Драгонвик

— Вы поранились, моя дорогая, — воскликнула Пегги, прикоснувшись к посиневшему запястью. — Это он сделал? — в неожиданном возбуждении закричала она. — Так значит, он все же пьет, и поэтому запирается наверху!

Миранда покачала головой.

— Нет, он не пьет.

Она устало подошла к туалетному столику, взяла расческу и положила ее обратно.

— Пегги, я должна встретиться с доктором Тернером. Только бы он был в городе.

— Он там, мэм. Только вчера на кухне говорили о нем и о том, какой он прекрасный врач. Вы хотите показать ему свою руку?

Миранда взглянула на запястье.

— Да-да, конечно. Ее надо перевязать. Я не решаюсь ехать в Гудзон. Я должна отправить с кем-нибудь записку... Но я не знаю...

— Предоставьте это мне, мэм, — сказала Пегги, в ее голосе звучало понимание и сочувствие. — Напишите ему несколько слов. Я постараюсь, чтобы он получил записку к ночи.

— Но как ты сделаешь это втайне от всех? — зашептала Миранда, с сомнением глядя на служанку. — Чтобы никто не узнал?

В Драгонвике ничто не проходило без ведома Николаса, ни один приказ не отдавался без его одобрения и он был в курсе всех, даже самых незначительных дел.

Пегги застенчиво улыбнулась.

— В деревне есть один парень, мэм. Ханс Клопберг, подмастерье кузнеца. Я ему немного нравлюсь. Ему можно доверять, хотя он и неуклюжий голландец.

— Пегги, милая, ты не... не влюбилась? — воскликнула Миранда, даже на мгновение забыв о собственных проблемах. Выражение лица маленькой горничной привело ее в замешательство. Она уже привыкла считать ее верность и любовь чем-то само собой разумеющимся. Ей даже в голову не приходило, что у Пегги может быть своя личная жизнь, что в один прекрасный день она захочет — эта мысль ужаснула ее — покинуть ее, чтобы выйти замуж.

Пегги без труда прочитала все эти мысли на лице своей хозяйки.

— Я никогда не оставлю вас, пока нужна вам, дорогая миссис, — в порыве благодарности воскликнула она. — Никогда!

"Но ведь я же не могу держать ее при себе, когда у нее есть возможность стать счастливой", — с отчаянием подумала Миранда, — "возможность покинуть этот дом. И я даже не знаю, как буду жить без нее". Она вдруг поняла, что уже люто ненавидит этого Ханса Клопберга, кем бы он там не был, и в то же время презирает себя за эгоизм. И все же в мире было лишь два человека, в чьей любви она была уверена — Абигайль и Пегги.

И никому из них она не могла отплатить тем же, потому что ее всегда отделала от них тень Николаса.

— Ну же, мэм, пишите письмо, — настойчиво подбадривала Пегги. — Думаю, мы не станем приглашать молодого доктора в дом, ведь неизвестно, когда он появится здесь, и ведь он может увидеть из башни. Вы должны встретиться с доктором где-нибудь снаружи.

Пегги быстро все обдумала, видя, что несчастная обожаемая леди слишком расстроена, чтобы сама об этом позаботиться.

— У старой мельницы за ручьем, мэм, как только рассветет. Вы можете незаметно выскользнуть из дома. Напишите все в записке.

"А уж Святая Матерь Божья позаботится о том, чтобы тот не сошел вниз раньше времени", — добавила она про себя.

Ее молитвы были услышаны. Всю долгую ночь из комнаты в башне не доносилось ни звука. Миранда без сна лежала на огромной кровати Ван Ринов. Ее больная рука беспрестанно ныла. В пять утра молодая женщина встала и с помощью Пегги нашла в себе силы одеться. Ноябрьское утро было холодным. Пальцы обеих женщин закоченели, пока они застегивали бесчисленные пуговицы на синем шерстяном платье Миранды, поверх которого была накинута серая дорожная пелерина с капюшоном.

