Режим бога. Зенит Красной Звезды

Моника болтает с девчонками, как со старыми знакомыми, расспрашивает их о предстоящем спектакле. Я ищу глазами афишу и ...едва не давлюсь воздухом от увиденного. "ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО". Бля!!! Мы будем смотреть сегодня Лебединое озеро! Нет, похоже, этот балет для СССР — палочка выручалочка на все времена. Нервный смех, который на меня напал после изучения афиши, моим спутникам совершенно не понятен, а я все никак не могу остановиться — прошлое продолжает напоминать о себе, причем в самый неподходящий момент.

Когда мы проходим внутрь и снимем верхнюю одежду, обнаруживается, что Картеры сегодня тоже принарядились — Пончо в модном костюме, который сидит на нем очень даже неплохо, а Моника ...она у нас словно маленькая принцесса. На девочке надето синее бархатное платье длиной ниже колен, с белым кружевным воротником, а на ее ногах белые колготы и лакированные синие туфли с ремешками. Все вместе мы застываем весьма живописной группой на парадной лестнице, давая журналистам снять нас в самых разных ракурсах. И есть у меня тихое подозрение, что кадров со "звездочками" американские репортеры наделали сейчас не меньше, чем со мной и Моникой. Не спеша идем со свитой из репортеров по залам и коридорам здания, направляясь в царскую ложу. Моника восторженно крутит головой по сторонам и тихо признается мне, что в театре она первый раз в жизни. Говорю ей, что она правильно начала свое знакомство с Большого — с далеко не худшего образца. Пончо громко смеется над моей шуткой.

— Виктор, у нас в Америке и близко нет ничего похожего!

Ну, это он, скорее всего, поскромничал. Старые театры в Америке все-таки есть, пусть и не такие прославленные, как в Европе. Но здесь, сейчас, эта легкая потертость позолоты и тканей, запах старого дерева и еще чего-то неуловимого придает нашему походу за искусством совершенно особый колорит. Да, я не раз бывал здесь после известной реконструкции, и уверенно могу сказать, что она поведена просто блестяще, но ...вместе с ней был навсегда утерян этот особый, ни с чем несравнимый дух старинного театра. Утерян, увы. А вот сейчас я снова могу дышать им полной грудью и тихо радоваться... У входа в царскую ложу, которую охраняют двое в штатском, мы прощаемся с журналистами — их ждет партер. А нас ...нас тоже уже ждут.

В небольшом помещении, которое предваряет вход в ложу, накрыт стол — шампанское, блюда с бутербродами, пара многоярусных горок с разнообразными пирожными и вазы с разными конфетами. Из кресел навстречу нам поднимаются Юрий Михайлович и Николай Анисимович. Представляю их Картерам, мужчины обмениваются крепкими рукопожатиями. Монике оба целуют руку, отчего наша принцесса страшно смущается. Моим "звездочкам" достаются мужские объятья и вполне заслуженные комплименты. Едва успеваем перекинуться парой слов, как в дверях появляются наши гранд дамы. Не знаю, как этого добилась Галина Леонидовна, но выглядит она просто превосходно! Понятно, что над ней поколдовали опытный косметолог, гример и парикмахер, но результат меня и правда впечатляет. Да она и сама это осознает — дочка Брежнева с удовольствием принимает комплименты мужчин и "звездочек", а потом незаметно подмигивает мне. Я украдкой показываю ей большой палец, на что она довольно смеется и кивает на Светлану Владимировну. Понятно, чья заслуга...! Одеты обе дамы нарядно и богато — платья с люрексом, бриллианты на пальцах и в ушах, шикарные меховые палантины — все по высшему советскому разряду.

