без результата. Стоя у приоткрытой створки ворот, мне, ровным счётом ничего видно не было.

— Велимир, что там? — спросил я.

— Видел троих, остался один! Прячется в кустарнике, за липой, лука у него нет, боится высунуться.

Сзади, по утоптанной земле у ворот, звеня железом, злой, не выспавшийся Ратибор тащил арбалет, держа под мышкой второй руки щит. Что значит профессионал: и каску надел и оружие при нём.

— Смотри за воротами, — крикнул ему, — я наверх.

В это время из палатки стали появляться люди, не сговариваясь, они побежали к сложенным в штабеля брёвнам. Может, и было там безопаснее, но явно ближе до чащи, где при желании можно было укрыться. Проворно взобравшись на вышку и прильнув к брёвнышку, поддерживающему крышу, я стал всматриваться в лес.

— Вон липа, — Велимир рукой показал направление, где прятался противник, — за ней он.

Для меня, что липа, что ясень разницы нет: на юге такие деревья — редкость. Поэтому доверился биноклю. Под изогнутым в сторону реки деревом прятался враг. В паре метров от него, на сломанных ветках, с вошедшим по самое оперение арбалетным болтом в засаленный и потрёпанный халат, лежал человек. Если бы не шапка, в коих ходят жители степи, не раз виденные мной по телевизору, в жизнь бы не догадался, кого подстрелил караульный. Рядом с телом валялся лук и это, по-моему, было единственным его оружием. Второго я заметил с трудом, из кустов были видны лишь сапоги без каблуков, с дыркой на пятке. Судя по внешнему виду, вояки были не из лучших. Оставшийся в живых степняк изредка выглядывал из-за ствола дерева. Наметившись подобрать лук, он уже проделал себе проход в орешнике и ждал подходящего момента. Жаль карабин без оптики, но имеем то, что есть. До дерева шагов сто, не больше. Листва немного закрывала обзор, но без особых помех. 'Лес наш друг, но он, одновременно и враг', кажется, так Савелий говорил. А что, если спровоцировать прятавшегося за деревом?

— Велимир, стрельни левее липы или прямо в ствол, если попадёшь.

Видя, откуда высовывалась голова, прицелился чуть правее ствола липы и стал ждать. Расчёт прост, на перезарядку оружия надо время, кочевник захочет скрыться и побежит после выстрела сквозь кустарник. Боец уловил ход моих мыслей, кивнул и, прицелившись, вогнал болт в землю перед деревом. Кочевник не побежал, а снова высунул голову, в последний раз в своей жизни. Практически сдвоенный хлопок выстрелов и звон упавших гильз.

— Готов! — Обрадовался я, — Велимир, осмотри лес с тыла, особенно где землянки строителей, как бы с двух сторон не зашли.

Стены ещё не закрывали весь периметр, оставался широкий проход к лесу, через который Фрол с бригадой катали брёвна. Рязанец, как заправский пограничник, прислонив ладонь к бровям, осмотрел местность.

— Там никого, артельщики выползли, глазеют по сторонам. Если кто-то и остался, то спрятался не хуже лисы.

Со стороны реки так же никакого движения. Вернее, я не могу ничего разглядеть, если б с неба посмотреть? А что, шарик же можно запустить, камера снимет местность, и часть вопросов отпадёт. Если степняков было трое, то это дозор или дезертиры. Решили поохотиться, жратвы раздобыть, вот и вышли к реке. Значит, невдалеке есть лагерь, а там возможно остался кто-то, только как они через лес прошли? Пора слезать на грешную землю, да щуку подобрать, пока не раздавили.

Стоящий за камнем и накрытый маскировочной сетью в три слоя мотоцикл оброс ящиками. Возле него расположился мой персональный умывальник с натянутой бельевой верёвкой и висящим на ней полотенцем. Честно говоря, я уже и забыл о том, что свои вещи из моего времени надо прятать. Если Фрол при виде заработавшей бензопилы с испуга сел на землю, а теперь валит деревья, только визг стоит, испугает ли его маленькая тележка на четырёх колёсах? По-моему, окружающих больше страшили природные катаклизмы, неурожай и загадочные болезни, от которых невозможно излечиться. С остальными необъяснимыми явлениями как-то справлялись. Правда, было и ещё одно обстоятельство. Моё равнодушие к религии, отсутствие молитв и никакого намёка на строительство часовенки, возможно, создавало дополнительное напряжение. Если хватает денег на каменный забор, то уж дом божий, всяк можно поставить. Что бы кто ни говорил, а с общественным мнением считались всегда. Ну да ладно, разберёмся и с этим. Перед запуском зонда специально перекрестился, ведь наверняка подсматривают, черти.

Всё прошло в штатном режиме, а через десяток минут, просматривая кинофильм прямо с камеры, чуть не присвистнул. Шарик на этот раз снесло ветром немного на северо-восток, и было видно подобие просеки, образовавшейся от лесного пожара, ведущей в сторону современных Починок. Невдалеке от неё, на маленькой полянке возле оврага, был разбит бивуак. Видно не ахти, но дымок от костерка заметен. Четыре чёрные точки можно было принять за лошадок, следовательно, либо там только животные, либо ещё один степняк. Разглядеть в подробностях, что творится в лесу, на той стороне реки, не удалось. Тут инфракрасную камеру надо иметь, сквозь листву не разобрать, что под деревьями.

— Ратибор, лезь на вышку, на смену. Мы мотнёмся на ту сторону. Убитых осмотрим и постараемся коней привести.

— Вдвоем пойдёте? Эти гады на засады горазды. Смотрите, как бы ни случилось чего.

Дельное замечание Ратибора, прав он, но проверить стоянку просто необходимо, не хватало ещё гостей с луками. А раз не получается с количеством, компенсируем качеством и будем тешить себя надеждой, что в лесу лук не так грозен, как в степи. На этот раз экипировка была полной, лучше перебдеть. На моторной лодке, воспользовавшись веслами, пересекли реку. Пока я ногой вбивал колышек с тросом и поглядывал по сторонам, Велимир притащил тела убитых. Честно скажу, на тех монголов, с которыми я когда-то общался на соревнованиях по борьбе, ни капельки не похожи. Скорее на таджиков или узбеков. Совсем невысокого роста, хоть и плечистые, но по виду из той когорты, которых и бить в полную силу опасаешься. Кажется, схватишь такого за шею, сожмёшь, чтоб дух вон, ан нет. Именно с такими, тщедушными, надо держать ухо востро. А посему, давить их надо без всяких разговоров и сносок на хлипкость.

Быстро обшарив их, не найдя ничего ценного мы стали углубляться в лес. Пройти напрямую здесь, мог только медведь, кустарник не пускал, подобно забору. Покрутившись, мы выбрали маршрут, по которому шли кочевники. То есть, сначала ползком пару метров под ветками, а потом на корточках. Как они вышли к реке в тёмное время суток, для меня оставалось загадкой. Не иначе, бродили вокруг не первый день и всё здесь разнюхали. Так что, все разговоры о неприятии жителей степей наших лесов, полная ерунда. Хороший воин приспосабливается к любой обстановке: хоть в горах, хоть на равнинах. Не сразу, а значит, с каждым новым днём шансы врага растут. Ломясь сквозь чащобу, я ощущал, как изнутри распирает какая-то злость, мстительное чувство, словно у голодного хищника, преследующего ускользнувшую добычу. Вскоре мы оказались среди редколесья, и шедший впереди рязанец остановился, стал к чему-то принюхиваться. Я тоже повёл носом, ясно — костерок близко. Обменявшись безмолвными взглядами и жестами, стараясь не шуметь, мы разошлись в стороны и двинулись на запах. На полянке у родника тлел костёр, никаких кастрюль или шашлыков уже не было. Остатки еды в виде костей с кусками мяса на коре, да грязный полупустой бурдюк. Метрах в десяти от стоянки четыре изрядно волосатые лошадки похожие на пони, жадно щипали траву и фыркали, прогоняя муравьёв. Уродливые деревянные сёдла лежали отдельно, два копья и больше никакого оружия. Кочевник сидел на траве, прислонившись спиной к берёзе. То ли спит, то ли на затухающий огонь глядит. Жужжащая над ним муха кружит, но не садится, видать, брезгует. В плен его взять что ли, так какой с этого прок? А вот коней — очень даже возможно. Если вести по одному вдоль оврага, а потом через березняк до реки, то за пару часов можно управиться. В тот момент, когда я уже прицелился из карабина, справа от меня возник Велимир, отрицательно покачал головой и показал на меч. Мол, хочет его убить сам. Препятствовать не стал, может у человека личные счёты с врагом, а может убивать любит. На всякий случай, после того, как он встал во весь рост и направился к берёзе с кочевником, оружие в сторону не отводил. Учуявшие запах чужака даже сквозь дым, лошади заржали и бросились в сторону от костра. От этого шума степняк моментально очнулся, вскочил на ноги и, не глядя по сторонам, метнулся к копьям, словно защита от всех бед находилась именно там. Как только он схватился за древко, во взгляде у него появилась уверенность. Теперь на поляне стояли два воина, один защищающий свою Родину и второй, пришедший её грабить. Бой длился секунды, не видя привычных доспехов на противнике, степняк бросился на него с копьём, покачивая им из стороны в сторону. Велимир с поднятым мечом над головой навстречу. Обладая необычайной ловкостью, которая не всякому даётся, и неожиданно не только для меня, а и для врага, рязанец качнулся как маятник, пропуская летящее копьё, и через мгновение, красивый, тонко рассчитанный удар, помноженный на инерцию бегущего вперёд тела с резкой остановкой, обезглавил кочевника. Голова упала на землю, а из разрубленной шеи фонтанчиками брызнула кровь. Такое я видел только в японском кино про самураев, но тут всё было красивее и грациознее. Шея коротка, и ошибиться, выполняя подобный финт можно только на пару сантиметров. Одно дело набивать руку на манекене, и совсем другое в бою. Когда рост противника оцениваешь единственным взглядом, и времени на короткий вздох, а возможность нанести удар может появиться только раз. Поэтому отсечённые головы в схватке редкость, воину проще ударить по корпусу или по руке. Результат практически одинаков. Проводив через мушку прицела упавшее тело, я вышел на полянку.

— Молодец! Кто научил так с мечом работать? — поинтересовался у победителя.

— Савелий с отрочества обучал, сотник наш. Он бы не сразу убил, поиграл бы сначала, да и кожу бы на шее чуток оставил, чтоб голова вроде как отрублена, а вроде, как и нет. Я только с позапрошлой осени этот приём разучил. Ещё пару годков и тоже так смогу.

Велимир вытер клинок, спрятал в ножны и с моего согласия стал осматривать сумки, сложенные за сёдлами. Из ценных вещей: золотые височные кольца, серебряный кубок восточной работы и шесть квадратных монет. Полное отсутствие продовольствия, заводных лошадей и скудность обмундирования у кочевников доказывало, что мы побили каких-то бандитов. Оружием они тоже не блистали. Пара боевых кистеней, один лук с саблей и то, наверно, краденные, да копья с кривоватыми древками. Но вот карта на куске кожи с изображением реки и местами стоянок торговцев наводила на мысли, что кочевники могли быть разведчиками. Это обстоятельство мне не понравилось. Погрузив трофеи на лошадей, мы тронулись в путь и где-то к десяти утра вышли к реке. Мерзкий 'пони' дважды пытался меня лягнуть, и один раз чуть не укусил. Опыта в обращении с лошадьми у меня не было, если не считать конной экскурсии по горе Ай-Петри, так что пришлось помучиться. Кое-как организовали переправу, причём моему напарнику пришлось раздеться догола, и плыть с лошадьми рядом. Без сопровождения они упорно не хотели лезть в воду. Поговорка: 'упрямый как осёл', в моём понятии стала намного шире.

На берегу, у причала, нас встретил Ратибор, оставив вышку, для того чтобы помочь перевести трофейный табун. В лагере к этому времени царило оживление. Как-никак случилось неординарное событие. Понаблюдать за трофеями собрались все мастеровые строительной артели. Люди переговаривались о происшествии, делились мнениями.

— Добрая животина, выносливая. — Высказался за всех Фрол.

А вот рабы, евшие гуляш с лапшой у костра, в нашу сторону не смотрели, все, кроме одного. Невысокого роста, кривоногий, сильно похожий на цыгана мужичок, пожирал глазами четвероногих друзей и улыбался, как-то по-детски, шмыгая носом.

— Любишь коней? — Спросил я, подойдя к нему.

Цыган встал, поклонился, проводил взглядом мохнатых чудовищ.

— Жить без них не могу.

— Взаправду разбираешься и все тонкости знаешь?

— С детства с лошадьми рос.

— Слушай, расскажи-ка мне, как определить возраст коня? — Добавив про себя: — 'все говорят: по зубам; только никто не знает, по каким. По крайней мере, из моих знакомых'.

— Зубы обязательно смотреть надо, но, сколько на самом деле лет коню, может ответить только хозяин. На двенадцатую весну все зубы лошади уже сточены и, чем сильнее они выпячены, — цыган пальцами ладоней изобразил что-то вроде клюва, — тем они старше. Совсем старых лошадей я не видел. Дед как-то рассказывал мне, что у его прадеда конь прожил сорок лет. Одно я знаю точно, что пятилетний жеребец, когда мне исполнилось два десятка, считался моим ровесником.

Цыган по-своему был прав. Первые два года все зубы у жеребёнка молочные. Но после первого года чашечки двух передних зубов стираются. У двухлеток стираются чашечки на всех остальных зубах, особенно на резцах. На третьем году у лошади появляются первые постоянные зубы. Сначала зацепы, а потом остальные. Изменяется и прикус — постав зубов вытягивается вперед. Это происходит на протяжении всей жизни. У четырехлетней лошади на постоянные меняются средние зубы и так до пятилетнего возраста. В возрасте от шести до восьми лет начинают стачиваться чашечки на нижних постоянных зубах лошади. С этого момента она считается уже взрослой. В возрасте от девяти до одиннадцати лет начинают стачиваться чашечки на верхних постоянных зубах лошади. Вот и не узнал я, как определять точный возраст лошадки, потому что его знают лишь те, кто растит их с рождения до самой смерти. Тем не менее, чернявый мужичок явно разбирается в этологии лучше всех остальных, а душевный порыв, с которым он рассказывал, не оставил во мне и капельки сомнений.

— Раз такое дело, назначаю тебя штатным конюхом. Чем кормить и ухаживать дам чуть позже. От работ освобождаешься, проверь, все ли здоровы и помой их. А то блох нахватаемся, что ещё надо, говори.

— Простор им нужен, — было заикнулся цыган, — выгуливать надо.

— Где ж я тебе простор возьму? По кругу выгуливай. Леваду какую-нибудь сооруди из обрезок досок. Теперь это твоя забота.

Цыган с помощью верёвки связал коникам передние ноги, и прохаживался возле них, ожидая обещанный инвентарь. Со стороны, мне казалось, что конюх разговаривает с лошадьми, он что-то шептал им в уши, поглаживал, те же в свою очередь, кивали головами. Настроение после известных событий было великолепным, про большую уху уже не вспоминал, да и время упущено. Однако появилась новая забота — пополнение в хозяйстве. Вроде радоваться надо, а на поверку получается, что горевать впору. В Русской армии на одну лошадь в день, при постановке её на довольствие, выделялось четверть пуда овса, столько же сена и четыре фунта соломы. В моём представлении трофейным лошадкам этого бы хватило с головой, но лишнего зерна в лагере не было, солома и сено отсутствовали вообще, не говоря уже о конюшне, где содержалась бы скотина. Таскать корм через портал в принципе возможно, но как-то неправильно. Ладно, зерно, оно тут в дефиците, но с остальным-то можно на месте разобраться. Например, пасти четвероногих за забором, травы там хоть и немного, но на первое время хватить должно. А дальше, придётся надраить коней собачим шампунем от насекомых, откормить, чтоб лоснились и продать поскорее. Гривны две за штуку, думаю, дадут, пусть приказчик Пахома этим занимается.

Народ потоптался и стал расходиться по своим делам, сетуя на то, что не притащили ни одного живого бандита. В этом случае была бы возможность посмотреть на казнь. А так, лишившись развлечения, придётся судачить лишь о бое, подробности которого охотно поведал Велимир. Бригадир строителей, в отличие от остальных, задержался на месте и пошёл ко мне. Фрол смял в руке шапку, но кланяться не стал.

— Хозяин, проговорить бы, — произнёс он.

Серьёзное выражение лица артельщика мне не понравилось, отношения у нас были дружественные, насколько это возможно между заказчиком и исполнителем. И когда всё уже оговорено, а тебя начинают грузить дополнительными просьбами, хочется спросить, а чем ты раньше думал, когда соглашался и подписывался на исполнение? Но выслушать человека, при всём при этом надо.

— О чём поговорить хотел? Слушаю.

— Неспокойно тут, недобрые люди сюда приходят.

— А там, где спокойно, только хорошие люди ходят?

— То верно, везде всяких хватает. Но здесь место особое и особого отношения к себе требует. Вот и решили мы крест сегодня установить, денег за это не возьмём. Ежели не дашь на то добро, люди разбегутся. Боязно здесь.

Строитель мял в руках головной убор, ожидая моего ответа. Вот, ещё одна забота. Хотя, рациональное зерно в его словах присутствует.

— Фрол, крест Вы, конечно, можете поставить, брус и гвозди есть, да только этого недостаточно. Справа от будущего дома хотелось бы построить часовню. Мы про неё изначально не договаривались, посему заплачу отдельно, так людям и передай.

* * *

Спустя несколько дней после истории с появлением у нас лошадей, дежуривший на вышке Ратибор заметил на реке лодку. Знакомая однообразная одежда на сидящих в ней людях не оставляла никакого сомнения: из стольного града возвращаются наши отпускники. За эти дни караульные вымотались капитально. Смена каждые четыре часа, ни выспаться толком, ни отдохнуть по-человечески. Ребята старательно не замечали усталости, но со стороны-то виднее. Военная наука говорит, что максимально безопасный для здоровья срок работы в подобном режиме — шесть суток. Дальше начинаются неприятные процессы в организме, люди начинают тормозить. Здесь цена усталости бойца — жизнь всего лагеря, посему ночью, я старался подменять их в самую сложную вахту.

Савелий вернулся совершенно другим человеком, от прошлого сотника остались только меч и одежда. Помолодел лет на десять, походка летящая, улыбается, девочек с лодки на руках перенёс. Может в лотерею выиграл? Надо будет спросить.

— Здрав будь Савелий. Как съездил, что видел?

— В Смоленске много чего интересного, если всё рассказать, до утра не успею.

Пожав друг другу руки, мы пошли обсуждать новости в мою палатку. Сотник угощался холодным пивом, припасённым мною для торжественной встречи, оставлял пену на усах, изредка хрустел солёным сухариком и говорил, говорил...

— Только представь, Алексий. Стою, на неё смотрю, а шага навстречу сделать не могу. Воздуха в груди не хватает, вот тут, всё сжало.

Савелий второй раз описывал мне встречу с его ненаглядной Еленой. Можно было только порадоваться за влюблённых, жизнь-то продолжается и рано или поздно подобное должно было произойти. В конце беседы всплыла информация о златокузнечных делах.

— Значит, Евстафий получил заказ на инструменты ювелирные? Каков фрукт. Если платят золотом, то всё устроим. Лодочника не отпускай, говоришь это отец наших девочек? Отлично, с утра он повезёт в город Ратибора и Велимира. И ещё, Савелий, поедешь с ними. Присмотришь за ребятами, заказ отвезёшь. И вот ещё что, с женщиной тебе определиться надо. Держать её в лавке совсем не дело. Может, сюда её перевезти, хотя, лучше уж домик в Смоленске прикупить. Да, так и надо поступить. Пошли пока коней посмотрим, сухарём угостим, да покумекаем, что с ними сделать можно и на какие гривны недвижимостью разжиться.

Допив ячменный напиток, с кульком сухариков мы отправились на лужайку. Конюх выкупал лошадей, расчесал, убрал из грив и хвостов всяческий мусор. После шампуня, бока животных играли угольным блеском. Сами коники, метр двадцать высотой, ходили возле цыгана как дети вокруг мамы.

— Вон тот, жеребец, из рук есть не будет. Не вздумай угощать его, Алексий. — Сотник безошибочно определил монстра, который хотел меня покусать.

— Тогда корми его сам. Пока сюда вели, брыкался, в жизнь бы не поймали, сам за остальными пошёл.

— Ха, я тоже не буду, — Савелий показал пальцем на цыгана, — для него хозяин сейчас он. А конь хорош, очень выносливая порода, целый день скакать может. В бою, супротив фарей, не сдюжит, мелковат; зато на переходах, если сумеет оторваться от погони — не догнать.

Сотник прочитал целую лекцию о том, как всеми правдами и неправдами завозили в Рязанское княжество лошадей, стремясь улучшить породу. Штраф за убийство коня составлял двенадцать гривен серебром, в то время как за смерда — всего три. Ценность трофеев росла в геометрической прогрессии, продавать четвероногих уже расхотелось. Плана использования коней ещё не возникло, но чувствовал, могут они нам пригодиться.

— Савелий, а что, если мы оставим лошадей насовсем, выправим приличную сбрую. Зимой, когда река замёрзнет, не на коньках же нам кататься?

— Оставляй, конь никогда не помешает. Недалеко отсюда, вверх по реке луг, так что за сено можно не беспокоиться, если накосить никто не помешает. Сёдла и упряжь проще в Смоленске заказать, шорник продаст готовые ремни, а вот седельник должен посмотреть на лошадь. Можно и сразу купить, а на месте подогнать, но будет не то. Конь для воина — это боевой товарищ, ему будет в радость, носить седока, ежели сбруя удобна.

После этих слов сотник подошёл к злому жеребцу, посмотрел тому в глаза, улыбнулся и протянул кулёк с сухариками цыгану. Конюх принял бумажный пакет, попробовал лакомство, цокнул языком: то, что надо, и принялся скармливать лошадям с рук. В раннем детстве, будучи в Прибалтике, на ужин я получил бутерброд, посыпанный сахарным песком. Приятель отца, приехавший на коне с соседней усадьбы, был у нас в гостях. Лошадка стояла во дворе, посматривая на пацанёнка с хлебом своими огромными карими глазами. В тот вечер я остался голодным и очень довольным, что спас лошадь, как мне тогда казалось, от голода. Вот и сейчас, смотря на кормление коня, я вспоминал своё детство. День прошёл не зря.

Ранним утром перед палаткой я вместе с Савелием складывал в сундук заказанные инструменты. Обошлись они недёшево, специально были подобраны только те, которые при известной смекалке можно было изготовить в средневековье. Качество стали, конечно, для этих мест заоблачное, но всё имеет свой срок службы. Лет через сто, инструменты придут в негодность, и умелые руки мастера будут их лишь копировать. Цанги, надфили, клещи для протяжки проволоки, шперак, кусачки и тиски были завёрнуты в пергаментную бумагу. Плашки, ригели, фильеры, расколотка кастов, анка-куб с пунзелями положили в отдельные ящички. Самым сложным инструментом оказались ручные вальцы, но не по принципу работы, а из-за способа установки. Они крепились к столу болтами, о которых здесь и слыхом не слыхивали и даже если оставить всё, как есть, то пришлось бы добавлять гаечные ключи. Так что пришлось мне заменить болты винтами-барашками. Все инструкции по применению в виде сопроводительных иллюстраций были переданы сотнику, и работа кое-каких инструментов на их основе продемонстрирована. Даже далёкий от ювелирного ремесла рязанец, изучая шестидесятистраничный справочник, раскрашенный акварелью и гуашью, всё сделал с первого раза. Кое-что так и не попало в список передаваемых вещей. От пузырьков с химией пришлось отказаться, набор кислот так и остался в двадцать первом веке, до лучших времён. Ещё пять с половиной веков, средневековые смоленские ювелиры буду обходиться без них. Закончив с посылкой, настала череда подарков. Передачу для Елены собирала Полина, и что лежало в объёмном свёртке с меня ростом, можно только догадываться. Я так и не стал смотреть, хотя картинки на упаковке сообщали о наличии одежды. От себя передал две кольчуги, длиной до колена. Универсальная валюта. Насколько я знал, на них можно было купить хороший дом и содержать прислугу длительное время. А как Савелий распорядится подарком — это его личное дело.

— Евстафию передай: основной упор на качество стали, из которого сделаны инструменты. За весь сундук надо получить шестнадцать фунтов золота и шкурок соболя на пошив трёх больших шуб. Учебник тоже можно продать, гривны за две. Не думаю, что из этих цветных картинок специалист сможет почерпнуть что-нибудь новое и интересное, но вкупе может и получиться. Конскую сбрую не забудь, приказчик пусть подсобит. — С таким напутствием отправлял сотника в Смоленск.

Лодка отчалила, сытый и довольный рыбак грёб за троих, пятнадцатифунтовый шмат сала, лежащий в котомке и пяток копчёных кур замотанных в холстину вместе с тремя караваями хлеба, стимулировал лучше пафосных слов. Но не только это добавляло ему сноровки. Мы договорились о постоянной связи с городом, где рыбацкая лодка становилась как бы связующим звеном. Не бесплатно, конечно.

* * *

Через несколько дней, ближе к вечеру, двое крепких мужчин в одинаковых плащах, в сопровождении третьего несли тяжеленный сундук зелёного цвета, по своим размерам похожий на гроб великана. Любой армейский прапорщик, прослуживший сутки на складе, опознал бы в нём ящик для хранения боеприпасов. По цифрам и буквам на крышке без труда определил бы и содержимое. Да только не родился ещё этот военный, а если б и оказался в этом месте и в это время, то всё равно бы ошибся. У добротной двери торгового павильона, расположенной на самом краю площади, троица остановилась, дождалась еле тащившегося за ними рыбака с громадным мешком за плечами, и сопровождавший груз воин пару раз ударил кулаком по доскам. Сотник торопился, хотелось поскорее увидеть возлюбленную, обнять, поцеловать, сказать нежные слова. А тут, дверь заперта, и никто не отзывается.

— Эй, открывай ворота!

— Иду, иду. Не стучите. — За дверью послышалось движение засова, и сквозь просвет показалась заспанная физиономия приказчика. — Наконец-то, Савелий, заходи, дорогим гостем будешь. — Евстафий спросонья выпалил первую пришедшую на ум фразу, пятясь к прилавку, пропуская вовнутрь прибывших людей.