— Все сделано, — прошептала Пегги, рассказав, как Ханс ездил в Гудзон, взяв рабочую лошадь отца и объяснив поездку болью в ноге, которую надо показать врачу. — Хотя никаких болезней у него отродясь не было, — взахлеб делилась новостью Пегги. — Думаю, милосердные святые простят ему эту ложь... К тому же он так умело, так ловко все проделал.

Миранда печально улыбнулась, слыша очевидную гордость в голосе Пегги.

— Да, очень ловко, а что потом?... — настойчиво спрашивала она.

— Сначала доктор выглядел ошеломленным, словно курица, высидевшая утят, — заявила Пегги, повторив выражение своего поклонника... — А потом вскочил и засуетился, и сказал, что будет к назначенному сроку.

Миранда наклонилась и поцеловала Пегги.

— Спасибо, — шепнула она.

Пока Пегги стала дожидаться ее у дверей, Миранда выскользнула наружу, стараясь держаться ближе к стене дома. Затем она пробежала через лужайку около десяти ярдов к ближайшему болиголову. Отсюда она торопливо направилась через лес к мельнице. Когда она ступала по замерзшей земле, ее крохотные ботинки издавали скрип. Впереди, над растущими вдали дубами и орешником, уже поднималось из-за горизонта огромное красное солнце.

Джефф пришел на мельницу первым. Он привязал лошадь и вошел в пустое каменное строение.

* * *

В последнее время его жизнь была наполнена смыслом и потому казалась интересной. Он был необыкновенно воодушевлен возможностью использовать эфир в качестве обезболивающего средства. Знаменитая операция в Массачусетском госпитале, проводившаяся при большом стечении публики, была осуществлена еще в те времена, когда Джефф воевал в Мексике, и лишь на следующий год он смог съездить в Бостон, чтобы изучить эту великолепную технику. С тех пор он с удовольствием пользовался эфиром и открыл истинное наслаждение от практикующей хирургии, потому что отныне ему не надо было причинять пациентам невыносимую боль.

Да, последние два года были довольно приятны. Он не стал тосковать и уж тем более чахнуть по Миранде, да и в любом случае она вместе с мужем окунулась в легкомысленные светские развлечения, и он попросту выкинул ее из головы.

Однако же он не женился на Файт, и молодая леди, признав-таки поражение, вышла замуж за уважаемого молодого адвоката и, похоже, была полностью довольна жизнью. Джефф погрузился в холостяцкую жизнь, хотя слово "холостяцкая" при подобных обстоятельствах звучало не совсем точно. Как бы там ни было, Джефф был далеко не монахом. Как и у любого мужчины у него были свои праздники, он мог, например, получить немалое удовольствие от пинты доброго рома с Барбадоса и кроме того у него имелась парочка любовных приключений в Бостоне и Нью-Йорке.

Когда прошлой ночью молодой кузнец передал ему записку Миранды, Джефф прочем ее с чувством изумления и недовольства. Это приглашение на тайное свидание показалось ему излишне мелодраматичным. Но когда он перечитал записку, то заметил, что она была написана порывистым почерком и довольно бессвязно, что являлось явным признаком нервного расстройства, граничащего с истерикой. Он, никогда не отказывающий людям в помощи, вряд ли мог отвернуться от Миранды. Но ему ужасно не хотелось вновь влезать во все неприятности, которые она просто притягивала к себе.

Но все же он пришел, замерзший, голодный, страстно мечтающий о завтраке и, уж конечно, в совершено не романтичном настроении.

Он видел, как ее стройная фигура в сером приближается, мелькая между голыми стволами деревьев. Несмотря на спешку и пробиравшую ее дрожь, она двигалась с грацией, которая была присуща только ей. Он шагнул вперед, чтобы встретить ее, и она протянула ему левую руку, наполовину приветствующим, наполовину умоляющим жестом.

— Джефф... спасибо, что пришли. Я должна была увидеться с вами... поговорить с кем-то... о Николасе.

— В чем дело, Миранда? Расскажите мне, — спокойно предложил Джефф, видя, что теперь, когда он пришел на встречу, Миранда не знает, о чем говорить. Она невольно бросила испуганный взгляд в сторону своего дома, а ее рука, придерживающая на груди пелерину, задрожала.

