3.
Иккин достал карту и осмотрелся, чтобы сориентироваться на местности. Через минуту он сказал, что в нескольких милях к северу есть убежище, построенное давно, именно на этот случай. Если они поторопятся, то могут успеть добраться до него. Если буря застигнет их на поверхности, — они умрут.
Они побежали, казалось, совершенно наугад. Элари не видел никаких признаков бури, но ему и в голову не пришло усомниться в точности прогноза. Иккин уже не раз спасал ему жизнь во время этого похода, — вот так, просто сказав пару слов.
Они бежали долго. Сначала Элари стало жарко, потом он устал, потом изнемог. Но он всё бежал, стараясь не отставать от друга, жадно хватая ртом леденящий воздух. Его горло горело огнем. Он мельком подумал о воспалении легких, — мельком, потому что тут впору было только не упасть. Пару раз он всё же падал, но толстая одежда и снег хранили его от ушибов. Он поднимался, отряхивался и бежал дальше.
Иккин вывел его на обширное ровное плато. Там среди снега резко выделялась серая бетонная коробка убежища. Вдвоем они быстро расчистили заметенную дверь, но вот открыть её оказалось гораздо труднее, — она примерзла, и лишь с трудом им удалось её распахнуть. Закрывая её, Элари увидел на расстоянии мили какое-то существо, раза в два выше его роста и раза в четыре длиннее. Оно смотрело на него, стоя на небольшом утесе, и всё колебалось, струилось, как мираж. Его никак не получалось разглядеть. На миг Элари померещился гигантский моллюск, — наполовину покрытый броней, наполовину свисающий осклизлыми складками, полуаморфный, перетекающий...
Он яростно помотал головой и захлопнул дверь. Конечно, если это существо реально, оно проломит крышу убежища одним весом своей чудовищной туши. Но здесь, в стране миражей, Элари с трудом отличал их от реальности.
Выбросив эти мысли из головы, он спустился вниз. Там был целый зал, скрытый под поверхностью плато, с бетонными столбами, подпирающими крышу, и с нарами. Иккин зажег бензиновую лампу. Она не могла согреть этот промерзший насквозь каземат, но при виде живого огня их настроение волшебным образом улучшилось.
Они разогрели консервы, поели, потом легли спать. Здесь нашлись одеяла, но они спали не раздеваясь, лишь сняв обувь, — так здесь оказалось холодно. Элари, сам не зная почему, устроился на верхних нарах. Здесь шершавый бетонный потолок был так близко, что он мог легко достать его рукой. Он лежал на спине, глядя вверх. Иногда снаружи доносился приглушенный гул, приближался, прокатывался над ним, и Элари чувствовал, как содрогалось глубокое подземелье, — слабо, очень слабо, но всё же заметно.
Постепенно он согрелся. Во мраке сиял живой чистый огонь, а наверху ревел ветер, тщетно стараясь добраться до них. Этот рев делал подземелье странно уютным, и юноша ещё долго лежал без сна, задумчиво глядя вверх и слушая бурю.
4.
Буря продолжалась три дня, то усиливаясь, то затихая. Всё это время они почти не вставали с постелей, ели, спали и опять ели. В конце третьих суток, когда ветер уже ослабел, Иккин сказал, что еды осталось всего на два дня.
— Как же так? — Элари был удивлен. — Три дня назад ты сказал, что еды на неделю, — теперь на четыре дня, а не на два!
— Мы много ели. Ты очень похудел за время похода. Я тоже. Теперь мы наелись на неделю вперед, — столько мы ещё сможем идти, пока не свалимся, и не умрем. Но до Унхорга всего три дня пути. Нам придется голодать только сутки.
Элари промолчал. Он видел, что кожа на лице файа натянулась и плотно прилегала к костям, знал, что и сам выглядит не лучше. Он чувствовал, что ему стало гораздо легче двигаться. Не только потому, что стал легче его рюкзак: стал легче он сам. Юноша задрал рукав шубы и посмотрел на руку. Она исхудала так, что стали видны все мускулы и жилы, но это всё ещё была красивая и сильная рука.
— Ветер стихает. Буря кончилась. Пошли, — сказал Иккин, натягивая башмаки.