Не успел сотник пройти через торговый зал, как навстречу выбежала Елена. Девушка не сдержалась и бросилась возлюбленному на шею. Слёзы радости катились из её глаз, с их расставания неделя прошла, превратившиеся для влюблённых в вечность.

— Савелушка, сокол мой ясный, — не переставая поглаживать, повторяла она.

Воины, нёсшие сундук переглянулись, одобрительно оценивая выбор командира, поставили поклажу и тактично вышли за дверь. Если надо — позовут. Где размещаться, точнее, ночевать они уже знали от своих сослуживцев. Выданное сотником серебро лежало в загашнике и спешило преобразиться в вино, женщин и бурное веселье. Вскоре так оно и вышло. Отправив Елену в свою комнату и пообещав поскорее присоединиться к ней, сотник отпустил своих людей в трактир и попросил Евстафия срочно привести аптекаря, хотелось поскорее покончить с торговыми делами.

— Да разве так можно? — Воспротивился приказчик. — Негоже на ночь глядя, торговлю вести.

— Зови немедля, торговаться будешь завтра, сейчас я объясню, что к чему и как не остаться без головы.

— А ты мне расскажи, не дурнее Мойши, я всё запомню. — Не унимался Евстафий. Присутствие посторонних при таинстве торга его не устраивало.

— Да мне плевать, глупее ты этого аптекаря или умнее. Алексий назвал свою цену. Шестнадцать фунтов золота и рухлядь соболья, на три большие шубы. А за учебник две гривны. Торговать я с тобой не буду, не по чину мне. Усёк? Да и справишься ты лучше меня в этом деле. Но кое-что мне надо передать на словах покупателю, уж не обессудь, Евстафий. — Сотник приблизился к ящику, отщёлкнул запоры и достал оттуда мешки с кольчугами. — Вот ещё, такое дело... завтра нужно продать эти брони, или поменять на дом. Поможешь?

Приказчик понял, что спорить бесполезно, разговор переходил на другую тему, тяжело вздохнул, кивнул головой, соглашаясь, и отправился к аптекарю.

* * *

В Смоленске находился целый квартал иноземцев, даже церквушка у них своя была, где хранились сбережения и особо ценный товар, но иудеи предпочитали селиться отдельно ото всех. Всего пара-тройка домов, пристроенных таким образом, что один, как бы являлся продолжением другого. Таким образом, и забор был одним для всех, и оборонять жилища, в случае чего сподручнее было. Мойша совсем недавно вернулся от клиента, и при свете масляного светильника готовил снадобье для немецкого купца. Случай был рядовым, а посему, вращая пестиком в ступке, он задумался. Хорошо ли он живёт и будет ли светлое будущее у его детей? В общем, о том, о чём размышляют все родители. Мысли приходили всякие, но больше плохие, а те, от которых отдавало позитивом, получались несвязанными. Да и их прервал какой-то шум за воротами. Громко залаял пёс, ему ответили из соседнего двора и спустя минуту ученик аптекаря поскрёбся в дверь, отворил и, не заходя в комнату, доложил:

— Учитель, к Вам купец Евстафий из Новгорода, по срочному делу.

— Пусть обождёт, я занят. — Пробормотал аптекарь, и чуть не выронил ступу. — Из Новгорода? Ишая, ничего не говори купцу, я уже иду.

Через пару минут аптекарь спешил за новгородцем, наплевав на лекарство для заболевшего немца. Торопился так, что позабыл снять фартук с застиранными пятнами крови, отчего походил на мясника с взъерошенными волосами. Случайный прохожий наверняка бы испугался, но человек с мечом, которого Мойша встретил в лавке Пахома, сам заставил его чуть ли не затрястись от страха. В мрачном помещении, искусно вычеканенная фалера с керикеоном на кожаной кирасе воина светилась белым светом. Казалось, что обвившие жезл змеи дрожат от нетерпенья набросится на окружающих их людей, а сам он говорил обрывистыми холодными фразами, но чётко, словно повторял по заученному, и в его голосе прослеживались такая уверенность, какая присутствует только у наделённых серьёзной властью людей. Понимая, что перед ним находится всего лишь посланник, аптекарь даже представить не мог, кто же тогда стоит за ним. Страх усилился от незнания, потому что показываемые инструменты были словно из другого мира. Ни один ремесленник не смог бы так обработать металл, когда не различить ни вмятинки, ни царапинки. За каждым надфилем, молоточком, плашкой — возможно, стояли десятки дней кропотливой работы, но не это было главным. Не почувствовал Мойша в этих изделиях частичку души, которую каждый мастер вкладывает в своё творение. Все инструменты казались, упорядочены и подчинены определённым размерам, словно являлись результатом какого-то бесконечного процесса, где их выпускают сотнями, если не большим числом. В конце своего монолога воин достал из ящика вальцы, поставил на прилавок, подождал, когда приказчик принесёт дополнительный светильник для усиления эффекта презентации и крутанул ручку механизма, пропуская через валики медную проволоку. Получившийся кусочек металла был настолько тонок, что только мерцающий свет свечи смог лишь обозначить его своими бликами.

— Если данные инструменты покинут пределы Смоленского княжества, то в Западной стене Иерусалима, появится записка с просьбой наказать весь род одного аптекаря. От народившегося младенца до испускающего свой дух старца. Расстояние для нас не проблема.

— О цене поговори утром. — Вставил свои пять копеек Евстафий, спеша выпроводить за дверь ошалевшего от услышанного и увиденного Мойшу.

Когда работник фармацевтической промышленности удалился, приказчик усталым взглядом измерил Савелия и попросил оказать небольшую услугу — покараулить ночь в лавке. Евстафий прекрасно осознавал что, несмотря на логичное предложение присмотреть за явно не дешёвыми вещами, услугу сотнику оказывает он, а не наоборот. В данном случае было не только совпадение интересов: одним нужно помещение без свидетелей со свечками, другому и вправду хотелось выпить. В самый последний момент, когда презентация инструмента подошла к своей финальной части, он вспомнил про пустующий терем возле детинца. А ухвативши удачу за хвост, выпускать её из рук приказчик не собирался и решил доделать все дела сегодня же.

— Развеяться мне надо, отдохнуть от дел купеческих. А завтра пристрою твою броню, и с домом что-нибудь придумаем. Ну как, согласен?

— Лады, — раздалось в ответ.

Спускать серебро в трактире экономный новгородец не стал, всё с собой. В двухстах шагах стояла лавка псковского купца Прокопа Фёдоровича, где торговал его дружок Семён, такой же приказчик, можно сказать почти земляк. Как-то раз он приезжал с санным поездом в Новгород, забирать воск. Там и познакомились на почве любви к медовухе. По возрасту, они были одногодки, интересы схожи, так что препятствий к возникновению дружбы не наблюдалось, а встретившись за много вёрст от родных земель, старались поддерживать отношения как можно чаще. Теперь новгородец шёл к псковчанину с взаимовыгодным предложением, заодно выпить, а если захочется поесть — то и заночевать. Планируя перекупить дом Прокопа Фёдоровича, доставшийся тому по суду, предприимчивый приказчик знал, что строение для псковского купца как пятое колесо в телеге, и независимо от его местоположения на холме, цена обещала быть привлекательной. Двухэтажный домик в пределах городской стены тянул на десять, иногда пятнадцать гривен. Возле детинца или у храма — естественно дороже. И тут уж как сторгуются. Правда и товар на обмен был шикарен. Кольчуга в Смоленске торговалась по двенадцать полновесных гривен серебром, могли продать и дороже, если покупатель требовал вплести украшения или закрепить заговорённую вещь. Зеркальные пластинки металла, дополнительно защищавшие область груди, как раз походили на эти вставки. В общем, обмен мог состояться.

Утром следующего дня, прибежавший Евстафий только успел приготовить лоток к торгу, как появился аптекарь. Создавалось впечатление, что в эту ночь никто из находившихся в лавке не сомкнул глаз. И если Мойша провёл бессонную ночь, размышляя над личностью тайного покровителя новгородцев, приказчик не выспался, потому, что пил хмельной мёд с пользой для дела, то Савелий прикрывал ладонью шею, скрывая лиловый синяк, образовавшийся после бурных любовных ласк. Сославшись на неотложные дела, сотник покинул лавку, собираясь проведать своих людей в харчевне, по пути заглянуть к кожевенникам, да прицениться к сёдлам и упряжи. Оставшись вдвоём, продавец и покупатель обступили ящик.

— За весь сундук тридцать два фунта злата и мягкой рухляди собольей на шесть шуб. — Евстафий открыл торг.

К десяти утра семь дюжин шкурок ценного меха вкупе с восемнадцати фунтовым мешочком золотого песка и двумя гривнами серебра перекочевали в закрома новгородца. Четыре раза перевешивали благородный металл, разница между эталоном веса Смоленска немного отличалась от Новгородского. Естественно, вес последнего был больше. Пришлось воспользоваться Псковской, а затем и Киевской гирькой. В итоге было высчитано что-то среднее, которое обозвали 'золотая середина'. Евстафий был уверен, что его надули, так как киевский купец, предоставивший свой эталон, был внешнее похож на аптекаря, особенно глазами и носом, тем не менее, сделка завершилась. Помощники приказчика притащили сундук с покупками в аптеку. Покрутившись с минуту — может, перепадёт от щедрот покупателя на кувшинчик пива; и с пустыми руками отправились обратно. Как только за ними закрыли засов на двери, Мойша запрыгал от счастья.

— Радость! Радость пришла в наш дом, Барух. Жадный новгородец расстался с сокровищем, цену которого не знал. — Аптекарь обнял ювелира и показал на сундук. — Ну, скорее, скорее открывай!

Барух бен Лейб, больше известный в Смоленске как златокузнец Борох Лейбов, поджидал Мойшу в его аптеке. Пятнадцать лет назад, бежавший от погромов из Англии, он скитался по Европе и, в конце концов, оказался в Смоленском княжестве. Талантливый ювелир, немного алхимик, по непроверенным данным злостный фальшивомонетчик обрёл на Руси вторую Родину, женившись на младшей сестре аптекаря. Поговаривали, что здесь он просто скрывается от кредиторов, но в эти сплетни никто не верил. Золотые цепи, замысловатые браслеты, лошадиная упряжь и утварь с его клеймом покупались по всему свету влиятельными особами, так как считались очень носкими. Барух добавлял в золото медь, отчего его вещи не так быстро теряли форму, в отличие от изделий других ювелиров. Даже отсутствие добычи благородного металла в княжестве не препятствовало его работе. Из одного обрезанного по краям безанта он делал кольцо, которое продавалось за три полновесных, и монеты постоянно находились в обороте, но с недавних пор спрос упал. Епископства резко охладели к его церемониальным чашам и лишь немногие ещё делали ему заказы. Бароны и графы больше не присылали своих поверенных, а жадные до денег богачи торговались за каждый грош. Цену перебивали итальянские мастера, себестоимость их изделий была ниже, и Барух бен Лейб ещё долго бы искал выход из сложившегося положения, пока не увидел одну вещицу. Соблюдая осторожность, он не пошёл смотреть инструменты, было достаточно покрутить в руках подзорную трубу, чтобы оценить качество оборудования, на котором она была изготовлена.

Ювелир доставал инструменты из ящика, внимательно рассматривал, откладывал в сторону, а иногда вновь брал их в руки. Что-то проверял, а что-то нет, доверившись своему опыту. Но один раз усомнился, провёл надфилем по ногтю и утвердительно кивнул головой. Через какое-то время он добрался до самого дна сундука, извлекая пробирный камень. Раскрыл деревянный пенал, понюхал, обозвав его лидийским, после чего проверил три набора пробирных игл для разных сплавов и надолго замер перед машинкой с рукоятью. Судя по рисунку, всё было предельно просто, но его интересовал сам принцип механизма. С помощью винта можно было регулировать толщину проката. Колоссальный выигрыш во времени. Тут же пропустил через вальцы медную проволоку, оставленную для пробы, Барух вскоре раскатал её до толщины конского волоса. После чего несколькими движениями пальцев сплёл из неё ромашку и полным восхищения голосом произнёс:

— Праздник Шавиот у нас сегодня, урожай, который будет собран с помощью этих вещей, сделает нашу семью богачами, — оторвался от покупок, подошёл к шурину и расцеловал его.

— Есть одно условие, Барух бен Лейб, — произнёс Мойша, как только был облобызан, с очень серьёзным видом, стараясь подчеркнуть важность произнесённых слов, — сопровождавший сундук воин... в общем, он запретил увозить инструменты из княжества. Представляешь, он знаком с нашими святынями, и знает, что мы делаем у Западной стены Храма Иерусалимского. Никто здесь об этом не знает. Мне показалось, что свои обещания он выполняет, несмотря ни на какие затраты. А его демонстрация с проволокой не что иное, как объяснение, каким образом он это сделает.

— В своём ли ты уме? — ювелир посмотрел на аптекаря с подозрением. — Куда я побегу отсюда? К франкам, а может, к подлым италийцам? Чтобы меня снова избили, и, обобрав до нитки, голого выбросили на улицу? Я только здесь спокойно стал засыпать по ночам. Лучше платить двенадцатую часть за перевозку и жить, чем потерять всё. Мне и в голову не могла прийти идея бегства, хватит, набегался. К мастерам здесь относятся с должным уважением.

Мойша не стал спорить или что-то доказывать, порадовался за родственника и пошёл доделывать лекарство от диареи, для прожорливого немецкого купца. Истолчённая сушёная черника, вперемешку с двумя зёрнышками перца была смешана с яичной скорлупой и ссыпана в глиняный стаканчик.

— Ишая, отнеси снадобье немцу, за редкое чудодейственное лекарство из, — задумавшись, — скажем из Иордана, десять кун серебра с него. Ночь не спал, готовя его. И что б монеты не порезанные были.

— Учитель, но Иордан это река.

— Откуда немец об этом узнает? Иди уже! — Аптекарь улыбнулся, зевнул и отправился почивать, слишком напряжённым выдалось утро.

Купцы немецкой слободы боялись обращаться к русским знахарям, в результате переплачивали за медицинскую помощь втридорога. Естественно Мойша этим пользовался. Местная знать также совершала эту ошибку, и лишь когда совсем припекало, находясь чуть ли не смертном одре, посылали за народными целителями. Парадокс, но за всю историю только два правителя Руси отказались от услуг иноземных врачей: Сталин и Андропов.

А в это время, на другом конце города, выслушав своего приказчика Семёна, рассказавшего о возможности продать неликвидную недвижимость, напоминающую о прошлогодней неудаче, умываясь из ковшика, крепенький мужичок средних лет согласился выставить дом на торги. Прокоп Фёдорович состоял в Псковской гильдии купцов торгующих воском, созданной в противовес 'Ивановской общине' Новгорода. Разница у них была лишь в сумме обязательного взноса. В граде на Волхове платили пятьдесят гривен, псковчане же ограничивались тридцатью. Во всём остальном, гильдии были близнецы-братья. Даже профессиональный праздник, двадцать четвёртого июня, в день рождества Иоанна Предтечи, отмечали одинаково: ставили пудовую свечу в главном храме. Чтобы подчеркнуть свою принадлежность к 'вощникам', по повелению Прокопа, на лавке была намалёвана толстенная пчела, при ближайшем рассмотрении напоминающая трутня. То ли художник на купца обиделся, то ли в другом свете представлял мир, история умалчивает. О рисовальщике уже никто не помнил, а лавку с пчелой знал всякий. Знали так же о головках воска, называемых 'Пи', весом в одну капь (что равнялось восьми ливонским фунтам, а уж если переходить на общепринятую меру, то тянула она на четыре пуда), завёрнутых в рогожу и сложенных в крепкие бочки. А то, что в подвале лавки, которая фактически была торгово-закупочной базой Пскова в Смоленске, хранились, чуть ли не все запасы воска, никто из посторонних и не догадывался. Псковские купцы готовили ответный удар по новгородцам. Год назад, товарищ по гильдии не оказал Прокопу денежную помощь при закупке воска, хотя и мог. Псковчанин вынужден был отказаться от сделки, в результате чего, новгородцы подчистую скупили всю вощину в Полоцке и стали монополистами в течение года на рынках Балтики. По решению суда гильдии, дом ненадёжного товарища перешёл Прокопу Фёдоровичу в качестве отступного, а сам он был назначен главным скотником. Так что забот у него хватало и без продажи дома.

— Десять гривен, Сёма, не меньше. Смотреть на этот терем противно. Плесни на выю, вот так, уфф, ледяная, ирод!

Добро на продажу дано, и после водных процедур купца, Семён побежал исполнять.

* * *

Воистину, сегодняшний день был для Евстафия счастливым. Падшего ангела не иначе обвёл бы вокруг перста указующего, если б дорожки пересеклись. Всё у него получалось, даже за приобретённый дом не пришлось отдавать гривны, сошлись на одной кольчуге. Псковский приказчик не поленился и сбегал к патрону, показать брони, оцененные чуть ли не по весу серебра. Дело оставалось за малым, найти прислугу и переселить Елену, так некстати оккупировавшую комнату хозяина. Дожидаясь Савелия, приказчик подсчитывал прибыль, отложив треть выручки для Пахома Ильича. Получалось неприлично много. Обманывать хозяина на крупной сделке Евстафий не стал, проверка будет неизбежна, хватит и процентов. А вот с кольчугой и теремом, тут непосредственно заслуга его самого. За один день личный капитал удвоился, не грех и горло промочить.

После обеда в лавку зашёл сотник, узнав о решении жилищной проблемы, потребовал немедленно показать дом и вместе с Еленой отправился на смотрины. В заброшенном тереме давно уже никто не жил. Мальчишка Филимон, присланный Семёном для передачи имущества, лихо перелез через забор, открыл ворота с внутренней стороны и запустил новых владельцев.

— Тута колодец есть, только почистить надо. — Филимон поклонился и, не получив дальнейших распоряжений, быстро ретировался.

Терем выглядел довольно сносно, однако хоромами его назвать было нельзя. Нежилой дом быстро приходит в запустение, но для сотника это не имело никакого значения. Возвращаться в Рязань он уже не хотел. Савелий с Еленой остались осматривать дом, попросив Евстафия привести из трактира Ратибора с Велимиром. Приобретённое строение надо было зарегистрировать в княжеской канцелярии, где при двух свидетелях подтверждался договор купли-продажи. Оформлять сделку без видоков было возможно, но здание явно превышало стоимость трёх гривен. Вскоре дружинники, прихватив на первое время небольшой запас снеди, в сопровождении приказчика появились у ворот купленного дома.

— Савелий-то молодец, только в Смоленск попал, а уже жёнку себе нашёл, дом вот купил. — Делился своими мыслями Велимир.

— Станешь сотником, и у тебя терем с жёнкой будет. А что это челяди не видно? — Ратибор покрутил головой и остановил взгляд на Евстафии.

Приказчик упустил из вида данную проблему, пришлось изворачиваться.

— Так дня не прошло, как купили, кабы кого с околицы брать нельзя. Тута спешить не след. С утра людишек и приведу.

После удара церковного колокола, уплатив сорок резан пошлины, в Смоленске появился новый горожанин: сотник Рязанского князя Савелий с супружницей Еленой. О том, что брак не освящён, тактично умолчали. Венчание отложили на конец лета, договорившись провести его без лишнего шума. Остаток дня для новоиспеченных горожан прошёл в хозяйственных заботах. Купить надо было абсолютно всё, начиная от горшка и заканчивая метлой. Савелий старался успеть, но в итоге понял, что лучше всё это взвалить на плечи женщины.

Увольнительная подходила к концу, на причале, закреплённом за новгородцами, бойцы перетаскивали в рыбацкую лодку сёдла и упряжь, которую только что принесли от кожевенного ряда. Корзина с мягкой рухлядью была укутана куском кожи, защищая ценный мех от просмоленных досок судна. На берегу из общей массы людей выделялась пара, стоящая невдалеке от причала. Одежда женщины, казалось, была сделана целиком из стали и бирюзы, блестящие чешуйки на длинной безрукавке переливались, отражая солнечный свет, вызывали завистливые взгляды проходивших мимо дам и молоденьких девочек. Ярко-голубой сарафан из редчайшего шёлка с вышитыми понизу цветами, доходил владелице до щиколотки, из-под него были видны сиреневые сапожки на высоком массивном каблуке. Кокошник в виде скошенной к затылку шапочки кубанки был украшен рисунком неизвестных птиц с длинными перьями на хвосте. Изюминкой наряда являлся газовый шарф, повязанный вокруг шеи и спускавшийся с плеч подобно лебединым крыльям.

— Сотник рязанский, со своей боярыней. Ишь, как милуются. — Авторитетно заявила подружке торговка пирожками.

Торговавшая на рынке города более десяти лет Степанида знала про горожан и гостей столицы, если и не всю подноготную, то уж явно более остальных. Каждый человек чем-то одарён, и она не была исключением. Сплетни так и крутились вокруг неё, словно были созданы и выдуманы лишь для одной цели — достичь ушей очаровательной пышногрудой хохотушки с крепким кулаком, милым личиком и звонким голосом.

— А что это на ногах у неё? — Продолжила интеллектуальный разговор собеседница Степаниды. — Каблук, какой странный, а зад как выпятила, фу, бесстыжая.

— Дорогу! Дорогу! — вдруг раздалось за их спинами.

Разговор прервали грузчики, катившие бочки с дёгтем на ладью, пришвартованную у соседнего причала. Торговки прыснули в стороны, облаяли работников порта и разошлись по своим делам. Жизнь продолжалась.

9. Строительство лагеря и поездка в Смоленск.

Наконец-то начали возведение дома, наблюдая за работой артели, каждый раз удивлялся точному инженерному расчёту плотников. Вроде бы строительство велось на глазок, а в качестве инструмента всего лишь: топор, рубанок и верёвка — придраться было не к чему. Но есть в деревянном зодчестве один нюанс, который создан самой природой. Бревно изначально конусное, так как основание дерева шире, чем его вершина. Поэтому бревна, используемые в стенах, сужаются от одного конца к другому. Для компенсации этого дерево чередуют в стене, постоянно сопрягая в каждом последующем ряду тонкий конец с толстым, так, чтобы полная стенная высота была одинакова. Верхнее бревно приспосабливали к опорному, сопрягая в точности контуры каждого из них. Угловые замки древесины тщательно, неоднократно подгоняли друг к другу, так, что гвоздик не всунешь. Два плотника через каждые два аршина сверлили буравчиками отверстия для нагелей, а бригадир, в основном, занимаясь очерёдностью подаваемого дерева, следил за тем, чтобы брёвна укладывались северной стороной наружу, а южной внутрь, да забивал киянкой деревянные стержни; сетуя, что по уму лес надо было валить зимой, дабы хорошенько успел отлежаться. Понятий о влажности, регуляторов климатического контроля и прочих современных хитростей Фрол не знал. Опыт поколений подсказывал возможную осадку здания и способы борьбы с этим, о чём бригадир строителей мне поведал после обеда:

— Осядет терем, видит Бог, осядет. Ты, Лексей, зря торопишься. Эх, раньше деды окоряли лес вкруговую, на корню, да на два аршина, да на пару годков оставляли, а затем всем миром валили и сразу по зимнику везли. Отец ещё застал, я ещё помню как, а внуки и вовсе позабудут. Сейчас так не делают, спешат все, жить торопятся, а надо бы... Мы-то, конечно, постараемся, да только первый год следи особо за сыростью.

— Прослежу, — ответил я, — ты мне вот что скажи, сумеет ли Игнат печь положить по новому чертежу?

— Игнат — печник от Бога, такие руки ещё поискать надо. Ни одна печь у него ещё не развалилась. По правде говоря, ту хитроумную, как ты задумал он никогда не мастерил, но справится.

Фрол был настолько уверен в своих людях, что не терпел возражений, а я продолжал сомневаться. Если по поводу успешного возведения дома можно было не беспокоиться, то с печью такой уверенности не наблюдалось. Дело было даже не в новизне технологий, принцип работы печи был иной. Настолько отличный от общепринятых стандартов того времени, что не понимая его, ошибиться в мелочах при кладке, было равносильно потери всего. В качестве основы была взята печь Кузнецова. В надтопочной части такой печи нет каналов для циркуляции дыма, вместо них горячие газы поступают в так называемый 'колпак', расположенный над топливником замкнутой камеры. В верхней его части концентрируются самые горячие газы. Отдав тепло, они охлаждаются и, опускаясь вниз, уже оттуда поступают в дымовую трубу. Чтобы ни произошёл полный конфуз, мы с Игнатом смастерили маленький макет печки из кубиков и клея, выполняя постройку строго по инструкции. Печник сразу уловил преимущество новодела, однако продолжал колебаться. Из имевшихся в его распоряжении материалов печь не получалась. Глину и песок брали местную, качество у них отменное, а вот с кирпичом была беда. Все его попытки изготовления плинфы заканчивались провалом, только время потерял. Пришлось привезти современный огнеупорный шамотный и отожженную проволоку для вязки стенок, а вместе с этим и все остальные аксессуары. Очажную плиту, чугунные дверцы, решётку и задвижку достал с трудом — весьма популярны русские печи и, к сожалению, выпускают их ограниченным числом. На этом, моё участие в 'стройке века' было завершено, но появилось одно неудобство, вход в портал оказался открыт для посторонних глаз. Палатку пришлось переставить почти у вышки. Исчезать в камне на глазах у множества людей — опасно, тут уж никакие иконы с крестами не помогут. 'Демонов' никто не отменял, но ситуацию спас производственный случай. В ночь, после перемещения палатки, запасы вяленой рыбы, развешанной на верёвках, были похищены каким-то зверем. Если раньше наличие огромного валуна внутри будущей конструкции я объяснил своей прихотью, что было расценено как угодно, но только не мудростью, то в силу сложившихся обстоятельств, предложение о дополнительной кладовой никто не пропустил мимо ушей. Кто платит, тот заказывает музыку. Вход оброс прямоугольным срубом, чем-то напоминающий флигель и был в понимании для всех большой кладовой для пивной закуски, где камень играл роль холодильника.

