Господи, как меня утомил наш Силыч, причем именно своим псевдо-народным говорком. Ведь он же коренной питерец, и гимназию успел закончить, и в Университет уже поступил... Вот он, типический тип 'вечного русского студента— народника'. Отягощенного, к тому же, вечной русской болезнью! ('Уж чья бы корова мычала! Кто вчера домой на бровях приполз?'— мстительно произнес мой внутренний голос)

— Авдей Силович! — доверительно взял я его за локоть потертой тужурки. — У меня к тебе просьба... Ты ведь помнишь бином Ньютона?

— Ась?— в ответ мне почти достоверно изобразил свое полнейшее невежество Авдеюшка.

— Значит, помнишь. Объясни тогда этим тюхам, сделай ты божескую милость, что сие такое. Доходчиво! Вот, девочки! Смотрите! Простой наш русский человек, можно сказать, прямо от сохи! И то — знает. А вы, интеллигентные люди, нет ...стыдитесь. Ну, я быстро...

Когда я осторожно прикрывал высокую, тяжеленную дверь класса, из него доносился пропитой голос школьного Цербера:

— А плюс Бе в степени Эн равняется Суммариум от Ка равного нулю до Эн...

Справится, поди...

За окном гимназического коридора быстро разливались синие питерские сумерки. Сквозь заметаемое мокрым снежком стекло в дробном переплете было видно, как на набережной Обводного канала уже загорались первые золотистые огоньки...

Тем не менее, из-за высокой, филенчатой двери приемной директора гимназии по-утреннему радостно разносился веселый стальной стук и орудийное лязганье 'Ремингтона'.

Я аккуратно, по армейски, поправил чуть сбившийся на сторону свой узкий, черного шелка галстук под туговатым накрахмаленным воротничком белоснежной льняной сорочки (все-таки, не умеют они там, в старой столице, шить! То ли дело наш родной питерский 'Отрывайнен и Суккинсыынен' ! Да где ж её взять-то? У них заказы уже на год вперед принимают!), потом тщательно вытер платочком испачканные мелом руки, огляделся, не испачкан ли вицмундир. Ботинки у нас как? Норма.

Ну, Господи благослови! Заходим...

— Здравствуйте, Сарра Исааковна!— на всякий случай уже заранее виноватым голоском произнес я примирительную мантру.

В ответ наш внеклассный регистратор, со звоном перебросив направо тяжеленную каретку порожденной в 'Мастерской Мира' и привезенной по Балтическим волнам за лес и пеньку пишмашинки, сквозь свои желтые от никотина лошадиные зубы, в которых привычно дымилась смятая 'Ира', производства фабрики Катыка, только буркнула:

— Здрасте, здрасте, господин титулярный советник! Давай, проходи, там тебя уже давно ждет...,— и мотнула своей шестимесячной завивкой в сторону директорской, обитой черной чертовой кожей двери.

— Кто меня ждет-то?

— Конь в пальто!

— В каком еще пальто?— несказанно удивился я.

— В форменном!

И вправду.

В кабинете Петровича, на стоящем у стены диване с высокой деревянной спинкой, на котором обычно закатывали глаза в ужасе от предстоящей порки (увы! к сожалению, только моральной! А так хотелось бы иной раз...Ну хоть линейкой по ладошкам! ещё хорошо коленками на горох поставить, под образа, на часочек...) прогульщицы, двоечницы и прочие отпетые хулиганки, теперь расселся толстенький, белесый, голубоглазый тип в действительно, форменном зимнем пальто ...

Его мокрая, разумеется, тоже форменная же, зимняя, на вате, чтобы не мерзла голова, фуражка лежала на краю двухтумбового, крытого зеленым бархатом дубового директорского стола.

— А! Здравствуйте, Владимир Иванович... Вот, с Вами хочет поговорить господин...

— Капитан Русских! Честь имею-с! — угрюмо представился незваный гость.

— Да-с... Господин Русских! Из 'Жупела'!.

— Из чего?!?— тупо переспросил я своего директора.

