— Вот это парк! — с восхищением осмотрелась подруга.
— Здесь стоял царский дворец, — блеснул я знаниями, — только не царя, а царицы.
— Всё-то ты знаешь, — проворчал Валерий. — Пойдёмте, я договорюсь, чтобы вас накормили, да и сам поем, а потом уже будет всё остальное.
"Всё остальное" началось через час, когда нас после обеда отвели к палате Брежнева.
— Я Александр Яковлевич, — представился нам крепкий мужчина в штатском, лет на десять старше Валерия. — Подождите, я предупрежу о вашем приезде.
Он почти сразу же вернулся и разрешил нам войти.
— Здравствуйте, Леонид Ильич! — поздоровался я с встретившим нас Брежневым.
Люся тоже поздоровалась, но из-за волнения как-то невнятно.
— Здравствуйте, здравствуйте! — сказал он, с любопытством глядя на нас. — Садитесь, молодые таланты! В отличие от меня, вы уже чёрные, как папуасы. Давно на море? Не надоело?
— Пока только три недели, — ответил я. — Маловато для того, чтобы надоело море, особенно в нашем возрасте. А в Ялте мы ещё не были.
— Что знает твоя подруга? — перестав улыбаться, спросил Брежнев.
— Кто я и откуда, о будущем мира и судьбе Советского Союза, — ответил я. — Но всё это только в самых общих чертах. Большего я не рассказывал, да она и сама не рвётся узнать. Если у нас будет серьёзный разговор, Люсе лучше на нём не присутствовать.
— Хорошо, — одобрительно сказал Брежнев. — Девушка, попросите Валерия показать вам парк. Там есть на что посмотреть.
Люся послушно вышла, а Брежнев сел в кресло, кивнув мне на другое.
— Почему не пришёл ко мне? — спросил он.
— Вы же знаете ответ, — сказал я. — В основном причина в роли Машерова. Да и трудно мне было бы на вас выйти. Я и к Машерову попал, когда он не был Первым секретарём, причём случайно. Хотел опустить в почтовый ящик письмо, но не знал номера квартиры. Начал спрашивать и нарвался на его жену, а тут как раз приехал на обед Пётр Миронович. Повезло, что он узнал меня из-за песен, иначе не пригласил бы к себе домой. А письмо с моими фантазиями, по его словам, не стал бы читать. Я описал в шапке несколько государственных секретов, так что в ведро не бросил бы, отдал бы в КГБ. Кто знает, чем бы всё закончилось. А с вами могло быть ещё хуже. И потом, я не совсем вам доверял.
— Вот как? — удивился он. — Это почему же?
— С вашего одобрения свернули реформу Косыгина, которая дала мощный толчок экономике, да и покушение на Машерова организовали люди из бывшего вашего окружения. Если бы Пётр Миронович из-за инвалидности не покинул пост генерального секретаря, Горбачёва с его перестройкой просто не было бы. Не было бы и развала Союза, и многого из того, что произошло впоследствии.
— Ты откровенен, — заметил он.
— А вам нужна правда или моя лесть? То, что могу рассказать я, больше не расскажет никто.
— Расскажи обо мне, — попросил он. — Как прошла моя жизнь? В твоих отчетах только десяток дат.
— Я знаю о вас очень много. Ничего этого нет в отчётах. Вам могу рассказать всё, но не другим.
— Спасибо, — сказал он, — я это запомню.
Я рассказывал долго, почти всю правду, которую о нём знал, если не считать поправок, внесённых командой Машерова.
— У вашей жены отобрали все подарки, включая ордена и маршальскую саблю, Галина спилась и умерла в психиатрической больнице, и только у Юрия жизнь сложилась нормально. Ваш прах извлекли из кремлёвской стены и перезахоронили, а в сатирической передаче "Куклы" высмеивали, пока не заменили другим. Это было уже в девяносто четвёртом, тогда над многими издевались.