* * *

От причала только что отошла лодка, в которой сидели оставшиеся не у дел девочки. Они отправлялись обратно в Смоленск. Савелий прохаживался рядом, нервно поглядывая в мою сторону, скоро ли я освобожусь. Предстоял вояж в столицу, знакомство с так сказать бедующей дочерью. Подготовка была проведена на должном уровне. Узнав, что Савелий купил для невесты дом, Полина потребовала срочно привезти видео, на котором в обязательном порядке на фоне покупки должны стоять сотник с Еленой. Тут, как говорится, проще отдаться, чем объяснять, что не можешь. На радостях от предстоящего пошива шубы из соболей Полина расщедрилась, и всевозможная домашняя утварь теперь горой лежала на берегу, а я старательно рассовывал её в надувную лодку. Вскоре, накрытая брезентом и привязанная к 'Стрижу', она выглядела как баржа с грузом. В принципе, таковой она и являлась, но основное её предназначение, оставалось иным. В случае непредвиденных обстоятельств мне хотелось бы иметь в районе волока резервное лежбище. И тут наплевать на конспирацию, когда на кону собственное здоровье. Недалеко от заброшенного поселения, где я не так давно передавал Пахомоу Ильичу швейную машинку, был оборудован маленький ангар. Вернее замаскированная землянка, куда помещалась трёхметровая моторно-гребная лодка, канистра с бензином, сменная одежда, Иж-12 с патронами и запас провианта. Собрать конструкцию из фанеры, алюминиевых шпангоутов и полиэтиленовой плёнки не представляло сложности, гораздо труднее было всё это засыпать грунтом и маскировать. В принципе, всё необходимое было туда завезено, кроме самого плавсредства. Так что с рыбаком мы условились встретиться через два дня, как раз у того причала из лиственницы. Там мы пересядем к нему, а 'Стрижа' на буксир. В городе, помимо семейных заданий, я хотел кое-что уточнить. За день до отъезда караульный с вышки заметил одинокую лодочку, которая вместо того, чтобы причалить к пристани, вдруг резко развернулась и стала удаляться. Всё бы было хорошо, да только крутилась она в том месте, где была сожжена ладья с татями, и пассажир был в монашеской рясе, а до ближайшей церкви сорок вёрст. Что делал монах в лодке, мы так и не узнали, слишком резво ушли шпионы в сторону города. Это и стало той последней каплей, когда настало время ответных действий. Нездоровый интерес церкви к Пахому Ильичу, ночная атака разбойников, монах — шпион на месте гибели корабля, всё это ещё не складывалось во взаимосвязанную цепочку, но связь уже чувствовалась. Получалось, что вокруг нас происходили разнообразные события, о которых мы узнавали в числе последних. Создавшееся положение требовалось немедленно исправить, и сделать это возможно, располагая хотя бы минимальной сетью информаторов. Вот этим я и собрался заняться. Один из кандидатов на роль соглядателя, новгородский приказчик Евстафий, подходил наилучшим образом: смекалист, вороват, немного трусоват, родственник Пахома Ильича, тщеславен, хитёр, любит выпить и стремится к карьерному росту. Подобные качества можно расценивать при вербовке двояко, но если серьёзно, других вариантов пока не было. Следовательно, никаких тайн. Просто попросить поинтересоваться некоторыми людьми, как бы невзначай, за соответствующее вознаграждение, а там видно будет. С его профессией сложности это не представляет. На торгу узнаются все новости города и окрестностей, самые осведомленные, конечно же, трактирщики, только они уже вероятно являются доверенными людьми власть предержащих. Но и Москва не сразу строилась. В большую политику города мне лезть глупо, не тот уровень. Прожил бы здесь пяток лет, оброс бы связями, тогда — пожалуйста. Однако и сидеть 'тише воды ниже травы' уже не подходит, кто-то упорно пытается мне насолить и не принимать ответные меры уже нельзя. Кто этот недоброжелатель, очень хотелось выяснить. Из кандидатов на роль врагов подходило несколько группировок: Смоленский князь, Православная церковь, преступный мир, торговые конкуренты.

Для князя моя персона слишком незначительна, в государственные вопросы, как то: территории, налоги, система управления мне хода нет. Пятачок земли, который я оттяпал, никакой ценности не представляет, даже наоборот, лишнее укрепление на границе княжества, за чужой счёт, только на пользу государственному аппарату. Высокого титула нет, дружины, способной на серьёзные действия — тоже. Мыто заплатил и до свидания, до следующего года. Меня даже на случай войны не известили, что делать и куда приезжать на сбор. Князя можно вычёркивать.

Церковь, кроме пакостей моему торговому партнёру и шпионов, которые были замечены у лагеря, препон пока не ставила. Правда, оставался вопрос в десятипроцентном налоге, но и священника пока видно не было. За что ж платить-то? Значит, пока под вопросом.

Преступный мир, конечно, пострадал от моих действий. Одно судно захвачено, второе потоплено. Если Пахом Ильич опознал одного из воров на ладье, который был замешан в попытке мести за разбойничий струг, значит — это уже управляемая система мероприятий. А вот кто стоит за ней, предстояло выяснить.

Купцы-конкуренты пока тоже под вопросом, торгует ли кто стеклом в городе, помимо Ильича — не известно. Насколько я знал, покупали изделия только для перепродажи на рынках Западной Европы. В самом Смоленске они не пользовались должной популярностью, в отличии, скажем, от тех же плотничьих топоров, чугунных утятниц или шёлковых сорочек. Евстафий наверняка лучше знает, у него и спросим. Вот с такими мыслями к вечеру мы причалили к Смоленску.

Столица княжества расположилась на левом берегу Днепра, от современного Смоленска где-то восьмая часть. Город походил на крепость, которая имела вал, начинавший свой путь на востоке у верховьев Зелёного ручья. Далее он шёл до Козловского оврага, минуя его, прерывался проходами и круто поворачивал на север, затем на северо-запад до Пятницкого ручья. Таким образом, линия вала как бы разделялась на три опорных участка. Первый прикрывал с напольной стороны Козловскую гору, второй — Соборную гору и третий — северную часть Вознесенской и Воскресенскую горы. Прибрежная часть стены выстроена из дуба обмазанного глиной, и была наиболее массивной, остальные стены обнесены тыном. Видя это, я потихоньку стал понимать, что постройка каменного забора — довольно серьёзное фортификационное сооружение для этой эпохи и местности. Но если театр начинается с вешалки, то град на реке с порта. Разнообразной высоты причалов, облепленных лодками и плотами, с торчащим лесом мачт здесь штук двадцать. Как объяснил рыбак, многие пристани закреплены за городами, которые постоянно торгуют в столице, но есть и общие. Подвёл лодку к мосткам — плати пошлину, причальный сбор. Не хочешь — добро пожаловать на косу, стой по пояс в воде, пачкайся в тине, но если с товаром прибыл, лучше заплатить, иначе замучаешься оттуда к воротам добираться. Для нас бы подошёл этот вариант, рыбак собирался к вытянутым на берег долблёнкам, но мы выгрузились как купцы. Ворота в город закрывают перед закатом солнца, о чём громогласно возвестил воротный стражник, пришлось поспешить, чтобы не ночевать на берегу. Прощаясь с лодочником, я упросил присмотреть за лодкой. Об этом мы с ним договорились заранее, тем не менее, напомнить не помешает.

От причалов к воротам дорога шла под горку. Впереди девочки с рюкзачками, за ними я с Савелием, приспособив старое рыбацкое весло на плечах с навешанными на него узлами. Так и несли, как заправские охотники тащат убиенного кабана. Пройдя метров сорок, весло предательски затрещало, не выдерживая нагрузки, и мы плюнули на это дурное занятие. Наняли грузчиков, кои с самого начала пути предлагали свои услуги. Ребята взялись за дело профессионально, оставалось только догонять. Дом сотника тут знали, благодаря красавице Елене, которая произвела фурор на пристани своей одеждой. Степанида не поленилась, и проследила за ней до самого терема, чтобы потом похвастаться перед подружками своей осведомлённостью. Те рассказали своим мужьям, знакомым, и понеслись по городу сплетни, из которых выходило, что Савелий вывез из горящей Рязани богатую казну, жену княжну и заморскую чудо-птицу, говорящую человеческим голосом. Что расскажут грузчики, переносящие объёмистые узлы, — оставалось только догадываться.

Самым сложным было не глазеть по сторонам, ведь всё, что было по пути к терему сотника, напоминало музейные экспонаты. Сорок шесть лет назад Смоленск практически сгорел дотла, уцелели лишь детинец и часть западной стены города с пристройками — ручей спас. Судя по новым деревянным домикам, пожары здесь так же часты, как у нас автомобильные аварии. Однако это часть истории, а следовательно голова вращалась на шее чуть ли не по кругу. По ту сторону Днепра я приметил пару десятков изб и множество огородов, не считая прибрежной полосы — это всё, что удалось разглядеть, пока не прошли ворота. Со слов лодочника, литвины и черниговцы периодически совершают набеги, и селиться в предместье народ особо не хочет, тем не менее люди живут.

Общая площадь города была оценена мною не более шестидесяти пяти гектаров. Улицы покрыты деревянной мостовой, правда, не все, а, так сказать, главные дороги. Прямо как у нас, в центре прилично, а там, на окраинах, где властители носа не кажут — яма на яме. Вот на такой проспект мы и вышли с Подола, минуя ворота. Дом сотника находился возле Пятницкого острога, где размещалась княжеская резиденция. Вроде и не центр, а район престижный, тут все домики в два этажа, есть и повыше, но в основном придерживаются однообразной архитектуры. Полчаса хода — и носильщики остановились возле ворот скромного особняка. Над полутораметровым частоколом забора выглянула голова мальчишки, похожего на Филимона. Признав хозяина, он распахнул створку, а сам побежал к дому. Занеся узлы во двор, один из грузчиков протянул руку. Стал вопрос об оплате. У Савелия денег не было, у девочек тем более. У самого в кошеле только гривны и четверти.

— Вот что, уважаемые. Здесь четверть гривны. — Достав сплющенный серебряный прутик из кошелька, показал старшему амбалу.

Грузчики переглянулись между собой и уставились на серебро.

— Часть от этого — Вам за работу, за вторую часть вы должны с утра привести сюда человека, желательно женщину, которая знает, что творится в городе. Договорились?

Старшина взял прутик, поклонился, посмотрел на своих подельников и молвил:

— Найдем, боярин, такого человечка, можешь не сомневаться. Утром будем тута.

Довольные оплатой грузчики поспешили к себе на Подол. К закату, попивая пиво или что покрепче, они будут рассказывать новые истории о Рязанском сотнике, у которого в слугах боярин. Самым интересным в этой истории будет то, что платит боярин за перенос шести увесистых узлов не пару резан, как все, а четверть гривны. Знать и вправду знатную казну из Рязани сотник вывез.

Хозяйка встретила нас перед дверью. Небольшой поклон в мою сторону, в руках деревянный ковшик, похожий на большой половник с кривой короткой ручкой. Мне, как гостю, довелось испить кислый квас, аж передёрнуло всего. Находясь в средневековье, пил только кипячёную воду либо минералку из фляги. Но нарушать традиции не стал, средства от отравления и расстройства желудка лежали в аптечке и находились в одном из узлов. А дальше меня заинтересовало поведение женщины перед мужем. Елена поклонилась Савелию в пояс, причём не из-под палки, а от души. Уважение стопроцентное, улыбка на лице, в глазах радость, движения размеренные, осанка стройная, никаких лишних слов.

— Прошу, заходите в дом, желанные гости.

Хозяйка пропустила нас вовнутрь, на девочек ноль внимания и закрыла дверь.

'Вот тебе раз, — подумал я, — а вещи? А девочки у порога'? Действия Елены у меня не укладывались в голове, но как выяснилось, решение, кого впускать в дом, а кого нет, заносить вещи или оставлять на улице принимает муж. Сотник, увидев любимую, обо всём позабыл, в результате произошло недопонимание.

— Савелий, — произнёс я спустя минуту, — я пока вещи занесу и детей пристрою. А ты будь добр, выясни, где мне тут можно разместиться?

Первым делом мы занялись освещением терема, так как два окошка разделенные на ячейки и затянутые бычьим пузырём были каким-то недоразумением. Открывались ли они, проверять не стал, но то, что солнечный свет практически не пропускали, было свершившимся фактом. Никаких керосиновых ламп, а тем более электрических фонарей, понятное дело не было. Использовали свечи, которых с собой было более чем достаточно. Семь подсвечников из бронзы с массивными отражателями разместили по периметру светлицы, в которой находился большой стол. Стулья и табуретки отсутствовали как класс, только широкие лавки у стен, что впрочем, неудобств не доставляло. В воздухе одновременно пахло деревом, пылью и какими-то травами. Мы стали действовать по заранее оговорённому плану. Разобрали баулы, стол переставили таким образом, чтобы можно было сидеть с двух сторон, накрыли скатертью, большую керамическую бутыль с вином торжественно водрузили на середину. Затем стали размещать посуду и съестные припасы, приготовленные к ужину. В основном копчения, способные вынести несколько суток дороги и продукты в вакуумной упаковке. Замечу, что в нашем распоряжении были изотермический контейнер и термосумки, вместившие в себя мороженое, фрукты и шоколадные конфеты. К столу девочек звать не стали, бутербродный ужин был у них в рюкзачках. Разместившись на первом этаже, дети с помощью 'лягушки' надули свои матрацы и готовились ко сну. В это время появилась хозяйка. Не зря говорят: по одёжке встречают. Бордовое бархатное платье с длинными разрезами по бокам. Под ним белая нижняя юбка, защищающая ноги от посторонних глаз, на груди цепочка с кулоном, явная бижутерия, но эффектная, обшитые кружевами рукава, а на голове самая настоящая корона. И только присмотревшись при свете свечей, понял, что это хитрый головной убор с обручем. Он одевался на короткий, почти прозрачный платок и водружался на голову. У сотника от удивления рот раскрылся:

— Еле... Елена, это Алексий, боярин из Мурманска, мы тут, там, вместе... — Савелий не находил слов, надо было официально представить гостя, садиться за один стол с незнакомцем было не принято. Вдруг враг, или хуже того — кровник.

— Алексей, мы с Савелием строим вместе невдалеке крепость, позвольте разделить с Вами трапезу, — доложился хозяйке дома, выручая сотника.

Хотел было добавить про прекрасный вкус в выборе одежды, но вовремя остановился. Комплементы о внешнем виде жены можно говорить только мужу, иначе в его присутствии это можно расценить как ухаживание. Наконец-то пришедший в себя сотник, сел во главе стола, по правую руку от него, протиснувшись, уселась Елена. Сесть напротив хозяина дома не представлялось возможным, в связи с отсутствием посадочных мест. Пришлось размещаться с края, невдалеке от дамы. В томительном ожидании мы уставились на стол. Наличие на нём вилок смутило хозяев дома, подобная сервировка была не принята. Вилками, напоминающими миниатюрные вилы, пользовались, но только для удержания продуктов на основном блюде во время порционной резки. Ситуацию надо было исправлять, причём таким образом, чтобы не унизить сотника в глазах жены. Ведь доверился он мне в этом деле, и логично было предположить, что в курсе всех нюансов.

— Позвольте показать Вам, как едят у меня на Родине. Будет очень приятно, если Вы последуете моему примеру.

Холодные закуски стали перемещаться на большие тарелки. Ловко орудуя столовыми приборами, распределил угощение, вынул пробку из бутыли, и разлил янтарный Токай по хрустальным фужерам, произнеся тост: 'За здоровье хозяев, за крепость дома, наличие большого количества детишек и долгих лет жизни'. Обошёл стол вокруг, чокнулся бокалами с сотником, затем с Еленой, выпил половину и сел на место. С помощью вилки и ножа отрезал кусок буженины, отправил его в рот и стал жевать. Потом подцепил шпротину, краем глаза посматривая, как повторяют за мной остальные. Получалось у них неважно, и если бы не салфетка, предварительно положенная на колени, по моему примеру, то платье пришлось бы основательно чистить. Русские люди быстро учатся всему незнакомому, так вышло и на этот раз.

Ответный тост произнёс Савелий, вставать не стал, прямо из-за стола поднял в руке бокал с вином и произнёс:

— Восславим Бога, за то, что мы живы, за радость, которую мне дали.

Сотник повернул голову в сторону любимой и склонил голову. Елена кокетливо улыбнулась и сразу же стала серьёзной, произнося тихеньким голосом слова благодарности. Выглядело это умилительно. Застолье продолжалось, после того как очередной кусок курицы превратился в косточку, из дорожного холодильника было извлечено мороженое. Немая сцена, глаза по пятаку.

— Очень вкусно, очень. — Это были вторые слова, после благодарности, произнесённые хозяйкой за столом.

Объяснять происхождение заморских фруктов и клубники, которая была расценена, как огромная земляника, не пришлось. Раз стоит на столе, значит так и надо. После бокала Токая, Елена заметно опьянела и к напитку более не притрагивалась. Как ей удавалось держать ровно спину, не облокачиваясь на стену, аккуратно отправлять в рот мороженое, закусывая ягодами, было выше моего понимания. Из рассказа Савелия я помнил, что благородному воспитанию взяться было негде, но оно налицо. Впрочем, видно, что старается. А дальше, мы как-то расслабились и беседа из куртуазных выражений: 'передайте, пожалуйста, вон ту тарелочку', 'ах, соль так вредна'; плавно перелилась в нормальное общение, при котором обсуждаются разнообразные события, не возбраняются эмоции, иногда сопровождающиеся жестикуляцией. Савелий рассказал занятный случай на охоте, я про гору Афон и море, воду которого пить нельзя, а Елена поведала историю о белом волке, чем-то похожую на сказку.

За три часа до полуночи, когда свечи превратились в коротенькие огарки, стали укладываться спать. Место мне предложили в соседней со светлицей комнате, размером вдвое меньше прихожей в типовой квартире. Чулан без окон, доска на ножках у стены, ни подушки, ни перины, вот и все удобства. Замечу, отнюдь не худшие условия, в которых мне приходилось бывать. Осмотрев свою опочивальню, я стал обустраиваться. Пыльник сойдёт за простыню, а вот, с подушкой что-то надо решать. Надул крепкий полиэтиленовый пакет воздухом, завязал, вроде не травит и, положив в мешок, оставил на лавке — подушка готова. Снял рубашку с ботинками, кое-как укрылся безрукавкой, подумал, что надо было спросить про уборную, немного поворочавшись, я уснул.

— Дядя Алексий! Дядя Алексий! Поднимайтесь, к Вам люди вчерашние пришли, у ворот дожидаются.

Разбудившие меня девочки проснулись первыми, из интереса стали ходить по дому, осматривая, что к чему. Наткнулись на стол с остатками еды и доели всё подчистую. В этот момент и расслышали стук в ворота. Вчерашние грузчики выполнили условие договора и привели самого знающего человека в городе, по их мнению.

Торговка пирожками Степанида откликнулась на их зов из чистого любопытства. Собрав корзинку с только что испеченными булками, прикрыла их чистой холстиной, помолилась и отправилась в сторону Пятницкого острога к дому рязанского сотника. Два портовых грузчика решили проводить свою протеже до места, дабы показать, что договор выполнен. По дороге слопали по одному хлебобулочному изделию, дождались, пока ворота раскроются и представили Степаниду.

— Это жёнка нашего товарища Васьки Щуки. Всё знает, а чего не знает, то выдумает, как узнать (лучшей рекомендации и быть не может), — мы, это, пойдём боярин, работать надо. Коли чего надо поднесть, мы завсегда готовы. Нас на Подоле все знают.

Поклонились и ушли. Кто все и кто они — так и не понял.

— Проходите во двор. Э... как Вас, кстати, звать-величать? — Поинтересовался, пропуская через ворота пухленькую женщину.

— Степанида Щука, — раздалось в ответ.

Торговка подхватила корзину и шагнула во двор. От неё пахло свежей выпечкой и ромашкой. Пшеничного цвета волосы были прибраны под вышитым бисером красно-коричневым платком и заплетены в две косы как колбаски. Платье представляло собой длинную, доходившую до икр ног рубаху из грубой льняной ткани с разрезами по бокам, скрепленную шнуровкой. Под ней выглядывала ещё одна рубаха, более тонкой выделки с красной оторочкой по низу. На ногах деревянные сабо.

— С чем пирожки? — Спросил я у женщины, пока она оглядывала двор.

— С вишней, без косточек! — По-деловому ответила торговка и распахнула холстину, прикрывающую предмет торга.

— По чём продаёшь?

— Пять штук за куну, и один просто так добавляю, если человек хороший.

Получалось шесть пирожков за серебряный дирхем. Однако не слабые цены на кулинарные изыски. Хотя, если сравнить привычные мне пирожки и изделия Степаниды, то современные проиграют по весу и объёму как минимум вдвое.

— А чего яйцом не мажешь, перед тем как в печь отправлять?

— Больно умный?

Слово за слово и у нас завязался разговор. Поговорили о тесте, всевозможных начинках и, почувствовав себя профаном в данной области, плавно перешёл на интересующиеся меня вопросы без особого энтузиазма. Моё предложение рассказать о преступном мире Смоленска, описать подозрительных людей, где собираются, кто руководит, встретило решительный отказ. Не помогла и четверть гривны.

— Мне моя жизнь дорога, куны там не пригодятся. — Степанида показала пальцем в небо.

Но после того как я сходил в дом, отыскал в одном из пакетов ванильный сахар и презентовал горстку Степаниде — всё же втёрся в доверие. Обновлённый пирожок ей понравился, и я стал заходить в разговоре с другой стороны. В итоге нашего общения выяснилась проблема самой торговки. Придурковатый сынок Егорка, в порыве любви к дочери местного кузнеца деревяшкой от забора огрел по голове брата любимой, когда тот пытался утащить сестру с посиделок. Беда в том, что после совершённого действия, сын кузнеца Пётр три дня ни ест, ни пьет, а только блюёт. Стража, понятное дело, хулигана замела и Егорку на днях из поруба потащат на правёж. Знающие люди предложили откупиться, согласно Русской Правде, вот только таких огромных денег всем родичам даже в складчину не собрать. Может это и подло, играть на чувствах матери, но других кандидатур не было, а посему, немного подумав, я произнёс:

— Степанида, если мне получится вызволить твоего сына и договориться с кузнецом, ты согласна ответить на мои вопросы и помочь кое в чём?

— Если спасёшь мою кровиночку, то отслужу, вот тебе крест. — Женщина поднесла пальцы, ко лбу ожидая моих слов.

— Договорились, попробую. Как звать кузнеца и где его найти?

— Данилой кличут, мастер бронник. Кузня его напротив кирпичной мастерской. — Рука Степаниды совершила движение вниз к животу, затем к левому плечу и к правому.

— Жди меня тут, — уже на ходу в сторону двери предупредил торговку, — сейчас вернусь.

По всем рассказанным симптомам у паренька типичное сотрясение мозга. Инструкция в аптечке при таком случае была, сам недавно был в похожем состоянии. Дав задание девочкам, рассказать проснувшемуся Савелию, что дядя Алексий отправился в кузнечный ряд к Даниле броннику по срочному делу, вооружился, прихватил сумку с лекарствами, деньги и вышел во двор.

— Веди Степанида Щука к Даниле, будем спасать твоего сына.

Ворота за нами закрыла шустренькая девчушка, и мы отправились в сторону Зелёного ручья, почти к самой реке. Протиснувшись между двух возков, перегородивших и без того узкую улочку, пройдя шагов триста я обнаружил, что мы уже обошли холм с детинцем и спускаемся к овражку, возле которого и протекает ручей. У воды паслись козы, а рядом с ними бегала собачонка, мелькая повязкой на задней лапе. Вот такой городской пейзаж перед кузнечными домами. Вскоре мы были почти на месте.

— Дальше не пойду, вот его кузня. — Торговка сняла с плеча корзину и уселась на короткое бревно, лежащее у дороги.

Понятно, боится, так даже лучше. Схожу один. Сплюнул через левое плечо, поправил саблю и зашагал в сторону калитки, за которой возвышалось строение из трёх стен с неполной крышей, над которой торчала короткая труба. Дымок хоть и еле сочился, тем не менее, звон молотка стоял знатный, словно только крицу стали околачивать. В кузнеце познакомился с Данилой, представился путешественником с юга, знающим искусство врачевания. Поинтересовался, льняным ли маслом он воронил уже готовую к продаже кольчугу, не подошедшую мне по размеру, дорога ли проволока и где он достал такую великолепную наковальню. Слово за слово и я плавно перешёл на тему о лекарском труде и рассказал историю о чудесном исцелении, при котором врач как бы передал частичку своей жизни умирающему пациенту. Кузнец сам поведал о сыне.

— В бане сынок лежит, как раз за кузней. Плох очень.

Пётр лежал на полатях полностью раздетым, прикрытый холстиной как простынёй. Лицо его отекло, дыхание еле слышно, пахло валерьянкой, видимо поили, чтобы облегчить страдания. Возле больного на расстоянии руки стояла колода с водой и ковшиком для питья. Создалось впечатление, что местные эскулапы ничем помочь не смогли, раз кузнец согласился воспользоваться услугами незнакомца. А может, приготовленные доски для гроба, стоявшие у стены, были тем знаком, когда надеются только на помощь свыше.

— Данила, оставь нас одних, твой сын при смерти, буду его спасать, тебе на то смотреть негоже. — Кузнец не стал спорить и вышел из бани, правда, недалеко.

Растерев руку спиртом, вколол Петру сорокапроцентный раствор глюкозы, для снятия внутричерепного давления. Парень стал постепенно приходить в себя и что-то бормотать, покачивая головой. Спустя полминуты его вырвало, и он чуть не слетел с лавки. На жаргоне подобное состояние называется 'вертолёт'. Насколько помню, медицинский справочник советует срочно устранить головокружение. Если Пётр выживет, то теперь ему придётся частенько жевать морковку, пичкая себя витамином В-6, а пока — бетасерк, в качестве болеутоляющего подойдёт максиган, либо анальгин. Двадцать таблеток выдавил из упаковок и сложил на два куска бересты.

— Данила, иди сюда, знаю, что где-то рядом! — Крикнул в открытую дверь бани.

Кузнец не заставил себя долго ждать и появился в проходе. Увидев пришедшего в сознание Петра, схватился левой рукой за свой затылок и громко выдохнул. Отче наш не успел прочесть, а сынок очухался. Помощь при спасении можно принять от кого угодно, пусть знахарь не крестится, молитв не читает, бес с ним. Главное сына поднять.

— Вот пилюли, — показывая рукой на бересту с таблетками, — три дня будешь давать сыну по две в день с этой кучки и вот с этой.

— Давать. Понял. А что это?

Название лекарства для кузнеца ничего не прояснило, и лишь подсказка, что это высушенный сок особых растений, как-то успокоило его.

— Четыре последующих дня по одной из каждой кучки, — продолжал я, — постарайся не тревожить больного, полный покой, сон, питье, которым его поили тоже давай. Если нет валерьянки, вот склянка с валокордином. Десять капель на черпак воды.