— Из финского художественно-литературного альманаха 'Жупел'. 'Вот уж действительно, хуже татарина!'— невольно подумалось мне.

С тех пор, как Государь Михаил Второй 'Грозный' (именуемый в бывшем Великом Княжестве Финляндском, а ныне Финском Наместничестве, 'Топтыгиным') подписал манифест о предоставлении российскому правительству права издавать законы без согласия сейма, законодательного органа финляндского автономного княжества, отменил хождение финской валюты, уравнял на территории Финляндии в правах финнов и всех иных подданных Империи, прошло немало лет. Принятие манифеста, значительно урезавшего финляндскую автономию, не замедлило сказаться на русско-финских политических и экономических отношениях, что, в свою очередь, повлияло и на культурное сотрудничество двух народов. Например, в выставках, проводимых 'Миром Искусства', финские художники больше не участвовали. 'Не без грусти финны, которых мы продолжали приглашать и в последующие годы, отвечали, что они не могут быть с нами, — вспоминал Александр Бенуа, — но это единственно по политическим причинам. Те утеснения, которые русское правительство считало тогда нужным применять к "финляндскому княжеству", вызывали в финском обществе слишком большое негодование. Финские же художники были гораздо более солидарны с такими переживаниями общественной совести, нежели были мы!' 10 июля 1905 года пятьдесят русских и финских писателей и художников собрались на даче в Куоккала, чтобы основать сатирический журнал 'Жупел', который был бы направлен против царизма. В письме к брату И. Э. Грабарь поделился впечатлениями об этом собрании: 'Оно было очень любопытно. Кроме редакции "Мира искусства" были Леонид Андреев, Куприн, Бунин... Кроме того, была редакция "Сына отечества" и кое-кто из "Русского богатства"... Были затем Галлен, Иэрнефельт и Сааринен — главные столпы финляндского искусства.'

И вот эти самые 'столбы' вот уже тридцать третий год все пытаются расшатать Самодержавие... Да уж, действительно, бодался теленок с дубом!

— Ну, а от меня-то Вам что нужно? Взгляды мои исключительно монархические...

— Именно поэтому мы к Вам и обратились!— простер ко мне толстенькие ручки капитан. — Мы внимательно изучили Ваши статьи в 'Русском инвалиде' о исторически детерминированном единстве Русского государства...

— И под каждым словом своих статей я подпишусь! На Святой Руси возможно только одно: Вера Православная, Власть Самодержавная.

— Вот-вот! Именно к Вам, стороннику Единой и Неделимой России от моря Белого до моря Желтого мы и хотим обратиться... Мы вызываем Вас на дуэль!

Вот те и раз...

— Постойте, постойте...,— превозмог свою питерскую застенчивость директор гимназии. — Какая еще дуэль?! Я, как статский советник, не допущу...

— Да Вы не беспокойтесь...,— замахал ручками капитан.

— Чего мне-то беспокоиться? Это Вы беспокойтесь!— взъярился я. — Как лицо, вызванное, имею право на выбор оружия! Я выбираю дуэль на механических мясорубках! Абсолютно смертельное оружие... Корней Петрович, да успокойтесь Вы, ради Бога! Ведь это просто пустяки! Ну, прострелю ляжку супостату...

— Никто ни в кого стрелять не будет!— успокаивающе проговорил 'жупелист'.— Это будет чисто литературная дуэль, ну, вроде как у поэтов Маяковского с Есениным в Политехническом...

— А! Тогда ладно...,— пробормотал Петрович. — Литературная? Это меняет дело... а в чем, собственно...

— По условиям дуэли, каждый участник пишет рассказ на заданную тему, время работы— три часа... Потом рассказы публикуются в нашем журнале, и пусть читающая публика выберет победителя сама-с... Гонорар проигравшего отправляется в 'Белую Ромашку'.94

— Хорошо-с. Где и когда?

— Сегодня, в вокСале Белоострова... На нейтральной почве.

— А кто будет моим противником? Вы, я так полагаю, секундант, передающий картель?

