Драгонвик

Вдова, наклонившись вперед, прошептала несколько слов. Старая леди вошла в возраст откровенности и временами ее речи бывали очень нескромными. Миссис Роберт Ливингстон вспыхнула.

— О, конечно, — торопливо сказала она, — разочарование, конечно, но это же случается со многими.

— То же самое я сказала и Джоанне, но она лишь сидела и смотрела на меня своими круглыми светлыми глазами. "Вы не знаете Николаса", — сказала она. Она произнесла это таким тоном, что я была даже встревожена.

— Неужели? — переспросила миссис Роберт, которую этот разговор уже начал утомлять, так как она не очень хорошо знала Ван Ринов. — Но у них, без сомнения, еще будут здоровые дети. И если вы считаете, что его новая жена может быть принята в обществе, я тоже вспомню о них, когда буду в тех краях.

Она так и сделала, а ее примеру последовала вся местная знать.

* * *

В этот год Ван Рины постоянно выезжали в свет. Николас был охвачен лихорадочной деятельностью. Прошли тихие семейные вечера, которыми они наслаждались, ожидая ребенка. Иногда он приглашал гостей на несколько недель. Самых разных людей — аристократию Нью-Йорка или Олбани, английских дворян — в это время в Нью-Йорке всегда было несколько путешествующих иностранцев со своими заметками вроде "Мои наблюдения об американской жизни". Приглашал он и военных, чином не ниже капитана. В сентябре сдался Мехико, и восточные штаты США заполнились вернувшимися с победой героями.

Драгонвик звенел от голосов с самого утра, когда гости по зову большого колокола собирались к завтраку, и до полуночи, когда те расходились по своим комнатам, изнемогая от усталости.

У Миранды не было ни желания, ни времени, чтобы разобраться с состоянием своей души. Повсюду за пределами ее комнаты толпились люди, а рядом всегда был Николас.

У Миранды не было друзей. Несколько раз кто-то из множества гостей мог понравиться ей, и она начинала думать, что наконец-то нашла человека, который может стать ее другом. Но из этого ничего не выходило — тут же вмешивался Николас, и гость немедленно отходил, видя в Миранде только очень хорошенькую юную женщину, обожающую супруга, но которая сама по себе мало что представляет.

В то же время визит матери Миранды постоянно откладывался. Теперь Абигайль могла приехать в любое время. Ревматизм, наконец, оставил ее в покое, а с ребенком Табиты все было хорошо. Когда Абигайль получила письмо, сообщающее о смерти ребенка Миранды, она думала, что ей придется ехать в Драгонвик. Но проходил месяц за месяцем, а о ее проездке больше не было и речи. Письма Миранды стали очень редкими и сухими, словно бюллетени светской хроники.

"Вчера мы принимали бывшего президента Ван Бурена и многих других людей, интересующихся выборами", или "Завтра мы едем на бал к Асторам. Думаю, это будет замечательный прием". И ни слова о себе или о своем муже.

Абигайль скрывала беспокойство за излишней раздражительностью. Эфраим, мальчики и даже маленькая Чарити постоянно страдали от ее растущей придирчивости.

Что же до Джеффа, то до самой осени 1849 года Миранда ни разу с ним не виделась. Некоторое время после смерти ребенка она полагала, что сможет часто его видеть, потому что Николас, которому, похоже, нравился молодой врач — ведь он же обратился к нему за помощью, — будет приглашать его в Драгонвик.

Но Николас не только не приглашал Джеффа, но запретил Миранде даже видеться с доктором Тернером. Так что она не могла поехать с Пегги к молодому врачу, чтобы тот осмотрел ногу девушки. Она вообще не должна была иметь с доктором Тернером никаких дел.

Миранда уже давно перестала доискиваться до причин поступков мужа, но тут она поняла, что Николас не хотел видеть тех, чье присутствие могло напомнить ему о смерти сына. Она подчинилась с тем большей готовностью, что испытывала чувство вины по отношению к Джеффу. Ее интерес к нему, ее благодарность и нежность были не очень-то к лицу замужней женщине. И потому она поступала так, как хотел Николас.

