Сновидец

Перед устьем расщелины лежала громадная плоская глыба, уже застеленная пушистыми шкурами пардусов. Вайми знал, что сам был зачат именно здесь, на них, и его сердце забилось во внезапном волнении. Его родители, казалось, совсем рядом. Он почти чувствовал их.

Он оглянулся. Лина по ровному песчаному скату обошла родник. Навалившись плечом на округлую глыбу, она закрыла узкий вход, заклинив её несколькими камнями поменьше. Теперь никакая сила на свете не могла помешать им.

Здесь, в толще скалы, Вайми чувствовал себя уютно, как в материнской утробе. Несмотря на юность, он уже знал, сколь редка такая, подлинная безопасность — с двенадцати лет он, вместе с другими мальчишками, охранял селение, и его ставили на самые дальние, опасные посты — не за то, правда, что он лучший, а потому, что он повадился с недавних пор подсматривать за купавшимися девчонками и, засмотревшись, мог пропустить неожиданную опасность. Но его долгом было охранять беззащитных. Юноша усмехнулся — даже увлечённый красотой, он замечал всё, что нужно. Его мёртвые друзья уже знали, как велика порой бывает цена беспечности...

Грациозно покачивая бёдрами, Лина вернулась на песчаную россыпь у стены. Они на минуту замерли, глядя друг на друга. Вайми словно плыл куда-то в странном томлении, в предвкушении того, что можно испытать только раз в жизни — первой любви.

— Ты красивый, — тихо сказала Лина. — Очень.

Вайми смущённо опустил глаза, плавая в цепенящем озно­бе. Он немного стеснялся себя, потому что девчонки племени не давали ему прохода именно из-за красоты. Мама говорила, что он лучший из мальчиков, но юноши постарше нещадно гоняли его, опасаясь за своих девчонок. Хотя он вовсе не хотел кого-то отбивать — та, что ему нравилась, была здесь.

— Иди сюда.

Вайми подчинился, с необычайной остротой чувствуя, как скрытый в песке мелкий гравий покалывает подошвы. Лина легко, дразняще, толкнула его нагой грудью. Он вздрог­нул, словно проснувшись, осторожно накрыл ладонями изгибы её талии, зарылся лицом в волосы, горько пахнущие безвременником. Вайми знал, что его отвар дарил сон — столь глубокий, что его едва можно отличить от смерти. Однажды он попробовал его — в детстве, нажравшись неспелых ягод, он заработал такую дикую боль в животе, что был готов перерезать себе горло. Безвременник избавил его от мучений, но ощущение небытия, полнейшего безмыслия стало слишком тяжелым испытанием для семилетнего мальчишки. Ещё долго в нём жила пугающая мысль, что он вышел из этой пустоты и в неё же вернется. И ещё более пугающая — что на самом деле его вообще нет, что он — лишь часть чего-то, невыразимо громадного...

— Сейчас ты пройдешь по тропе любви, — сказала Лина. — Достигнув высшего её взлёта, ты на миг выйдешь за пределы не только жизни, но и смерти, в безвременье, где всё уже случилось и всё ещё предстоит. Увидишь мир таким, какой он есть. И себя — в нём... если сумеешь. Я поведу тебя... — она выскользнула из его рук, и, насмешливо посматривая на юношу, сняла украшения. — А теперь отвернись...

Вайми неохотно подчинился. Скосив глаза из-под падающих на них волос, он всё же заметил, как Лина сбросила ленту-передник... а потом, как-то вдруг, оказалась за его спиной, и стала стаскивать ленту с него. Полубессознательный Вайми не мог понять, что чувствует. Он одновременно дрожал, как от холода, и му­чился от непонятного жара, разгоравшегося в груди. Ему стало очень страшно, но сопротивляться он не мог: Глаза Неба всегда познавали чувственную любовь в пятнадцать лет. Если это внезапное, подобное взрыву пробуждение чувств совершалось чуть раньше естественного срока, они единственный раз достигали невероятной силы... но не сразу.