В первые минуты ледяной ветер показался Элари непереносимым. Ему захотелось вернуться в бункер, но он натянул обшитые кожей рукавицы, сжал зубы, и пошел вслед за файа. Тот, впрочем, тоже шагал нерешительно. Постепенно забытые было навыки вернулись к юноше и он начал находить неожиданное удовольствие в походе, — мертвая пустыня оказалась всё же лучше подземелья...
5.
Они шли уже несколько часов. Убежище давно осталось позади. Впереди, ещё очень далеко, показались горы, — первые отроги гор Безумия, у основания которых был построен Унхорг. Элари подумал, что неплохо бы устроить привал... и в этот миг увидел ослепительно яркие электрические разряды. Они дугой двигались со стороны гор, и, не дойдя метров сорока до оторопевших путников, ушли в снег. Элари оглушил страшный треск, в лицо ударил порыв ветра, и тут же задрожала земля. Снизу донесся глухой тяжелый гул.
— Что... — начал Элари и смолк. Вокруг него начал разгораться воздух. Зеленовато-голубой туман сочился из-под земли, обволакивая всё. Они словно оказались внутри громадной газосветной лампы, которая мерцала, разгораясь всё сильнее. Окончательно ошалев от этой напасти, Элари бросился на землю, зажав руками голову и весь дрожа. Ему казалось, что они проваливаются в какой-то совершенно другой мир, где нет места человеку.
В себя его привел грохот, — подняв голову, он увидел, как рушится скала, оседая в облако пыли. Лишь сейчас до него дошло, что всё продолжалось лишь миг, — миг длиной в вечность.
Он встал и увидел, как поблизости поднялся Иккин. Они смущенно посмотрели друг на друга, потом отвернулись.
— Что это было? — спросил Элари, уверенный, что получит немедленный ответ.
— А я откуда знаю? — Иккин почти кричал, глаза у него были злые. — Я всего два раза шел по этой пустыне, — туда и обратно, откуда я могу знать? — Он с видимым трудом замолчал, пытаясь успокоиться. Потом продолжил. — Извини. Я не знаю. Здесь бывают всякие вещи. Но, что бы тут не творилось, мы должны идти дальше.
6.
Через минуту они уже шли, весело болтая, возбужденные пережитой опасностью. Элари плохо смотрел под ноги, и это его подвело. Он не глядя ступил на камень, повернувшийся под ступней, как живой. Юноша взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, и тут же упал, перекатившись несколько раз, — они шли вдоль склона, и он начал вместе со снегом сползать вниз.
Элари барахтался, пытаясь встать или хотя бы остановить падение, но тщетно. Его тащило к краю мелкого, метров в восемь, ущелья, над которым они шли. На его дне громоздились груды каменных глыб и юноша, чувствуя, что падение будет смертельным, всё полз и полз вниз, беспомощный, точно в кошмаре. Его отчаянные усилия не могли даже замедлить спуск, — их словно вообще не было.
На самом краю пропасти торчал обломок скалы. Он ударился об него боком и успел ухватиться, уже чувствуя, как его ноги свисают вниз. На кошмарный миг глыба покачнулась под его весом и напором сползавшего снега, потом вновь застыла. Но, едва Элари попробовал подтянуться, камень качнулся опять. Он бессильно повис. Его рукавицы соскользнули во время падения и голые руки обожгло мучительной болью. Пальцы в один миг онемели и тоже начали соскальзывать.
Он держался лишь за счет силы воли, мгновение за мгновением. Ему хотелось позвать на помощь, но голоса не было. Впрочем, он понимал, что друг и так поможет ему. Иккин сбросил ранец и стал осторожно спускаться, — там, где сползшее вниз тело разрыло снег до неровной каменистой почвы, за которую он хоть как-то мог цепляться, но камни под ним тоже шевелились и сползали...