— Разумеется. С нашей стороны рассказ будет писать подполковник Отдельного Корпуса Жандармов Павел Иванович Талвело...

— Ого! Целый 'подпол'! Да еще в голубом мундире! Хорошо, что не генерал... А тема-то какая?

— Русско-Финляндская война 1939-го года...

Мы с Корнеем дружно фыркнули...

— А почему не сражение Головы с Жоп... с собственной ногой? — подавив пароксизм смеха, спросил я.

— Ну Вы понимаете, ведь это же фантастика...,— пожал плечами Русских.

— Это не фантастика, а пустые фантазии! Такой войны быть не может... Ну, я понимаю, описать лихую погоню уссурийских казачков за вооруженными инсургентами по лапландским лесам... на лыжах! Это еще туда-сюда...Но...

— Извините, тема уже утверждена на Редакционном совете! Так Вы решительно отказываетесь? Мы тогда засчитаем Вам техническое поражение...

— Да Вы что?! В таком бредовом проекте просто грех не поучаствовать! Это вроде, как если бы меня пригласили на Пряжку принять участие в конкурсе литературных трудов душевнобольных, на тему : 'Коллективизация русского крестьянства!'

— Проезд до Белоострова и обратно, разумеется, за наш счет! В куппэ второго класса!— быстро произнес донельзя довольный секундант. — И еще Вам будет предложен чай с пирожными! С настоящими пирожными Рунеберга!

— Ешьте сами вашу приторную финскую гадость! Я лучше наших русских эклеров в вокзальном буфете прикуплю! — проворчал я.

... Когда я, с руками, привычно скрещенными позади, выходил на покрытый летящим косо снежком гимназический двор, Наташа подбежала ко мне и отчаянно схватила за рукав моей зимней, с бобровым воротником шинели:

— Владимир Иванович! Куда это Вы? А как же наш литературный кружок?

— Бог его знает, девочка! Думаю, сегодня он не состоится...

— А я... Я Вас все равно буду ждать!! Я Вас обязательно буду ждать...

... Когда мы с финским капитаном (почему финским? а у него на груди тускло сиял полковой значок Второго Ингерманландского полка, бывшего Второго Финского!) вышли из высоких, решетчатых ворот на покрытую первым снежком набережную, я уголком глаза заметил худенькую фигурку в овчинном полушубке... О, боги, боги мои! Яду мне, яду!

Это был мой лучший ученик из Воскресной рабочей школы, путиловский слесарь первой руки Иван Петрович. На старости лет угораздило же его вступить в Союз Михаила Архангела! А там ведь нравы простые и строгие: 'Русский, хватит пить! Русский, возьмись за ум!'

От водки черносотенцы его быстренько отучили... В связи с чем в жизни Ивана образовалось ужасно много свободного времени. От жуткой тоски старик пошел учиться, внезапно открыв для себя наличие научно-технической библиотеки в Народном Доме... И тут такое началось!

Старый слесарь стал выдавать на гора целые фонтаны технических идей, одна краше другой: от громадного парового шагающего солдата (или Robota; название для своего монстра Петрович стянул из книжки Чапека 'R.U.R') до механической блохи, предназначенной для выведывания неприятельских тайн... В сугубо мирных же целях его пытливая мысль трудиться отказывалась напрочь.

И по каждому из этих гениальных озарений мне приходилось давать развернутую консультацию: почему именно ЭТО не может быть реализовано на практике.

— Здравствуйте, уважаемый Иван Петрович! — точно таким же обреченным голосом, каким обычно разговариваю со своим дантистом, начал я разговор. — Вы часом, не меня ли ждете?

— Вас, именно Вас, дорогой товарищ учитель...

Малость поморщившись от пролетарского обращения 'товарищ', я продолжил беседу:

— Ну, что у Вас в загашнике на этот раз? Надеюсь, не пушка для посылки снаряда на Луну?

— Пушка, ага... На лафете, опирающемся на бесконечную цепь, как на тракторе Холта!

