Драгонвик

— Я должна идти, Джефф, — спокойно сказала она и неуверенно улыбнулась, в то же время бросая испуганный взгляд в сторону дома.

Он нахмурился, затаптывая тлеющие угли костра.

— Я выясню об опиуме все, что смогу. Я напишу вам.

— Пожалуйста, не надо. Он увидит письмо. Это не имеет значение. Я справлюсь. Может быть, это не повторится.

"Скорее всего, повторится", — решил Джефф. Но он больше ничего не мог сделать. Он подумал, что она уже жалеет о том, что обратилась к нему. Он подвел ее не только тем, что не смог дать разумный совет, но и своим поцелуем, который безвозвратно испортил их взаимоотношения. Своим импульсивным поступком он вновь заставил ее замкнуться в себе.

— До свидания, — прошептала она, не поднимая глаз, и бросилась прочь.

Ему ни разу не пришлось ощутить ее желание броситься к нему в объятия. И это отчаяние, с которым она устремилась к дому, скользя по талой земле, было вызвано не горячим желанием вернуться к мужу и не страхом, что все может открыться. Она убегала от Джеффа и от тоски, которую он разбудил в ней. На своих губах она ощущала поцелуй Джеффа словно алую метку вины перед мужем.

Днем Николас неожиданно спустился вниз и, без стука войдя в комнату жены, остановился возле ее кресла, глядя на нее сверху вниз. Его глаза сузились. Она сидела у окна, лениво переворачивая страницы модного журнала, потому что больная правая рука не давала ей возможности вышивать. На перевязь она накинула кружевную шаль.

— Вы выглядите прекрасно, моя дорогая. Ваши щечки словно розы. Может, это румяна? Или вы ходили гулять в такой холодный ноябрьский день?

Она насторожилась. Может быть, он видел, как, возвращаясь домой, она пересекала лужайку?

— Ну, да, — выдавила она. — Я действительно гуляла утром. Я очень плохо спала. Думаю, свежий воздух помог мне.

— Это разумно, — ответил он, и она поняла, что ее прогулка его совсем не занимала, потому что у него на уме было нечто другое.

— А как ваше здоровье, моя любовь? — он наклонился вперед, улыбаясь с преувеличенной любезностью, что всегда означало неприятность. — Меня это очень занимает.

Ее обдало жаром. Она не могла ошибаться в истинном значении его вопроса, но предпочла проигнорировать его.

— Благодарю, что вы беспокоитесь обо мне, Николас, но я уверена, что прекрасно себя чувствую.

Она быстро встала.

— Может быть, вы хотите поесть? Я уверена, вам это необходимо.

Его смуглая кожа приобрела желтоватый оттенок, а лицо осунулось. Он не двигался.

— Было бы жаль, если бы вы оказались бесплодны, а? — произнес он.

"Это все опиум", — размышляла она. — "Он болен. Он не ел почти три дня, и я вижу, как он страдает".

Она взяла себя в руки, стараясь улыбнуться и ответить как можно легкомысленнее:

— Все в Господней воле, дорогой. И, в конце концов, у нас есть мы. Ведь вы женились на мне не ради этого?

В последовавшем молчании ей показалось, что ее слова рухнули в пустоту.

— Ведь это так, Николас, не правда ли? — упрямо прошептала она. — Вы любите меня, меня саму. Я знаю, вы любили и любите. Несмотря и на что. Не смотрите на меня так, — страстно добавила она. Его немигающий взгляд не изменился.

— Как, любовь моя? — мягко спросил он.

— Как вы смотрели на...

Она закусила губу.

— Пойдемте вниз, Николас. Вы должны поесть.

Она потянулась к нему, и кружевная шаль упала на пол, открывая перевязь.

Он поднял ее шаль и бережно укрыл ее плечи. Она заметила, что глаза Николаса застыли, когда он заметил ее повязку. Он ничего не сказал, но по его лицу проскользнула какая-то неуверенность. Он последовал за ней в столовую, но когда ему надоели ее попытки накормить и напоить его, ушел прочь.