— Ты не врёшь, — сказал он, когда я закончил. — И за что? Пусть я в чём-то ошибся, но вот так перечеркнуть всё? Для чего работать, не щадя себя, если потом смешают с грязью?
— Надо сделать так, чтобы не смешали! Люди оценивают вождей не по усилиям, а по результатам. Большинство воспринимает жизнь через живот. Если бы уровень жизни продолжал расти, на многое закрыли бы глаза. Ну есть у человека страсть к наградам, так мало ли у кого какие слабости? Зато при нём живём так, как не жили никогда! Я уже в самом конце жил в полном достатке. Только когда есть всё, начинаешь понимать, что обильная еда, квартира и гора барахла — это не всё, что нужно человеку для счастья. Голодному трудно это заметить.
— Когда я читал о развале СССР, в это просто не верилось.
— Это было несчастье похуже капитализма. Мало того что всех развели по республикам, так сразу же начали искать в соседях врагов, как будто не жили бок о бок сотни лет. Это и потом аукнулось всему миру. Никто, кроме нас, не вкладывал столько средств в фундаментальные исследования, а когда их вынужденно свернули, американцы сделали то же самое. Я многое могу рассказать о том времени. Когда читаешь цифры и факты за ними трудно увидеть трагедию миллионов людей.
— А причины? — спросил он. — В записях об этом почти ничего нет.
— Я не экономист и не учёный-обществовед. Читал разные версии, могу их записать. Там было много причин. И из-за границы помогали, и наши собственные ошибки, а главное — это кадры. В любом обществе существует элита, которая его цементирует и направляет, и бьётся за это общество и свои в нём права не щадя живота. Пока с элитой всё в порядке, в обществе царит стабильность, если она загнила, то рано или поздно всё начинает рассыпаться. Люди несовершенны, поэтому далеко от совершенства всё, что они придумывают и строят. Это относится и к общественным системам. И у капитализма, и у социализма есть свои достоинства и недостатки, а коммунизм — это только мечта, его никто так и не построил. В Российской Империи элитой было дворянство, а в Советском Союзе — это партийные и государственные чиновники. Если вам неприятно слово "чиновники", можете поменять его на "деятели". Такое государство может долго существовать только при жёстком контроле за аппаратом управления, иначе со временем начинаются семейственность, взяточничество, злоупотребление служебным положением и некомпетентность. Это пагубно влияет на экономику и создаёт напряжённость в обществе. В конечном итоге значительная часть таких чиновников становится неспособной работать, а претензии на долю общественного богатства растут непомерно. Когда на вашем месте оказался Машеров и начал чистить этот гадючник, ему устроили аварию с травмой позвоночника и параличом ног. Это Рузвельт мог править из коляски, у нас Машерова живо убрали. Да он и сам уже к тому времени был сломлен. На таком посту, как ваш, излишняя снисходительность не менее вредит, чем жестокость. Разложение аппарата управления и взяточничество были и на Западе, но у них это сильно сдерживалось конкуренцией.
— Значит, прополка? — спросил Брежнев.
— Жёсткий контроль и достаточно серьёзная система наказаний, — ответил я. — Необязательно расстреливать, как это делали в Китае. Я даже Горбачёва не расстрелял бы. Проще скомпрометировать и выгнать к чёртовой матери. Работал он когда-то помощником комбайнёра, пусть и дальше убирает хлеб.
— Мне непонятно, почему ты всё это рассказал? — спросил Брежнев. — Неужели совсем не боишься?
— Я уже прожил одну жизнь, хотя хочу прожить её ещё раз. Но я видел, куда катится мир, и пришёл сюда в значительной степени из-за этого. Да, я мог бы ограничиться Машеровым, чтобы он избежал покушения и попытался закончить начатое. Но за первым покушением последовало бы второе. Всё зашло слишком далеко, поэтому действовать нужно сейчас. Кроме того, нужно не только сохранить СССР, необходимо чтобы мы стали сильнее всех, иначе мир покатится по той же дорожке. Я очень надеюсь на ваш здравый смысл. То, что я вам говорил, от меня больше никто не услышит.