Миранда облизнула губы.

— Я не знаю, зачем пришла, — растерянно сказала она. — И что мне вам рассказать. Теперь все видится в другом свете.

Он бросил на нее острый взгляд. Она явно нуждалась в отдыхе и успокоительном. Так как и то, и другое было в настоящее время невозможно, он предложил единственное средство, бывшее под рукой. Сняв с лошади попону, он расстелил ее на ларе для муки. Усадив Миранду на камень, он поспешно развел маленький костер. Когда дым, клубясь, начал подниматься к стропилам, Джефф сел на ларь рядом с молодой женщиной.

— Так гораздо лучше, — с благодарностью произнесла Миранда и протянула к пламени костра озябшие руки.

— Кстати, — заметил Джефф, — что с вашей рукой?

Он заметил краску на ее лице и желание спрятать опухшую руку.

— Не думаю, что сломана кость, но у вас явно вывих. Холодная повязка, арника и покой. Вот и все, что надо будет сделать по возвращении домой.

Он вытащил из кармана большой платок и сделал ей перевязь.

— Как это случилось, Миранда?

Она отвернулась. Здесь, на тихой старой мельнице у костра случившееся в башне казалось нереальным, а потрясение, заставившее ее вызвать Джеффа, растворилось в щемящей усталости. Присутствие Джеффа принесло ей одновременно уют и успокоение, которых за последние недели жизни с Николасом в мире искаженных фантазий она была лишена. Ей хотелось опустить голову на сильное плечо под поношенным плащом, закрыть глаза и отдыхать, отдыхать...

Но Джефф был упрям. Он понял, что она вызвала его этой странной запиской вовсе не для того, чтобы он посмотрел ее руку. Он видел, что ее нервозность и преданность мужу мешает ей говорить, и это убедило Джеффа, что причиной ее вывиха был Ван Рин.

— Вы поссорились с мужем? — мягко спросил он. — Расскажите, дорогая. Вы обратились ко мне за помощью и теперь должны доверять. Поймите, я врач, и мне в своей жизни приходилось выслушивать много странных историй.

Она медленно кивнула.

— Я знаю.

Она наклонилась, пристально глядя на огонь.

— Последнее время он изменился. Я полагаю, он всегда был другим, но... еще со времени театральных волнений... в мае... Не знаю, слышали ли вы... он был ранен... Но дело не в этом...

— Моя дорогая девочка, — терпеливо произнес Джефф и слегка улыбнулся. — Почему бы вам не начать сначала? Ваш муж болен? Может быть, он слишком много пьет?

— Нет, — ответила она с неожиданным спокойствием. — Он курит опиум.

— Опиум?! — повторил Джефф, до того удивленный, что чуть не рассмеялся. Ему следовало догадаться, что Николас никогда бы не прельстился таким заурядным средством, как алкоголь.

— Это не опасно? — спросила она, тревожно вглядываясь в его лицо.

Он вновь стал серьезен.

— Я мало знаю об опиуме, Миранда. Провинциальные врачи не имеют с ним дел, да и большинство городских врачей тоже, в этом я уверен. Но расскажите все по порядку, возможно, я смогу вам помочь.

Миранда говорила, то и дело останавливаясь, чтобы подыскать подходящие слова. Она быстро описала стрельбу на Астор-Плейс, а затем постоянную мрачность и молчаливость Николаса после этих событий. Она объясняла эту мрачность раскаянием. Она рассказала о его походах в башенную комнату и о своем вчерашнем открытии. Но о том ужасном часе, который она провела взаперти с Николасом, она не распространялась. Лишь по выражению ее опущенных глаз Джефф мог строить предположения о случившемся.

Он поднялся и занялся костром, убеждая себя, что его личные чувства не должны ни на что влиять. Он предложил ей помощь как врач и, она должна получить от него именно профессиональный совет. Джефф подошел к оконному проему и уставился на ручеек, журчащий и резвящийся под покровом льда. После чего постарался выкинуть из головы все мысли о Миранде и сосредоточиться на Николасе.