Наконец, раздается третий звонок, и мы занимаем наши места в ложе. В первом ряду стоят шесть кресел, куда мы усаживаем всех наших женщин, сами садимся вторым рядом. По залу разносится возбужденный гул голосов, и все головы вдруг поворачиваются к нашей ложе. Кто-то из знакомых приветствует Щелоковых и Чурбановых из соседней ложи, Галина Леонидовна приветливо машет им рукой в ответ. Американские репортеры даже из партера умудряются сделать ценные кадры, на которых Моника сидит рядом с дочерью Брежнева. Я тоже машу знакомым. Вижу Билла Прауда со спутницей, Розу Афанасьевну. Бабуля Лады смотрит на нас в театральный бинокль. Отлично! Нам сейчас просто необходима новая волна слухов о том, что положение Брежневой и ее мужа ничуть не пошатнулось после отставки серьезно заболевшего Генсека, и даже наоборот — оно значительно укрепилось. Пусть теперь американцы гадают о перипетиях борьбы между кремлевскими группировками.

Свет медленно гаснет, и спектакль начинается... Моника уже успела прочесть либретто в выданной ей программке на английском языке и теперь восхищенно следит за происходящем на сцене. Красивые декорации, воздушные белоснежные пачки на балеринах, отточенные движения танцоров... Девочка в полном восторге от разворачивающейся перед ней сказки. Правда, ей до слез жалко заколдованную принцессу.

-Витья, но ведь все будет хорошо?! Зигфрид и Одетта будут же вместе?

— Обязательно будут!

Моника видимо не очень внимательно прочитала либретто и теперь не до конца понимает происходящее на сцене, а я не спешу разочаровывать ее драматической развязкой сюжета. Особенно Монике нравится Зигфрид, и она мечтательно шепчет мне.

— Ах, Витья... он такой красивый... просто настоящий принц.

Лада, сидящая рядом с ней, слышит это и переводит слова Моники Галине Леонидовне. Все взрослые понятливо улыбаются, слушая восторженные охи девочки. В антракте Светлана Владимировна предлагает всем пройтись немного. Мужчины наотрез отказываются, и сопровождать дам приходится мне. Стоит нам выйти, как мы тут же снова попадаем под объективы фотокамер. Американские репортеры засыпают нас вопросами на ломаном русском, и опять отдуваться за всех приходится мне. Старшие дамы доброжелательно улыбаются журналистам, но упорно молчат, делая вид, что не понимают их вопросов, зато все мои "звездочки" очаровательно улыбаются американцам и позируют на камеру. Я приятно удивлен их раскованным поведением: ни Альдона, ни даже Вера сегодня не зажимаются перед камерой, и ведут себя очень естественно, а про Ладу я вообще молчу. В Англии с ними определенно можно будет выходить в свет, надеюсь девчонки это испытание теперь выдержат.

Совершив променад, мы возвращаемся в ложу. Выпиваем по бокалу шампанского, Монике достается чай с пирожными. Маленькая сладкоежка пробует по очереди несколько видов, благо они размером с большую пуговицу, и восторженно закатывает глаза

— Витья, ...какие здесь вкусные пирожные...!

На мой взгляд, ничего особо выдающегося в них нет, но я беру себе на заметку, что Монику обязательно нужно сводить в "Прагу" — вот где настоящее раздолье для сладкоежек. Снова звенит звонок, и Моника тут же забывает о пирожных. Балет мы досматриваем под ее восхищенные возгласы. Галина Леонидовна наклоняется ко мне

— Очаровательная девочка! Где ты ее нашел...?

— Не поверите, ее отец был моим соперником в матче, он ведь тоже боксер.

— ...Ох, Витька, ...когда ты уже набоксируешься, каждый раз у меня сердце замирает, как вижу тебя на ринге... Куда только Люда смотрит...!

Благоразумно молчу, чтобы не давать доброй женщине несбыточных обещаний. В Олимпиаде я однозначно собираюсь принимать участие, а дальше посмотрим...

После спектакля Галина Леонидовна предлагает познакомить Монику с "принцем", Светлана Владимировна всецело поддерживает ее предложение, все равно они хотели передать цветы для солистов.

— Саша такой талантливый танцор!

— И человек он очень приятный...