Однако десятого мая в Нью-Йорке этот период жизни Миранды неожиданно закончился, и повинна в этом была бойня на Астор-Плейс.

Ван Рины были приглашены к четырем вечера на обед Клементом Вандергрейвом, после чего должны были отправиться в Оперный театр на Астор-Плейс на постановку "Макбета" Уильяма Чарльза Макриди. Туда же отправлялся весь свет Нью-Йорка, и не только потому, что Оперный театр был необыкновенно изысканным местом — здание было возведено в 1847 году на средства ста пятидесяти известных и богатых джентльменов — но и потому, что постановка Макриди обещала стать событием года. За три дня до этого, седьмого мая, нелепое соперничество между англичанином Макриди и американцем Эдвином Форрестом привело к тому, что оба в один и тот же вечер выступили в "Макбете" — Макриди в Оперном театре на Астор-Плейс, а Форрест на Бродвее. На обоих спектаклях произошли беспорядки. Оба зала были полны поклонниками, радостно приветствующими своих кумиров, и противниками, всеми средствами пытающимися сорвать спектакль. И там и тут зрители от души развлекались. Всем было известно, что одинаковые права на постановку приводили соперников в ярость.

Если не считать потерю достоинства и недостаток элементарной вежливости, проявленной обоими талантливыми актерами, премьера спектакля не имела бы никакого резонанса, если бы распря не вышла за привычные рамки и не была подхвачена недовольными в городе. Нелепая ссора была представлена символом классовой борьбы.

Макриди был англичанином и любимцем нью-йоркского светского общества. Форрест был любим простыми людьми, не только потому, что был американцем, но и потому, что в ролях Джека Кеда и Спартака, ассоциирующихся у всех с борьбой обездоленных против угнетателей, казался наиболее убедителен.

Николас и Миранда выехали из своего дома около четырех и направились к Вандергрейвам на Грамерси-Сквер. Миранда была счастлива. Майский денек был свеж и благоухал ароматом цветов. Николас был в хорошем настроении, и они предвкушали удовольствие от спектакля в обществе друзей. Миранде нравились Вандергрейвы, и она обожала драматический театр, свои вторую любовь после оперы, ставшей ее восхитительным открытием.

Миранда знала, что сегодня выглядит великолепно. И она, и Николас были одеты безукоризненно, именно так, как предписывалось правилами. Эти правила были обязательны не только для обитателей лож, но и для всех зрителей Оперного театра, в том числе и для простонародья, которые также хотели увидеть лучшую оперную или драматическую постановку в городе, но не могли себе этого позволить. Без черного фрака, белого жилета и белых лайковых перчаток ни один мужчина не был бы пропущен в театр. Для того чтобы оживить строгость своего наряда, Николас поместил в петлицу крохотную гвоздику и надел запонки с сапфирами.

Миранда с восторгом смотрела на Николаса. Несмотря на внутреннее напряжение в их взаимоотношениях, а возможно, именно благодаря этому она никак не могла научиться воспринимать мужа буднично. Она до сих пор смотрела на него не с равнодушием, часто возникающим от давней привычки, а, наоборот, с вечной настороженностью. Его твердый точеный профиль, черные волосы и удивительная голубизна глаз под густыми бровями — все это до сих пор заставляло сильнее биться ее сердце.

— Вам нравится мое новое платье, Николас? — спросила она, страстно желая внимания, в котором за последнее время он ей часто отказывал.

Но сегодня он был великодушен. Он повернулся к жене и с улыбкой оглядел ее. Платье Миранды было темно-синего цвета и именно того оттенка, который особенно идет блондинкам, а корсаж с низким вырезом был выполнен наподобие баски. Миранда очень гордилась своим платьем. Оно было выписано прямо из Парижа, где было последним писком моды, и этот фасон еще не успел утвердиться в Нью-Йорке. Молодая женщина отказалась от всевозможных рюшек и оборок, считавшихся обязательными, а воспользовалась для украшения лишь бантом с бриллиантом на груди, а также бриллиантовой стрелой и маленькими синими перьями в чудесных, высоко взбитых волосах.

