Зеркало войны

Так уж был спланирован кабинет, что сидящий за письменным столом, видел все углы. А вот от взглядов входящих строители постарались кое-что скрыть. Ровену было заметно, она сидела на кушетке неподалеку от входа, а вот графа удачно закрывал книжный шкаф и сливающаяся с обивкой ширма.

Кабинет вообще подавлял.

Темная мебель, тяжелые шторы, громадный стол.

Малена, в привычном бело-голубом, с наброшенной на плечи кружевной шалью, которую спешно принесла служанка, смотрелась светлым всполохом на темном фоне. Выделялась, приковывала к себе взгляд. Рисойского не было.

Во всяком случае — пока.

Посылать за ним сразу же Матильда не собиралась, ей нужно было хотя бы минут десять. Девушка считала, что этот разговор должна провести она сама. Именно так, как ей нужно. А Рисойский...

Рисойский неглуп.

Именно поэтому с ним и не стоит иметь никакого дела.

Дом — это не поле битвы. Глуп тот, кто играет с подлецом по его правилам, потому что у умного в голове десять дорог, а у подлеца — одиннадцать. Ты не сможешь все предвидеть, не сможешь одолеть, не сможешь переиграть негодяя. Волк хочет есть, а заяц хочет жить. Ты хочешь поиграть, а для негодяя это единственный способ удержаться на плаву. И ты никогда не узнаешь, почему тебя предали, просто очнешься в один прекрасный день с кинжалом в спине.

Дом — это место, в котором не держат предателей. Это место, куда ты приходишь отдохнуть, расслабиться, снять маску... и стоит ли превращать его в поле для соревнования? Стоит ли допускать к себе человека, который видит в тебе лишь ступеньку вверх?

Кто-то скажет — да. Ведь можно использовать и подлеца, а потом его выкинуть.

Матильда считала, что — нет. Это в разведке нет отбросов, а есть кадры. Но даже полковник Николаи, который произнес эту фразу, не тащил работу на дом.

Вот и Матильда не пустит Рисойских в свой дом. Никогда.

Лоран проиграл задолго до начала турнира. Просто потому, что Матильда не собиралась играть с шулером ни в какие игры.

Сейчас она хотела только одного. Стравить между собой своих врагов.

Рисойский ли убьет настоятельницу, наоборот ли — от одного из негодяев она точно избавится.

* * *

Матушка Эралин ворвалась волной. Бурной, бушующей, взволнованной.

— Мария-Элена! Дитя мое!

Малена где-то внутри сжалась в комочек. Она помнила, как ломала ее эта женщина, она помнила и ночные бдения, и молитвы, и розги, и моральные издевательства, которые били больнее просоленных прутьев. Она помнила.

Матильда мило улыбнулась.

Над ней никто не издевался. Но за то, что пережила ее сестренка, она эту гадину в рясе в порошок изотрет! В стиральный! И использует по назначению!

— Доброе утро, матушка Эралин. Благословите.

Вставать из-за стола она даже и не подумала. И ручку целовать, и к четкам приникать.

Вот еще не хватало!

Может эта преподобная маман нос вытирала! Или попу чесала. Перебьется.

Рефлексы были вбиты в матушку капитально.

— Мир душе твоей, дочь моя.

— Аэссе, — отозвалась Матильда. — Рада видеть вас, матушка Эралин.

Звучало это весьма издевательски. Но настоятельница даже не сбилась с шага. Вот ведь... слоновья кавалерия!

— Надеюсь, вы простите, что принимаю вас практически одна? Маменька приболела, а мой... — более, чем красноречивая заминка, — гхм! Ее брат рядом с ней.

Заминку матушка Эралин отметила. Но с настроя не сбилась. Ничего, все еще впереди.

— Мария-Элена, я получила твое письмо!

Заявление не требовало ответа, Матильда и не стала отвечать. Вместо этого она посмотрела на Ровену.

— Госпожа Сирт, вы не распорядитесь? Матушка, вам вина?

— Нет, благодарю.

— Матушке Эралин — красного вина. Нам с вами воды. И пусть подадут что-нибудь сладенькое, для матушки. Или может, позавтракаете?