— А! Я про такую конструкцию слыхал... Её американцы называют 'гусеница'... Да на что же нужны такие сложности?

— Для повышения проходимости! Да вот, Вы сами взгляните...,— и старый рабочий протянул мне синюю ученическую тетрадку.

Я бегло полистал листочки в крупную клеточку, покрытые аккуратными схемами и даже расчетами...

— Изрядно! Поздравляю Вас, Иван Петрович! Очень интересное решение... Во всяком случае, законам природы на этот раз Ваш проект не противоречит! Удельное давление на грунт у этого орудия будет, вероятно, действительно значительно ниже... А Вы знаете что сделайте? А покажите-ка Ваши эскизы инженеру Згурскому...

— Александре Борисычу? — радостно переспросил меня душевно утешенный Петрович.— С превеликим нашим удовольствием. Он парень толковый...

Господи, неужели мне сегодня удалось отделаться от Петровича малой кровью? Это просто праздник души какой-то...

... Вейка 'Тритсать копе-е-ек' неторопливо рысил через мост Императора Александра Второго... Конечно, быстрее было бы доехать на вороненом, точно браунинг, таксомоторе 'Русский Рено', однако мой спутник настоял, что за поездку платит только он. А вводить в излишние расходы армейского офицера невеликого чина... Это надо сердца не иметь!

Поэтому я выбрал самый демократический вид городского транспорта, который даже дешевле, чем трамвай. Уж я и не знаю, какую прибыль имеет убогий чухонец с такой платы? Причем берет он никак не больше, даже если погонишь финна-извозчика с Петергофского аж на самые Пороховые...

Скоро мохноногая финская лошадка зацокала по торцам Васькиного острова... А вот и мой Средний.

— Вы извините, голубчик, я сейчас домой забегу на секундочку, только жену предупрежу... (отчего я просто своей благоверной прямо из гимназии не протелефонировал, спросите меня вы? Ага. Дозвонишься до моей Ани, коли она день-деньской серьгой висит на трубке, обзванивая всех своих многочисленных подруг!

Если дома нет еды,

И обосраны все дети,

Значит, мама целый день

Рассуждала о диэте!

— Доллго я ждать не путту. Только до уттраа...,— с совершенно серьезным лицом пошутил извозчик. А может быть, и не пошутил. Кто этих финнов поймет?

Дверь мне открыла наша горничная Капа, очень милая женщина, с типично всеволжской курносой физиономией, как всегда, перекошенной классовой ненавистью.

Это чисто Анютина находка!

До Капы у нас была Любочка из Рыбинска... Этакая миленькая кошечка, с мурлыкающим голоском, черненькая, где надо— кругленькая, очень ласковая и услужливая до невозможности...

Увы, все прекрасное недолговечно.

Однажды Аня заглянула в мой маленький крошечный кабинетик, оборудованный в бывшей кладовке, когда Любочка, одетая в коротенькое шелковое платьишко, не скрывавшее её круглых коленок, обтянутых шелковыми же, сетчатыми чулочками (да что там коленки! При желании можно было полюбоваться и на кружевные подвязки на чулках!) как-то очень ласково оперлась на мое бедро, смахивая специальной метелочкой пыль с книжной полки... И этак ручкой, беленькой и пухленькой, меня за шею чуть-чуть приобняла. Чисто, для устойчивости...

Анюта долго гоняла бедную рыдающую сиротку по всем комнатам, пока та не заперлась в ретираде. А уж потом наступил мой черед...

Результатом этой семейной драмы стало появление в нашей квартире всеволжского крокодила.

Я бочком протиснулся мимо Капы, учтиво ответив на её суровое 'Здр!', и осторожно заглянул в гостиную... Анютка, в кружевном пеньюаре, приложив палец к губам, прошлепала кожаными подошвами тапочек мне на встречу:

— Ш-ш-ш...только что уложила...а ты чего так рано? У тебя ведь сегодня ЛитератЮрный КлЮб?

— Так это...— растерянно развел руками я.— Вот, уезжаю...