На мостике Пантера сцепилась с капитаном. Интересно, благовоспитанный и угодливый испанский капитан узнал в этом воине с ледяными глазами ту изящную и нервную донну Фортунату? Не думаю. Мелькающие абордажные сабли в ее руках, затянутая в черную кожу фигура с развевающимися за спиной длинными хвостами черной косынки...
Испанец бьется так же неплохо, как и чистит груши. Он крупнее, она более тонкая и гибкая, он наступает массивным грузом, тесня ее к краю мостика со сломанными уже перилами. Удар ноги — и Пантера летит вниз, она не выпустила сабли, но и не успела приземлиться на ноги, как обычно. И даже отсюда — или это сила воображения — слышно как она головой и спиной грохается о палубу. Мгновение, застывшее в моих глазах, ее неподвижная черная фигура, окруженная саблями, разметавшимися вместе с руками.
Но вот небеса услышали мои мольбы, и, пока испанский капитан спрыгивает к ней, чтобы добить, Пантера рывком вскакивает на обе ноги и скрещивающимся ударом отсекает ему голову.
Бой закончен, и ребята теснят испанцев в трюм.
Джеймс тяжело приваливается к надстройке, которую так отчаянно защищал Лейн.
-Пейте, — протягиваю ему фляжку, а сама размахиваю ножом его и без того истрепанную рубашку, затягиваю бинтом небольшой порез. — Жить будете. Давайте руку.
Пока я перевязываю ему руку, он делает несколько глубоких вздохов между глотками воды:
-Простите меня, Марта...
-За что? Что мне снова Вас штопать предстоит? Так меня здесь именно для этого и держат. А вовсе не для того, что мерещится Вам.
-Уже не мерещится, — он проводит рукой по лицу, размазывая грязь из пота и копоти. — Потому и прошу прощения. Пока жив.
-Бой закончен. Так что Вы опять живы, — затягиваю края повязки.
-Постойте... Но скажите, Вы простили меня?
-Да, если Вам так легче, лейтенант. И зайдите после в лазарет, раны надо зашить.
Подбегаю к Пантере:
-Ты как? Ты же ушиблась сильно! Ребра целы?
Она смотрит мимо меня невидящим взором:
-Все хорошо, — и уже команде. — Всех заперли? Выносите все ценное, что найдете. Остальное пойдет рыбам.
-Пантера, дай посмотрю.
-Доктор, у Вас что, мало настоящей работы? — она кивает головой в сторону нескольких раненых, уже заметивших меня на освободившейся палубе и идущих к нам.
Ну, раз идут сами, уже хорошо, но бегу им навстречу:
-Ну что ж с вами делать, сколько прошу каждый раз, поосторожнее!
Они улыбаются через боль:
-Марта, Вы неподражаемы. Мы же не с чайного клипера. И кстати, Вам помочь домой-то перебраться?
Ну вот, я жива и здорова, а окровавленные усталые люди предлагают мне свою помощь — стыдно.
Но как-то мы все перебираемся, но Пантера почему-то не прыгает как обычно, а просто переходит.
-Бортовым огонь!
И галеон начинает медленно погружаться в пучину.
-Там же в трюме...
-Вы милосердны, доктор, — негромко говорит Лейн, услышав мой вздох ужаса. — Наверное, их надо было бы расстрелять, как саксонцев? Меньше бы мучились?
Только час назад такой просторный и чистый лазарет снова наполняется, и это, конечно, не радует. Безумно само зрелище молодых, красивых, сильных мужчин, в одно мгновение ставших беспомощными и слабыми. Им больно, плохо, они хотят пить и хотят покоя. И каждый из них уверен, что не останется надолго среди этих простыней и тазов.
Пит молодец, и помогает мне вовсю. Из тяжелых только тот, с простреленной шеей, он потерял много крови, я вообще не знаю, как будет срастаться такое опасное место, и Уильям далеко — вместе с 'Александрой'. Слезы наворачиваются на глаза, я стираю их тыльной стороной ладони и наклоняюсь к следующему раненому.