Зачерпнул ковшиком воду и накапал из пузырька десять капель. Взял четыре таблетки, поднёс ко рту Петра и заставил запить лекарство. Делал всё медленно, чтобы Данила видел и запомнил.

— Батя, как это? — Прошептал ослабевшим голосом Пётр.

— Лежи сынко, спи, знахарь вылечит. — Данила погладил сына по голове и остался с ним, пока тот не уснул.

Дождавшись, пока Пётр засопел, я еле слышно произнёс:

— Сил слишком много отдал, завтра загляну, проведаю. Вот ещё что, никаких судебных тяжб или споров, покуда сын твой на ноги не встанет. Иначе всё насмарку и лекарства не помогут.

Данила кивнул головой, после чего я вышел из бани и неспешно пошёл к поджидавшей невдалеке Степаниде, оставив наедине сына с отцом. Врать торговке не имело смысла, если Пётр три дня не поднимается, изредка приходя в сознание, то возможен ушиб головного мозга. Выживет, уже хорошо, а будет ли нормальным после травмы — это под вопросом.

— Плохо дело, парень еле жив, — на ходу сказал я.

— А что же делать? — Степанида остановилась, чуть не плача схватила меня за рукав и развернула к себе.

— Ждать! Дай Бог подниму его на ноги. Пётр получил самое лучшее лекарство в этом мире. Будем надеяться на крепкий молодой организм. Пока идёт лечение, суда не будет.

Убрал женскую руку со своего рукава и зашагал дальше, к дому сотника. Торговка не отставала и следовала за мной, возможно, именно во мне она видела единственное спасение своего непутёвого сына.

* * *

В тереме Савелия, сидя у холодной печи, я размышлял, какой фигнёй я занимался последние дни. Рядом стояла корзинка с пирожками, Степанида была принята на постоянную работу с окладом треть гривны в месяц. Учитывая, что корзинка пирожков стоила одну ногату(1 новгородская гривна = 204 гр. серебра = 20 ногат; 1 ногата = 2,5 куны) из которой чистая прибыль — тридцать процентов, то это было неплохое предложение. Фактически она становилась управляющей дома, или как тут было принято — ключницей. Ей вменялось в обязанности покупать и готовить еду для обитателей дома, следить за порядком, да иногда, попутно продавая пирожки интересоваться на торгу за всевозможными воришками и постараться выяснить, где они собираются. Конечно, это лучше, чем ничего, но не стоит себя обманывать, эффективность такого агента оставляет желать лучшего. Через два дня надо было отправляться назад к камню, а я толком так ничего и не успел. Что я делаю в Смоленске? Почему вместо решения своих вопросов, я сталкиваюсь с новыми проблемами? В деле расследования, кому я наступил на хвост, за эти дни я не продвинулся ни на шаг. После полудня, по плану надо было навестить Евстафия, но мне казалось, что это дохлый номер, идти не хотелось, невидимая паутина под названием апатия окутала и предлагала сдаться.

Ровно в полдень, прихватив с собой в качестве провожатого Степаниду, я нехотя отправился в торговые ряды. Людей на улицах мало, детей дошкольного возраста совсем не видно.

— Степанида, отчего малышей на улице нет? — Поинтересовался у торговки.

— Мор девять лет назад был, народу померло — тысчи. — Сопровождающая как-то с грустью посмотрела на меня, поправила плетёную корзинку, пропуская меня вперёд. — Вот и берегут деток, не пускают за ворота. — Услышал со спины.

Вскоре мы оказались на окраине городских торговых рядов. Торг делился на две части: первая на Подоле, рядом с причалами, вторая в самом городе. Отдельно от всех торговали немцы, но это только на словах. Их круглая церквушка, сиречь склад, стояла за городскими стенами, однако, вести коммерцию и селиться они предпочитали за укреплениями. Всеми правдами и неправдами иноземцы постепенно скупали, чаще арендовали лавки и смешивались с купцами из Руси. Рынок есть рынок, тут свои законы. Лавка Пахома Ильича мало чем отличалась от своих собратьев по ряду. У кого-то торчал флажок, прообраз современного рекламного баннера, чаще на фасаде рисовали картинку — билборд, с изображением профилирующего товара, а были и просто без опознавательных знаков. Вообще-то, торговые места за века не претерпели каких-то серьёзных изменений. Прилавок с навесом из соломы или дранки, иногда подобие небольшой избушки, или вообще, просто стол. На окраине рынка товар нередко располагался прямо на земле, но ближе к площади, в отличие от Подола это было редкостью.

— Вот, лавка новгородца, у которого товар заморский. — Степанида указала рукой на маленький домик, с большим окном и раскрытой дверью, возле которого суетилось пару человек. — Я тута поторгую. Пирожки! Пирожки румяные! — Голос торговки был звонок и в радиусе нескольких метров перекрывал шум торгующего люда.

Я вошёл в помещение лавки, пригнув голову, миновав подвешенные китайские колокольчики. Пахом Ильич повесил их, когда узнал, что звон прогоняет нечистую силу.

— Долгих лет жизни, Лексей. Какими судьбами в Смоленске? — Приказчик узнал меня и вышел из-за стойки навстречу.

— Добрый день, Евстафий. Вчера прибыл в город, у Савелия в доме остановился. Где нам можно поговорить, чтоб не мешал никто?

Приказчик показал пальцем себе за спину, и я, переведя взгляд с подвесных весов на полки с товаром, обнаружил потайную дверь, завешанную медвежьей шкурой. И если само торговое помещение размещалось на слабоосвещённых двенадцати квадратных метрах, то подсобка походила на купе железнодорожного вагона. Только потолок ниже и окошко совсем крохотное. Из мебели два вытянутых армейских ящика по бокам, прикрытых матрацем; между ними стол, под ним ещё один сундук, уже местного производства и полки на стенах. Сверху свисает светильник, в виде маленького колеса, на котором расположены подсвечники, правда с одной свечой. В общем, офис как офис, конечно, для своего времени. Усевшись на ящик, я вытащил из сумки бутыль с вином, а Евстафий тут же сообразил пару стаканов и нехитрую закуску из мочёных яблок. После короткого застолья в кабинете Пахома я услышал всё о конкурентах на смоленском торжище и в ответ поведал приказчику свои мысли по поводу происходящих в последнее время неприятностей. Евстафий оживился, но ничего путного предложить не смог, отчего заметно расстроился. Вот тут я и предложил ему посодействовать, намекая на возможное расширение ассортимента, особенно в сфере товаров народного потребления. Только вопрос безопасности решить — и можно начинать. Недолго думая приказчик Пахома Ильича согласился, и дальнейший разговор перешёл к деталям.

— Два дня буду в городе, где найти дом сотника, надеюсь, знаешь. Если что-то срочное, известишь лично. В дальнейшем, оставляю тебе приборчик, на который можно записать голос. Все свои мысли говори вот сюда, — показав отверстие в диктофоне, где размещался микрофон, — приборчик с записью спрячешь в корзинку со шкурками и передашь рыбаку, который отвезёт её мне.

— Как все мысли? — Не понял Евстафий.

— Нажмёшь на эту кнопку и расскажешь всё, что касается нашего дела, а также всё, что передаст Степанида. Она сейчас стоит перед лавкой и торгует пирожками.

Приказчик попробовал записать свой голос, затем прослушал, удивился, насколько его речь смешна со стороны, нашёл сходство с патефоном и остался доволен. Резидентура в Смоленске была открыта. После того, как торговка оказалась представлена Евстафию, преуспевающий коммерсант провёл небольшую экскурсию по лавке в присутствии потенциального покупателя. Признаюсь, кабы работники в торговых рядах супермаркетов применяли подобную практику, на них бы ходили смотреть как на артистов. Не обладая навыками по манипуляции сознания, приказчик Пахома Ильича умудрялся настолько запудрить мозги, что к чугунной кастрюле, которую горожанин изначально собирался приобрести, вполне осознано были куплены крышка для неё, сковорода, половник и рукавица-ухватка. Едва произошёл расчёт, и лисьи шкуры были отложены в сторону, как перед покупателем отодвинули шторку со стены и предложили посмотреться в зеркало, вроде как бонус к покупке. Заинтересовался ли горожанин приобретением данной вещицы себе домой — утвердительно не скажу, но то, что обязательно расскажет об этом, без сомнения. Закончилась экскурсия на улице. Евстафий похвастался лотком и посетовал на внешний вид лавки, испорченный обугленными брёвнами. Как ни крути, надо было покрасить лавку со стороны фасада в яркий цвет или хотя бы побелить брёвна известью, как у соседей. Согласились на известь, которую я обещал прислать первой же лодкой.

До обеда оставалось немного времени, сидеть в лавке купца было не интересно, а вот полюбопытствовать на архитектуру города, точнее на кирпичные храмы, даже очень. В этом мне охотно согласился помочь Герасим, ответивший кивком головы на мою просьбу. Звонарь никому не рассказывал, что научился говорить, общался только с Евстафием, и то тихо. Ожидая проводника, я тактично вышел из лавки, оставив Герасима наедине с патефоном. Находясь на улице, сохраняя в тайне прослушивание пластинок, стал свидетелем любопытного зрелища. Маленький мальчик, лет восьми, явно стараясь и получая удовольствие от своего занятия, рисовал заточенным прутиком на запылённой дощечке людей, которые проходили мимо него. Сидя на коленках, в двух метрах от меня, юный художник настолько чётко соблюдал все пропорции, что мне захотелось узнать, откуда такие таланты? Присаживаясь на корточки рядом с ним, я спросил:

— Эй, пострелёнок, и давно рисовать умеешь?

— Ой, дяденька. Я больше не буду.

Юное дарование быстро заштриховал рисунок и приготовился задать стрекача.

— Постой, не торопись, — удерживая его за руку, — хочешь получить в подарок карандаш и настоящую бумагу?

— Хочу. А что это такое?

Пострелёнок заинтересовался. За явно бесполезное занятие с точки зрения горожан никто его не ругал, даже наградить пообещали.

— Смотри. Это карандаш, а это бумага, — доставая из сумки, перекинутой через плечо небольшого размера блокнот, наподобие того, который был передан Пахому Ильичу. — Делаешь то же самое, что на земле, только вместо прутика вот этой палочкой. На бумаге рисовать удобнее, да и резинкой, если что, подтереть можно, но самое главное, с собой унести запросто. В блокноте точилка приспособлена — карандаш точить. Вот, смотри, как это делается. — Провернув карандаш, отдал подарки художнику.

— Спасибо дяденька. Меня Андрейка звать. — Сообщил мальчик, собираясь поскорее показать новые вещи своим сверстникам.

— Как закончится бумага с карандашом, — крикнул в след убегающему сорванцу, — приходи в лавку, что за мной стоит. Спросишь Евстафия, он выдаст новую бумагу вместо изрисованной и карандаши.

Полна Русская земля талантами, главное — вовремя их разглядеть, помочь, поддержать, а зачастую просто накормить. И стало бы на Руси в сто раз краше, зазвенела бы её слава по всему свету. Ведь на одного Андрея Рублёва, приходились сотни художников-Андреек, зарывшие свой талант в землю, от безысходности, голода, лишений и непонимания.

Вскоре из лавки вышел Герасим, посмотрел по сторонам, заметил меня и махнул рукой, мол, следуй за мной. Минуя торг, мы вышли в узкий проулок, шириной метра в три и направились к самому красивому храму города кратчайшей дорогой. Видимо звонарь спешил к себе на работу, шагал широко, размахивая зажатым в руке пирожком, точь в точь, какие испекла Степанида. Евстафий, как один из немногих, знавший тайну Герасима, сдружился с ним и всегда угощал друга чем-нибудь съестным. Минут через сорок мы оказались перед церковью, которая, по мнению моего провожатого, и была вершиной зодчества столицы. Как ни странно, но звонарь работал совершенно в другом месте, посему показав рукой на храм, распрощался со мной. Церковь Петра и Павла предстала предо мной.

Начнём с того, что в декоре храма есть странная непоследовательность или, точнее, особая система: северо-восточный угол комплекса явно не привлёк внимания заказчиков и строителей северной галереи — там не было сделано особого придела. Поэтому при взгляде с востока комплекс выглядел асимметрично: у южного угла был придел со своей главой, а вот, с севера ни придела, ни главы не было. Можно подумать, что здесь сказались художественные взгляды архитектора, когда зодчий выделял главный видовой аспект здания и не боялся асимметрии в композиции галереи и приделов. Но всё объяснялось проще. Потом, спустя некоторое время, мне рассказали, что строительство северо-восточного придела-усыпальницы не заладилось, так как несмотря ни на какие ухищрения каменщиков кладка разваливалась. Пошёл слух, что в том месте могила волхва, в результате чего строители отказались возводить придел, да и выделенные средства подходили к концу. А пока что, я разглядывал розовато-белую затирку из извести и кирпичной крошки, покрывавшую стены храма. До выпуклых крестов на угловой лопатке и элементов декора, углублённых в кладку, руки штукатуров не дошли. Но отойдя немного в сторону, чуть издали, я понял, почему так произошло. Храм был бело-розовым, с оставленными открытыми кирпично-красными деталями декора. И даже если тому виной было какое-то событие, несвязанное с проектом, то в итоге всё получилось лучше, чем планировалось. Прихожанин, стоявший возле церкви, в белой рубахе с красной вышивкой потрясающе гармонировал с цветами здания. Греческие строители внесли что-то русское, близкое к нашему сердцу — тем самым смягчили общую строгость архитектуры храма. Вынув из сумки камеру, я включил её, и обошёл церковь вокруг, снимая здание, после чего вошёл внутрь. Освещения было явно недостаточно, детали не разглядеть, тем не менее, интерьер храма так же торжествен и строг, как и его внешний облик. Мощные крестчатые столбы связаны подпружными арками, несущими с помощью парусов светлый многооконный гранёный барабан главы впечатляли. Для людей же, чьи потолки в домах не превышали двух метров, подобная высота должна была приводить в восторг. В глубине алтаря находилось сложенное из плинфы седалище для клира. Стены и своды храма были покрыты росписью, расписаны были и плоскости оконных амбразур, напоминающие рисунок кирпичной кладки. Даже мне, привычному к размахам современной архитектуры посмотреть было на что, единственное, что смущало, так это забредшие за мной две курицы, и не обращавшие на это, ни какого внимания служащие. Какие и кому ставить свечи не знал, можно ли находиться с саблей в церкви — тоже. Перекрестился, поклонился и вышел наружу.

До дома сотника добирался больше часа, элементарно заплутал. Пока переправился через реку, зашёл не через те ворота, попросил прохожих объяснить дорогу — объяснили так, что оказался в противоположной стороне, в общем — тяжко. Если в приморских городах все дороги ведут к морю, то тут — не только к реке, а ещё и к ручьям. В итоге, выйдя к Пятницкой, с трудом отыскал особняк Савелия. Во дворе переполох. Степанида растопила печь и вовсю шуровала на кухне, отдавая приказы. Девочки помогали, носили воду из колодца, подмели двор, убрали в доме. Сам сотник готовился к аудиенции у князя. Перед моим приходом, прибыл посыльный, который сообщил пожелание правителя немедленно увидеть светлейшими очами нового горожанина. Видимо слухи о несметных богатствах, привезённых из Рязани, достигли резиденции Святослава Мстиславовича. Савелий сидел на лавке, на втором этаже, наматывая свежие портянки. Парадного костюма для выхода в свет не было, а явиться к главе княжества в повседневной одежде равносильно высказать тому неуважение. Хорошо, хоть догадались взять у Евстафия шёлковую сорочку. Выход из ситуации предложила Елена. Среди подарков, переданных ей, была накидка бирюзового цвета, в виде плаща с капюшоном на одной пуговице. И если женщине она доходила до пят, полностью укрывая тело, то на сотнике материя заканчивалась у колена без возможности застегнуться на груди. Тут пришлось проявить смекалку. Сняв с шеи золотую цепочку, я сделал петельку и закрепил на пуговице, второй конец продел в отверстие, куда вставляется пуговица, щелчок застёжки — стильный наряд под названием 'корзно' готов. Вместе с посыльным Савелий отправился на приём к князю.

Вечером, после ужина, сотник рассказал, что Святослав интересовался обороной Рязани, так сказать от первого лица, расспрашивал о тактике кочевников, действиях защитников, количестве воинов. Вскользь поинтересовался, как удалось выбраться из горящего города с тяжёлыми сумками, много ли людей вывел и где они сейчас. В конце разговора коснулся самой щекотливой темы. Савелий был поразительно похож на покойного князя Давыда.

— Что, прямо так и сказал? — Перебив рассказ сотника, спросил я.

— Ошибся Мстиславович, не на Давыда я похож, а на своего деда. — Савелий распутал цепочку, застрявшую в пуговице, и передал мне. — А вот дед покойный, действительно был похож на Вячеслава Ярославича, князя Смоленского ибо был ему бра... Это я сам от него случайно услышал, когда ещё без портков ходил.

Степанида отодвинулась от двери, ведущей в светлицу, и на цыпочках стала спускаться на первый этаж. Вот это новость, хозяин дома предок известного Вячеслава Кесарийского. Ох, не зря она задержалась в доме.

На следующее утро я навестил сына кузнеца. Пётр пошёл на поправку, видимо лекарства дали необходимый толчок молодому организму, и состояние больного можно было расценивать, как стабильное. Данила чуть ли не прыгал от счастья. Единственный сын, помощник, наследник секретов и продолжатель славной кузнецкой династии мог уже пить юшку из ухи и внятно отвечать на вопросы. Для меня же пришло время непростого разговора. Мы остановились перед кузней и теперь смотрели друг другу в глаза.

— Послушай, Данила. Есть один вопрос, который вскоре придётся решать.

— О чём ты, иноземец? Если об оплате за врачевание, то не беспокойся, оплачу, сколько скажешь. — Бронник хлопнул ладонью по поясу, где, по-видимому, должен был висеть кошелёк.

— Плата будет большая. Сын челядинки моего друга виноват в том, что произошло с Петром. Суда не должно быть.

— Вот ты как, Алексий. — Данила стал серьёзным, улыбка исчезла, пудовые кулаки сжались. — За сына, то, что лечишь — спасибо. Да только не простое дело тут. Роду обида нанесена, кровная обида. Понимаешь?

— Возьми виру кузнец, по Правде. С того света парня вернули.

Данила задумался. Этот вопрос уже обсуждался у него дома, и к общему решению родственники не пришли. Слова кузнецу дались через силу, но перечить спасителю сына он не стал.

— Добро Лексей, если сынок мой Егорушка будет здоров как раньше, то виру назначаю в двадцать гривен. Так по Правде будет, о том уже толковали.

Я кивнул соглашаясь, а сам задумался. Платить серебром возможности не было, прутиков осталось слишком мало. Вообще-то был расчёт отдать набор инструментов для изготовления кольчуги, но в кузне я увидел практически те же самые приспособления. В итоге моё предложение выглядело бы весьма скромным. Помимо этого, мне захотелось подружиться с кузнецом. Тут лучше дать больше чем надо. Вот только что? Секрет нержавеющей стали или температурный режим отпуска? Толку с этого, если в своей кузнице он не сможет использовать полученные знания.

— Данила, сколько стоит твой самый лучший доспех? — Поинтересовался у мастера.

Кузнец вспомнил свою лучшую работу, когда черниговский сотник, будучи в составе посольства, не торгуясь, заказал для себя новые доспехи.

— Хм, черниговец в прошлом году отвесил сорок гривен за полный доспех, три месяца ковал. Железа свейского уйма ушла, угля ещё больше. Только к чему этот вопрос?

— Договоримся так. Тебе принесут к концу недели бронь, как раз на Петра. Таких доспехов ты ещё не видел, думаю, не хуже чем у черниговского сотника. Её стоимость оценишь сам. Так согласен?

Данила согласился взять виру товаром, но условие выздоровления сына стояло на первом месте. На том и расстались. День прошёл без происшествий и приключений. Степанида выяснила, что местные воришки ошиваются на Подоле, главарь у них — владелец мелкой харчевни по кличке Несун, но серьёзных дел за ними нет. Кошеля режут, так где такого нет? Все о том знают, но пока не пойман — не вор. Грозные тати, обитающие вокруг города, недавно сгинули, и о них ничего не слышно. Большего разузнать не удалось, хотя, и этой информации было достаточно. Дальнейшее пребывание в Смоленске не имело смысла. В полдень следующего дня рыбак доставил нас к тому месту, откуда забирал и, пообещав появиться к концу недели уже к строящейся крепости, отбыл назад. Он становился связным, с обязательством бывать у нас четыре раза в месяц. Не бесплатно, конечно, а за мешок пшеничной муки и полпуда соли, не поваренной 'чёрной' поморской (запечённой на хлебной основе с добавлением водорослей), а белой, которую с лёгкостью можно было продать за две третьих гривны. Что такое соль для рыбака, объяснять не требовалось.

По приезде в лагерь меня ждало разочарование и я чуть было не поругался с Фролом. Плотники приостановили работу, выстроив только первый этаж, при этом закончив часовню. Причиной тому была печь, требовалось время для каких-то экспериментов и свободный доступ сверху.

— Ещё три дня ждать. — Авторитетно сообщил Игнат.

Спорить с печником, не владея тонкостями строительства системы отопления, было бесполезно. Ночью, часа в три, пока никто не видит, пробрался к двери камня и через секунду стал стаскивать с тележки мешки и тюки с необходимыми вещами. Последний мешок был самым тяжёлым, в нём лежала бригантина для Петра вместе со шлемом, поножами и наручами с рукавицами. То, что размер брони несколько превосходил габариты сына кузнеца, а лицевая часть шлема хундскугель походила на волчью морду, меня не смущало. Если Данила работает с доспехом, то наверняка подгонит по любой фигуре, и маску заменит на что-то подходящее. Картинка с расположением стальных досок прилагалась, и повторить изделие не составляло бы большого труда, если... вот тут и должен был сработать мой план. Одинаковая толщина пластин по всей площади, а так же просверленные, а не пробитые отверстия обязательно заинтересует мастера. Всё это заставит Данилу искать меня и выспрашивать, а уже тогда я буду ставить ему условия. Мне захотелось заиметь кузнеца либо обученного подмастерья, у себя под боком.

Рыбак отчалил с восходом солнца под стук топоров. Отпускать малознакомого человека с дорогими вещами было опасно. Дело не в доверии, всякое может произойти на реке, и рязанцы тянули жребий, кто отправится сопровождающим в Смоленск, — победила молодость. Велимир только удивился, что в этот раз ему не отсыпали серебра на кутёж.

— А куны? Куны дадут? — Спросил он, садясь в лодку.

— Держи! — Бросил в лодку маленький мешочек с сувенирными монетками. — Тут две дюжины кератиев, это на кошт и на священника.

Проводив лодку, я направился инспектировать часовню. Это было маленькое, неказистое по сравнению с домом строение, представлявшее из себя четырёхстенную избушку с ганкой и луковицеобразной крышей выкрашенной золотой краской. Зато стоило мне в неё зайти, как тут же наступило понимание, что внутреннему убранству часовни могла позавидовать даже городская церковь. Современные иконы с изображением Георгия Победоносца, Архистратига Михаила, Иоанна Воина копировали иконописцев текущего столетия и составляли иконостас. Под ними в кадиле должен был дымить патриарший ладан. По обе стороны от икон стояли подставки под свечи, а на полу расстилалась красная ковровая дорожка. В общем, один в один как на оставленных мною рисунках. Население лагеря было довольно, особенно артель строителей. Для них это являлось какой-то ступенькой в строительной иерархии. Абы кого для постройки культовых сооружений не приглашали. Только проверенных мастеров. И если в портфолио было возведение храма или красивой часовни, то расценки за их труд подскакивали иногда на четверть. Теперь необходимо было освятить их зодчество.

С поставленной перед Велимиром задачей — воспользовавшись помощью Евстафия и его приятеля звонаря уговорить священнослужителя поехать почти за шестьдесят вёрст от города, он справился. Герасима в церковных кругах знали, приказчик по идее мог гарантировать серьёзность предложения, воин — охрану священнослужителя. Так что спустя несколько дней священник Ермоген прибыл. Худощавый, с впалыми щеками, которые скрывала кустистая борода до середины груди, в выцветшей рясе, доходившей до начала голенищ сапог, в которых трое умерли, он представлял собой некий монолит несгибаемой мощи и светоча веры. Поправив на груди массивный медный крест и переложив в левую руку видавший виды посох, он перекрестил всех встречающих у причала, произнёс молитву о благополучном прибытии и стал подниматься наверх. Мы с Савелием встречали его у ворот.

— Добрый день. Спасибо, что откликнулись на приглашение. — Начал я вступительный разговор.

Священник кивнул, чихнул и хорошо поставленным протяжным пафосным голосом изрёк:

— Благое дело совершено. Храм Божий давно стоять здесь должен.

Подойдя к часовне и внимательно осмотрев её со всех сторон, он зашёл внутрь, где пробыл несколько минут. После чего Ермоген появился перед нами, извлёк из заплечного мешка иссоповое кропило, глиняную флягу с освящённой водой и маленькую купель. Специально собирать народ не было смысла, присутствовали все, даже цыган. Священник встал напротив двери к нам лицом и начал читать нараспев:

— Вонмем, премудрость, вонмем. Доставляя, как всякая вода, бодрость человеку, освященная вода напоминает христианину о духовном очищении и духовной бодрости, подавая это очищение и бодрость тем, которые с верой принимают святую воду и окропляются ею.

Ермоген окунул в купели кропило, не прерывая молитвы, повернулся к часовне лицом и окропил здание с четырёх сторон. После совершения обряда зрители были обрызганы оставшейся святой водой, и повторили за священником: — И помилуй их по велицей милости Твоей, всякия нужды избавляй.

По окончании последних слов все перекрестились, несколько раз кланяясь. Церемония закончилась, и участники события направились к столам. Ужинали все вместе: воины, артельщики и рабы. Церковный обряд уравнял всех. Стоит заметить, что все мы изначально столовались так сказать, из одного котелка; с разницей лишь в том, что столы были у всех отдельные. И вот сейчас, эти столы были сдвинуты вместе. Особых деликатесов не наблюдалось, добытый на вчерашней охоте кабанчик, потушенный с овощами, хлеб и гороховая каша с квашеной капустой и киселём. Скромно и сытно.