Нагие, они взошли на ласковый, пушистый, тёплый мех — и вдруг покатились по нему, смеясь и обнимаясь. Замирая от счастья, Вайми заново узнавал подругу, скользя по её прохладной коже ладонями и губами — её блестящие плечи, круто сбегающие к пояснице сильные бедра, словно отлитые из коричневой бронзы, её грудь, тугие изгибы талии и короткие, ровные ступни с красивыми подошвами — всё безупречно правильной формы, столь совершенной, что у юноши перехватывало дух.

Сейчас Вайми был одновременно смущён, дерзок и испуган. Его чувства разгорались так же незаметно, как растущая заря наливалась алым золотом, и Лина обгоняла его. Её синие глаза потемнели, став почти чёрными. Юноша целовал их, не в силах оторвать губ от щекочущих их пушистых ресниц. Впрочем, он не смог бы сказать, что нравится ему в любимой больше — он любил Лину целиком, всю.

Холодный утренний ветер усиливался, но пару объял всепоглощающий взрыв страсти — поначалу стеснительные, они боролись, царапались и кусались, доводя друг друга до сладкого безумия. Вайми уже было мало физической любви: он хотел испытать нечто большее — хотел и боялся этого.

Когда сильные теплые бедра Лины охватили его бедра, Вайми рывком поджал ступни, накрыв ладонями её поясницу. Одно слитное движение — и они стали одним целым. Юноша коротко вскрикнул, его глаза расширились. Это новое ощущение было очень ярким и, в то же время, оно почему-то пугало его.

Их нагие тела струились в плавных, упругих изгибах, словно вода. Вайми сливался с любимой — один взгляд... одно удовольствие... и одна радость, что выше удовольствия. Её грациозное тело скользило вверх-вниз с едва заметной быстротой и Вайми почти умирал, содрогаясь от невыносимого наслаждения, весь мокрый, задыхающийся, смеющийся. Её ногти метались по нему, рассыпая искры вкусной боли из сосков и других чутких мест и всё ярче разжигая его внутренний огонь. Серьезное лицо Лины стало сосредоточенным и отрешённым, пухлые, четко очерченные губы приоткрыты...

Стремительный взлет чувств Вайми вибрировал уже где-то на самой границе реальности и небытия. Он замер, перестав дышать. Бешено-быстрые, яростные движения Лины превращали его удовольствие в нечто невыносимое. Потом произошёл мгновенный, беззвучный, ослепительный взрыв, едва не отбросивший девушку в озерко — столь резкой оказалась судорога.

Все мускулы Вайми обратились в размазанный дрожью камень, кожа вдруг стала горячей. Сильный, уже не томный жар волнами исходил от неё — не ласковый, манящий жар нагой плоти, а беспощадный жар открытой топки. Его рот приоткрылся, зрачки расширились, как самой темной ночью, перед рассветом, превратив радужку в узенькую мерцающую полоску. Реальность для Вайми исчезла; осталось лишь дикое, уносящее его, как пылинку, наслаждение... и свет. Весь океан света сжался в одно ослепительное солнце в его животе, его огненно-белые лучи пронзали каждую клеточку его нагого тела... а где-то за его крестцом родилось совер­шенно новое ощущение, незнакомое и невы­носимо сильное — словно там, внутри, бесконечно приятно скользит гладкий, теплый, искрящийся мех. В какой-то миг Вайми даже перестал себя ощущать. Он чувство­вал, что умирает, но это уже не пугало его. Был только свет — белый, мгновенный, беззвучный, бесконечно яркий взрыв. И вдруг он очень резко ощутил всё, что окру­жает его — не только здесь, но и дальше, бесконечно даль­ше... огромные города, где жили вовсе не люди, бесконечные лабиринты из песчаных полузатопленных ущелий и неправ­доподобно острых скал, исполинские — в четверть горизон­та — луны, нет, целые миры... Он увидел сразу миллионы сло­ев Реальности, уходящих куда-то в бесконечность — и его мир рассыпался, словно разбитый калейдоскоп.