Они остались в Драгонвике на всю зиму. Так захотел Николас, но это совпадало и с желанием Миранды. Она хотела, чтобы ничто не напоминало им о бойне на Астор-Плейс. Театр и прочие развлечения, которые раньше ей так нравились, больше не привлекали Миранду, да и весь Нью-Йорк казался мрачным из-за тех последних недель, которые они там провели.

Николас больше не проявлял своих странностей. Он был очень вежлив и оказывал Миранде умеренное внимание. Он больше не обращался к ней ни с холодным безразличием, ни с дикой страстью, от которых она раньше так страдала.

И Миранда, до глубины души благодарная за то, что жила тихо и безмятежно, убедила себя, что, наконец-то, она зажила нормальной семейной жизнью.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В пятницу двадцать четвертого мая Миранда совершила открытие.

Утром она проснулась с давно забытыми ощущениями радости и свободы, которые объяснила чудесной весенней погодой, не желая признаваться, что истинной причиной было отсутствие в Драгонвике Николаса.

Последнюю неделю к Николасу вернулось мрачное беспокойное настроение, и два дня назад он неожиданно объявил, что собирается совершить небольшую деловую поездку в Нью-Йорк и не пригласил ее поехать вместе с ним. Миранда так привыкла к его постоянному присутствию, что первые несколько часов после отъезда мужа не могла найти себе места, чувствуя себя потерянной и одинокой. Но вскоре это ощущение сменилось приятной легкостью и праздничным настроением. Ей понравилось одной занимать огромную кровать, есть, гулять и читать, когда ей этого хотелось, или часами нежиться в большой серебряной ванне.

В это утро двадцать четвертого мая она проснулась, полная энергии и жажды жизни. Когда вошла Пегги с утренним чаем, то хозяйка, сидящая в постели, показалась ей очень юной и веселой.

— Доброе утро, Пегги! — радостно поприветствовала она горничную. — Что за чудесный день! Посмотри только, почки распускаются, солнце сияет!

— Действительно, мэм, и сами вы выглядите словно майский день.

Маленькая горничная помогла Миранде надеть розовое домашнее платье, радуясь при этом, что — Слава Богу! — все идет хорошо. Хозяин бросил свои дурные наклонности и по большей части держится столь же обходительно и достойно, как сквайер О'Брайен из Ирландии. А сейчас, когда хозяин уехал, дома дышится еще лучше.

— А как твой Ханс, Пегги? — спросила Миранда, озорно улыбаясь и желая всем в мире счастья. — Ты бы хотела быть свободной сегодня вечером, чтобы встретиться с ним?

Пегги хихикнула и подняла голову.

— Да я его и так постоянно вижу. Этот увалень все время теперь вертится на кухне и в людской. Он хочет сделаться у нас лакеем.

— Лакеем? — удивленно переспросила Миранда. — Но я думала, он кузнец.

— И очень хороший, мэм.

Пегги заколебалась.

— Это все из-за меня. Он хочет пойти сюда служить. Он ведь знает, что я не оставлю вас, вот он и решил... может...

— Ну, конечно, — воскликнула Миранда и поставила чашку. — До чего же я глупая эгоистка. Ты действительно любишь его, Пегги? Ты уверена, что он сделает тебя счастливой?

Девушка кивнула. В ее ярких ирландских глазах появилась нежность.

— Ради меня он даже готов переменить веру, мэм. И он такой добрый. Он никогда... никогда не говорил ни слова... о моей ноге.

Она повернулась и отряхнула оборки утреннего платья Миранды.

— В июне ты выйдешь за него замуж, дорогая, — быстро сказала Миранда. — Свадьба должна быть красивой. Если будет нужно, мы пригласим священника из Гудзона или из Нью-Йорка. А свадебное платье... белое, конечно. Из белого индийского муслина. Где-то наверху у меня есть большой отрез.