После ужина Ермоген отправился рассматривать подарки в часовню, и поговорить я с ним смог лишь перед сном. В приватной беседе священник высказал слова благодарности за переданный ему трёхлитровый бутыль лампадного масла и большой свёрток ладана, привезённого с Афона. Смоленская церковь испытывала значительные трудности с поставками благовоний. И если не вдаваться в подробности, то пятнадцатифунтовый пакет с ладаном являлся в то время настоящим сокровищем. В год с одного дерева можно добыть четыреста грамм смолы, но несколько лет назад пожар на Халкидики уничтожил половину лесов, потребителей множество, вот и не доходил сей продукт до Смоленской епархии в нужном объёме. Последний привезённый ладан, со слов священника, был из смол ливанского кедра и давал больше запаха гари, чем благовония. Пропустив мимо ушей бурное вступление, я осознал, что Ермоген оказался довольно образованным человеком. Помимо греческого и латыни знал арамейский язык и понимал диалекты Готского побережья, но самое забавное было в том, что он мастерски владел приёмами риторики, что означало наличие учителей намного выше среднего уровня. Разговор вскоре зашёл о книгах, летописях и письменности. Некоторые латинские выражения ещё были в моей памяти, удалось блеснуть знаниями и тут же заткнуться. В ответ на греческую речь я мог только улыбнуться, ответить было нечем, но как говорится — молчи, за умного сойдёшь. Заметил ли мой конфуз собеседник, я так и не понял, так как говорить мы начали на волнующую меня тему.

— Одна у нас беда, — говорил священник, — очень мало книг, и дело не в дорогой харатье.

— Неужели недостаток грамотных писцов? — С удивлением спросил у Ермогена.

— Людей хватает, в Новгороде, например, даже многие женщины грамоте обучены. Пожары Алексий, пожары наша беда. Святое Писание не в каждой церкви есть, только в каменных храмах разрешено хранить рукописные творения.

Священник говорил с таким сожалением, что было видно переживание человека. До изобретения печатного станка ещё было двести лет, а с пожарами и у нас справляются с трудом, помочь было нечем.

— Вот, если бы ваши, из Никеи, прислали бы пару десятков книг с тобой, то была бы помощь.

Ермоген отпил глоток вина, внимательно наблюдая за моей реакцией. К чему это было сказано, я узнал лишь через две недели, когда священник повторно навестил наш лагерь.

— Пути господни неисповедимы, батюшка. Книг у меня нет, а вот летописи (выделяя последнее слово), было б интересно с ними ознакомиться.

— На то надо получить благословление настоятеля, сын мой.

Священник перекрестил меня, давая понять, что беседа подошла к концу. Да и у меня самого сил уже не осталось. Сложно вести разговор, когда на тебя словно смотрят под увеличительным стеклом, стараясь рассмотреть все подробности. Лично у меня сложилось такое впечатление. Что же касалось сути, то отказа в моей просьбе не последовало, и значит оставалась надежда сфотографировать Смоленскую летопись.

Представитель церкви задерживаться в гостях не стал. Утром, после плотного завтрака, он сел в рыбацкую лодку и отчалил восвояси. В воскресенье, в келье настоятеля церкви Михаила Архангела Ермоген докладывал о поездке. Священнослужители вели разговор при закрытых дверях, однако говорили шёпотом.

— Ромей, безусловно, воинского звания, чин не малый, образован, знает латынь, при звуках родной речи улыбнулся, но говорить на ней не стал. Скрытен и опасен.

— Почему решил, что воин?

— Воинская выправка, её не спрячешь, коли привык носить доспех и ещё, своих людей он назвал 'банда', не сотня как у нас, а именно на ромейский манер. Потом сделал вид, что оговорился. — Пояснил свои наблюдения Ермоген.

— Что ещё интересного видел? — Заметно нервничая, спросил настоятель у собеседника.

— Лагерь построен почти полностью, использовали множество камня и досок, гвоздей вколочено немыслимое количество. Все строения на своих местах и тщательно вымерены, наверняка использовали чертежи. Я даже специально подсчитал расстояние, с точностью до полшага. Люди живут в полотняных шатрах, а не в землянках. Все воины в одинаковой одежде, работники тоже, чувствуется организация. — Ермоген на секунду прервался, давая возможность переварить информацию настоятелю.

— Говори, всё в порядке. — Настоятель махнул рукой, давая понять, что готов слушать дальше.

— Часовню выстроил богато, крыша покрыта какой-то смолой с золотом или чем-то очень похожим на это. На образах ромейские святые воители, дары преподнёс, сейчас покажу.

Ермоген развязал опухший сидор, и запах ладана заполнил келью.

— Афонский. — Всё, что смог произнести настоятель, чутко уловивший аромат благовония.

— Просил Алексий передать просьбу, — глиняная амфора с лампадным маслом тяжело опустилась на стол, — зело интересует его летописи города.

— Разрешить можно, но не сейчас. Пусть никеец проявит себя, а то ишь чего придумал, боярин из какого-то Мурманска. За дураков нас держит, света не знающих?

Настоятель поднялся с лавки, он был доволен, что послал самого опытного своего человека. Всё стало на свои места, он не ошибся в предположениях, а это всегда радует. Пройдясь из угла в угол, он отпустил Ермогена по своим делам.

10. Новгород.

Парус лениво хлопнул, захватил ветер, и снова повис тряпкой. Ладья шла по течению реки, помогая путешественникам поскорее добраться до дома. Безобразие с ветром началось после прохождения самого тяжёлого участка пути — волока. Пахом Ильич, сидя на баке, игрался с кортиком, раскручивал рукоятку, нажимал на кнопку пружины, подстраивал клинок к солнцу, пуская зайчики, и тут в борт ударило плывущее дерево, хорошо, что вскользь. Ладью качнуло, а кортик, выскользнув из рук купца, вонзился в планширь, чуть было не слетев в воду. Новгородец схватил дорогое оружие, и, спрятав в ножны, полез осматривать борт, провожая коротким взглядом плавун. Серьёзного повреждения не было, но с тех пор парус никак не хотел поймать ветерок, словно кто-то обиделся, что сверкающая железка не ушла на дно. Один из членов экипажа втихаря даже покрошил кусок хлеба в воду — речной бог не внял подношению. Команда ладьи, помимо оплаты за рейс, имела торговую долю в грузе и соответственно переживала. Люди спешили домой, видя беспомощность паруса, стали потихоньку доставать вёсла, готовясь в любой момент вставить их в отверстия уключин.

— Покуда Ловать не пройдём, не будет нам ветра попутного. — Пробурчал кормчий, косясь на Пахома.

— Будет ветер, будет, не трогай вёсла, ребята.

Купец надел на голову фуражку, подошёл к носу ладьи, опёрся рукой на осиновую балку форштевня и что-то забормотал. Парус ещё раз хлопнул материей и стал постепенно раздуваться. Скорость движения резко возросла, по ладье пронёсся гул одобрения.

— Хе, батька научил, что сказать реке надо, — обращаясь в сторону гребцов, сообщил Ильич.

Подобные заговоры существуют и до сих пор, передаются из поколения в поколение, людьми, живущими на реке. Вроде мистика, но зачастую действует. По отношению к купеческой ладье, сила заговора была недолгой. Спустя час судно ощетинилось вёслами, и гребцы принялись за работу.

* * *

Летом, мелководная Ловать опасна для судоходства. В иных местах, кажется, только руку протяни с невысокого борта ладьи, как коснёшься дна. И только небольшая осадка речного судна позволяет скользить по водной глади, а не скрежетать килем, вздымая за собой ил. В Луках, названных так, не иначе из-за берегов реки, изогнутых подобно плечам стрелкового оружия, Пахом Ильич планировал провести последний длинный отдых, когда команда отдыхает сутки. Оптимально было двигаться по реке весной, в разлив, но не всегда удаётся подгадать сроки. Да и не жалел никто об опоздании, задержка в Смоленске многократно окупила потраченное время. В Новгород помимо дорогого товара купец вёз идею поиска нового торгового маршрута — в Мурманск. То, что такого города не существует, Ильич не знал, в разговоре с Лексеем промелькнуло название Кола, и он предполагал, что это и есть та сказочная Гиперборея, про которую как-то рассказывал старый грек, давно обитающий в Киеве. 'Жаль в этом году поход не удастся организовать, — рассуждал Пахом, — компаньон просил не затягивать с железным заказом, придётся вскоре возвращаться обратно, — добра от добра не ищут'. Впереди показалась Дятлинская крепость, от острова до самого города был наведён мост. Пахом Ильич прикинул на глазок расстояние, и решил подойти к пристани с форсом. Вёсла вспенили реку, рванув ладью в сторону причалов.

— Поднажмём, ребята, — подбадривал гребцов Пахом, — навались! Ии-и раз, ии-и раз.

На пристани мытарь попытался взыскать торговую пошлину, но узнав, что ладья лишь возвращается в Новгород, к себе домой (торговли не будет), взял резану за постановку у причала, покрутился немного, больше для вида, нежели из чувства долга и улизнул. Оставив вахтенного, Ильич вместе с экипажем сошёл на берег. От мостиков дорога расходилась в две стороны: одна к рынку города, а вторая к подолу, где из прочих строений выделялась просторная изба с соломенным навесом во весь двор. Над крышей витал дымок, и купец безошибочно определил предназначение сооружения. В надежде встретить кого-нибудь из знакомых, новгородец отправился в харчевню, послушать новости. Из Новгорода ладья Пахома Ильича ушла в сентябре, через три месяца будет год, как не был он дома. Что происходило за это время на Родине, требовалось узнать, если и не из первых рук, то хотя бы со слов посетителей таверны. А говорунов и рассказчиков там собиралось предостаточно.

Разговоры были на неприятную тему, орденские немцы и прочие схизматики косо поглядывали на русские земли, периодически пробуя на зуб крепость обороны погостов. Слова Лексея повторялись, для Пахома это не было новостью, новгородец кивал с серьёзным видом, подтверждая сказания очередного оратора, докладывавшего о скором набеге свеев на Ладогу. Ему ли было не знать? На ладье, в плотно закрытом тубусе, лежала карта устья Ижоры с предполагаемым местом высадки шведских разбойников, о котором присутствующие и не догадывались. Из торговых же новостей выходило, что мехами и воском заниматься в этом году было не столь выгодно как прежде, цены упали, зато возросла стоимость закупки хлеба. С продовольствием было туго, но о надвигающемся голоде никто не говорил, так как неурод зерновых компенсировался неплохим урожаем репы. Ни то, ни другое купца не интересовало, дёготь всегда был в цене, так что за свою мошну можно было не беспокоиться. Торговцев тканями и готовой одеждой новгородец не встретил, узнать ничего нового не смог, выпил кувшинчик пива, закусил вяленой рыбкой и отправился ночевать на свою ладью, рассказывая по пути Смоленские новости купцу с соседней ладьи Захару. С ним же и договорился идти вместе на заре следующего дня.

Днём, на не успевший пройти и двадцати вёрст караван из двух судов, напали ливонцы. Летучий отряд грабителей, тайно выйдя к реке, устроил засаду в узком месте. Корабль Ильича спас не только кормчий, избегая столкновения вовремя повернувший рукоять руля, направляя судно к противоположному берегу, но и то, что по жребию они шли вторыми. Всё произошло настолько неожиданно, что экипаж Пахома Ильича стал предпринимать какие-либо действия, когда идущую впереди ладью уже зацепили двумя крюками и с помощью лошадей почти вытащили на берег. Кусты, стремительно поднимаясь вверх словно ожили и так же быстро увяли, опадая под ноги десяткам вооружённых до зубов бандитам. Реку окатил тягучий боевой клич, слившийся с короткими выдохами бросивших копья и свистом выпускаемых стрел. Внезапное нападение всегда сопровождается крупными потерями. В самом начале боя половина команды Захара была перебита. Угодив в такой переплёт, на ладье началась паника и метко брошенные копья только усилили её.

— Оружайтесь, Православные! — Воскликнул Пахом.

Участь соседа была предрешена, из вооружения на соседней ладье был лишь один лук и топоры. Пара охранников, имевших хоть какие-то навыки боя пала первыми, голые по пояс гребцы во главе с купцом сгрудились у кормы, безуспешно отбиваясь от влезших на корабль кнехтов ножами и плетёными корзинами. От моментального уничтожения их спасала узость судна, да выставленные вперёд перекрещенные вёсла, создавшие подобие небольшого барьера.

— Что ж это творится, — бормотал Ильич, спешно надевая броню, подаренную Лексеем, прямо поверх рубахи, — посреди бела дня, возле самой крепости.

Наконец-то с новгородской ладьи защёлкали луки, и первые стрелы угодили в гущу врагов — с тридцати шагов даже с охотничьими наконечниками, они смогли нанести урон. Двое ливонцев рухнули у мачты, в ответ, со стороны неприятеля вылетел болт из кустов, умчавшись в камыши противоположного берега. Вот тут-то и пригодились арбалеты. Загребные на носу за время похода освоились с оружием и, невзирая на качку, ловко били уток по пути следования обструганными ветками с небольшим камушком, экономя боевые болты. Пахом с мечом в одной и с кортиком во второй руке руководил боем. Заметив угрозу, он крикнул:

— Кирьян, в кустах нехристь сидит, помнишь, как селезню бошку срезал?

— Сделаем Пахом Ильич.

Кирьян прицелился в стрелка, нажал на спусковую скобу, и противный визг перекрыл шум боя. Ливонец схватившись руками за брюхо, выкатился из зарослей, оглашая воплями окрестности. Болт прошил толстую кожу доспеха с железными бляхами как картон. По правде сказать, Кирьян целился в шею, но говорить об этом никому не стал. Новгородскую ладью стало постепенно сносить течением к соседу, команда, облачившись в гамбензоны и вооружившись саблями, была готова помочь собрату по несчастью.

— Большого! Большого на коне. Семён, да не спи ты. — Ильич показал мечом в сторону предводителя разбойников.

Высокий немец в остроконечном шлеме восседал на лошадке рыжей масти, сверкая золотой фибулой плаща. Двое слуг стояли рядом, прикрывая коня от стрел круглыми щитами. Генрих наплевал на все предостережения собратьев обождать удобного момента и большим отрядом отправиться в поход на Псковские земли. Псков далеко, а добыча нужна сейчас. Понимал он также, что с отрядом в двадцать человек, достаточным для нападения даже на крупный караван, шастать возле Дятлинской крепости опасно, но жажда наживы взяла вверх. Обосновавшись в удобном для засады месте, он выжидал подходящего момента. Полупустые одиночки, проходившие по реке за последнюю неделю, его не интересовали, требовался крупный куш. И когда он уже был готов согласиться даже на рыбацкую лодку, движение по реке прекратилось. Три дня назад они доели последнее зерно, и Генрих был бы рад любой добыче, как появился реальный шанс обогащения. Рыцарь вспоминал события прошедшей ночи.

Незадолго до полуночи из Лук прискакал лазутчик. Это был недавно окрестившийся малозаметный пруссачок, посланный в город за две недели до этих событий. Он то и сообщил о ладьях, собравшихся выходить в сторону Новгорода ранним утром. С его слов выходило, что трюмы забиты товаром, а команды по три ладони человек практически безоружны. 'Надо будет наградить этого червяка. А пока, всё идёт своим чередом, — размышлял ливонский рыцарь, — одна из целей практически захвачена, со второй придётся потрудиться, так как каким-то чудом она не врезалась в развёрнутую поперёк реки ладью, но такова судьба воина'. В это мгновенье чувство беспокойства овладело им. Рыцарь приподнял щитовую руку, но поздно. Арбалетный болт чиркнул по верхнему краю щита, и вонзился в глаз, выламывая затылочную кость. Помощь святого отца в отпущении грехов не требовалась. Генрих рухнул с коня без звука, ковёр травы смягчил падение, но мёртвому телу было уже всё равно.

— Прямо в яблочко, — прошептал Семён.

Гибель предводителя ливонцев оказалась переломным моментом в сражении. Команд больше не подавалось, стрелы с соседней ладьи били в упор, победа, до которой оставалась только дотянуться — уходила из рук.

— Генрих пал! — Прокричал пруссак, внося панику в рядах кнехтов.

— Поднажмём ребята! — Прорычал Пахом и перепрыгнул на соседнюю ладью, как только два удара вёслами проредили строй противника. За ним последовала команда, Ильич сбил секущий удар короткого меча, увернулся от секиры и заколол кортиком первого противника, подставивший незащищённый бок. В этот момент по животу резанул вражеский нож, у Ильича аж сердце сжалось.

— На! — Крикнул купец и воткнул в раскрытую пасть ливонца с ножом свой меч.

Азарт боя охватил Пахома, десант новгородцев расчленил нападавших и в общей толчее жертвы превратились в хищников. Деморализованный враг стал беспорядочно спрыгивать с ладьи, пытаясь спастись в ближайшем лесочке. Новгородцы за ними. Кирьян подстрелил одного из сержантов, стоявших на берегу, к которому стекались драпающие ливонцы и, не успев сбиться в подобие какого-нибудь строя, они вновь оказались сами по себе. Кто-то пытался сопротивляться, но основная масса, не ожидавшая встретиться с хорошо вооружённым противником, поддалась панике. Ильич прочертил кровавую полосу на спине бегущего, ещё одному, пытавшемуся защититься клевцом, отсёк руку. Отбил выпад копья и, сблизившись с очередным противником, вспорол тому живот.

— Секи схизматиков. Наша взяла! — Орал Кирьян, оставшись на ладье.

Пахом Ильич подбежал к лошади, возле которой копошился ливонец, пытаясь вынуть ногу мёртвого Генриха из стремени. Лупанул с размаху, плашмя, думая в плен взять, но видать, в пылу сражения не рассчитал удар. Враг свалился кулем. Пахом проревел медведем и, вспомнив, что помимо всего остального он ещё воевода, оглядел поле боя.

Победа была полной, в живых из всех нападавших остался только пруссак. Правда и со стороны купцов потери были ужасны. На Захаровой ладье осталось пять человек, среди людей Пахома Ильича убитых не было, четверо легкораненых не в счёт, но на вёсла они уже не сядут. Продолжать дальнейший путь решили на следующий день, раненым требовался отдых. Пока переносили погибших под дуб на невысоком холме и скидывали добычу в общую кучу, купцы решили допросить пленного.

Пруссак Глянда был из племени кривингов и после доброго удара под дых, запел подобно весенней певчей птице, жалуясь на свою горькою судьбу. Хвалил храброе Православное воинство, ругал Генриха-собаку, мечтал поскорее обратиться в истинную веру, стоять на страже земель Русских и если будет позволено, то за небольшое вознаграждение шпионить в Ливонии. Последняя фраза была произнесена явно зря, присмотревшись внимательнее к пленному, купец потерпевшей ладьи опознал соглядателя. Раненый в ногу Захар Пафнутьевич схватил за грудки пруссака и стал трясти словно грушу.

— Да этот гад сидел за соседней лавкой в харчевне, вспомни, Пахом Ильич.

— Точно он! — Ни секунду не задумываясь, ответил Пахом. — Раз сидел рядом, значит, мог слышать, что на рассвете в путь пойдём.

— Это не я, меня заставили, секли кнутом. — Врал пленный.

Не исключено, что пороли Глянду в детстве, да видимо мало. Два года назад он прибежал к ливонцам и выдал местонахождение древнего капища, охотно проводив до места отряд изуверов-паломников. Может, и прельстила возможность обретения новой веры изгоя, но скорее всего толчком к предательству послужил отказ старейшины выдать замуж за него свою дочь. После кровавого похода Глянду пристроили при церкви, но кроме как пакостничать он ничего не умел. Прошло некоторое время и перед ним нарисовались перспективы: либо шпионить в Луках, либо надеть рабский ошейник. Дармоеды никому не нужны и пруссак вызвался сам, поскольку хорошо говорил на местном наречии лучан.

— Пусть роет могилу для псов ливонских, видеть эту мразь не хочу. Стольких душ сгубил окаянный, тьфу! — Пахом Ильич сплюнул и отошёл в сторону трофейного барахла.

Тело Генриха, как вещественное доказательство разбоя, зашили в мешок, заставив Глянду обмазать труп мёдом, чтоб не протух. Сделали это не от хорошей жизни. С Ордена можно было слупить компенсацию, по крайней мере, на пергаменте, либо путём взаиморасчётов. Убитых русичей похоронили на холме, проверив место, чтобы река при разливе не затрагивала могилу, а уж после этого стали считать и делить добычу. Она вышла скудной. Доспех Генриха, который Пахом по праву забрал себе, с его лошадью по цене превышал стоимость всего вооружения отряда ливонцев, но и вклад в победу был соответствующий. Так что никто не возражал. Остальное железо погрузили на ладью Захара.

— Думаю, Пахом Ильич, если б не ты, порубали бы нас схизматики. Так что лошади по праву твои, а пленника я заберу. — Предложил раненый купец.

— Добро, Захар Пафнутьевич, чтоб сподручнее нам было далее идти, пяток своих людей на твою ладью дам. Дай Бог, доберёмся до Новгорода без приключений.

На том и порешили. Пахом выручал соседа, не забыв при этом освободить место на корабле для коней, а тому и деваться было некуда.

Вечером, перед сном, Пахом Ильич внимательно потрогал место короткого пореза на своём жилете. За неизвестной тканью прощупывались пластинки, как чешуя рыбы, прилегающие одна к другой. По сути, если чешуйки были изготовлены из железа, то броня должна была раза в три тяжелее, но фактически, по весу была сопоставима с дедовской секирой, оставшейся дома. Удивившись этому открытию Ильич так и не снял броню после боя, слишком много забот свалилось за один день, да и не чувствовалась она на плечах. Расположившись удобнее, он укутался в одеяло и уснул, положив руку под голову.

Глянда полночи тёр верёвку о дерево, к которому был привязан. Страх скорой смерти придавал ему силы и проворства. 'Русские свиньи, всё равно сбегу', — повторял скороговоркой пленник. Вскоре пенька развалилась на торчащие в разные стороны волокна и руки шпиона стали свободны. Осмотревшись по сторонам, пленник на секунду задумался: 'Ладья пленившего его купца была всего в трёх шагах, туда перенесли оружие убитых. Схватить хотя бы нож и бежать, с голыми руками в лесу не выжить'. Приблизившись к краю борта, Глянда остановился. На судне кто-то захрапел, планы рушились. Пруссак отполз назад к дереву и увидел нужное оружие, торчащее из бревна рядом с костром. Этим ножом разделывали мясо овцы, когда справляли поминки по убитым русским. Кто-то по рассеянности оставил тесак, и теперь Глянда был вооружён. 'Одного, надо убить хотя бы одного, иначе дома не поверят, что удалось ускользнуть', — промелькнула у него мысль и взгляд остановился на спящем.

Во сне Пахом несколько раз перевернулся, и теперь рука лежала как раз на шее, словно кто-то подсказал защитить уязвимую часть тела. Ильичу снилась Марфа, кормившая грудью крошечного ребёнка. 'Скоро, скоро уже буду дома', — говорил он ей. Жена смотрела на мужа любящими глазами, вдруг вздрогнула и закричала: — 'Берегись, Пахомушка'!

Глянда скривился, купца с прикрытой шеей, придётся бить в сердце. Это был тот самый новгородец, который зарубил Вальтера, а сержант всегда относился к пруссаку хорошо. То кость недогрызенную даст, то куском хлеба угостит. Обхватив рукоять двумя руками, Глянда с короткого размаха всадил нож прямо в грудь и почувствовал, как лопнуло лезвие, наткнувшись на что-то непреодолимое. У несостоявшегося убийцы глаза вылезли из орбит, когда он смотрел на обломок клинка в своих руках и приподнимавшегося Пахома. В это мгновенье острая боль пронзила ногу. Нечеловеческий вой вылетел у него из горла, лезвие кортика пригвоздило к земле босую ступню прусса и, схватившись за руку купца, Глянда отлетел в сторону, почувствовав перед потерей сознания, как нос превращается в кровавую лепёшку.

Разнёсшийся в ночи вой заставил лагерь моментально проснуться. Шпиона скрутили, добавив к разбитому носу щербатый рот. А утром, раздетого догола, накрепко связанного по рукам и ногам Глянду положили на муравейник. Чрезвычайно жестокая казнь. Человека привязывают к бревну, исключая возможность совершать движения, кладут в муравейник ноги и оставляют на сутки. От тела остаётся только скелет. Ладьи уходили на Новгород, оставляя место недавнего побоища и кричащего человека за кормой. Пруссак призывал сначала своего нового бога, затем отрекшись от него, взмолился к старым богам. Никто не пришёл на помощь. Новый был, видимо, слишком занят, старые — не помогали предателям.

* * *

Любят пускать пыль в глаза новгородцы, что поделать, торговый люд испокон веков старается показать всем, что у них всё замечательно. Терем Пахома Ильича, окружённый крепким забором, располагался возле смотрового колодца, что означало водопровод под боком и деревянная мостовая с парапетом. Хочешь пройтись пешком, не запачкав ноги, пожалуйста — гуляй на здоровье. Плахи напротив терема лежат добротные, в локоть. Такие четверть века служить будут, пока не сгниют. Ширина же самой мостовой три с полтиной аршина. Не то чтоб просторно, но и не мало, пара телег, хоть и с трудом, однако разъедутся не повредившись. Само здание, выполненное как бы из двух строений, было соединено сенями. Одна часть принадлежала ныне покойному отцу и была в один этаж, а вторая, двухэтажная, была достроена на свадьбу Ильича с Марфой. В результате перепланировки места во дворе осталось мало, но со стороны улицы это не видно. А то, что заметно, прямо кричит своим богатством: резьбой и узорами. Многие соседи купца украшали только фасад, напрочь забыв о других сторонах дома. Внешний вид здания рассказывает о достатке владельца, его общественном положении в городе. Пахом придерживался такой же концепции архитектуры, с одним исключением — на заднем дворе стоял флюгер. Причём именно для красоты, а не для определения направления ветра. Подобную конструкцию он подсмотрел в Бирке и по прибытии домой скопировал. Фольга от шоколада, сложенная в шкатулку, теперь должна была быть наклеена на маленького петушка, отчего со стороны тот будет выглядеть как из цельного серебра.

Отшвартовавшись на Новгородской пристани, Пахом Ильич перепрыгнул через борт ладьи и поцеловал доски причала. Спустя несколько минут, одиннадцатилетний сорванец, ошивающийся в порту, получив мелкую монетку, побежал со всех ног, неся радостную весть по указанным адресам. Сначала он навестил торговую площадь, предупредив приказчиков в лавке, а затем, помчался к терему купца. Когда Ильич прошёл через распахнутые настежь ворота, на пороге дома уже стояла Марфа с новорождённым и двое детей новгородца.

— Батька вернулся, батька! — Сынишка Илья не вытерпел и бросился к отцу. Тут же на шее повисла Нюра.