— А если услышат? — спросил он. — Почему я должен тебе верить?
— Я не самоубийца, чтобы разносить о вас сплетни. Если вы воспользуетесь моими сведениями, ничего этого не будет вообще. И кого будут интересовать чьи-то бредни? А если не воспользуетесь, то всё повторится вне зависимости от того, останусь я жив или нет. А в моей голове хранится столько всего...
— Эти сведения можно взять и так.
— Попробуйте, — внутренне похолодев, сказал я. — Кого начнёте пытать, меня или Люсю? Если меня, я остановлю сердце и уйду. Я долго занимался йогой и смогу это сделать. Это не то, к чему я стремился, но если вы не оставите мне выбора...
Я не блефовал. Когда-то прочитал о том, как йоги замедляют биение сердца почти до его остановки, и попытался сделать то же самое. Эта глупость едва не стоила мне жизни. Техника там не очень сложная, опасность в возможности утратить контроль. Мало просто замедлить биение сердца, йоги ещё как-то тормозят процессы в организме. Я этого не сделал и чуть не потерял сознание, когда дотянул сердце до десяти ударов в минуту. Если бы вовремя не остановился, мог и умереть. Но если бы альтернативой стали пытки, я дошёл бы до конца.
— А если её?
— Сделаю то же самое! — сказал я, глядя ему в лицо. — Я люблю её больше жизни, но в таких случаях поддаваться глупо. Если вы пойдёте на такое, её не отпустят. Это только в идиотских фильмах герой бросает оружие, если к виску жены приставили пистолет, зная, что убить должны обоих. Но там кто-то в последний момент вмешивается на стороне героя. Это не наш случай.
— Никто не собирается вас пытать, — сказал он, — так что можешь успокоиться. Ты нужен живой, здоровый и довольный жизнью, чтобы не тянуть из тебя сведения, которым потом нельзя доверять. Но контролировать тебя и твою подругу будут постоянно. И твои данные будут проверять на истинность.
— На полиграфе? Американская академия в две тысячи третьем году сделала выводы, что этот способ мало отличается от гадания. С Машеровым я работал без этой ерунды, и он мне доверял.
— О каком полиграфе ты говоришь? — не понял Брежнев.
— Разве их ещё нет? Значит, скоро будут. Я сейчас полностью завишу от вас, какой мне смысл вас подставлять и рисковать своей головой? Надеюсь, что я ещё буду как-то заинтересован в этой работе.
— И чего же ты хочешь? — спросил он. — Во что оцениваешь свою помощь?
— Понятно, что я буду нужен в Москве. Значит, переведёте в Москву отца, и не только моего, Черзарова тоже. Квартиры должны быть рядом. Так и мне меньше мотаться, и вашим людям легче нас контролировать. И нас должны поженить в шестнадцать лет. Конечно, если этого не сделают, я всё равно буду работать.
— А деньги? — спросил он.
— Я попросил бы и деньги, если бы в них нуждался. Пока я зарабатываю больше, чем мы тратим. Надеюсь, никаких препятствий для творчества делать не будут.
— И ты называешь это творчеством? — усмехнулся он.
— В какой-то мере. Я помню текст не дословно, поэтому вношу и свою лепту. А в песнях меня интересует не авторство, а возможность их спеть. Если хотите, можно записать их на кого-нибудь другого.
— Можешь сдать экстерном школу?
— Могу.
— А твоя девушка?
— Может за год отчитаться за два класса.
— Чем думаешь заниматься в жизни?
— В той жизни я был инженером, в этой хочу заняться творчеством. Песни, книги, художественные фильмы. Жизнь миллионов людей начнёт меняться уже в ближайшее десятилетие, а большинство того, что создадут после перестройки, однозначно не будет. А там было немало сильных вещей. Кое-что можно повторить, остальное нужно переделать. Но это не сейчас, сейчас многого не поймут. Да и не думаю я, что вся жизнь пройдёт в повторах чужих вещей, будут и свои. А Люся, наверное, станет певицей. У неё замечательный голос, а репертуар я обеспечу.