Затем ресницы Вайми опустились, прикрыв громадные глаза, смотревшие мимо этого мира. Какое-то время его нигде не было. Потом он очнулся, жадно хватая ртом воздух, испуганный и потрясенный — он целую вечность умирал от удовольствия, и умер, наконец, став на бесконечный миг всем сразу, и теперь возродился. Его бока ходили ходуном, го­лова кружилась, в ней метались остатки ослепительно яр­кой яви, так непохожей на этот вернувшийся сон. Сил и желания в нем не осталось и следа. Он лежал, как валун, не умея и не желая шевелится, и ему было очень тепло и хорошо. Он словно проснулся — и вся жизнь до этого пробуждения казалась Вайми сном.

Лина целовала его, беспомощного, везде, пока он не сжался, весь в жарком мареве счастливого стыда. Девушка тихо рассмеялась и вдруг легко, одним движением вскочила, разглядывая что-то, невидимое юноше. Рыжие лучи взошедшего солнца скользили по её коже, напряженное тело вытянулось струной. Вайми бездумно любовался ей, пока она не повернулась и не села совсем рядом с ним.

— Ты в порядке? — спросила она.

Вайми кивнул. Он до сих пор не мог опом­ниться — что, впрочем, не удивляло его. Этот неистовый взрыв ощущений буквально разнес Реальность на куски — и он не мог забыть такого впечатления.

— А... что ты видел?

— Сложно объяснить, — он помолчал, не зная, как выразить свои чувства. — Это... получилось.

— Я знаю, — тихо сказала Лина. — Расскажи мне.

Он удивленно смотрел на неё, но его подруга, знакомая с самых первых лет, уже не была такой, как раньше. В ней появилось что-то новое — она стала его любимой, знакомой до самой глубины. Внезапно он понял, что Лина видит его таким же, — и, поняв, дико смутился. В нём жило много такого, что он не мог открыть ей, но раньше Вайми не стыдился плохих мыслей, и пробудившийся стыд стал настоящим чудом. Ему вдруг захотелось стать лучше, чем он есть — ради неё и ради себя тоже. Недавно он злился на неё, потому что она не дала овладеть собой сразу. Но она оказалась права... как всегда, почему-то.

— Я не знаю нужных слов, но я постараюсь, — начал он. — Когда я... всё просто оборвалось, исчезло... был только свет... белый, очень яркий. Себя я почти перестал ощущать. Мой ум был, а этого, — он приподнял руку, — не было. А потом свет вдруг погас... я повис в пустоте, бесконечно просторной, пронизанной множеством звёзд. Но не в небе, нет! Звёзды... светили везде, и я видел всю бездну, в которую они уходили... как листья — мы видим, какие из них ближе, какие дальше, хотя их очень много... — Вайми помотал головой, отчаявшись описать увиденное. — Во мне нет таких слов... Вокруг этих звёзд плавали миры, бесчисленное множество — то крохотные, как камни, то громадные, как... как наш мир и даже гораздо больше. И там были Другие — не такие, как мы. Много. Разные. Я не успел их понять — словно провалился вниз... сюда. Но там... — он опустил голову и смущённо замолчал, не умея передать вещи, совершенно незнакомые ему. Он впервые уви­дел подлинный мир — и уже понимал, что эту жажду невоз­можно насытить. Он был готов пожертвовать ради знания всем — и боялся самого себя, как оказалось, ненасытного в жажде новых впечатлений. Он не знал, поче­му, но они в один миг стали для него абсолютно, жизненно необходимыми. Ему до безумия хотелось увидеть всё ми­роздания — без остатка. И ради этого он был готов на всё.

Лина не стала расспрашивать его. Вайми старался убедить себя, что совершенно не устал и не должен спать днём. Он чувствовал себя томно-счастливым и легким, ему было на удивление хорошо. Но эти шкуры такие пушистые, тёплые... и Лина уже лежала рядом с ним. Вайми обнял её, и через несколько секунд лицо юноши стало лицом спящего ребёнка.