— О миссис, дорогая! — смеясь, воскликнула Пегги. — Белое носят только благородные дамы. Оно не к лицу простой девушке, вроде меня.

— Еще как к лицу! Это самый подходящий цвет для невесты.

Она замолчала, представив девушку в зеленом шелковом платье, стук дождя в окно их маленького дома. Прошло четыре года. Четыре столетия. Она спрыгнула с кровати, сунув узкие ступни в домашние туфли на лебяжьем пуху, которые подала ей Пегги.

— Надо скорее одеваться. Мы пойдем наверх искать муслин. Я даже знаю, как это платье следует сшить. Тугой корсаж, широкая юбка, но без кринолина. На шее кружево. В ящике с кружевами есть хорошенький воротничок.

Пегги восторженно замигала. Нельзя сделать павлина из маленькой курочки с хромой ногой, подумала она, но ничего не сказала. Было так приятно видеть хозяйку радостной и оживленной, когда всякая тревога исчезла с ее лица.

После завтрака они вместе отправились на чердак. Этот верхней этаж, тянущийся вдоль всего дома, и особенно его южное крыло Пегги знала, как свои пять пальцев, потому что там жили слуги, и одна из комнатушек принадлежала ей самой.

Вместе они прошли через обитую зеленой байкой дверь в редко посещаемое помещение, которое служило кладовой и состояло из лабиринта необставленных клетушек и стропил крыши.

Они без труда обнаружили ящик с кружевами, но отрез индийского муслина найти не могли. Миранда купила его в первую осень своего брака, намереваясь потом сшить из него распашонки для младенца. Должно быть, отрез хранился с другими напоминаниями об этом коротком и трагическом периоде. Тогда обо всем позаботилась миссис Макнаб, а у Миранды не хватило мужества выяснить, что она сделала с вещами.

И теперь она обнаружила, что среди всех этих ящиков, сундуков и саквояжей не было ни малейших упоминаний о крошечном существе, чей приход в мир был осенен такой надеждой. Они не смогли найти даже колыбель.

"Должно быть, так распорядился Николас", — с уверенностью решила Миранда. — "Его боль была столь велика, что он изгнал из дома и из памяти все напоминания о ребенке".

Ее глаза наполнились слезами. "Как же я могла усомниться в нем", — думала она, — "лишь потому, что он мужчина и, значит, прячет свою нежность?". Охваченная неожиданной теплотой и жалостью к мужу, она села в сломанное кресло в углу чердака.

Как раз в этот момент ее глаза заметили старый матрас. Пегги была занята в одной из клетушек кладовой, распаковывая обнаруженные чемодан, а Миранда сидела среди нагромождения всевозможной мебели.

Солнечный луч проник через паутину на восточном слуховом окне и направил свет, в котором плавали пылинки, прямо на огромный свернутый матрас, торчком стоявший у выкрашенного шкафа. В последнем ей почудилось нечто знакомое. Миранда уже когда-то видела эти розы и гирлянды. Она с любопытством наклонилась вперед и с неожиданной неприязнью поняла, что это тот самый шкаф, что стоял когда-то в комнате Джоанны. Вся мебель, которую она обнаружила в этом углу, принадлежала покойной жене хозяина Драгонвика. Здесь стоял выщербленный стол, с чем-то липким, намертво пристывшим к его фанерной поверхности. А матрас был снят с кровати Ван Ринов.

Миранда резко встала, собираясь уйти, когда ее остановило нечто странное. За долгие годы мыши и пыль поработали так основательно, что в нескольких местах ткань порвалась и из-под нее стал виден какой-то плоский темный предмет. Миранда осторожно вытащила его из матраса и сразу поняла, что это переплетенная в кожу тетрадь. Открыв ее, она обнаружила несколько страниц, исписанных чернилами, настолько выцветшими, что было уже трудно разобрать слова. Из чистого любопытства она перелистала страницы, и на последней увидела запись, которая заинтересовала ее.