Наконец, его сильные руки сжали запястья Элари и потащили юношу наверх. Но файа оперся на тот же обломок скалы, и они все начали сползать. Элари попытался крикнуть, но из его горла вырвался лишь жалкий придушенный писк. Камень упал, с грохотом врезавшись в осыпь. Сердце юноши полетело вслед за ним и он не сразу понял, что висит вместе с Иккином на краю пропасти. Они держались каким-то чудом, точнее, держался файа, — Элари висел, отчаянно сжав его правую руку. Он понимал, что через пару минут его друг обессилеет и тоже полетит вниз. Похоже, если Иккин попытается его вытащить, они упадут оба. Элари подумал секунду. Друг не сможет удержать его, если он сам разожмет руки. Сам...
В этот миг файа отчаянно, разрывая мышцы, рванулся назад. Иккин был очень силен и как-то смог забросить Элари наверх... но при этом сам плавно соскользнул вниз. Он не сделал никакой попытки удержаться, — если бы попытался, то утянул бы юношу за собой.
Элари навалился грудью на край обрыва, инстинктивно пытаясь взобраться выше, и не сразу осознал, что остался один, что донесшийся снизу глухой удар, — это Иккин, рухнувший на камни. Лишь когда внизу раздался крик, он понял, что натворил. Файа кричал, кричал не переставая, как кричат лишь от невыносимой боли. В голове Элари всё смешалось. Ему хотелось прыгнуть вниз, но тут же он понял, что карабкается наверх.
Он не помнил, как выбрался, зато отлично запомнил, как метался по верху обрыва, пытаясь найти спуск. В конце концов, не думая, как вернется назад, он просто скинул ранец и бросился в промоину, съехав вниз плавно и быстро, как с горки. Потом, по пояс увязая в снегу, он бросился искать друга. С момента падения прошло уже минут пятнадцать, крик смолк. Наверное, он бы пробежал мимо файа, если бы тот не позвал его, — тихим, слабым, но нормальным голосом, ничуть не похожим на этот безумный крик. Элари вскинул голову. Иккин полулежал на груде камней, чуть выше его. На миг их глаза встретились, потом юноша чуть было не заорал во все горло от радости, увидев, что его друг всё-таки жив.
Подбежав к нему, он всё же вскрикнул — уже от ужаса. Обе ноги файа были неестественно подвернуты. Из голени, распоров кожу и толстую штанину, торчал длинный отломок кости, острый, словно нож. Кровь промочила одежду и снег далеко вокруг раны. Она ещё текла и от темного пятна поднимался пар. Элари на миг встретился с мучительно расширенными глазами Иккина, — только они и жили на пепельно-сером лице, — потом его стошнило.
Выпрямившись, Элари сжал зубы, вспоминая, чему его учила Иситтала. Ему придется это сделать... придется, если он не хочет потерять друга. Иккин слабо попытался вырваться, но Элари уложил его в снег. Он, как умел, вправил обломки кости и перевязал рану. Дикий крик теперь не прекращался ни на секунду. Элари никогда не приходилось делать такого, но в яростном возбуждении он не обращал внимания ни на крики, ни на кровь, ковыряясь пальцами в мясе, и лишь обрадовался, когда Иккин потерял сознание. Затянув повязку, он осмотрел вторую ногу. Здесь дела были ещё хуже, — кость не просто сломана, а раздроблена, так мелко, что почти не чувствовалась. Обе ноги уже начали безобразно опухать.
Потом он долго сидел возле друга, ожидая, когда файа придет в себя. Наконец, Иккин открыл глаза.
— Ну и зверь же ты, — ясно глядя в его глаза, сказал он. — Я... мне очень больно. Но я бы... так не смог. Спасибо.
Они помолчали. Иккин часто дышал, прикусив губу, — его лицо всё ещё было серым. Элари не обращал на это внимания. Раз его друг жив — он не позволит ему умереть, разве что прежде умрет сам.
— Я оттащу тебя в Унхорг, — сказал он. — Это не так уж далеко.
— Нет, — файа говорил очень тихо, спокойно, почти задумчиво. — Не надо. Тебе не из чего сделать волокушу, а если ты будешь тащить меня за шиворот — я сойду с ума от боли. Я и так почти наверняка лишусь ног, но жить безногим сумасшедшим я не хочу.
Элари знал, что файа говорит правду... но не верил.
— Что же делать? — растерянно спросил он.
— Оставь меня. Иди в Унхорг. Они пришлют помощь. Всё просто.