...........................................................................................

Вайми вздрогнул, очнувшись от воспоминаний. Солнце садилось. Лина замерла в кольце его рук, но её глаза были открыты.

— Постой, а что видела ты... в своем испытании? — спросил он.

Она улыбнулась.

— Всё, что я видела, уже сбылось. Мне было суждено любить тебя — и свой путь я прошла до конца. Впрочем, смерти нет, ты же знаешь. Есть другие миры, кроме этого, иногда лучшие. И мы встретимся там... однажды, даже если всё остальное будет потеряно. Этого не избежать. А пока — спи.

........................................................................................

Когда на мир опустилась последняя ночь, Вайми не заметил этого. Он замер, опустив ресницы, с интересом прислуши­ваясь к своим ощущениям. Как ни странно, он совсем не чувствовал усталости — напротив, с каждой секундой в его теле рос запас некой искристой энергии. Казалось, в нём исчезла некая преграда, отделяющая его от океана бесконечной силы, и она всё прибывала и прибы­вала, грозя затопить его, но страшно Вайми не было, напро­тив, он ощущал едва представимый восторг. В его голове звучал целый хор странных звуков: свист, шипение, чириканье, пение флейты, шум оке­ана, прибой, гром, журчанье ручья, треск костра, барабаны, колокола и рычание. Он видел странные образы, хотя не спал и даже не закрывал глаз: они словно плавали между ними и вещами, на которые он смотрел. Казалось, он становится больше, или выходит за пределы тела, или — вот точный образ — что он намного больше, чем реальный размер его тела. В этом сумеречном состоянии Вайми уже не понимал, ни кто он, ни где он, не ощущал своего тела, плавая в ослепительно ярком калейдоскопе видений, похожем на невероятный, многократно наложенный сон, путаясь в ослепительном водовороте образов, всплывших из памяти. Наконец, он замер в бессознательном, тревожном забытье, вновь нырнул в странный, похожий на реальность сон...

...................................................................................................

...То был глубокий, чёрный, как смола, естественный пруд, окруженный неприступными скалами и очень живописно украшенный утонувшими в нём древесными стволами. Найте кинулся в воду совершенно бесшумно, нырнул, вынырнул и беззвучно повернулся на спину. Положив руки под голову, он смотрел, как над зубцами вершин поднимается медово-золотая луна, разбивая её отражение пальцами босых ног. Изящное тело Аютии разрезало гладкую поверхность воды совсем рядом с ним, и она опустила голову на плечо юноши. Они лежали неподвижно, упиваясь прохладой чистой воды. Сюда вела единственная неприметная расщелина в скалах, и они оказались как бы в громадном тёмном зале с чёрной звёздной крышей небес, прислушиваясь к ночному ветру, который дул, проносясь между горами. Воздух наполняли шорох листьев и отдаленное журчанье падающей воды — те ночные шумы, которые, сливаясь вместе, образуют глубокую, живую тишину.

— Тут очень приятно, — наконец тихо сказал Найте. Он незаметно соскользнул в тот безмятежно-глубокий сон, какой может подарить юности ласковая вода. Когда он вновь открыл глаза, луна светила ярко. Аютия мирно дремала, уютно пристроив лохматую голову на его животе. — Тут очень приятно, но я должен идти.

— Нет! — Аютия обвила его руками, осыпая поцелуями нагую грудь юноши. — Я не отпущу тебя. Останься здесь, со мной...

Найте мягко, но решительно отстранил девушку. Потом сел и сжал её лицо в ладонях.

— Я должен. Если я не приду к ним, они придут ко мне... ко всем нам. Ты хочешь этого? Я должен сам ответить за всё. Прятаться, подобно крысе, или прикрываться чужими телами я не буду.

— Они убьют тебя!

— Если так суждено — убьют. А может, я сам убью их всех.

Взглянув в его глаза, Аютия отпрянула, съежившись, как будто ей стало холодно.