Матушка Эралин сбилась с настроя, хлопнула ресницами.

— Я не голодна. И надеюсь, ты мне все объяснишь?

— Что не так, матушка?

— Это действительно писала ты?

Листок спланировал прямо на стол перед Марией-Эленой. Матильда пробежала глазами по строчкам. Да, это было не послание запорожцев турецкому султану, но написано было доходчиво и четко. Что она и зачитала вслух, к немалому удовольствию графа Ардонского.

Матушка Эралин.

Благодарю за вашу заботу.

Надеюсь, вы помолитесь за меня, моего супруга и моих будущих детей. О большем вас просить я права не имею.

Мария-Элена, герцогесса Домбрийская.

— Да, это мое письмо. С ним что-то не так?

Матушка Эралин замялась. Не орать же во всеуслышание: 'Ты не могла такого написать!' Или 'Вранье, все вранье!!!'.

— Мне показалась незнакомой рука, — вывернулась настоятельница.

— Мне надо написать что-нибудь для сравнения? С удовольствием. Хотите, перепишу для вас пару-тройку стихов? Вы любите Амбросия Истанского? Или подыскать что-то поблагодушнее?

Амбросий вообще-то писал любовную лирику. Эротику в стихах, воспевая белые полушария и алые розы. Но такими мелочами тетку было не пронять.

— Мария-Элена, ты знаешь, что я всегда была твоим искренним другом.

— Что вы, матушка! Я и думать не могла о такой чести! Вы стали для меня больше, чем другом — вы мне мать заменили!

Пафоса в голосе Матильды было столько, что граф Ардонский за ширмой поспешно зажал себе рот. Только бы не рассмеяться. Только бы не рассмеяться!

Настоятельница легко перемахнула через иронию.

— Поэтому ты можешь рассказать мне все.

— Вообще все? — округлила глаза Матильда. — Матушка, я... стесняюсь!

— Дитя мое, от меня ты можешь ничего не скрывать.

— Матушка, вы уверены?

Настоятельница сдвинула брови.

Малены в глубине души затрепетала. Матильда ухмыльнулась.

— Если вы настаиваете, хотя я, право, смущаюсь говорить о таком. Матушка, а почему вы нам никогда не рассказывали, чего мужчины хотят от женщин?

Матушка Эралин форменным образом остолбенела. Даже рот приоткрыла.

— Матильда! — взвилась Мария-Элена.

— А что? Приданого они хотят, приданого, не отвлекай, — отгавкнулась от подруги Матильда, и перешла в атаку. Уже вслух.

— Вы же понимаете, что за стенами нашего монастыря большой и взрослый мир. И в нем ходят мужчины, и у всех есть желания, потребности... а вы молчали. Матушка — за что?

За время прочувствованной речи настоятельница опомнилась.

— Ты в чем-то меня обвиняешь, дитя мое?

— Матушка Эралин, какие обвинения могут быть между родственниками? — Матильда мило улыбнулась. — Но если бы вы нас подготовили в монастыре... ну хоть про птичек рассказали, про пчелок, было бы намного легче привыкнуть к семейной жизни.

Настоятельница помотала головой, уже окончательно ничего не понимая.

— При чем тут птички и пчелки?

В Ромее таких выражений не употребляли. Даже и в голову не приходило.

— Теперь уж и неважно, — Матильда зябко куталась в кружево. Заодно и руки закрывала, чтобы не было видно запястий. — Так вы помолитесь за моего мужа и будущих детей?

Настоятельница скрипнула зубами, истолковав намеки в нужном Малене ключе.

— Ты замужем? И кто же счастливый избранник?

Матильда улыбнулась.

— Матушка Эралин...

Хотел бы Лоран Рисойский подставиться больше — не получилось. Но именно в этот момент он вошел в кабинет.

— Мария-Элена, душа моя, у нас гости? Матушка, благословите.

— Мир душе твоей, сын мой.