— Нет, не просто! — в голосе юноши прорвалась ярость. — Три дня туда, три — обратно. За это время ты умрешь. От холода или гангрены — мне наплевать.
— Если ты потащишь меня — то вряд ли доберешься раньше, чем через те же шесть дней. У тебя не хватит ни пищи, ни сил. Ты свалишься и умрешь по дороге, когда до Унхорга будет ещё далеко. А так ты дойдешь наверняка.
Элари промолчал. Всё в нем восставало против самой идеи бросить друга. Он чувствовал, что просто не сможет этого сделать. Не сможет. И всё.
— Мне наплевать, что ты там думаешь, — сказал он. — Я дотащу тебя до Унхорга. Пусть сумасшедшим, пусть безногим, — но ты будешь жить. А если мы умрем, — то сперва я, а уж потом и ты. Вот так. И никак иначе.
Иккин помолчал. Его большие глаза невидяще смотрели вверх, словно пытаясь разглядеть будущее. Поняв, что ему не суждено его увидеть, он сказал:
— Тогда мы умрем оба. Я этого не хочу, и ты не потащишь меня к Унхоргу.
— Это почему же? — на миг Элари стало весело.
— Наклонись пониже, — прошептал Иккин, и юноше пришлось склониться над ним, чтобы разобрать следующую фразу. — Иситтала сказала, что ты больше, чем просто мальчик. Я ей поклялся, что ты будешь жить — даже если ценой станет моя жизнь. Ты понимаешь?..
Но прежде, чем Элари успел понять, ладонь файа незаметно скользнула вдоль его бока и вынула из ножен кинжал.
Сжав его двумя руками, Иккин по самую рукоять вонзил клинок себе в сердце.
7.
Элари с яростным воплем разжал его руки, вырвал кинжал и отбросил его в сторону. Иккин вскинулся, потом вдруг затих и закрыл глаза. Его лицо стало странно спокойным и красивым. Юноша ещё несколько раз встряхнул его, и лишь потом понял, что его друг мертв.
8.
Элари закричал, и скалы вернули его крик равнодушным эхом. Потом он бросился искать кинжал, разбрасывая снег голыми окровавленными руками. Найдя его, он плотно сжал ладонями рукоять и приставил остриё к месту, где билось его сердце. Всего одно усилие — и он отправится к другу... где бы тот ни оказался. И тут же он понял, что никогда больше не посягнет на свою жизнь. Он не хотел, чтобы жертва Иккина оказалась напрасной.
9.
Он плохо помнил, что делал потом. Кажется, собирал камни и складывал их над Иккином, пока не получилась приличная гора. Рук он уже не ощущал и работа казалась легкой. Потом он побрел вдоль ущелья, пытаясь выбраться наверх... и вспомнил, что снял свой ранец, прежде чем спустился.
Он долго метался, пытаясь разыскать его, но напрасно, — то ли не запомнил места, то ли ранец сполз в какую-то расщелину и его засыпало снегом... а может, его унесли злые духи, что правили этой землей, — ему было уже всё равно. Лишь боль в отогревшихся руках (он всё это время держал их в карманах — чисто инстинктивно), привела его в себя.
Элари постоял на краю обрыва, шевеля опухшими пальцами, размеренно вдыхая ледяной воздух и осматриваясь. Ему казалось, что он обезумел от кошмарного сна, но вот сон кончился и надо идти дальше. Он знал, где второй ранец, но не мог его взять. Даже ради своей жизни он не согласился бы вернуться к могиле.
Он постоял ещё немного, потом медленно побрел на север. Теперь у него не осталось ничего, — лишь одиночество, тьма и молчание.
Глава 11:
Сердце судьбы
1.
Над обширной заснеженной равниной, окаймленной у горизонта низкими темными горами, высился черный Унхорг, — венец отклоненных наружу острых шпилеобразных башен, соединенных похожими на перепонки стенами. За ними, на фоне холодного синего неба, окрашенного тлеющим багрянцем заката, вздымались сотни более высоких и тонких шпилей, сперва тоже наклонных, потом почти прямых, и крепость походила на чудовищный окаменевший взрыв.