" И почему он сегодня принес мне цветы, ведь он никогда этого не делал? Розовые олеандры. Я смертельно напугана, но с чего? Должно быть, у меня лихорадка от простуды. С тех пор как приехала эта девушка...

Он вызвал мне врача, а я ведь не так уж и больна. Не нашего врача, а нового".

Дальше было пустое пространство, а затем последняя запись:

"Какая я глупая. Николас был у меня и был очень добр. Он отрезал мне торт с мускатным орехом, как он делал это давным-давно, когда мы были молодоженами. Он сказал, что девушка уедет через несколько дней. Я так рада. Теперь все будет хорошо".

В тетради было еще много страниц, но они оказались чистыми.

Дневник выскользнул из пальцев Миранды и упал на пол. Она стояла неподвижно и растерянно глядела на него сверху вниз. Через несколько мгновений она подняла тетрадь и положила в карман своего хлопчатобумажного фартука, защищавшего платье от пыли. Затем повернулась и вышла из кладовой, не обратив внимания на удивленное восклицание Пегги.

Она вытащила дневник из кармана и, открыв его, вновь быстро пробежалась по последней странице. "Смотри", — сказала она себе, — "здесь ничего нет. Никакого смысла. Лишь то, что Джоанна тоже не всегда его понимала. Но он был добр к ней. Она сама это пишет".

Одна фраза привлекла ее особое внимание. "Он сказал, что девушка уедет через несколько дней". Откуда Николас мог знать, что она скоро уедет из Драгонвика? Таких планов не обсуждалось. Это из-за смерти Джоанны...

— Нет, — громко произнесла она. — Надо успокоиться. Я должна рассуждать здраво.

Не более получаса назад в кладовке она решила избегать искажений и преувеличения. Должно быть, по каким-то личным причинам Николас решил, что его кузина должна уехать из Драгонвика, может быть, просто для того, чтобы доставить удовольствие Джоанне. К тому же она, Миранда, сама об этом просила. И мысль, которая сначала показалась ей непереносимой, теперь виделась даже приятной.

Она вновь раскрыла тетрадь и прочла ее от корки до корки. Впрочем, записей было немного и все они были довольно бессвязны, однако же почерк был аккуратным и красивым и совсем не подходил Джоанне. Читая, Миранда почувствовала, что в горле у нее стало сухо, потому что в дневнике она нашла свидетельство немого и отчаянного горя.

"Думаю, он еще больше возненавидел меня с тех пор, как приехала эта девушка. Я знаю, он никогда не любил меня так, как я любила его, но ведь когда-то мы были счастливы. Если бы я только могла родить ему сына! Помоги мне, Господи, почему все должно было случиться именно так?"

А вот другая запись:

"Сегодня я закончила вышивку монограмм на двух его носовых платках и подарила ему. А он сказал, что будет лучше, если я дам Миранде закончить остальные. Нахалка прихорашивалась и улыбалась. Лучше бы она не приезжала. Она всегда между нами".

Миранда подняла голову. Она помнила собственную радость от этого предложения Николаса. Неужели Джоанна была права и она действительно "прихорашивалась", наслаждаясь своим триумфом? Она так презирала ее кривые буковки и наслаждалась изысканностью собственной вышивки, что не считала даже нужным это скрывать. С какой безжалостной жестокостью она писала домой о каждом своем успехе в той скрытой борьбе, что велась между ними!

Она вновь вернулась к последней странице. "И почему он сегодня принес мне цветы, ведь он никогда этого не делал?" В этих словах не было ничего особенного, как и во всех других, но когда она читала эти строки, ей казалось, будто ее сердце погружается в холодную черную бездну.

Был лишь один человек, способный поддержать ее в этот момент и помочь ей выяснить правду. Лишь один человек был знаком со всеми обстоятельствами внезапной смерти Джоанны Ван Рин.