Стежки сливаются в один сплошной и бесконечный узор, который я вышиваю на их плечах, груди, боках, руках... Мускулистые бронзовые от загара тела, тихое шипение сквозь зубы, терпкий запах пота, хотя юнга обмывает их над тазом от крови и гари — но их нежелание издать крик так велико, что вызывает напряжение всего тела.
В коридоре шум и крики, бегущие тяжелые шаги, дверь буквально вылетает:
-Доктор!
Лейн? Кто у него на руках? Хрупкая на фоне его широченных плеч фигурка с бессильно висящими руками в узких черных перчатках, запрокинутая голоса с четким профилем...
-Пантера!!!! — и мгновенно дрожь уходит, едва начавшись, как будто ее ледяная отстраненность сошла и на меня. — Сюда, на стол. Пит, воду. Лейн, не уходите, держите голову. Пит, ремни расстегни и сними перчатки.
Ее губы приоткрыты и видны заостренные клычки верхней челюсти. Жива, но без сознания.
-Она рухнула вдруг! — боевой пловец как будто оправдывается. — Только за галеоном воронка осталась, она вдруг пошатнулась и свалилась.
Мне не до его чувств:
-Ударилась еще раз? Головой?
-Нет, я же рядом стоял. Успел схватить и сюда.
-Первый помощник видел?
Он вскидывается:
-Ладно, на вылазки без разрешения нельзя. Но у вас тут и капитан должен помереть, пока первый помощник не разрешит помочь?
Меня кривит, как от зубной боли, и он замолкает.
Прислоняю ухо к ее груди — ну же, борись, Пантера, живи, давай, стучи! Ее сердце бьется так же, как и она жила эти дни — нехотя, через силу. Даже отвар не влить, пока не очнется — захлебнется.
-Что тут сказать, — протираю ее лицо чистой мокрой губкой, смывая грязь, а заодно надеясь, что живительная прохладная влага вернет ее с того порога тишины, через который она перешагнула. — Она же и не спала несколько суток. И ударилась сильно.
-Она очнется?
-Будем молиться. Сотрясение вообще трудно лечить, это же не сломанная нога.
В лазарете тишина — умирает капитан, и остальные забыли про свою боль.
Но для ее я больше ничего сделать не могу. И раздевать тут, на глазах у дюжины мужчин, тоже не хочу.
-Лейн, ты не устал? — окликаю пловца, склонившего голову на стол рядом с ее головой. Он что, стоя спит?
Он вскидывается:
-Нет.
-Помоги мне отнести капитана в ее каюту.
-А Вы успеете за ней там присмотреть? Оставили бы здесь.
-Я отправлю юнгу к ней. С сотрясением она может пролежать так сколько угодно, хоть до конца дней. Но я все же надеюсь на ее могучий организм, она очнется. Надо время и покой. А какой тут покой?
Он легко и бережно подхватывает со стола, прижимает к свой чумазой по-прежнему груди:
-Дверь придержите. И там откройте.
Пока я раздеваю ее, заслонив собой, обмываю принесенной старым Джоном теплой водой с головы до ног и закрываю простыней, он спохватывается:
-Ник! Мне ж его еще надо Вам привести! Пока Вы тут, я за ним сбегаю?
-Да, конечно. А что ему мешало сразу придти?
-Да стесняется он Вас.
-Как трогательно. Ему прострелили ягодицу?!
-Нет, по бедру задели...
И перед глазами всплывает Пит, тот, из абордажной команды — на полу в логове поганцев: 'Не надо...'-'Так, а что у тебя под штанами?'-'Я сам...'. Милый Пит, ты сейчас в объятиях прекрасных и юных русалок. И не увидишь, как тихо умирает твой капитан, которую ты боготворил и как командира, и как тайный объект грез. Он успел мне рассказать об этом горячечной ночью в лазарете. И на следующий день ушел в бой, забыв о ране.
Встряхиваю головой, отгоняя видения, и снова считаю ее удары сердца. Святая Мария, я уже надоела тебе со своими просьбами. Но я же не прошу ничего для себя. У меня есть капитан и есть Стил. И они нужны не только мне!
Юнга неслышной тенью сменяет меня у ее постели.
-Просто смотри. И лови каждый ее вздох.
Ник скрежещет зубами, пока я зашиваю его бедро, и мне жаль ровные белые зубы.