Николас коснулся рукой в белых перчатках своих губ.

— Вы прекрасны, любовь моя. У вас превосходное чувство вкуса. Мне всегда это нравилось.

— Я по-прежнему вам нравлюсь, Николас? — задумчиво спросила она. Он так редко говорил ей комплименты.

Он замолчал на целую минуту, и она сразу же подумала: "Как же я глупа, что спрашиваю!" Никто из них не упоминал об этом, но она знала, о чем он постоянно думает. Она до сих пор не подарила ему другого сына. Втайне она уже ходила консультироваться по этому деликатному вопросу к доктору Френсису и была им вполне обнадежена. С ней все было в полном порядке. Надо было лишь ждать. Природа непредсказуема.

— Вы бы не сидели со мной в карете, если бы не нравились мне, — ответил Николас и рассмеялся.

Решительно, сегодня он был в прекрасном настроении.

Карета остановилась в западной части Грамерси-Парка перед лестницей, ведущей к белому дверному проему, блестевшему латунью. Дом Вандергрейвов был таким же сияющим и роскошным, как и Драгонвик. Оба супруга были кругленькими, розовыми и добродушными. Как и многие счастливые супружеские пары они стали казаться похожими друг на друга, и улыбающееся лицо Ребекки между двумя аккуратными блестящими волнами темно-каштановых волос в точности напоминало лицо ее мужа между столь же аккуратными и блестящими бакенбардами. Наверху в детской резвились восемь маленьких Вандергрейвов, все с теми же темными каштановыми волосами, кругленькие и розовые, как и их родители.

В половине седьмого настало время отправляться в Оперу, чьи спектакли начинались ровно в семь, но Миранде не хотелось никуда уходить. Ни длинный обед, ни сам разговор не блистали изысканностью, но ей было хорошо. Безмятежная болтовня Ребекки, ее уверенность, что все люди столь же добры и счастливы, как и она сама, создавали непринужденную и уютную атмосферу.

Все они сели в карету Вандергрейвов и когда доехали до Четырнадцатой улицы, Ребекка, увлеченно рассказывающая о попытках "Коммодора" Вандербильта пробиться в высшее общество, внезапно оборвав фразу, бросила обеспокоенный взгляд на улицу.

— О, дорогой, — произнесла она, — вокруг очень много каких-то грубых людей, и они так зло смотрят на нас. Вам не кажется, что могут быть неприятности, мистер Вандергрейв?

Ее муж похлопал ее по руке.

— Конечно, нет, моя крошка.

В этот момент карета остановилась, потому что нужно было уступить дорогу, и перед удивленными взглядами всех сидящих предстал огромный плакат.

Ярко-красные буквы на плакате взывали:

АМЕРИКАНЦЫ! ВСТАВАЙТЕ! АМЕРИКА В ОПАСНОСТИ!

Решайте, будут ли английские АРИСТОКРАТЫ торжествовать над АМЕРИКАНСКИМИ гражданами. ТРУДЯЩИЙСЯ ЛЮД! СВОБОДНЫЕ ГРАЖДАНЕ! Вставайте! Вспомните, что вы сыновья смелых сердец 1776!

— О дорогой! — вновь воскликнула Ребекка с еще большей тревогой. — Чего они хотят? Может быть, нам вернуться?

— Зачем же, мадам? — с искренним удивлением произнес Николас. — Вы ведь не позволите нескольким истеричным грубиянам испортить вам удовольствие от этого вечера. Все эти глупые актерские распри не имеют к нам никакого отношения.

Обе женщины вздохнули с облегчением. Клемент Вандергрейв прочистил горло, проглотив приказ, который чуть было не отдал кучеру.