— Да, голос очень хороший, — согласился Брежнев. — И поёт с чувством. Моя жена плакала от её "Баллады". Значит, так! Вас поселят в этом санатории. Я буду отдыхать четыре дня, потом уеду в Москву. Вас заберу с собой. Вашим отцам устроят перевод и подготовят квартиры. Естественно, сообщат, что вы у нас. Родители знают?
— Только мои и только обо мне. Ну и о них самих рассказал чуть-чуть.
— А почему не сказал родителям невесты? Не доверяешь?
— А кто в такое поверит? Отец с матерью знали меня как облупленного, и то поверили с трудом, а сестре даже не говорил. И потом мне восемьдесят лет, а их дочери в пять раз меньше. Надежда сошла бы с ума!
— Не чувствую я в тебе взрослого человека, — покачал он головой. — Не мальчишка, конечно, особенно по разговору, но и не старик.
— Вы, Леонид Ильич, просто не знаете женщин!
— Это точно! — рассмеялся он. — Иди уже, знаток! Я думаю за эти дни многое у тебя узнать. Что смотришь? А тебе не было бы интересно заглянуть в будущее на столько лет? Именно рассказ, а не бумажку с датами и краткими пояснениями. И вот что... В этом санатории много высокопоставленных, как ты выразился, чиновников, но вот детей нет ни одного, поэтому ваше появление вызовет понятный интерес. Могут и задать вопрос. Всех любопытных отсылайте ко мне. Общаться не запрещаю, но только на бытовые темы. Понял? Твоей Люсе можно доверять?
— Самая умная из девчонок её возраста, которых я встречал в обеих жизнях. Не скажу, что молчунья, но и не болтушка. А о наших делах она слова не скажет.
— Ладно, иди, мне нужно подумать. Вам всё здесь покажут. Увидимся завтра.
Поселили нас не в основном корпусе, а в служебных помещениях, похожих на одноместные гостиничные номера в российских отелях моего времени, которые не претендовали на много звёзд. Только комнаты были просторней и мебель массивней. Мы оставили свои вещи в комнатах, заперли их полученными ключами и до ужина ушли гулять в парк.
— Пойдём, покажу царскую беседку, — сказала Люся, — а ты коротко расскажи, о чём договорился.
— Пока только о том, что наших родителей переводят в Москву. Квартиры должны дать рядом.
— Сергея жалко, — вздохнула Люся.
— Мне тоже жалко, а что сделаешь? Брежнев предложил мне сдать школу экстерном и спросил, как с этим у тебя. Я думаю, что ты можешь сдать программу двух лет за год. И ещё я попросил поженить нас в шестнадцать лет.
— Ты умница! Давай я тебя поцелую!
— Не сейчас. Много отдыхающих, и на нас уже пялятся. Та же история, что была в "Сосновом".
— А как тебе Брежнев?
— По отзывам всех, кто его знал, Леонид Ильич быстро привязывался к людям и очень многое им прощал. Но это в личном общении, как политик он наверняка не такой добренький, иначе не добрался бы до своего поста. Я вывалил всю правду, а там для него много неприятного. При всех его недостатках Брежнев очень умный человек, и для него не всё равно, какую он оставит память. Должен понять и оценить оказанную услугу. Главное, чтобы поверил, что я не собираюсь об этом болтать. Мы будем здесь четыре дня, а потом вместе с ним уедем в Москву. В эти дни он хочет узнать у меня больше о будущем. Я его понимаю, сам бы прыгал от любопытства.
В дни до отъезда мы много времени провели с Леонидом Ильичом. Я не интересовался генсеком во времена своей молодости, так, видел мельком на экране телевизора. В более позднее время, когда он тяжело болел, это был уже совсем другой человек. Сейчас он выглядел прекрасно, был бодр и любил много времени проводить в воде. Я пустил в ход анекдоты, от которых он хохотал, слегка запрокидывая голову.