-Может, все же выпьешь?
-Нет, док, — он мотает разлохмаченным слипшимся хвостом. — Тогда случайно вышло, так что Вы не думайте. В нашем деле голова ясная нужна.
-Учти, — сразу вижу его настрой, и спешу его охладить. — Никуда сейчас не пойдешь. Вот твое место на ближайшую неделю.
Он с неподдельным испугом оглядывается на ряды тюфяков, застеленных простынями и уже кое-где занятых засыпающими после всех мучений корсарами.
-Угу, — киваю ему утвердительно, не разжимая губ.
Он весь перемазан, как и Лейн, не только копотью, но и смолой с борта галеона и очень устал.
-Давай, сползай осторожно, я помогу тебе обмыться, — придерживаю его на краешке стола. -Юнгу я отправила к капитану.
Он смущен:
-Да я и сам бы. Завтра...
-Не спорь... Ну почему вы все со мной все время спорите... Тебе же и раздеваться уже не надо.
Он спохватывается — у пловцов же из одежды один штаны, а я и их срезала — закрывает руками темный курчавый угол между длинных стройных бедер.
-Да что я там не видела..., — у меня нет сил на смущение. — Волосы тебе можно распустить?
-Зачем? Отрежете?
-Вымою.
После него пациентов уже нет, поэтому я никуда не тороплюсь, мысленно представляя Пантеру и все, что может с ней теперь произойти.
-У Вас такие руки... Первый помощник счастлив с Вами, наверное. Вы давно женаты? А дети?
При чем здесь дети? Меня заливает жаром стыда — я же сама ему тогда солгала про жену, лишь бы прекратить насмешки Лейна в свой адрес. Кто знал, что это шалый Ник окажется в нашей команде?!
-Все. Ложитесь. И постарайтесь заснуть. Все хорошо.
Он засыпает мгновенно, донеся еще влажную, только что промытую голову до подушки, я даже не успеваю его накрыть как следует.
Теперь можно и проведать Пантеру.
Все такая же безрадостная картина недвижной и бледной мраморной статуи. Совершенные формы, молочно-белая, там, где не соприкасалась с солнцем, кожа.
Пит обреченно мотает головой на мой немой вопрос.
Еще одна тень в ногах ее кровати на полу.
-Лейн? А Вы что здесь делаете?
Он поднимает на меня глаза, кисточка вяло скользит по грязному плечу в разводах копоти.
-Лейн, Вам здесь не место. Пита вполне достаточно. Идите отмойтесь и отдыхайте.
Он тоже мотает молча головой.
Под утро, когда я задремала под мерное качание, положив голову прямо на фолиант Парацельса, влетает юнга:
-Леди Марта...
-Тише, ты мне весь лазарет перебудишь!
Бегу в капитанскую каюту — она уже на ногах и выпроваживает Лейна, тоже вскочившего на ноги:
-Выйдите отсюда, пожалуйста. Вы видите, мне надо одеться.
-Вам надо лежать.
-Вы вознамерились командовать у меня в каюте?! — простыня на ее теле как мантия, и голос, как, наверное, у императрицы в древней Италии.
-Пантера, — вмешиваюсь, пытаясь достучаться до ее здравого смысла. — Прошу, ляг.
-А я прошу освободить мою каюту, вас тут слишком много, — она переводит ледяной, невидящий взгляд с меня на Пита и Лейна.
Пит исчезает с моего молчаливого согласия.
Лейн медлит.
-Идите, — прошу его негромко. -И приведите себя в порядок, Вы скоро понадобитесь.
Он кивает и исчезает.
Пантера сбрасывает простыню и начинает быстро одеваться так, что только мелькает черная рубашка и уже взметнулись и защелкнулись ремни. Она вбрасывает шпагу в ножны и исчезает за дверью.
А что я могу?
Набросить на ее простыню с головой? Запереть в трюме?
В конце концов, если она и повредилась в рассудке, то не настолько, чтобы перестать узнавать окружающих. И на ногах стоит твердо.
Стил, всегда беспрекословно исполняющий все ее распоряжения, на этот раз решается на открытый спор:
-Капитан, Вы ранены, и не надо проявлять лишний героизм. Вы мне что, не доверяете?