Тем не менее, угрюмая толпа заполнила Астор-Плейс. Пока подъезжали кареты, высаживающие своих пассажиров на красный ковер, ведущий вверх по гранитным ступеням к портику с колоннами, толпа едва оставляла место для проезда, но не предпринимала никаких действий и лишь неодобрительно гудела.

Вандергрейвы и их гости входили в театр, когда мужчина в коричневом костюме бросился за ними и замахал руками на очередь, стоявшую за билетной кассой.

— Вы не попадете туда, несчастные дураки! — кричал он, размахивая кусочком картона. — Я заплатил за этот билет, а меня не пропустили внутрь, потому что у меня нет лайковых перчаток и белой манишки! Они захлопнули дверь прямо перед моим носом! Проклятые богачи!

Рев на улице становился все громче, хоть и приглушенный стенами Оперы, но все же вполне отчетливый.

Миранда взглянула на Николаса.

— Кажется, это нечто большее, чем просто театральная распря, не так ли? — с некоторым колебанием спросила она. — Я хочу сказать, разве все это не направлено на... на таких, как мы?

— Осмелюсь заметить, — ответил Николас, провожая ее в их ложу и располагаясь в одном из кресел, обитых красным бархатом, — что низшие классы всегда завидуют и стараются подражать тем, кто их превосходит.

Раздался звон разбитого стекла. Среди зрителей пронесся гул замешательства. Все глаза обратились за поддержкой к группе полицейских, стоявших в дальнем углу зала под балконом. Их шеф, мистер Мэтселл, невозмутимо занимался своими ногтями. Зрители вновь уселись по местам и стали смотреть программки.

Занавес поднялся вовремя и три сестры-ведьмы начали представление в тихом, полном ожидания театре. Когда Макриди, одетый в роскошную кольчугу, появился в третьей сцене и обратился к Банко: "Бывал ли день ужасней и славней?*" — он был встречен овацией, несколько смазанной разрозненным шиканьем противников актера и усмиренным полицией, а сторонники поспешили развернуть в сторону просцениума плакат, на котором было написано: "ДРУЗЬЯ ПОРЯДКА СОХРАНЯЮТ СПОКОСТВИЕ".

* Перевод Ю.Корнеева.

Друзья Порядка и правда оставались спокойными, но вот о толпе снаружи сказать это было нельзя. Она буквально пришла в неистовство. В седьмой сцене, когда Макриди, ударив себя в грудь и сверкнув глазами, произнес:

Решимость мне пришпорить нечем: тщится

Вскочить в седло напрасно честолюбье

И набок валится.

Несколько камней влетело через верхние окна и покатилось по галерее, не причинив, правда, никому вреда. Затем сквозь разбитые окна присутствующие в театре зрители ясно услышали крики:

— Сравнять с землей!... Спалить это логово аристократов!

Макриди остановился лишь на мгновение, а затем стремительно направился к мисс Поул, которая, несмотря на бледность и дрожь, доблестно представляла леди Макбет.

Еще несколько камней с грохотом влетели в окна. Один из них задел великолепную люстру, которая закачалась, угрожающе звеня. Сидящие в партере зрители поспешили под прикрытия галерей. Пьеса шла под непрекращающийся шум, и актеров было не слышно вовсе, так что для зрителей они превратились в отчаянно жестикулирующих марионеток.

Мистер Вандергрейв поднялся.

— Я все-таки отвезу супругу домой, — вполголоса сказал он Николасу, — и советую вам сделать то же самое. Все это возмутительно.

— Ну, что вы, — с улыбкой ответил Николас и поднялся, чтобы помочь Ребекке управиться с накидкой. — Думаю, мы останемся. Я обожаю "Макбета", а оригинальность этой постановки кажется мне особенно интересной.

Он указал на сцену, где все-таки начинался третий акт, хотя актеры и были вынуждены перескакивать через многочисленные лужи, так как трубы в уборной мистера Макриди были разбиты и теперь протекали.