Мужчины остаются ожидать нас в ложе, мои "звездочки" решают составить им компанию, кто-то ведь должен побыть переводчиком у Пончо. Ну, а мы отправляемся за кулисы. За нами увязывается толпа журналистов и... Билла Прауд со своей спутницей. Оказывается, это его жена. Идем какими-то переходами и коридорами, по которым снуют артисты и работники сцены, завидев гран дам все почтительно расступаются. Моника смотрит на все это закулисье широко распахнутыми глазами, все слова у нее кажется, уже закончились. Наконец, добираемся до гримерок. Танцор уже предупрежден о нашем приходе, и едва Брежнева успевает постучать в дверь, появляется на пороге. Породистое вытянутое лицо высокого, худощавого мужчины мне знакомо, но пока он еще в гриме, а поэтому я жду, когда женщины представят нас друг другу.

— Виктор Селезнев

— Александр Годунов

Та-да-дам! Сюрпризы продолжаются... Сегодня просто день сюрпризов...! Моника что-то восторженно лопочет Годунову, дарит ему цветы, он вполне сносно отвечает ей на английском, благодарит за высокую оценку своего таланта. Я задумчиво рассматриваю одного из ведущих танцоров страны и понимаю, что наша сегодняшняя встреча это знак судьбы. А как иначе, если уже в нынешнем августе по его вине случится очень громкий скандал, который нанесет огромный вред репутации СССР. Годунов останется в США после гастролей Большого театра, что послужит причиной очередному ухудшению отношений СССР с Америкой. Судьба Годунова сложится весьма плачевно. Уже через 2 года его выставит из своего театра друг детства Барышников, потом будет развод с женой, оставшейся в СССР, и смерть в 46 лет от хронического алкоголизма.

Но самое главное — СССР сейчас совершенно не нужен громкий скандал, без него проблем хватает. И ведь Годунов все-равно найдет способ сбежать. Яркий пример Барышникова и Нуриева всем нашим балетным танцорам не дает покоя. Всем почему-то кажется, что они могут легко повторить их судьбу и стать такими же успешными на Западе. Только они наивные не понимают, что Барышников по своей натуре холодный и расчетливый бизнесмен, а это очень большая редкость среди людей искусства. Он скорее редчайшее исключение среди тех русских, кто предпочел сытую чужбину Родине. И что же нам с ним теперь делать, с этим наивным мечтателем Годуновым?

Пожалуй, единственный способ остановить его — дать ему то, что он так жаждет получить. Контракт с зарубежным театром.

— Александр, как жаль, что в США нет такого балета — невольно помогает мне Моника, восхищенно складывая руки на груди. Журналисты высовывают вперед руки с диктофонами.

— Этот вопрос надо переадресовать чиновникам — тут же вступаю в разговор я. Хоть никакого вопроса Моника и не задавала, но я использую эту беседу, чтобы "поддеть" Прауда.

— У нас тут присутствует атташе по культуре посольства. Билл, что у вас не так с американским балетом?

Из толпы выходит недовольный Прауд. Он морщится, но все-таки дипломатично отвечает.

— Все с ним нормально. Есть американский театр балета в Нью-Йорке, много шоу ставится на Бродвее... Но таких постановок — Билл обвел рукой Большой — У нас, конечно, нет. Если бы бродвейские продюсеры могли привлекать великолепных советских танцоров...

Прауд вздыхает, а я вижу, как у Годунова загораются глаза. Он подается вперед, смотрит не мигая на дипломата. Сейчас запрыгнет к нему за пазуху. Все это замечают, начинают посмеиваться.

— Так вот же — я невежливо тыкаю пальцем в балеруна — Готовые кадры. Александр, как насчет привить американскому балету советской изящности и великолепия?

— Витя, что ты говоришь! — меня в бок тычет Галина Леонидовна, которой на ухо переводит Альдона — Это же наши лучшие танцоры!

— Краса и гордость — киваю я — Так пусть несут эту красоту на Запад!

— Виктор, я с удовольствием поработаю в Америке — прижимает руки к груди Годунов — Если, конечно, руководство разрешит...

— А мы у него спросим — я смотрю на наших строгих гранд дам и добавляю — Завтра встреча Моники с Григорием Васильевичем. Моника, давай попросим за Александра.