-Стил, я абсолютно цела. Ну, устала, ну, голова закружилась. С кем не бывает. Не надо из этого делать целую мистерию.
-Пантера, — он переходит на дружеские ноты. — Я лучше все здесь знаю, что ты способна терпеть любую боль, не спать и не есть. Но сейчас это не нужно.
-Стил, иди отдохни. И не указывай мне, что делать. Или вы все и правда решили, что если я женщина, то меня надо во всем поучать, направлять, останавливать?
Он пожимает плечами и уходит в свою каюту.
-Стил, а она права, — перехватываю его в проходе. -Ты на себя не похож уже от усталости.
Он прислоняется спиной к переборке:
-Обними меня, любимая... Мне так не хватало тебя все эти часы. Устала? — он вглядывается в мое лицо.
-Успела вздремнуть, — отмахиваюсь беззаботно. -Тяжелых почти нет, только шея и, конечно, Пантера. Но вот что с ней делать теперь?
-И Тессена на нее нет, — вздыхает первый помощник.
-Может, и лучше, что нет? Он же требовал, чтоб она переехала на 'Александру'.
-Ну не знаю... Капитан, конечно, должен жить на своем корабле. Но они с Тессеном живые люди, и он тоже вправе хотеть счастья ей и себе.
-Заперев ее у себя в каюте? Лишив корабля?
-Согласен, это было бы для нее невосполнимой потерей. Она же выросла на этом фрегате. И если уйдет, то умрет частичка ее души.
-А с размолвкой этой у нее тоже умерла частичка души. Ты ее глаза видел?!
-Видел. Потому и ушел с мостика сейчас. Да и сам могу рухнуть.
Невольно подхватываю его за подмышки.
-Ну, не настолько же, солнышко мое, — он целует меня, и пробегающий мимо боцман делает вид, что ничего не заметил.
Мы перебираемся в каюту — мало ли кто еще пройдет, и напугать того же Пита непристойным зрелищем целующихся в темном коридоре первого помощника и корабельного хирурга — жестоко.
Но за минуту до того, как мы начали целоваться, я видела, как у мостика ее перехватил Джеймс. И когда он успел выбраться из лазарета? Вспоминаю, что он там и не остался, радуясь возможности снова быть среди людей. Видимо, или ребята, или боцман — но кто-то все же дал ему нормальные штаны и рубашку, роскошные светлые кудри вьются по воротнику, шпага у бедра. Теперь он все же похож на лейтенанта Королевского флота.
-Капитан, — церемонный поклон.
-Лейтенант, — она едва кивает и не останавливает шаг.
-Я хотел бы принести свои извинения. Восхищен Вашим батальным талантом.
-Благодарю. Тем не менее, это никак не отражается на личной жизни, и тысячи капитанов по все морям Вам это подтвердят.
-Но Вы... Вы необыкновенны и прекрасны.
-Моя внешность не имеет отношения к штурвалу. Будь я похожа на мурену, фрегат все равно слушался бы руля. Корабли не изменяют.
-Капитан, — виконт Сент-Джон явно обескуражен. — Я лишь хотел выразить свое восхищение Вами как умелым капитаном боевого корабля. Видел Вас и как командира абордажной команды. Поверьте, впечатляет.
-У Вас все?
Лейтенант не посмел проследовать за ней на мостик.
-Идем же, — Стил увлекает меня в каюту и устало опускается на кровать.
Уже привычно расстегиваю его ремни, снимаю рубашку. От него исходит тяжелый запах пота, скопившийся под кожаной курткой.
-Хочешь, поднимемся на палубу, я тебе полью на спину?
-Тебе неприятно? -он и сам ощущает этот запах и морщится, заодно проведя ладонью по небритой щеке. -Ну давай, пойдем, помоюсь.
Он встает и хватается рукой за спинку кровати:
-Ох, Пантерины галсы...
-Стил, не было галса. И качки почти нет. Ложись уже как есть. Сейчас я тебе поесть принесу.
Он с благодарностью смотрит на меня закрывающимися глазами и, когда я возвращаюсь с едой, он уже крепко спит, так и не сняв второй сапог.