— Аэссе, — отозвался Лоран, вполне фривольно устраиваясь на столе. Матильда подавила желание ткнуть его в зад ножичком для разрезания бумаги. И убрала руки от чернильного прибора. А то чешутся... — Что привело вас в наш дом, матушка Эралин?

Настоятельница встала.

— Вопросы. На которые я уже получила ответы, как мне кажется.

— Да?

— Да. И мне пора.

— Может, останетесь пообедать? — предложила Матильда. — Я даже пожертвую на монастырь... сколько мы можем пожертвовать без ущерба для нас?

Вопросительный взгляд уперся в Рисойского.

Лоран пожал плечами.

— Не знаю. Надо посмотреть, может, десятку золотом...

Это оказалось последней каплей.

Шипя, как жир на сковородке, матушка Эралин выпрямилась, развернулась и покинула кабинет.

Матильда вскочила из-за стола, все же опрокинув письменный прибор, и помчалась за ней, на ходу вспоминая классику.

— Позвольте я вас провожу! Позвольте я вас поддержу!

В кабинете матерился Лоран, не успевший спрыгнуть со стола и теперь красующийся черным пятном на таком месте, что даме-то и сказать неудобно. А уж как оттирать неудобно!

Настоятельница вздернула нос.

— Я не ожидала такого приема от одной из своих учениц!

— Хотите — двадцать золотых пожертвую! Ладно! Лоран мне разрешит! Двадцать два!

Шипение было ответом.

— И старые платья пришлю! Полы мыть! И помолиться приеду... сразу, как рожу.

Матушка топала к дверям, словно боевой слон.

Ага, помолиться!

Она-то рассчитывала на другое! Да земли Домбрийских, на деньги Домбрийский... двадцать два золотых?

Давненько ее так не оскорбляли!

По сравнению с общим капиталом это было даже не каплей в море — молекулой. Циничной издевкой.

По лестнице Матильда уже не пошла провожать вредную тетку. Боялась не удержаться.

Помахала вслед ручкой и обнаружила рядом с собой Аманду Ирвен.

— Ваша светлость?

— Враг будет разбит, победа будет за нами, — хмыкнула Матильда. — Вы ей в карету положили то, что я просила?

— Да, ваша светлость.

Матильда довольно ухмыльнулась.

Именно она попросила Аманду сообщить Лорану о приезде милой дамы. Сразу же после того, как матушка зайдет в кабинет.

И именно она попросила поставить в карету матушки лукошко с куриными яйцами. Покрупнее.

А что?

Из приличных гостей не уезжают без гостинцев. Лучше подарить упаковку яиц, чем букет цветов, настоятельница ж не корова? Одеколон не пьем, цветами не занюхиваем! А вот яйца...

Корзина вылетела из двигающейся через парк кареты.

Матильда вздохнула.

— Эх, продукты пропадают...

— Не расстраивайтесь, ваша светлость, у нас два десятка тухлых яиц было, — 'утешила' Аманда. Я все положила.

Женщины переглянулись — и расхохотались. От всей души.

Нарушение этикета?

Однозначно. Но Аманда была неглупа. И успела оценить герцогессу.

Молодость, напор, находчивость... однозначно — ее надо принимать в расчет.

Минуту взаимопонимания разрушил Астон Ардонский. Подошел, поцеловал Матильде руку.

— Малена, она уехала?

— Да, дядюшка Астон. А где дядюшка Лоран?

— Он отправился к себе. Чернильница опрокинулась.

— Ах, какое горе, — посочувствовала Матильда, внутренне ухмыляясь.

Только у нас, только для вас.

В кои-то веки слово 'чернож...й' звучит не расистским высказыванием, а печальной констатацией факта.

— Нет, не жалко тебе Рисойского, — не повелся дядюшка Астон. — Ты понимаешь, что настоятельница его теперь сырьем сожрет?

— Дядюшка, мне наплевать! Пусть хоть сырьем, хоть сварит, хоть потушит. Мне важнее, что сделает портниха. Рисойских много, платьев мало.

Астон покачал головой.

— Женщины... портниха обещала быть после обеда.

— Вот и отлично. А как там раненый?

— Ра... ах купец?