— Ой, пустите, задушите. — Из глаз Пахома потекли слёзы, вот оно, отцовское счастье.

За воротами заржала лошадь, телега с подарками, наконец-то поспела за купцом. Подхватив детей обеими руками, Ильич подошёл к жене, Марфа улыбалась, показывая маленький сопящий свёрток: 'Тише, разбудите сыночка', — попыталась она предупредить домашних. Ребёнок не внял и расплакался, выразить радость другим способом маленький не смог.

После обеда семейство Пахома Ильича разбирало подарки, попутно слушая рассказы о приключениях. Новгородец первый раз в жизни рассказывал чистую правду о торговом походе. Сочинять сказки не имело смысла, последние месяцы были настолько богаты событиями, что посторонний слушатель наверно бы усомнился, а многие бы его поддержали. Да вот только никто из усомнившихся не имел механической штуки, способной сшивать ткани, коричневых плиток шоколада и замечательной фуражки с белым чехлом.

— Вот, что, мои дорогие, — обратился Пахом к детям, подмигнув жене, — нам с мамкой поговорить ещё надо, а вы дуйте к себе.

В это время приказчики Пахома Ильича, Ефрем и Иван, перегружали товар. Нанятая телега уже увезла к корабельщикам бочки с дёгтем, цена и количество которых были оговорены заранее, ещё перед отплытием, теперь же настала очередь товаров для лавки. Грузчики с понягами за спиной выстроились в очередь. Вскоре задействовали лошадок, взятых на саблю, а трюм вроде и не опустел. Вопреки всем ожиданиям приказчиков львиная доля груза должна была быть отправлена не в лавку, где уже и торговать было нечем, а домой к хозяину. Увесистые, наглухо зашитые тюки из незнакомого материала, похожего на жёсткую парусину. Вытянутые в длину зелёные сундуки, оббитые по углам железом. Странные сооружения, сколочены из досок с большими щелями, пестревшие непонятными рисунками. Одна только упаковка стоила немалых денег. Именно она и заинтересовала одного из приказчиков.

— Смотри, Ваня, наверно мастер их делающий был зело пьян. — Поделился наблюдениями Ефрем со своим другом относительно ящиков с прорехами.

Иван, помня наказ Ильича перевозить сундуки очень осторожно, сунул в отверстие ящика руку и вытянул длинную древесную упаковочную стружку. Покрутив её в руках, засунул себе в ноздрю и показал Ефрему. На громкий смех стали оборачиваться окружающие, вскоре люди, находившиеся у причала, катались по земле, держась за животы. Работа пошла веселее. Следящий и показывающий очерёдность извлекаемого груза из трюма кормчий, уже больше обращал внимание на состояние внутренней обшивки корабля. Спустя пару часов ладья опустела, и гребцы перетащили судно к корабельному сараю, чтобы завтра осмотреть днище и сделать нужный ремонт. Отплытие планировалось через пятнадцать дней, и команда торопилась успеть в срок.

С рассветом, не выспавшийся, тем не менее, весьма довольный проведённой ночью, Пахом отправился на торжище. Дом Ильича стоял в Славенском конце, до рынка — рукой подать. И вместе с тем, выйдя из дому чуточку позже до лавки можно было добраться только спустя четверть часа. В конце улицы начиналась ложбина и мостовая сужалась, переходя в некий мостик, с которым периодически что-то случалось. С завидным постоянством сползали телеги, либо колёса слетали, либо ось ломалась, либо встречались прущие навстречу друг другу повозки, не желающие уступать дорогу. В общем, нехорошее место из-за которого время пути до торга могло возрасти вдвое. Посему знающие люди старались пересечь этот овражек как можно раньше. По дороге Новгородец обдумывал слова, сказанные Лексеем, когда они разговаривали в палатке, перед отплытием. Прямо пророчество какое-то.

'Судьба, Пахом Ильич, очень интересная штука. Вот сейчас мы собираемся воевать со степью, иначе нельзя. Чем больнее мы укусим их здесь, тем легче будет Александру принять тяжкое решение о союзе с ними. Дружат только с сильными, слабых порабощают. Рассказывать это тебе или нет, не знаю, сам решай. Даниил Галицкий если примет сторону католиков, то сто лет не пройдёт, как его княжество рухнет. Кто из них прав, кто нет, надо ещё разобраться, ясно одно — чем меньше русских падёт в этой войне, тем лучше'.

То, что князя нет в городе, Ильич узнал ещё на пристани, когда зашитое в мешок тело Генриха отправляли на ледник. Так что, после инспекции лавки, путь лежал ко двору посадника, повод для этого был. Нападение на купцов не приветствовалось ни в самом Новгороде, не в Ордене. Тело для погребения, скорее всего, заберут, а вот имущество разбойника Пахом с удовольствием продаст. Уже подходя к лавке, его окликнул знакомый голос.

— С возвращением Пахом Ильич, как расторговался? Что-то товара не видать у тебя.

Купец соседней лавки вежливо, но как-то картинно поклонился, крутя спрятанной за спиной левой рукой дулю. Этому жесту завистливый сосед научился совсем недавно, у франков, когда был там по торговым делам. Невдомёк ему было, что в соседней стране данный жест издевательства применяют лишь уличные проститутки, подзывая к себе клиентов. Так что не стоит повторять жесты иноземцев, дабы не оказаться в глупой ситуации.

— Скоро увидишь, Григорий Фёдорович.

Пахом хотел плюнуть, да во рту пересохло, с тем и расстались соседи.

Через пару минут в лавке застучал топор. Ефрем размещал зеркала. Самое большое, аршин с хвостиком высотой, с помощью досок и гвоздей от ящика примостили на стене.

— Двенадцать с половиной фунтов золота за него. — Ильич указал пальцем на свое отображение. — Золотом брать с схизматиков, с православных можно мягкой рухлядью.

— Пахом Ильич, а кто ж купит-то? — Иван, стоявший рядом у стойки, не понял, за что столько золота. За хозяина или за огромнейшее стекло.

— У кого гривен куры не клюют, тот и купит. На зеркалах сзади вес указан, да вы неучи всё равно не поймёте. Записывайте на бересте, пока я добрый, учить Вас буду.

Ильич подошёл к ящику, достал из кителя блокнот, на котором были записаны арабские цифры с переводом на старославянские буквы, из сумки извлёк крохотные счёты, намного удобнее неуклюжего абака, стоявшего в лавке, и началось... Ликбез, устроенный Пахомом, прервался через полчаса, пришёл первый посетитель. Наученный горьким опытом торговли в Смоленске, купец заранее отправил в Софийский храм гонца с целью привлечь любого монаха подежурить в лавке. Причиной прихода священнослужителя называлось дорогое пожертвование, привезённое от греков.

— Бесовство, чур, меня! — Закричал священник, неистово крестясь, видя своё отображение.

— Сам Патриарх Никейский Герман II, освятил это зеркало, пошто напраслину возводишь? — Пахом Ильич был грозен, фунт ладана, лежащий в мешочке, перевешивал любые слова церковника.

— Бе..., сам Патриарх? — Священнослужитель, услышав грозное имя, немного смутился.

Ильич приобнял монаха за плечо, словно старого товарища и почти на ухо произнёс:

— Послушай, братец. Мне нужен священник, который будет находиться в моей лавке, покуда идёт торг. А вот это, — протягивая небольшой мешочек, — дар нашему храму.

Общий язык был найден. По накатанной схеме, Рафаил, так звали священника, согласился находиться в лавке, после разрешения своего руководства. Вооружившись кружкой для пожертвований, он сидел в углу на ящике, подложив под себя овчинную шкуру. Тут же его и кормили, за счёт коммерсантов.

Пока Ильич ходил к посаднику, по пути заглянув к кузнецам, в лавке с зеркалом случилось столпотворение. Самыми массовыми посетителями стали женщины. В соседней лавке Григорий Фёдорович от злости и зависти за день похудел на пару килограмм. К нему тоже заглядывали в лавку, крутились в ней, что то осматривали, но не найдя искомого предмета уходили. Не повезло и сбитенщикам, Пахом Ильич чётко просчитал возможный ажиотаж, поставив своих продавцов пирожков и сбитня возле лотка лавки. Нанятый за еду пострелёнок, который извещал семью купца о прибытии, носился по торгу, рассказывая о возможности поглазеть на себя самого. То, что стоимость зеркала превышала цену полностью снаряжённого корабля для дальнего плаванья, новгородцев не смущало, наоборот, подзадоривало. Бывали товары и дороже, но те скорее относилось к воинской справе, чем к предметам роскоши. В результате, к дому Пахома прибыли несколько посыльных от некоторых состоятельных людей города с предложением 'отобедать', то есть нанести приватный визит. Это означало, что приедут покупать и торговаться желают без лишних глаз и ушей. Большие денежки, как известно, любят тишину. Хитрый маркетинговый ход принёс первые плоды, клиентура для Нюры потихоньку определялась.

Во двор Посадника Михалко Степановича, Ильича пустили не сразу, пришлось немного обождать у ворот. Аудиенция заняла не более пятнадцати минут, Пахом рассказал о нападении на ладью рыцарем Генрихом, сообщил, что тело в леднике у причалов, свидетели вся команда, а доспех нападавшего у него дома. Посадник поинтересовался как дела, что нового в Смоленске и выпроводил Ильича, сославшись на неотложные дела.

— Симеон, — обратился Глава города к секретарю, — извести Орденское посольство, что их рыцарь Генрих, подобно татю кровожадному пробрался в наши земли и, пытаясь лишить живота наших купцов, сгинул вместе со своим отрядом.

Посадник задумался, это был третий случай за два месяца, когда на купцов нападали рыцари Ордена. Слава Богу, в этот раз всё обошлось, в первых двух семьи с трудом смогли выкупить своих кормильцев.

— Рожу бы им начистить, так купцы взвоют, что торговлю перекрыли! — В сердцах вслух высказался Михалко Степанович.

— Ага, снова, как в позапрошлую субботу на Ярославом дворе вече соберут. — Подтвердил мысль Симеон.

— А мы на Софийской стороне своё сможем? Молчишь? Вот и я не уверен. Чую, — продолжил Посадник, — не к добру всё это. Подталкивают нас к войне.

* * *

Пахом Ильич постоял невдалеке от своей лавки, усмехнулся, наблюдая за толкающейся публикой, и сделал вывод: 'Прут как в Софию'. Пора было выполнять вторую часть задуманного плана, поправив на голове фуражку, Ильич зашагал в свой терем. Домашние уже ждали, Нюрка аж извелась вся, крутясь возле мешка, где лежала швейная машинка. Предстоял секретный разговор с дочерью, как она отреагирует на 'пойманный голос', не лишится ли чувств, размышлял Новгородец. На крыльце терема сидел Илья, занятый выстругиванием из деревяшки меча. Отрок был настолько поглощён работой, что не заметил отца.

— Как успехи, Ильюша? — Поинтересовался Пахом.

Мальчик оторвал взгляд от заготовки, отложил нож в сторону, встал, поклонился и поприветствовал главу семейства.

— Доброго здравия, батюшка. Мы с мальчишками на ручей собрались завтра идти, а без оружия никак. — Отрок показал почти готовый меч.

— На Тарасовец что ли? — Уточнил название ручья Ильич, подходя к двери дома.

— Исстино батюшка, на него. Рыбки половим, может зайца споймаем. Там это, Нюрка в горнице сидит, тебя, тятенька, дожидается.

Илья хотел было проводить отца, но заметив просунувшегося в створку ворот своего дружка Филина, подхватил ножик и прыснул со двора.

Нюра, услышав разговор отца с сыном во дворе, тут же схватила пяльцы и уселась на лавку, мол, никакого любопытства, сижу, вышиваю. Подумаешь, мешок на столе стоит, мало ли мешков в доме. В свои четырнадцать с хвостиком лет девочка умела читать и писать, с помощью больших ножниц кроила сарафаны для кукол, которые потом продавались в лавке отца. В общем, умница и мастерица.

Ильич открыл дверь в кладовку, повесил ключ на пояс и от лучины зажёг свечу. Здесь лежали сумки с выкройками, готовое платье и диктофон с записанным уроком. То, что собирался сделать Пахом, было настоящей революцией в Новгороде. Портные, конечно, были, но среди них не было не одной женщины, а тем более девочки. Женский труд использовали на всех стадиях пошива одежды, от приготовления материала до сшивания тканей, но всегда в роли хозяина готового платья выступал мужчина. Сейчас Ильич хотел отдать все бразды правления этого бизнеса в руки своей дочери. Она будет шить одежду для знатных жён и дочерей бояр, зажиточных купцов, возможно, и княжон. Сама будет устанавливать цену, торговаться, рекламировать свою продукцию и искать рынки сбыта. Поначалу он будет помогать, но только до первого успеха. В уроках кройки и шитья было рассказано, как заинтересовать и создать клиентуру, что греха таить, он и сам почерпнул немало нового для себя.

— С Богом! — Пахом запер дверь в горнице и стал расстегивать сумки. — Слушай дочка внимательно, ничего не пугайся и ни слова никому, что услышишь, даже мамке.

Нюра не проронила ни звука, отец рассказывал удивительные вещи, сказки, услышанные в детстве о скатертях самобранках и подводном князе, уже казались старыми историями. 'Пойманный голос' говорил незнакомые вещи, почти по-русски, со странным акцентом, но понять было можно, тем более тятенька всё показывал и объяснял. Красочные картинки с девушками демонстрировали такие платья, от которых дух захватывало.

— На сегодня хватит, — сообщил отец дочке, — ты чуть ли не в облаках летаешь. Никакого внимания.

На самом деле Пахом Ильич просто упарился, передвигая выкройки и показывая работу швейной машинки. После смоленского служки из подвала церкви купец мог объяснить и показать принцип работы механизма даже слепому и безрукому. Но дочь задавала столько вопросов, что на некоторые у него не было ответов. Взять ту же отвёртку. Как объяснить, что с её помощью можно выкрутить винтик? Ибо следующим вопросом шла просьба рассказать про винтик с болтиком. Пришлось соврать, что обязательно привезёт мудрые книги, в которых дочка сама найдёт ответы.

— Папенька, а когда платье примерить можно? Зело интересно посмотреть, придётся ли по фигуре новый наряд. — Нюра показала рукой на объект вожделения, спрятанный под тёмной тканью плоского мешка с пуговицами, из которого торчал блестящий железный крюк.

— Как стёкла в горницу вставят, так и можно будет. Тимофей плотник, уже давно появиться должен был, где его черти носят?

Ильич отвечал дочери, одновременно завязывая верёвку на мешке со швейной машинкой, как в ворота постучались. Прибыл плотник с двумя подмастерьями и до самого заката, стену дома, выходившую на улицу курочили и так и этак, пока не поставили рамы. Работа для всех была в диковинку, тем не менее, с помощью привезённых инструментов справились.

Утром следующего дня семейство купца собиралось идти в церковь. Хозяйка оставалась дома, присматривать за младенцем, идти в Софийскую церковь было далековато, а чтобы застудить ребёнка, много времени не надо. Марфа помогавшая дочке надеть новый наряд, не могла оторвать от него своего взгляда. От бесчисленного количества стразов, украшающих платье, слепило глаза, но это можно было перетерпеть, потому, как большей красоты она никогда не видела. Ильичу очень хотелось заиметь карету, которая была нарисована на одном из рисунков с моделями, но как её сделать купец не знал, посему просто набросил на плечи дочери огромный платок, чтоб хоть как-то прикрыть броский наряд, пока не доберутся до места.

Отстоять службу в храме Пахому Ильичу удалось чудом: приметивший его Рафаил в благодарность за афонский ладан поставил семейство слева от алтаря, чем вызвал недовольство знатных бояр — ведь места в Софии были закреплены за прихожанами в соответствии с положением, которое те занимали в городе. Пахом не входил в 'золотую сотню', капиталы его были более чем скромны, но у Ильича был козырь — красавица дочь затмевала всё золото, навешанное на боярах вместе взятых. Потенциальные женихи не сводили с неё глаз. Уши Пахома стали малинового оттенка, стиснув зубы, купец терпел, мысленно проклиная себя, что решился на эту авантюру. Пока шла служба, Ильич то и дело слышал разговорчики о своей персоне, лестного было мало, приходилось делать вид, что плохо со слухом. Жёны и дочери бояр почти плакали, и если женщинам хотелось выглядеть не хуже купеческой дочки, то девицы готовы были рвать на себе волосы. На воскресную службу обычно водили будущих невест, своим внешним видом они явно уступали Нюре.

А вот сама виновница этих событий была довольна, ещё никогда она не чувствовала такого внимания к своей персоне, десятки парней откровенно пялились на неё. Единственное огорчало: она не знала, как себя вести в подобной ситуации. Взгляды мужчин раздевали её прямо в церкви, что одновременно льстило юной даме, давая осознать власть над смотрящими, и пугало.

'Надо будет расспросить маменьку, что делать в таких случаях'. — Твёрдо решила про себя Нюра.

Служба закончилась, и люди стали потихоньку расходиться, для того чтобы собраться перед входом на площади, а оттуда начать движение по домам, попутно рассказывая новости, коротая дорогу. Вот тут-то и появлялся шанс у молодых людей показать себя перед невестами. Можно было пройти рядом и громко, как бы невзначай, поведать своим друзьям, что там-то и там-то стояла такая прелесть, глаз не отвести и ради неё можно сделать всё, что угодно. Умудрённые опытом старшие просто показывали взглядом своим отпрыскам, возле кого надо продефилировать, а иногда, подсчитав все за и против, подумывали о засылке сватов. Мнение детей их нисколько не интересовало.

Выйдя из церкви, Ильич второй раз пожалел, что у него нет крытого возка на колёсах. Вокруг вертелись купеческие сынки средней руки, но надежда была на других. Умом Пахом понимал, что главное было 'засветить' новый наряд дочери, остальное шло прицепом, но сердце хотело всё и сразу.

— Батюшка, можно я вперёд побегу, а то ребята, наверно, заждались? — Напомнил о себе Ильюша.

Ребята договорились поиграть на ручье, имитируя нападение ливонцев на ладью Пахома Ильича. Но Пахом изображал важного купца и не собирался из-за детской прихоти менять свой образ. Раз вместе ушли, то вместе и придут домой. И тихо, что б услышал только сын, произнёс:

— Ступай рядом, и не вздумай бежать. Обождут твои дружки.

Казалось бы, рядовое событие, а вылилось для купца тяжелее перехода через волок. Дойдя до дома, он плюхнулся на лавку под яблоней, отдышался и только на одной силе воли направился на торг, навестить лавку. Нюра же, как ни в чём не бывало, наоборот приобретя невесть где силы, сидела у матери и делилась своими впечатлениями. Марфа иногда посмеивалась, давая дельные советы, восхищаясь не по годам умной дочерью. На ручье в это время шёл спор между ребятами, никто не хотел изображать Глянду.

* * *

На следующий день в доме посадника разгорался нешуточный скандал. Михалко Степанович битый час терпеливо выслушивал ворчание жены Милы. Кабы не любовь к своей супружнице, давно уж огрел палкой. Он вспомнил Пахома Ильича, купец давеча приходил к нему и жаловался на Орден. А жена всё пилила и пилила.

— Дочка купчишки имеет платье лучше, чем у жены Посадника! Правильно мне говорила маменька, не будет с тебя толку.

— Ну не идти же мне к нему выпрашивать платье для тебя, да и не влезешь ты в него. — Пытался остудить пыл жены Посадник.

— Да где уж, дождёшься от тебя, увалень. Сама схожу, раз зад свой ради жены оторвать не можешь.

Мила сверкнула карими очами, ещё секунда и Посадник побежал бы к дому Ильича, выполнять прихоть женщины. Михалко Степанович боялся супружницу пуще отряда рыцарей, но мужское самолюбие выставило последний щит перед напором супруги.

— Раз так, то скатертью дорога. — Выпалил Посадник, немного погодя сообщив, что гривны лежат в сундуке, и счёта им не ведомо.

Предлог посещения дома купца подсказал Симеон, из его рассказа выходило, что удачливый Пахом сумел взять на саблю рыцарского жеребца, лучшего подарка для мужа и быть не могло. Обставив свой визит поисками коня, жена Посадника вскоре прибыла к терему Ильича. Разговор происходил в горнице, где уже были вставлены огромные, по тем временам, стёкла. Марфе не нравился данный разговор, стряпать делишки за спиной супруга не позволяло воспитание. Однако и жена Посадника не каждый день в гости приходит, приходилось соблюдать политес. Посему сидя за вышиванием скатерти, она внимательно выслушивала последние новости, вперемешку с тайными желаниями гостьи.

— Вот хочу мужу подарок к Троице сделать, да так, чтобы никто не знал.

— Я в дела мужа нос не сую. — Ответила Марфа, меняя нитку в иголке.

— Ну, жёнки-то промеж собой завсегда договорятся. — Напирала жена Посадника.

— Давай мужа моего дождёмся, у него всё и узнаем. Он в кузнечный ряд ушёл, скоро обещался прибыть.

— А может дочка поможет? Какой спрос с девицы? — Нашла выход Мила.

Нюра подслушивала за дверью и, помня наставление 'пойманного голоса', уже давно зачислила в свою клиентуру гостью. Только не ожидала она, что всё произойдёт так скоро.

— Звали, матушка? — Девушка поклонилась женщинам и замерла.

Мила украдкой посмотрела на дочку купца. Парадное платье было давно снято, но изумительный пояс с бабочками и шарф, повязанный как пионерский галстук, настолько гармонировал с 'простым' атласным сарафаном, что вопрос о наличии вкуса отпадал сам собою. Жена посадника о таком сочетании материи с повседневным платьем даже не сообразила бы.

После непродолжительной беседы о коне как-то позабыли. Марфа отправилась кормить малыша, Мила с жадностью рассматривала цветные рисунки, попивая сладкий вермут, Нюра же в это время снимала мерки, сверяясь со специальной таблицей. Могла ли тогда знать гостья, что через десять лет принцесса Норвегии Ингеборга будет отправлять в Новгород (так как лучше нигде не шьют), чучело своей фигуры для пошива праздничного платья, ссылаясь на дальние родственные связи королевского дома и Новгородской княжны Софии? Нет, конечно. Как и то, что образцом послужит именно её наряд. Тем не менее, Марфа стала первой и самой главной клиенткой в мастерской по пошиву модной одежды. Через год рядом с лавкой отца, на месте торговой палатки Григория Фёдоровича, появится здание в два этажа, на флаге будет рисунок: ножницы и сарафан. Но это будет потом, а сейчас...

Пахом Ильич шёл от кузнечного ряда и не знал, что делать дальше. Вроде бы удачно обменял привезённую сталь, и заказанные звёзды будут готовы через десять дней, но вот по второму вопросу не срослось. И на свою беду сделать ничего нельзя. Князь прибудет в город через месяц. Все попытки выяснить, где его можно отыскать, провалились. Одним из решений, которое очень не нравилось купцу, было отправляться в устье Ижоры, разыскать пограничный отряд местных жителей и передать старосте конфиденциальную информацию. Своя ладья стояла на ремонте, значит, пришлось бы нанять чужую, чтобы пересечь Ладогу. Сухопутный путь, при котором предстояло отмахать сто пятьдесят вёрст на лошади, Пахом даже и не рассматривал. Так как выбери даже путь по воде, то он никак не укладывался в срок предстоящей экспедиции. Идти в Смоленск по пересохшим рекам удовольствие ещё то. Одним из оправданий могло быть то, что лагерь обустраивать шведы начнут только через год, так что время ещё есть. Ещё одной неожиданностью для него стал рассказ кузнеца, сообщившим, что свеи готовят поход на корелов и все об этом знают.

— Если не знаешь, как поступить, то ничего не делай. — Пахом вслух произнёс фразу, которая пришла на ум и она очень ему понравилась.

В этот момент Иван аккуратно вкладывал обратно в ящик зеркало. Только что он заработал для хозяина девятнадцать гривен золотом, баснословную по тем временам сумму. Покупку совершили немецкие Ганзейцы. Новгород тоже входил в их торговый союз, но ганзейцами новгородских купцов не называли, считая их, как бы младшими партнёрами. Может по этой причине, или по какой-нибудь другой, принять от чванливых иностранцев оплату мехами приказчики Пахома Ильича отказались. Оплатить же золотом не получалось у самих немцев, его просто не было в достаточном количестве, серебра еле наскребали на четверть. Но тут Ефрем предложил комбинированную оплату цветными металлами. Немцы пытались торговаться, но вскоре согласились и теперь, в уголку с помощью больших весов Ефрем отмерял бруски меди. Свинец и олово должны были вот-вот подвезти. Пока Иван торговался, смекалистый друг сбегал к скупщикам металлов и прояснил приемлемую цену, теперь оставалось поменять медь и свинец на золото, а разницу положить себе в шапку. Ильич смотрел на подобное сквозь пальцы, заинтересовать приказчиков долей в прибыли было невозможно — всё равно красть будут. А так и овцы целы и волки сыты, да и торговля более гибкой становится. Здесь главное не перегнуть палку, хороший приказчик тем и отличается, что чувствует эту грань, балансирует и всегда радует хозяина.

(берковец = 10 пудов, пуд = 40фунтов = 16,38кг, фунт (гривна) = 96 золотников = 0,41кг, лот = 3 золотника = 12,797г, золотник = 4,27г, доля = 0,044г)

Судьба же купленного зеркала была незавидна — корабль, на котором оно перевозилось, попал в шторм и затонул. Была б цела вся команда, может быть, и удалось спасти судно, но немцы передрались в море и, поредевший на четверть экипаж не справился со стихией. Единственный выживший был финн, после того рейса ни разу не подошедший к морской воде, зато рассказывающий о необычном грузе, причине всех бед.

Дни проходили незаметно, терем Пахома Ильича стал самым популярным в Славенском конце. О доме с серебряным, не менее пуда, петушком ходили легенды. Жёны зажиточных купцов наперебой рассказывали истории о том, как чья-то подружка была в гостях в известной горнице, где днём светло как на улице, пила горячий сбитень и угощалась вкусным пирогом под названием 'торт напульон'. Это было не просто необычно, скорее, подобное общение между женщинами вообще не вписывались ни в какие сложившиеся к тому времени традиции и устои. Тем не менее, во всём революционном присутствует одна яркая черта — разрыв постепенности. А женщинам, чьё социальное положение в обществе, даже в столь демократическом Новгороде, было отведено место на вторых ролях, это не могло не притягивать. Именно этим новшеством опираясь на инструкции, и воспользовалась Нюра. Дом Ильича вообще превратился в непонятно что, этакий женский клуб. Одно время он подумывал разогнать эту богадельню, но заказы на пошив нарядов сыпались как из рога изобилия. Тимофей смастерил шкаф с ячейками, точно как на картинке и теперь записи на бересте с размерами многих новгородских барышень лежали, ожидая очереди пошива. Когда вечером к терему подошёл подмастерье кузнеца с известием о готовности заказа, Пахом на радостях едва не одарил гонца куной. Настало время готовиться отплывать в Смоленск.