Если бы Джефф родился столетием позже, он обратился бы к профессиональной терминологии неизвестной еще науки. Но он не нуждался в доказательствах собственной проницательности и знания человеческой натуры, чтобы понять, что обращение к опиуму является для Николасом — как бы он это не называл — бегством от действительности. И что в той или иной степени его циклы бешеной активности и апатии являются теми же попытками к бегству.

"Но от чего он так отчаянно стремится убежать, этого я не знаю", — думал Джефф, — "за исключением того, что когда его всепобеждающее "я" сталкивается с чем-то непреложным, что он не в силах изменить, вроде смерти сына или законов об аренде, он ведет себя так, словно всего этого просто нет".

Неожиданно он повернулся и взглянул на Миранду.

— Почему бы вам ненадолго не уехать из Драгонвика? Поезжайте домой, — резко произнес он.

Она подняла голову и взглянула на него с печальной тихой улыбкой.

— Вы всегда мне это советуете, помните? Уехать домой. Домой... Я не могла это сделать тогда и.. — она остановилась. Ее капюшон упал на спину, и пламя костра осветило золотые волосы: — И не могу сейчас, — тихо закончила она.

— Но почему? — сердито спросил он. — Он не отпустит вас?

— Да, не отпустит. Но я и сама не хочу уезжать. Я не могу покинуть его. Я... я нужна ему.

— Вздор! — отрезал Джефф. — Я знаю достаточно, чтобы понимать, что вы ничем не поможете наркоману, если он сам не захочет себе помочь. Вы будете забирать у него опиум, а он искать себе новую дозу. Он унизит вас. Вам хочется, чтобы он покалечил и вторую вашу руку... или что-нибудь похуже?

Она соскользнула с ларя для муки и встала, холодно глядя на него.

— Вы всегда неверно судили о нем, — сказала она. — Он поступает так из-за раскаяния, что застрелил того мальчика. Я не могу покинуть его. Я должна ему помочь. Я знаю, на самом деле он добр.

"Неужели она и вправду в это верит?" — ошеломленно подумал Джефф.

— Вы не думали так, когда писали мне эту записку... когда прибежали сюда! — вне себя закричал он. Ему одновременно хотелось гневно встряхнуть ее и поцеловать ее больную руку.

— Думала, — ответила она, упрямо поднимая подбородок.

Против собственной воли он вдруг наклонился и довольно грубо губами прижался к ее губам.

Стало тихо. Она испуганно поднесла руку ко рту.

— Джефф! — прошептала она, ошарашенно глядя на него.

— Простите, — сказал он. — Но не стоит смотреть на меня с таким потрясением. Немного же стоит женская интуиция, если вы до сих пор не подозревали, что я чувствую по отношению к вам.

Она медленно покачала головой.

— Нет, я ничего не знала.

Ее удивление уступило место другому чувству, чувству благодарности. Она подумала о рождении ребенка и о той поддержке, которую оказал ей Джефф. Она вспомнила свою беседу с доктором Френсисом на кухне у Эдгара По и о том неожиданном удовольствии, которое получила при упоминании имени Джеффа.

Увидев, что она нахмурилась, Джефф с самоиронией усмехнулся.

— Пусть это не тревожит вас. Я не теленок, жаждущий ласки, и не стану делать вам никаких неприличных предложений. И вообще, я не понимаю, почему мои чувства должны были столь нелепо сосредоточиться именно на вас.

Он остановился, размышляя, действительно ли это так. Конечно, отчасти ее привлекательность в его глазах объяснялась физическим влечением — стройное грациозное тело, светлые волосы, удлиненные глаза цвета спелого ореха, густые ресницы. Но ведь и к другим женщинам он временами чувствовал не менее сильное физическое влечение. Именно ее трогательная невинность и беспомощность привлекли его, это и, как ни парадоксально, ее слепая увлеченность Николасом. Должно быть, именно это придало ей ореол недоступности, а в нем самом выработало неосознанное чувство соперничества. Но теперь он ощущал нечто большее. Сладость ее губ решила его судьбу отныне и навеки. И хотя Джефф продолжал поддразнивать ее, от мысли, что он переживает крушение своих надежд, он чувствовал невыразимую печаль.