— Да, дядюшка Астон.

— Не знаю.

— Ладно, я зайду, поинтересуюсь. Может, если он поправится, я у него борзую куплю. Или двух?

Астон прищурился.

— Шемальские борзые — дорогое удовольствие.

— Зато как будет смотреться. Дама с собачкой...

Астон хмыкнул.

— Это не комнатная собачка.

— Зато хозяйку она защищать будет от всего и всех. При дворе это немаловажно. Подумайте, если что — я и девочкам по собачке закажу.

Граф Ардонский склонил голову.

— Благодарю. Я подумаю.

Предложение было щедрым. Шемальская борзая — это не игрушка, это часть приданого.

— А я пойду, узнаю, что там с раненым.

Матильда бодро застучала каблучками по ступенькам.

— Тильди, спасибо.

— Малечка, да за что?

— Знаешь, когда я ее увидела, мне так страшно стало... я хотела куда-нибудь уползти, спрятаться, лишь бы матушку Эралин не видеть.

— Главное — не описалась.

— Тильди!

— А что? Памперсов-то у вас еще не изобрели, и долго не изобретут... вату, что ли, научить делать? А то знаешь, мхом подгузники набивать — это жестоко.

— Тильди, ты чудовище.

— Зато твое и обаятельное, — парировала Матильда.

С этим было не поспорить.

Матильда усмехнулась, и толкнула дверь гостевой комнаты.

* * *

Варсон Шефар чувствовал себя отвратительно. Так, что лучше б сдох, честное слово.

Болело все.

Дышать было тяжело, двигаться было тяжело, лекари уверяли, что если он встанет, кровь разольется, и тогда они за здоровье и жизнь господина не ручаются. В это легко верилось, а умирать совершенно не хотелось.

Варсон уже знал, где он находится.

Везение?

Невероятное, почти безумное.

Он умудрился вывалиться под колеса кареты герцогессы Домбрийской, которая только-только приехала в столицу. Вот и каталась по вечерним улицам.

Посочувствовала, подобрала...

Варсону повезло трижды.

Первый раз — нож соскользнул чуть в сторону, и вместо сердца поразил легкое. Хотя тут не везение, а подшитые металлические пластинки. Не позаботился бы Варсон о себе заранее, лежал бы сейчас под слоем землицы.

Второй раз — он не потерял сознание и смог двигаться. Хотя это следствие первого поступка. Но ладно — повезло.

Борзую он не учитывал. Для того и брал с собой, чтобы помогла. И ведь помогла. И Сарета она хорошо порвала, будем надеяться, раз уж сам Варсон оплошал... боги милосердные, ну как он мог быть таким дураком?

Самонадеянным кретином, иначе Варсон о себе и не думал. Как можно было не догадаться? Абы кому охрану такого домика и не поручат, для этого надо быть доверенным человеком заговорщиков! А он... чем он только думал?

Точно — не головой!

Еще и разлетелся, мол, выследит, расскажет...

Выследил. Огреб на свою голову.

А вот рассказывать пока рано.

Варсон знал, кого он видел. Но тут ведь знания мало, доказательства нужны. А их-то и нет!

Ни писем, ни разговоров, ничего! Что он видел?

Как некто трахает фаворитку принца?

И что? Это даже принцу не будет интересно. Шлюхи — товар не особо ценный, одну выкинет, другую найдет. Для Найджела это не проблема.

И эта связь не свидетельство заговора.

Вот совершенно не свидетельство.

Проститутки продажны и стремятся обеспечить себе будущее, пока пользуются спросом, это естественно. Век короток, а клиенты привередливы. Сегодня одна, завтра другая... что удивительного, если великосветская проститутка тоже себе зарабатывает на старость?

Муж не против?

Мужья обычно тоже в курсе.

Третьим везением Варсон считал карету герцогессы. Вот тут — да. Ему невероятно повезло. Просто чудесно. Подобрали, привезли, позвали лекарей, и судя по разговорам слуг, герцогесса даже о легенде позаботилась. Назвала его купцом, которого пытались ограбить.

Не слишком привычно, но случалось.