* * *

За день до отъезда, к отцу в кабинет забежал Ильюша и сообщил:

— Тятенька, к тебе Григорий Фёдорович сотоварищами пришёл.

— Его только здесь не хватало, — сквозь зубы произнёс Пахом, — зови гостей в дом, раз пришли. Негоже держать соседей у ворот.

Пахом Ильич отправился в чулан, натянул тельник, поверх набросил китель, по дороге посмотрелся в зеркало и вышел на крыльцо. Сосед по торгу возглавлял делегацию из четырёх купцов. Двоих из них Пахом знал, остальных как-то видел, но никогда не общался.

— Доброго здоровья, гости дорогие. С чем пожаловали?

Вечерним гостям традиционный корец с напитком не полагался. Жёнки в это время уже спят, так как с первыми петухами должны идти в хлев доить корову, если есть, а затем проверить несушек на крусадне, то есть выспаться обязаны заранее. Так что без излишних политесов Ильич встретил гостей и проводил в горницу, где уже горели свечи.

— Очень ты удачно на юга сходил, Пахом Ильич, — начал разговор Григорий Фёдорович, оказавшись в кабинете, — товара редкого привёз, торговлю знатную учинил.

— Было дело. — Не стал отпираться от явного Ильич.

— Прослышали мы, что завтра поутру снова в поход собрался, ты уж извини, что на ночь глядя пришли, время дорого. — Продолжил разговор товарищ Григория.

— Вот что, уважаемые торговые люди, раз время дорого, то говорите по существу.

Пахом встал из-за стола, отправился к шкафчику, достал оттуда глиняную бутыль, обернулся, ещё раз пересчитал гостей и, прихватив нужное количество стаканов, снова уселся на лавку.

— В доля хотеть, герр Пахом, — коверкая слова, проговорил незнакомый купец с немецким именем Ганс Риффе.

— И как Вы себе это представляете? — Заинтересовался Ильич.

— Мы дадим рыбью кость, мягкую рухлядь, ты со своей стороны отвезёшь и обменяешь на новый товар, которым торгуешь у себя в лавке. — Ответил за всех Григорий Фёдорович.

— И вместо одной лавки с одним товаром появится пять? — С усмешкой подвёл итог Пахом.

— Найн, — возразил Рифе, — мой корабль повезёт товар дальше, в земля франков. Их король Людовик Святой охотно купить стёкла, я недавно там быть, есть связи, друзья. После того как Святоша сильно трусить еврей, серебра у него в избыток.

Людовик IX Святой рядом королевских ордонансов запрещал христианам брать деньги у ростовщиков-евреев, а в тысяча двести тридцать седьмом году освободил своих подданных от уплаты иудеям одной трети долгов, обязав последних вернуть из уже уплаченных сумм одну треть. Об этом Пахом где-то слышал, но значения не предавал. Сейчас же, в свете новых событий, эта информация становилась важной. Около десяти ночи купцы составили договор. В случае потери груза, убытки несли все члены концессии поровну, Пахом получал треть прибыли, как владеющий информацией, где достать нужный товар. В остальном же, договор мало чем отличался от 'типовых' того времени. Утром исписанный пергамент отнесли в магистратуру, секретарь Посадника скрепил его печатью и положил на хранение.

Поездку в Смоленск пришлось отложить на два дня. За это время Пахому Ильичу так и не удалось выяснить, кто стоит за Гансом Рифе. Друзей у иноземца практически не было, а те, кто вёл с ним дела, отзывались о коллеге неопределённо. Между тем вокруг корабля начало твориться нечто странное. Пока судно загружалось моржовыми клыками и шкурками безвинно убиенных зверушек, на ладью несколько раз пытались наняться подозрительные типы. Команду гребцов чуть не отравили во время обеда, спас пострелёнок, накормивший портового пса кашей. А когда и это не помогло, экипажу стали предлагать куны, дабы те подробно поведали прошлый маршрут. На рассвете, перед отплытием, к купцу прибежал мальчишка.

— Дяденька Пахом, Христом Богом прошу, заберите с собой. — Взмолился любитель покормить пёсиков.

— Что случилось, Пелгуй? — Ильич встревожился не на шутку.

— Прибьют меня, после того как помер Ингра, пёс мой, то люди странные крутились, злые, по глазам понял, не жить мне.

Мальчишка заплакал. Вот уже более полумесяца ижорец был на посылках у купца, семьи у него не было, вроде крещёный, но всё равно считал, что мир сотворён из яйца утки. И Пахом прикипел к пацану, взяв того под свою опеку. Осмотрев мальчишку, купец сходил к сундуку с одеждой, отобрал порты с рубахой, из которых его сын уже вырос, покопался на дне сундука и извлёк поношенные сапоги.

— Добро, Пелгуй, заберу с собой. Держи.

Мальчишка ещё не верил, что почти новая одежда достанется ему и жалобным голосом спросил: — Дяденька Пахом, это мне?

— Переодевайся, только живо, пусть думают, что я Ильюшку с собой в поход взял.

Ильич оставил сорванца в комнате, а сам пошёл посидеть на дорожку со своей семьёй. Впервые новгородец собирался в такой нервотрёпке. Казалось, само проведенье против его отъезда, но, не смотря ни на что, решение принято и откладывать на потом уже было невмочь.

Григорий Фёдорович шёл к пристани, покручивая на пальце руки кожаный ремешок кистеня. Свинцовая гирька, размером в половину большого пальца лихо совершала обороты, накручивая шнурок на перст сначала по часовой стрелке, а затем в обратную сторону. Свинчатка весила как новгородская серебряная гривна. С одной стороны незамысловатое оружие, а с другой — незаменимый эталон веса при торговле. Фёдорович шёл провожать ладью Пахома Ильича, почти весь свободный капитал был вложен в новое предприятие, как тут не проверить? До причала с ладьёй оставалось шагов сто, как Григорий заметил знакомую фигуру Ганса, стоявшую между смолистыми маленькими лодочками, подобно черепахам лежавшими на берегу, поджидая своих хозяев.

'Тож волнуется, уснуть, немчура, не может'. — Подумал про себя Фёдорович.

Опершись для удобства на нос почти спущенной в воду рыбацкой лодки, Рифе о чём-то беседовал с рыбаком. Может и не обратил бы на этот факт своё внимание Григорий, да только изъяснялись они на латыни. Новгородский рыбак, владеющий италийской речью, был равносильно найденной на дороге золотой гривне. Всякое, конечно, бывает, но Фёдорович много колесил по свету, разговорную речь латинян понимал. Ганс давал последние наставления своему шпиону.

— Держись рядом с новгородцем, близко не подходи, если что, всегда догонишь на волоке. Запомни, нам надо знать, откуда он берёт товар, как узнаешь — убей. Связь держи через Одноухого киевлянина, у него таверна рядом с Воротной башней в Смоленске. По тайному знаку он поймёт, кто ты.

Новгородский купец Григорий Фёдорович был завистлив, жаден, иногда обманывал, но никогда не предавал своих товарищей. А сейчас выходило, что именно он не просто подставил Пахома Ильича, так ещё и сам оказался в дураках. Был бы он чуточку рассудительнее, или даже апатичным, то выждал бы момент и вывел иноземцев на чистую воду. Но взрывной характер дал себя знать.

— Ну, ты, сволочь нерусская. — Прохрипел Григорий Фёдорович и бросился с кистенём на Ганса.

Гирька ударила немца по скуле, целился Фёдорович в висок, но проклятущий Риффе дёрнулся, и почти увернулся (но почти не считается), как слева в груди что-то обожгло. Два тела упали одновременно, одно с разбитой челюстью, второе с ножом в сердце. Подельник Ганса подтащил тело новгородского купца к лодке, повернул набок, вытащил метательный нож и озираясь по сторонам аккуратно притопил в реке, отмывая от крови.

— Сhecché si dica, lui ha ragione (Как ни говори, а он прав), — прошептал 'рыбак', помятуя последние слова произнесённые Григорием.

Чезаре пятнадцать лет работал на разведку Дожа Венеции. Названия городов, замков и деревень которые он посетил, не уместятся и на большом листе пергамента. И почти в каждом из них его ждал кто-то желающий отомстить, а то и не один. Голландец Якоб Риффе, выдававший себя за Ганса, год назад завербовал итальянца, даже не осознавая, что тот — двойной агент. История вербовки была с душком, и Якоб посчитал, что Чезаре будет предан ему как собака, не понимая, в какой капкан угодил сам. Веницианцы пронюхали, что во Фландрии придумали выдувать стекло и делать из него зеркало. Все попытки перенести производство в Венецию проваливались. Чезаре как раз занимался этим вопросом, и когда Якоб отправился с двумя сундучками небольших зеркал на Балтику, то охотно сопроводил хозяина. Каково же было его удивление, когда тут, в холодном Новгороде, появились зеркала, абсолютно плоские и громадных размеров. Фландрия тут же отошла на второй план. Появилась возможность реабилитироваться за прошлые ошибки.

Перевернув едва дышавшего Риффе лицом к песку, итальянец резким движением сломал ему шею. Вложив в руку левши нож, Чезаре оттолкнул лодку от берега и ловко забрался в неё. Помогая веслом, он отдалялся от места преступления. Единственное, о чём он сожалел, так это о мешочке с серебром, запрятанным бывшим хозяином. Не хватило ему времени разузнать, куда глупый Рифе его закопал. Памятуя о досадном промахе, тем не менее, он старался думать о предстоящем деле. Казавшееся не таким сложным, не требующем особых усилий и утруждением головоломных комбинаций, оно стало обрастать проблемами. А их, как известно, следует преодолевать. Он будет держаться чуть впереди новгородской ладьи, иногда отставая, то вновь нагоняя, но всегда будет создаваться впечатление, что просто совпал маршрут следования. Ну, а на волоке, он уже найдёт другой способ, вплоть до того, что попросится на судно пассажиром. Как когда-то на Рейне, когда возомнивший о себе слишком многое епископ, вдруг утонул.

* * *

В Ижору Пахом не пошёл и ни кого не отправил, чувствовал, что нельзя. Не поверят, а ещё хуже, объявят лазутчиком. Тем боле, в Кореле вновь началась заварушка, и вольные дружины поспешили на помощь сборщикам податей. Подменив кормчего, Ильич стоял за рулевым веслом и насвистывал песенку. Одинокая рыбацкая лодка постоянно маячила на траверзе и не давала покоя вперёдсмотрящему. Им был зуёк Пелгуй. Он носился по ладье, проявляя любопытство, расспрашивал гребцов о каждой мелочи, предлагал свою помощь и очень хотел быть полезным. Его вооружили небольшим ножом, подогнали по фигуре потёртый ливонский кожаный пояс, и теперь юнга чувствовал себя настоящим морским волком. Однако его постоянное мельтешение надоедало и ему доверили ответственный пост — смотреть на воду. Не просто осматривать округу, а именно следить за посторонними предметами по курсу корабля. Именно таким предметом и посчитал Пелгуй рыбацкую лодку. К хозяину подойти побоялся, тот был не в духе, а вот, дождавшись, когда старый моряк освободится, обратил внимание на неё кормчего. Ильич последний день провёл на нервах. После попытки отравления все продукты для команды таскали из его дома, доверия не было ни к кому. Григорий Фёдорович, обещавший проводить ладью, вообще не явился. Создавалось впечатление, что беда кружила где-то рядом и стоит дать слабину, как она хищной птицей вцепится в него и не отпустит, пока что-нибудь не случится.

— Странный какой-то рыбак, — обратился к хозяину кормчий, — течений не знает, рыбу не ловит, как думаешь, Пахом Ильич?

Новгородец пристально рассмотрел лодку в подзорную трубу. Протёр кусочком замши стекло, предварительно дыхнув на него и, вновь направил оптику на незнакомое судёнышко.

— Кажется мне, он такой же рыбак, как ты звонарь с колокольни. Рубахами вы очень похожи, вот и всё сходство. Ты глянь, сучонок постоянно на нас оглядывается. Да и сетей я не разглядел.

— Дяденька Пахом, а можно мне глянуть? — Спросил Пелгуй.

— Смотри, только в воду не урони, — предупредил Новгородец, протягивая трубу.

— Когда Ингра умер, этот рыбак был там. Я его крючковатый нос на всю жизнь запомнил. Дяденька Пахом, это он зло смотрел, когда я возле котла крутился и кашу брал. Ууу, гад!

Пелгуй потряс сжатым кулаком и чуть не свалился за борт. Ильич подхватил мальчика, отобрал трубу, посмотрел сам ещё раз и скрипнул зубами.

— Вёсла на воду! Живо! Кирьян, снаряди самострел и давай на нос, пусти стрелу, да постарайся не прибить гада. — Отдал команду купец и подумал: 'Если зуёк не ошибся, то сейчас многое узнаем, особенно, кто хотел нас потравить'.

— Догонять будем? Это мы мигом, — довольно оскалился кормчий, и заорал, дублируя команду: — вёсла! Вёсла на воду! Торопись, сучье племя!

Бросив взгляд за спину, Чезаре увидел, как ладья новгородца вооружилась вёслами. При попутном ветре это означало только одно: кого-то хотят догнать. А так как окрест версты, кроме его самого и ладьи никого нет, то ломать голову, за кем погонится корабль, не пришлось. Почуяв неладное, он повернул руль, направляя лодку к берегу. Парус хлопнул, и тут же затрещал, показав длинную прореху по шву. Болт, с наконечником в виде лопаточки вспоровший холст на два локтя, просвистел в опасной близости от головы. Такой выстрел не каждому стрелку под силу. Попасть с двухсот шагов и на земле не просто, а тут озеро, и не совсем спокойное. Расстояние стремительно сокращалось, боевой темп гребли длится не более пяти минут, но за это время гребцы выжимают всё, на что способны, а в том, что смогут, Чезаре не сомневался.

— Presto, рresto zitella (Быстрее, быстрее cтарая дева) — кричал в парус венецианец, подгоняя своё судёнышко.

Убийце повезло. Лодка выскочила на песок озера с креном на бок, и Чезаре рыбкой выпрыгнул из неё, а не приложился головой о бушприт, причалив, как положено. Сделав кувырок, он зигзагом помчался к роще, споткнулся, и как зверь, опираясь на четыре конечности, стал продираться сквозь кустарник. Арбалетный болт, пущенный вдогонку, лишь распорол ухо, практически оторвав от головы, но жизнь не забрал. Обливаясь кровью, итальяшка углубился в лесок, и обошёл побережье по дуге, оказавшись метрах в шестидесяти от своей лодки. Спрятавшись за деревом, он наблюдал, как кто-то пошёл по его следу, как несколько людей проверив его посудину, спустили парус, завалили мачту и привязали к новгородскому судну, а затем, случилось ужасное. Преследователи не стали задерживаться, а отчалили. Догнать пешком ладью не представлялось возможным, а главное, котомка с золотой бляхой будет потеряна навсегда. Однако Чезаре выбирался и не из таких переделок. 'Боже мой! Всё куда сложнее', — думал Чезаре, прижимая лоскуты уха к голове.

* * *

Ильич внимательно следил за берёзовой рощей, но ничего подозрительного не замечал. По правде говоря, сквозь разросшийся малинник, куда сиганул беглец, просматривался только ствол берёзы, тонущий в тени ветвей. Вроде сам видел, как слева от дерева мелькнула тёмно-синяя рубаха рыбака, но вместе с тем, не было уверенности в своей правоте, как и того ощущения, когда всей своей кожей чувствуешь чужой взгляд. Там, где-то там скрывался враг, вот только времени в обрез и посылать людей не хотелось, но надо было. Под прицелом арбалета, Кирьян полез вперёд и через пяток шагов застрял в ветвях. Колючки зацепились за одежду, и выбраться удалось лишь радикальным способом, изрубив малинник.

— Убёг гад! Пахом Ильич, ранил я его, Богом клянусь. — Оправдывался Кирьян, показывая окровавленный лист берёзы.

— Бес с ним, отчаливаем, ребята.

Разложив по отдельности вещи из котомки, Пахом ощупывал каждую тряпку, ничего подозрительного не было. Рубаха на смену, буравчик, игла для вязания сетей с ниткой, полоска стали с зубчиками, напоминающая полотно ножовки, да каравай хлеба, обмотанный льняным полотном. Хлеб был свеж, не иначе дня не прошло, как пекли. Ильич давно заметил за собой, что пережитое волнение легче проходит после еды, запах хлеба щекотал ноздри, и новгородец не выдержал, оторвал кусок.

— Ух ты! — Всё что мог сказать купец. Из большего куска хлеба торчала золотая пластина, она напоминала по форме треугольник, который как-то рисовал Лексей. Присмотревшись внимательнее, Ильич схватился за сердце.

'Киевлянин из сна, точно. Такая же бляха с отчеканенным глазом на углу пластины'. — Пронеслось в голове.

Команда столпилась вокруг купца, наблюдая за кусочком золота в руках патрона, и кто-то ближе к корме произнёс:

— Что там? Пахом Ильич.

— Ну, зуёк, ну молодец! — Пахом поднял находку над головой, показывая её людям. — Ребята, помните, в Смоленске татя поймали? Того, что лавку мою хотел спалить. У него точно такая же бляха была.

* * *

В это время в Новгороде, возле рыбацких лодок толпился народ, в основном рыбаки с семьями, но присутствовали и двое стражников. Причиной столпотворения были два мёртвых купца, лежащие на берегу, почти у самой воды. Кто-то опознал в одном торговца готовым платьем Григория Фёдоровича, а вот по поводу второго мнения разнились. И если смерть, как известно, уравнивает людей, то только не в этом случае. Русский купец улыбался, казалось, что перед кончиной он сделал что-то очень важное, что обеспечит ему райские кущи, где апостол Пётр распахнёт ворота, впуская его внутрь. Торговый же гость, судя по одежде, с разбитой челюстью и гнилыми раскрошенными зубами лежал мордой набок, его труп перевернули, когда осматривали, отчего борода до самого уха была вымазана в тине вперемежку с песком. Вид у покойника был зловещий. Такого и в Ад побояться принять.

— Что-то нечисто, смотри Саава, нож то, бросковый. — Рослый, с седой бородой дружинник положил точно посередине на вытянутый палец клинок. — Это ж как уметь надо, точно меж рёбер засадить.

— С чего решил? — Ответил второй.

— Господи! Учишь Вас, учишь, внимательнее смотри, вишь, ножик ровно лежит, вместо рукояти верёвка намотана, баланс вымеряли. — Наставлял старший воин соратника.

— Ну и что с того? — Саава никак не мог уловить ход мысли товарища.

— А то, что тот, с разбитой мордой, нож в сердце вогнать не мог. Для броска расстояние надо, а они рядышком лежат. Наш ему кистенём шарахнул, следовательно, был жив. После такого удара не скоро очухаешься, и уж точно не до ножичка будет.

— Да ну, — не поверил младший стражник, — мне давеча, когда драку промеж готландцев разнимали, дрыном по башке засветили, так я и не почувствовал.

— Балбес! Ты в шеломе был, вот и не прочухал, а если б свинчаткой, да по скуле. Да что тебе объяснять.

Охранник присел на корточки, проверил места возможных тайников на одеждах убитых и размышлял уже про себя.

'А если и смог, то кто ему шею свернул, как гусю? Был ещё кто-то. Тот, кто ножик в руку схизматика вложил. Да по незнанию в правую, покойник то левша, по мозолям видно. Он убил нашего, затем порешил второго. Придётся к Посаднику идтить, иноземца убили'. — Седобородый завернул нож в холстину и направился в сторону города.

* * *

Ладья Пахома Ильича летела по реке подобно стреле, выпущенной из тугого лука. Сильный попутный ветер сводил на нет, все попытки течения придержать новгородское судно. За кормой собирались грозовые тучи, но казалось, что ладья обгоняет их. До Смоленска оставался один день перехода. Ещё никогда купцу не удавалось так быстро преодолеть сложный маршрут торгового пути. Ильич включил рацию, но кроме треска ничего не услышал. Лексей предупреждал его, что на связь надо выходить только днём, и радиус действия ограничен. Но сообщить о том, что компаньон уже рядом, Ильичу очень хотелось.

— Далековато ещё, — с досадой проговорил Пахом, закрывая сундук.

Он ещё не знал, что сбежавший 'рыбак', убив на погосте всю семью, приютившую его на ночь, обзаведшись лошадью, идёт за ними. Черпая силы из ненависти к русским и жажды отомстить, убийца шёл по пятам новгородцев как гончая. В Межно он задушил монаха и, переодевшись в его рясу, играя на сострадании людей, ловко находил пропитание и где надо выспрашивал дорогу, оставляя за собой лишь трупы. Аmmazzare, ammazzare(Убить, убить), — стучало подобно маятнику в его голове.

11. Алексий.

(глава посвящена памяти писателя Сергея Анпилогова)

На бывший разбойничий струг шумно грузилась артель строителей. Все работы по возведению крепости были завершены. Да, да, именно крепости, то, что в моё время называется скромным 'куркульским' заборчиком, здесь принято считать крепостной стеной. По периметру выстроены башенки, в них на турелях стоят арбалеты со щитками, бьющие на четыреста шагов, а к ним запас болтов до двух тысяч. Выкопан подземный ход, ведущий в лес; к реке проложена керамическая труба, для будущей канализации. Колодец, почти двенадцать метров глубиной, оборудован воротом с оцинкованным ведром и стопорным механизмом, в сарае есть корова, свиноматка с опоросом, два десятка кур, сделан ледник, не хуже современного холодильника. Поставлена настоящая русская баня, конюшня, летняя кухня, мастерская с кузнечным горном, казарма и амбар, забитый продовольствием. Дорожки во дворе вымощены плиткой, так что даже многодневный проливной дождь не страшен. И всё это сделано за очень короткий срок, потому что к привычному для строителей топору прибавилась обыкновенная пила. Так, по крайней мере, считал Фрол, садившийся на судно последним. Но если бы не колоссальное количество строительных материалов из моего времени, сомневаюсь, что у нас всё бы получилось так быстро. Расчёт мы произвели ещё вчера, и к моему удивлению, строители предпочли получить львиную долю оплаты обыкновенными гвоздями. Это сэкономило мне почти четыре фунта серебра, и обещанные инструменты я отдал задаром. Прощаясь со мной, бригадир не смог не выразить чувства благодарности, поклонился в пояс:

— За инструменты спасибо, детям своим накажу молиться за тебя.

— До свидания Фрол, будет тяжко — приходи, тебе и артели здесь всегда рады.

— А я ведь приду! Уверен, не последний раз видимся.

Артельщики уселись за вёсла, кое-как, неумело стали грести. Освобождённые рабы им помогали, правда, не все. Два человека решили остаться, повар и цыган. Если суздальцам, по их мнению, было куда возвращаться, то повару-хазару деваться некуда, ни дома ни семьи. Цыган же не отходил от лошадей, ночевал прямо в конюшне и искать добра от добра не видел смысла. Свобода, она тоже разная бывает, тем более что никто их не неволил, не холопил и не заставлял делать что-либо плохое. Живи, работай, выполняй обязанности, да проблем не приноси. За день до освобождения рабов у меня с Савелием состоялся неприятный разговор, сходили на охоту, так сказать. Мы беседовали в лесу на повышенных тонах. От шума наших голосов, звери, наверное, давно разбежались, так что добыча нам не светила. Менталитет выходца XXI века не позволял мне хладнокровно прирезать русских людей. Это для рязанца, суздальцы ничем не отличались от моравцев, угров или киевлян. Усобные конфликты настолько разобщили Русский народ, или ещё не успели сплотить, что порой становилось страшно. Сравнивая политику своего времени, когда украинцы, подогреваемые зелёными деньгами, хаят москалей, своих братьев по крови, доводя до абсурда военную доктрину — хочется взвыть зверем. Чтобы народ перекрестился, не нужен гром. Мы остановились, стоя друг напротив друга и упорно доказывали свою правоту.

— Всех рабов надо убить, — настаивал сотник, — то, что они видели здесь, не должно выйти за пределы крепости.

— Савелий, я обещал освободить людей, как только закончится строительство.

— Алексий, не совершай глупости! Если не хочешь пачкать руки — так и скажи. Мои люди сделают всё сами. Ты их отпустишь — мы догоним.

— Моё решение останется неизменным. Согласен, есть риск, что ушедшие смогут рассказать о пилах, которые пилят сами, о летающем шаре на верёвке. Да только кто им поверит? Вот ты, ты бы поверил?

— Не поверил, но захотел бы проверить. Так что жди гостей. Я, Алексий, за то время, пока добрался сюда, нагляделся чуточку и на людей и на свет. Слишком ты добрый, а слишком — это уже зло.

Савелий твёрдо стоял на своём. Секреты военного сооружения должны быть секретами, а не достоянием гласности. В конце разговора, каждый остался при своём мнение. Думаю, если бы не благодарность сотника, за то, что я сделал для него, пришлось бы ночевать в лесочке вечным сном с ножом в затылке. Слишком уж близко к сердцу всё Савелий воспринимал, а может, просто заботился о своих, сводя любые риски к минимуму. Никакой дичи мы, конечно же, не подстрелили, зато обозначили места, где будут поставлены ловушки — волчьи ямы с заострёнными колышками. Доверять расположение минного поля никому нельзя. Колья артельщики заготовили заранее, оставалось утром отправить четверых бойцов копать ямы и обустраивать их.