— Конечно — улыбается девочка — Мы с папой обязательно сходим на спектакль господина Годунова в Нью-Йорке или Вашингтоне!

Это будет компромиссом и меньшим из зол. Пусть парень потешит свое самолюбие, а заодно и заработает валюту для родной страны, прославляя в США русскую балетную школу. И пусть уже Годунов наконец-то узнает, как сложно работать на Западе по контракту, который жестко регламентирует каждый твой шаг. Это вам не синекура в Большом, где руководство терпит все капризы и выходки! А если Романов спросит меня "кто же будет танцевать в Большом театре?" отвечу ему вопросом на вопрос "А кто будет танцевать, если Годунов сбежит?" Балетный век настолько скоротечен, а конкуренция в среде танцоров так велика, что многие таланты даже не успевают раскрыться. Сколько их, таких годуновых закончило свою карьеру в кордебалете, так и не став солистами...?

Вообще, надо будет подумать над тем, чтобы всем будущим знаменитым невозвращенцам тихо организовывать зарубежные контракты. Пусть поработают года два-три на благо Родины, а потом глядишь — и сами как миленькие вернутся домой, быстро надышавшись "воздухом свободы" и узнав его истинную цену. Ведь мало кто из невозвращенцев добился на Западе настоящего профессионального успеха, основанного не на скандале, а на признании их таланта...

— -

5 марта 1979 года, понедельник, 10 утра

Москва, Кремль

На входе в Троицкую башню Кремля нас уже поджидает седая улыбчивая женщина — экскурсовод, о котором меня предупреждала Галина Леонидовна. Ольга Николаевна обладает прекрасными манерами и отличным знанием английского языка. Моя задача заключается лишь в том, чтобы иногда переводить ее слова на русский, чтобы направлять советских репортеров в нужную сторону. Рассказывает Ольга Николаевна интересно и на очень доступном уровне, не перегружая свой рассказ датами и именами. Все именно так, как и нужно для американцев. Репортеры, сопровождающие Картеров, тоже слушают нашего экскурсовода с большим вниманием, даже что-то записывают на свои диктофоны. Правильно. Заодно хоть и просветятся немного по поводу истории страны, против которой ведут свою неусыпную борьбу.

Вчерашний день нанес мощный удар по предубежденности забугорной журналистской братии. Американцы начали улыбаться и шутить, некоторые из них щеголяют в белых ушанках, а репортер "Вашингтон пост" так и вовсе сумел где-то раздобыть валенки и с удовольствием ходит в них по мартовскому снегу и сугробам. Суздаль, Большой театр — воскресенье удалось на все 100%. Все довольны, включая меня. Окончание дня я провел уже вместе с Верой, в которой внезапно проснулся вулкан. Наверное тот самый, на который Селезнева "сажала" Лада. Разъезжались мы из театра порознь. Но это была уловка. Сначала завезли Картеров в гостиницу, после чего Леха доставил меня в квартиру на Тверской. Подмигнул и был таков. А в квартире... Притушенный свет, ароматические свечи и Вера... в черных чулках и пеньюаре.

— ... в 15-м веке — голос экскурсовода вырвал меня из сладких воспоминаний — Башня неоднократно меняла название и в конце концов была названа Троицкой от Троицкого подворья в Кремле.

После башни, мы всей толпой идем к Царь-пушке и Царь-колоколу. Моника с детской непосредственностью просит меня подсадить ее, чтобы она могла заглянуть в жерло огромного орудия. Просьбу ее исполняю беспрекословно, сажая девочку на плечо. И под яркие вспышки фотокамер ее голова в шапке с огромным помпоном исчезает в темном чреве пушки. Маленькая хулиганка издает там воинственный клич, который отражается в жерле низким гулом. Наши операторы не отстают от своих американских коллег, снимая каждый шаг Моники. Кадры должны получиться на загляденье. Поражаю американцев фразой, что Царь-пушка вовсе не пушка, а по-сути огромный дробовик, который стреляет не ядрами, а картечью.