За то время, пока Пахом путешествовал в Новгород, к нам стали наведываться коробейники. Хитрющие предприниматели каким-то образом вычислили наше местоположение и пытались сбыть никчемный товар. Всё началось с того, что к пристани причалил плот. Коммерсант, чем-то похожий на лисицу, может быть из-за рыжих волос на голове, стал предлагать глиняные свистульки, тетиву для лука, низкокачественные ножи и замысловатую трещотку, для отпугивания нечистой силы. Если б он представился от канадской компании, честное слово — не удивился бы. Свистульку, как сувенир, купил, от остального — отказался. Или по доброте души переплатил, или предприниматель почувствовал рыбное место для бизнеса, но прошло пять дней, как рыжий появился снова, правда, уже на лодке и снова с той стороны, откуда приплыл в первый раз. С собой он привёз поросёнка и пяток кур. К концу месяца лагерь обзавёлся не только коровой, но и тройкой овец. Казалось, что Рыжий, так стали все называть коробейника, может достать абсолютно всё, но основной ценностью являлась информация. По своей натуре коробейники были очень общительные люди. Они ходили по деревням и сёлам, встречались друг с другом, делились увиденным, и даже разговаривали на каком-то суржике, понятном только им. Выяснив, что нас интересуют исключительно продукты, стали появляться и другие, охотно менявшие плоды сельскохозяйственной деятельности на рыболовные крючки, гвозди и топоры. Вскоре подобный обмен стал не совсем интересен, так как продукты, по неизвестной причине дорожали, а мои товары дешевели и я выставил на продажу коптильню. Не прошло и недели, как нам стали возить различные деликатесы в обмен на соль, которая была в огромном дефиците. Добывали сей продукт из единственного места, где-то под Вязьмой и купить её можно было лишь раз в году, когда проходил соляной караван. Либо в самом Смоленске, куда привозили поваренную соль аж из Новгорода. Откуда у меня образовался запас соли, я не говорил, обмолвившись лишь про десяток пудов, которые не играли существенной роли в изменении сложившегося рынка. Тем не менее, все последующие обмены с моей стороны были исключительно на хлорид натрия, и так получилось, что Рыжий в итоге подрядился снабжать нас продуктами. В один из его приездов я узнал, что в столице скончался князь, приняв перед смертью постриг.

— Траванули князя, жёлтый весь был, когда отпевали. — Выдал версию смерти властителя коробейник.

Каким образом он проник на отпевание, торговец умолчал, но судя по постоянным трениям князя Смоленска и городской верхушки, версия убийства имела право на жизнь. Со смертью руководителя княжества стоило ожидать всяческих изменений. Так как подобное событие всегда даёт толчок в какую-нибудь сторону общественной жизни, то регрессивный он будет или наоборот, прогрессивный, понимают только спустя какое-то время. Одно известно, для людей, привыкших жить степенно, ничего хорошего это не сулит. Вот и для нас кончина князя вышла боком. На следующей неделе после похорон властителя нас навестил Ермоген. Савелий, будучи на побывке в городе, гулял возле церкви, где и был перехвачен священником. Под предлогом провести молебен по усопшему руководителю княжества, служитель церкви залез в лодку и с Божьей помощью достиг пределов крепости у камня.

Обычно, 'гость в дом — радость в дом', но в этот раз вышло как-то не так. Плотно перекусив с дороги, вместо того, чтобы выслушать мою просьбу, священник выудил из сидора свёрнутый в трубочку пергамент и начал читать:

— ... ис крепости у камня изо жита, изо ржи, изо пшеницы из овса... десятое... на всяк год. — Так гласила грамота Настоятеля (приведен отрывок подлинной грамоты об уплате десятины, 'ис' — в настоящее время правильно писать 'из').

— Уважаемый, так не выращиваем и не производим мы ничего, — возразил я.

На мою попытку уйти от налоговых претензий, Ермоген свернул грамоту, положил в мешок и стал нагло подсчитывать количество строений и людей, попавших ему на глаза, пробурчав, между прочим:

— Кесарю — кесарево, Богу — богово, аль забыл? Купчишка новгородский, что товаром греческим торгует твой?

Священник особо акцентировал интонацию на последнем слове. Было видно, что похожие беседы для него не редкость, и спорить с ним — себе дороже. В данном случае Ермоген играл свою роль безукоризненно. Мол, мы-то знаем, с какой стороны ложки щи хлебать.

— Хорошо, хорошо. Десятая часть будет отдана, согласно предписанию, да вот только заинтересуют ли церковь стрелы, которые здесь изготавливаются? Идите-ка за мной, — указывая пальцем наверх, — я кое-что покажу, что для Вас явно интересней, чем какие-то там пшеницы и жито.

Поднявшись по лестнице, мы оказались в моём кабинете на втором этаже. Был уже вечер, и пришлось зажечь свечи. Чтобы понять стоимость подобного освещения, нужно помнить, что дюжина свечек толщиной в большой палец стоила серебряную монетку, на которую могли накормить пятерых мужчин. Ермоген, привыкший обходиться масляным светильником, поначалу не оценил подобный жест, а потом с явным удивлением осмотрел внутреннее убранство. При свечном освещении необычной для Руси архитектуры, она выглядела почти мистически. Священник потрогал рукой лакированные брёвна, затем обивку кресел и увлёкся настолько, что высунул кончик языка.

— Лепо. — Всё, что смог произнести церковник.

— Это ерунда, — ставя подсвечник с четырьмя свечами на центр стола, — смотрите на это.

Несколько дней назад мы с Полиной ездили в Смоленск, погулять. В типографии, где изготавливались открытки, договорились напечатать тысячу иконок, размером со спичечный коробок. Одну из таких открыток я приклеил на деревянную пластинку, покрыл толстым слоем матового лака, — получилась ладанка, которую можно было просверлить, вдеть верёвку и вешать на шею. На столе как раз лежал опытный образец моего творчества. Безусловно, аутентичность картинки с иконой текущего столетия могла быть поставлена под сомнение знатоками, вот только подобных специалистов я здесь не наблюдал.

— Бог не оставил нас, — тихо проговорил Ермоген по-гречески, перекрестившись на ладанку, — как здоровье преподобного?

Из сказанного я расслышал только слова 'Бог' и 'Преподобный', так как говорил священник, наклонив голову, куда-то в бороду, а переспрашивать, стало неудобно. Да и разговаривать по-гречески я не умел.

— Non enim tam praeclarum est scire Russie, quam turpe nescire(Не столь прекрасно знать Русский, сколь постыдно его не знать). — Парировал латинской фразой слишком умного собеседника.

Ермоген тут же перешёл на родную мне речь.

— Я хотел как лучше, Алексий. Думал, тебе будет приятно. Но ты прав, даже стены имеют уши, когда речь заходит о здоровье владык. Как я понял, недавно был гонец?

Наконец-то я сообразил, что спрашивали о здоровье Патриарха. Сложив это и вопрос о гонце, можно было сделать вывод, что меня связывают с представителем Никейской Византии. Теперь это стало очевидно. Придётся напустить туман секретности и попробовать сыграть роль, отведённую мне Смоленской церковью. В то время в Никее был Герман II, особо ничем не прославившись, он тихо умрёт через пару лет. Правда, числился за ним один поступок, по отношению к Болгарской церкви. Герман признал патриарший сан Иоакима Тырновского, что позволяло рассматривать церковную автокефалию, как признак национального государства, а по отношению к Руси подобного сделано не было. Все ожидали, что какую-нибудь преференцию всё же дадут, но никто не знал какую.

— Герман жив и здоров, это всё, что могу сказать.

Посадив Ермогена за стол рассматривать поделку, я сходил в погреб, где лежал заранее припасённый кагор в глиняных бутылях. Доски лестницы ещё не успели просохнуть, скрип, пока спускался, стоял страшный, в результате чего подкрасться к двери и не быть услышанным — просто невозможно. Впрочем, мне это было и не надо, в погребе стоял маленький монитор, работающий от аккумулятора. Камера в кабинете фиксировала всё, на что хватало её разрешительной возможности. Понаблюдать за действиями батюшки в моё отсутствие было весьма любопытно.

Священник ползал на коленках, прощупывая и простукивая доски в полу возле стены, где, возможно, были полости для тайника. Вот гость достал маленький ножичек, ловко спрятанный на руке под рясой, поковырял в углу, где в современных зданиях лежит плинтус, и ничего не найдя, расстроенный уселся на табурет, смахивая пыль с колен, чтобы ничем не выдать себя.

— Вот гад-то! — Выпалил в сердцах, зная, что никто не услышит.

Несколько лет назад мне как-то рассказали историю про обиженных строителей, которые в отместку умудрились засунуть под пол отремонтированной квартиры проколотое иглой яйцо. Надо будет проверить место, где ползал священник, а пока пора подниматься наверх. Снова заскрипели доски. Обождав пару секунд перед дверью, я приоткрыл её, погасил свечу, с которой спускался за вином и снова оказался в кабинете. Предстояло договариваться, ища пути компромисса для решения моего вопроса. Очень уж хотелось знать количество жителей в Смоленске. Если налоги в княжестве собирали со двора, то в городе, возможно, вёлся учёт самих горожан. Данные, которые были у меня на руках, о численности населения разнились очень существенно. По одним источникам выходило не более пятнадцати тысяч, по другим жителей было сорок пять тысяч душ. Суть моего предложения была следующей: — Смоленской епархии предлагались ладанки в обмен на преференции церковной десятины и допуск к архивам. То, что моя крепость была закреплена отнюдь не за церковью Михаила Архангела, священник не сообщил. Тогда я не обратил на это внимания, а зря. Тонкости распределения прихожан согласно 'Владимирскому указу' были известны лишь непосредственно верхушки епархии, и знай я всю подноготную, поле для манёвра в общении с церковью существенно бы расширилось. А пока я был рад тому, что моё предложение было принято. Всё, что можно было отыскать в современных архивах, было составлено при поляках, с учётом политики того времени, то есть враньё на вранье. И только одна мысль, что мне удастся отыскать истину в этом непростом деле, приподняла мне настроение.

Молебен отслужили утром, помянув все благие деяния Святославовича, мы с Ермогеном отправлялись в Смоленск, тайна архивов города была близка как никогда. Савелий, естественно, не упустил возможности вновь повидаться с Еленой, под предлогом — лишний меч не помешает, отправился с нами. Путешествие проходило ровно, без всяких неурядиц и на второй день за завтраком я развязал продуктовый рюкзак, расстелил салфетку и раздал бутерброды с колбасой. И тут вышел прокол. Колбасу на Руси делали, но это больше походило на сильно посоленное рубленное вяленое мясо, без особых специй, причём достаточно дорогое в изготовлении. И если была хоть какая-то возможность обойтись без неё, используя свежий продукт, то так и делали. Сырокопчёная колбаса, купленная в супермаркете Смоленска, не только отличалась от оригинала того времени, но и была действительно вкусна и оценена по достоинству. Савелий и рыбак уже не раз пробовали подобное и вопросов не задавали, а вот Ермоген пристал с расспросами как банный лист.

— Алексий, кто привозит эту вкуснятину? — Священник показал рукой на батон колбасы, в моём рюкзаке.

— Э... коробейник один, на днях привёз. — Соврал, не моргнув глазом.

— Вот помню, после первой Четыредесятницы (дни самого строго поста, в среду и пятницу в течение всего года тоже пост) кусочек вяленого мяса казался мне самой лакомой пищей, ан видно ошибался. Много колбас за свою жизнь пробовал, а вот такой... — батюшка аж языком цокнул, — ни разу.

— Как только торговец появится снова, то непременно пришлю его в Смоленск, с наказом отвезти колбасу в храм. — Сообщил священнику, чтобы больше не касаться этой темы.

Если бы церковник узнал, какие добавки идут в сей продукт, то, скорее всего, немедленно утопился бы. Но вскоре о колбасе больше никто не думал. В пару верстах от конечной точки нашего путешествия мы попали в дождь, да такой, что приходилось вычерпывать воду из лодки. Промокнув насквозь, злые на каприз погоды мы с сотником топали к его дому. Ермоген проводил нас практически до ворот, на прощанье предложил навестить его завтра, после заутренней, когда у него появится свободное время. Никто из нас не знал, что войска литвинов уже на подходе к городу. Выбрав удачный момент, коварные захватчики готовились войти в Смоленск через заранее открытые предателями ворота.

Племянник Миндовга Эрдвил имел около двух тысяч разношерстной не бронированной пехоты и полторы сотни на конях. Если бы не ливень, который превратил дорогу на Смоленск в кашу, то город был бы захвачен ровно в полночь, как и было условлено с Клопом и Гвидоном. Отряды бояр-предателей отвечавшие за западные ворота, набранные из наёмников с соседних земель, не испытывали к городу никаких чувств. Кто заплатил — тот и командир. Егорка, сын Степаниды, как раз и записался в этот отряд, так как после событий с сыном бронника, опасался, что стукнут по голове. Вроде бы и не было претензий после заплаченной виры и успешного выздоровления Петра, но как говорится: бережёного — Бог бережёт. Узнав о готовящемся предательстве, он тайком прибежал к отцу с матерью и поведал о грядущем нападении. Владимиро-Суздальский князь Ярослав Всеволодович — единственный, кто располагал боеспособной дружиной в этом регионе и мог дать отпор неприятелю — был далеко. Всеволод Мстиславович, избранный князь Смоленска, вместе с ближними боярами находился по приглашению на охоте. И даже если бы не сто вёрст отделяли его от столицы, а всего пять — помочь городу он был не в силах.

Меня разбудила Степанида. Бывшая торговка, ставшая ключницей Елены, то ли волей случая, то ли ещё по каким причинам всегда узнавала все новости первой. Ночью, одетая в одну рубаху она прибежала в дом сотника и тяжело дыша, сообщила страшную новость:

— Тикайте скорее! Литвины идут! Бояре продали город.

— Гривной награжу, — уже на ходу крикнул Степаниде, — Кличь Ваську и помогай шмотки собирать!

В доме зашевелились, девочки выносили во двор пожитки, готовилась срочная эвакуация. Вскоре примчался вслед за женой Васька Щука со своими товарищами. Теми самыми, которые доблестно несли тяжёлые баулы в день моего первого приезда. Собрав два сундука с добром и невероятное количество узлов, наш небольшой отряд спешно отправился к причалам.

Литовский набег летом тридцать девятого года как-то выпал из моей памяти, и делать что-либо было уже поздно. Успели предупредить лишь несколько человек и стали заниматься своим спасением. Остальной город спал, не подозревая о грядущей беде. В это время, два боярина Клоп и Гвидон, отослав заранее всю дружину в Суздаль, пересчитывали литовское золото. Захватчики уже входили в город, когда мы стояли на пристани. Евстафий успел спрятать в тайнике самый ценный товар, известить дружка Семёна, что надо спасаться, подхватив патефон, пулей мчался к причалам, вслед за ним спешили двое помощников. Псковскому приказчику, кроме серебра, отложенного на закупку воска, спасать было нечего. Оставалось догонять Евстафия, таща за руку ещё не проснувшегося Филимона. Почти четверть гривны из этого серебра досталась воротной страже. Оказавшись за городскими стенами, мы предстали перед выбором: либо остаёмся, либо крадём чужое судно. В лодку рыбака все не помещались, к тому же она требовала капитального ремонта, и любая миля с наскоро законопаченной течью могла стать последней. Бывший разбойничий струг стоял в корабельном сарае, и про него можно было не вспоминать, так спуск на воду займёт прорву времени. К счастью, выход подсказал Семён. Его начальник Прокоп Фёдорович был в это время с большим караваном в Пскове, оставив малую ладью на попечение своему приказчику, так сказать, на всякий случай. Удачное стечение обстоятельств, спасло весь план нашей спешной эвакуации. Рыбак покидать город отказался наотрез, мол, что с бедняка взять, да и лодку ремонтировать надо. Так что, прикрепив на носу фонарь, мы отплывали от Смоленска, поглядывая в сторону города — судя по всему, столица пала без сопротивления.

— Осёл, нагруженный золотом, открывает любые ворота. — Сказал я, обращаясь к товарищам по несчастью.

— Твоя правда, Алексий, — Савелий обнял Елену и опустил голову, — кабы не алчность бояр, в жизнь поганым литвинам стен не одолеть. Хорошо сказал, правильно.

Кто знает, может, Рязань пала не только с помощью хитроумной китайской осадной техники? Может, и там нашлись свои Клоп с Гвидоном? Сотник не рассказывал, а я как-то всё забывал спросить.

Кое-как, за три дня мы добрались до усадьбы. У причала беженцев встречал Ратибор, подивившись новым лицам. Пришлось снова ставить палатки, двор превратился в людской муравейник. Елена, Степанида и девочки разместились в доме, Васька Щука с сыном Егором и четырьмя грузчиками — в палатке, рядом с казармой. Евстафию с Семёном достался мой бывший шатёр, там же побросали свои пожитки два лоточника и мальчишка Филимон. После того, как все были накормлены, с помощью сантиметра измерил рост и размер обуви потенциальных призывников, записал данные и разрешил людям отдыхать. Беженцы принялись осматривать крепость, я же под шумок отправился к двери перехода. Надо было заняться обеспечением прибывших людей, да на всякий случай позаботится о вооружении мужчин, не говоря о том, что всё хорошенько не мешало бы обдумать. По большому счёту, я бы мог переждать все неприятности со Смоленском и, дождавшись завершения набега заниматься своими делами. Но как показывает практика, если ты хоть как-то задел неприятности, то они уже не отстанут. Прямо или косвенно тебе придётся либо сживаться с ними, либо бороться до победного конца. Естественно, мириться я не собирался, а посему решил привлечь к противостоянию пришедших со мной людей и начал с железа. С десяток кольчуг, мечей и щитов изготовили в Севастополе, в кузнеце на заводе 'Муссон', где меня рассматривали как завхоза киношников, снимающих фильм на развалинах Генуэзской крепости. Разубеждать относительно себя не стал, пусть думают, что хотят, да и мне удобнее. Понимая, что из ополчения настоящих воинов не получится, решил вооружить их арбалетами, простыми, без хитрых блоков, но достаточно надёжными. Преимущество быстрой перезарядки было важнее убойной дальности стрельбы, а натяжение в сорок три килограмма вполне достаточно для нанесения несопоставимой с жизнью раной со ста шагов. Морские робы, каски Советской армии, ремни с якорями на бляхах, портянки, кирзовые сапоги — всё было упаковано и вскоре размещалось в погребе.

На третий день оккупации Смоленска церковное руководство сообразило, что литвины не собираются ограничиваться обычным грабежом, а вознамерились вытрясти весь город до последней монетки. И если в храмах засуетились, как только прознали про неприятеля (утварь с драгоценными предметами культа зарыли в землю и спрятали в тайники), то вскоре, немного подумав, в тайные подвалы перенесли и продовольствие, после чего епископ стал диктовать письмо Владимиро-Суздальскому князю. Как ни хаяли современные историки князя Ярослава, но кроме как на него, надеяться было не на кого.

'Бог дай многа лета великому князю Ярославу Всеволодовичу всея Руси. Напой, накорми нищих своих... господь своею милостию заступи град Смоленск и всю его отчину от иноплеменник, поганых литвин'. — Настоятель закончил читать грамоту, только что написанную писцом под диктовку. Свернув пергамент, передал Иннокентию.

— Всё исполню, Отче. — Переодетый в монашескую рясу человек с поклоном принял свиток, поцеловал руку Настоятеля и скрылся в коридорах церкви.

Незаметно пробравшись через весь город, Иннокентий спешил в ставку Ярослава. О том, что Всеволод Мстиславович станет новым князем Смоленска, было договорено заранее, но в большую политику вмешались литвины. Потерять столицу княжества своего ставленника Ярослав не имел права. Теперь от Иннокентия зависело, насколько долго продлится оккупация города захватчиками. Посыльный должен был добраться до первого погоста, взять лошадь и скакать во весь опор, дабы сообщить князю, что расстановка сил изменилась. Пора показать меч, на хитростях и интригах далее было не уехать.

Чезаре вышел к погосту в полдень, проклиная всё на свете. Проклятый дождь, идущий три дня подряд, застал его в лесу, не дав возможности даже разжечь костёр, не то, чтобы выспаться. Какой-то русский монах седлал лошадь, выслушивая рассказ помогающего ему крестьянина, наверное, хозяина. Раздобыть средство передвижения давно стояло в планах венецианца, вот только там, где возможность была, он бы не совладал с количеством владельцев. Да и повстречавшаяся ватага лихих людей сама была бы не прочь разжиться на дармовщинке. Спрятавшись за дерево, венецианец достал недавний трофей — нож с костяной рукоятью и провёл пальцем по лезвию. Как-никак, а чужой нож мог подвести в любую секунду. Хотя трещин на поверхности стали не было, Чезаре с сожалением вспомнил о своих бросковых ножах и принял решение понапрасну не рисковать. Одновременно с этим он закончил осмотр местности, выбрал кустарник возле овражка и короткими перебежками скрылся в зарослях, оставалось только ждать.

— Но, пошла! — Иннокентий, помня наказ смотрителя, не пустил лошадь в галоп, а дал время разогреться коню. За овражком изба совсем скрылась из виду и, не успев ударить пятками в бока коня, священник почувствовал чьё-то присутствие. Чужие мысли, полные ненависти волнами исходили от малинника. В этот момент справа мелькнула тень, и на него кинулся монах-паломник с ножом в руке. Лошадь дёрнулась, и Иннокентий чудом сумел увести ногу от секущего движения клинка, однако с этим манёвром пришлось соскочить на землю. Ремень подпруги был опасно повреждён. Приземлившись на ноги, он отпрыгнул в сторону и оказался лицом к лицу с противником. Зажатый в руке нож, обращённый остриём к земле, слабое покачивание из стороны в сторону на полусогнутых ногах и холодная ненависть во взгляде. Давненько Иннокентий не видел такой стойки, наверно, со времени его обучения в монастыре. Лет пять уже минуло, как учитель-грек втолковывал искусство обращения с оружием, принятым у разных народов. Нож ведь не просто самое распространенное орудие убийства, он считается одним из самым древних. Посему и разнообразных приёмов, систематизированных и описанных, как не каждая наука, накопилось великое множество. Сейчас же в ножевом бою столкнулись две школы: венецианская и византийская. Иннокентий мастерски владел коротким клинком. Наверно, во всём Смоленске и десятка не наберётся, кто бы мог с ним сравниться в этом умении. Слегка, на четверть, открыв противнику длину своего лезвия, он внимательно осмотрел место схватки. Почва насыщена влагой, липкая и весьма не удобная для его обуви, а значит, следует держаться травы. Увидев, что коник отбежал на пару метров, Иннокентий сместился левее, оставляя солнце за спиной. Всё решиться за несколько секунд и кое-кого он сейчас удивит.

— Monaco, tu rimani qui(Монах, ты останешься здесь). — Прошипел подобно змее Чезаре.

— Qui hai torto(Здесь ты не прав). — Ответил Иннокентий, растягивая слова, прекрасно понимая сказанное противником.

Венецианец на секунду смутился, свою родную речь последнее время он слышал только от себя, и это стоило ему глубокого пореза на правой руке. Нож русского монаха невероятным образом увеличился в длине и рассёк вены на запястье самым кончиком. Кровь толчками стала выливаться из раны. Как умудрённый опытом шпион Дожа пропустил короткий выпад, который практически лишил одной руки? Нож сам выпал на землю, Чезаре присел, и вместо того, чтобы схватить клинок левой, сначала подхватил горсть мокрой земли и бросил в лицо русскому. В этот момент Иннокентий приставным шагом сместился влево, уклоняясь от грязи, резко качнулся вправо и вперёд, полоснув острой кромкой по левому плечу паломника-итальянца. Рукав того моментально намок, а по пальцам потёк алый ручеёк. Но и своей левой руке немного досталось, противник умудрился задеть. Чезаре взвыл, с ним расправились как с мальчишкой, не дав ни единой возможности и если ещё секунду назад, у него был шанс сбежать и сохранить жизнь, то теперь он просто истечёт кровью. Что делать? Упасть на колени и просить пощады? Нет, никогда. Итальянец, подобно распрямляющей пружине, прыгнул на русского, метя головой в грудь, и почувствовал, как что-то приподняло его ещё выше, упёршись плечами в живот, схватило за ногу возле паха и перевернуло его в воздухе. Удар о землю был сильным, сознание почти покинуло ослабшего от потери крови Чезаре. Последнее, что он увидел, как русский вонзает клинок в его печень, вытирает кровавое лезвие об его одежду и уходит, плавно так, словно танцуя. Всё произошло настолько быстро, что острую боль в боку итальянец почувствовал, когда русский вновь заговорил с ним:

— Я бы с тобой поболтал, да уж спешу. Как вы там говорите, э... per mancanza di tempo(за неимением времени), — Иннокентий подбежал к лошади, поправил упряжь и вскочил в седло.

Чезаре Ломброзо, лучший шпион и убийца Венеции подыхал в бескрайних русских лесах. Что это за страна, где простой монах переиграл его в умении владеть ножом? На мгновенье реальность мира исчезла. Апостол Пётр стоял перед золотыми воротами и не впускал Ломброзо внутрь.

— Но почему? Я всегда защищал веру, убивал неверных, сам кардинал награждал меня. — Молил Чезаре привратника.

— Заблудшая душа, тебе всё объяснят внизу. — Пётр ждал следующего.

Чезаре попытался раскрыть глаза, мимолётное видение подобно утреннему туману растаяло в его голове, во рту стало солоновато, хотелось сплюнуть, удалось даже повернуть голову набок, и всё.

Иннокентий спешил в ставку Ярослава, не щадя себя. Двигаясь от погоста к погосту, потрясая печатью епископа города Смоленска, получал свежую лошадь, три часа отводил на сон и вновь отправлялся в путь. Так продолжалось до того момента, пока он не наткнулся на обгоревшие руины. Смены не было. Коня пришлось беречь, периодически слезая с него и идя рядом. Тело священника одеревенело и болело настолько, что однажды, во время короткого отдыха, схватив только что поджаренный кусок козлятины, не почувствовал, как обжог руки. До князя оставалось четверть дня пути, когда Иннокентий не смог подняться на лошадь.

— Господи! Помоги, дай мне силы, — взмолился священник.

Голова кружилась, держась обеими руками за седло, чтобы совсем не упасть, церковник брёл по просеке. Шажок, ещё один, пусть медленно, но каждым движением он приближался к цели. Ряса зацепилась за ветку, порвалась, но на подобные мелочи он уже давно не обращал внимания. Одной прорехой больше, одной меньше — какая разница, если на тебе остались сплошные лохмотья.

— Стоять! Кто таков? — Раздался впереди голос.

Иннокентий поднял голову, протёр слезившиеся глаза и увидел всадников, перегородивших просеку. Ноги уже подкашивались и перед тем как окончательно свалиться под брюхо уставшего коня, заметив княжеский вымпел, произнёс:

— Свой. Дошёл. — Всё, что смог вымолвить гонец епископа.

— А ну, помогите батюшке, Ерёма! Живо к сотнику вези, да осторожнее там, не дай Бог, ещё помрёт по дороге, — отдал команду старший разъезда.