— Да, я хотела бы, — начала опять Берта, и вдруг Священник резко схватил Берту за рукав, дернул, отступая на шаг.
Наставница поневоле шагнула вслед за массивным спутником и затем уже хотела возмутиться, однако не стала. С командиром 'Радиального' происходило что-то не то, что-то очень странное. Комендант опустил голову, низко, так, что не видно было глаз, и стучал ладонями по столу, раз за разом — растопыренная пятерня одной руки, сжатый кулак с вытянутым указательным пальцем на другой. И так раз за разом, меняя руки. Бормотание усиливалось, на край стекла закапало что-то алое
— Кажется, у нас неприятности, — прошептал Священник.
Комендант резко поднял голову и захихикал, перебирая искусанными губами.
— Шесть вагонов, шесть поездов, шесть станций, шесть городов, — зашепелявил он. — Шесть планет и всего по шесть! Бронепоезд номер двенадцать, это же целых две шестерки! Мы счастливы вдвойне, благословлены вдвойне. А кто же против нас? Кто не понимает смысла Шести? Кто не может сложить один и пять, два и четыре, три и три?!
Снизу раздался громкий звук, пронзительный и неуместный в данной обстановке. Кто-то ударил в литавры, звон еще не успел затихнуть, когда умирающую ноту поддержал вой трубы. Третий невидимка заиграл на фаготе, выводя чисто саксофонный мотив, веселый, как в забегаловке вечером праздничного дня, ничего общего со строгими и торжественными маршами, которые исполнял ротный оркестр.
— Шесть! — заорал комендант. — Нас тоже должно быть шесть, Трое это не симметрично, не гармонично, не эстетично!
Берта осторожно, стараясь делать это незаметно, завела руку за спину. Комендант умолк, странно наклонив голову и продолжая шевелить окровавленными губами, роняя на грудь хлопья розовой пены.
— Дитя, — прошептал он. — Дитя...
Берта вытащила из потайной кобуры за поясом маленький шестизарядный пистолетик, почти игрушка, незаменимая, однако при добивании раненых. А еще — в таких форс-мажорных обстоятельствах. Многие люди делали ошибку, полагая, что силу одержимого можно определить по его сложению и мышцам, как правило, это заблуждение оказывалось последним. Поэтому Берта, несмотря на свою мощь уроженца планеты с полуторакратной силой тяжести, не собиралась меряться со спятившим командиром на кулачках.
Но Священник ее опередил.
У Монаха не имелось пистолета, зато был длинный узкий нож без гарды. Пастырь достал его из кармана, замаскированного швом на форменных брюках, и шагнул к коменданту, занося клинок. Движение вышло плавным, слитным, выдавая неплохой опыт, и нож вошел в шею командира до упора, пройдя насквозь. Священник сразу качнулся назад, дернув клинок на себя, превратив укол в страшную рану, частично резаную, частично рваную. Кровь хлынула сплошным потоком, Берте показалось, что взгляд смертельно раненого коменданта на мгновение обрел осмысленность, в нем отразилось бесконечное удивление и непонимание. Секунду спустя командир закатил глаза и упал на стол, фыркая кровью, свалился дальше, опрокинув лампу.
Монах вытер забрызганное лицо, руки убийцы чуть подрагивали. Берта сжала рукоять пистолета, с тревогой наблюдая за спутником. Священник ответил ей столь же внимательным, настороженным взглядом и решительно сказал:
— В жопу шестерку.
Наставница перевела дух. Кажется, пастырь был в норме.
— На нас напали, — быстро предположила она.
— Не на поезд, — так же решительно ответил монах, прислушиваясь. — Охват шире.
Берта выругалась, экономя время, компенсируя краткие слова энергией и ненавистью. За стенами штабного вагона и в самом деле звучало. Сирены разных служб, выдающие наступление всех возможных бедствий одновременно, грохот механизмов и двигателей тяжелого транспорта, разгорающиеся перестрелки, похоже сразу несколько на разных направлениях. И крики. Душераздирающие вопли, почти неразличимые из-за толстой брони, однако приправляющие всеобщий шум ноткой безумного ужаса, как несколько перчинок — готовое блюдо.
— А у нас даже ракет нет, — прошептала Берта, чувствуя предательскую дрожь в коленях и пальцах.
— Соберись! — гаркнул на нее Священник. — Император защитит! Император направит! Командуй ради Него! Во славу Его!
Монах наотмашь хлестнул наставницу по лицу свободной ладонью, выбивая крадущуюся панику. Берта мотнула головой и глянула на пастыря почти здраво.
— Да, конечно, — пробормотала женщина, цепляясь за слова монаха, как за единственную прочную опору в сходящей с ума вселенной. — Ради Него, ради Императора... надо быть сильным. Сильным!
— Особые обстоятельства, — подумал вслух Священник, одобрительно кивая, зашарил по карманам в поисках носового платка, Берта протянула свой, и монах вытер нож. Предсмертная судорога скрючила тело умирающего коменданта, каблуки стукнули по тонкому коврику, закрывающему металл. Но умирающий больше не интересовал живых, то была лишь пустая оболочка, временно послужившая злу, теперь бесполезная и безвредная. А о душе коменданта еще придет время скорбеть. Но после.
— Да, — согласилась Берта, вернув себе прежнюю решительность. — Я беру командование, ты исполняешь роль комиссара.
— Не разочаруй, — оскалился Священник. — Если что, рука у меня не дрогнет.
— Уже дрожит, — вернула кривую ухмылку наставница, самоназначенный комендант 'Радиального'. — Так... Сначала объявление или в наш вагон?
— Вагон, думаю, — отрывисто предложил монах.— Если там то же самое...
Оба одновременно подумали об одном и том же — почему их не коснулось враждебное воздействие? Берта решила, что, надо полагать, ее защитила близость святого отца, а комендант оказался не столь уж тверд в своей вере. Священник остался в недоумении, поскольку не считал себя настолько безупречным, чтобы у него даже голова не заболела там, где люди сходят с ума и обращаются к скверне за считанные секунды. Однако решил поразмыслить над этим позже — все в руке Императора, и если Он сохранил слуге своему здравый рассудок, значит на то есть причина.
Тем временем какофония атональной музыки на первом этаже набирала мощь. Словно каждый музыкант выводил собственную мелодию, рваную, бессмысленную, которую и музыкой то нельзя было назвать. Казалось, что стадо гретчинов дорвалось до инструментов. Однако вместе эти пиликания и завывания складывались в причудливый ритм, удивительно веселый, проникающий в самые глубокие и потаенные части сознания, доставшиеся человеку от рептилоидных предков. Музыка бодрости, торжества и счастья будоражила мысли, требовала отдаться на волю неистовых чувств. Монах украдкой ткнул себя кончиком ножа в бедро, чтобы прочистить мозги. Укол боли действительно отвлек, позволил вернуть разуму контроль над желаниями.
— Разделимся, — решила Берта. — Скорость решает все. Я к нашим, ты на микрофон. И следишь, чтобы никто не прорвался в командный пункт.
Священник поморщился и состроил недовольную физиономию. На его взгляд решение было не лучшим, скорее даже вредным, однако коли Берта вступила в командование, тактическое верховенство оставалось за ней.
— Не согласен, но хрен с тобой, — монах начал быстро обыскивать кабинет в поисках более серьезного оружия. — Сначала разберемся с оркестром. Это музыка ереси, и она должна прекратиться.
Глава 22
Ольга тонула в сиреневом тумане, растворялась, как сахарный кубик в теплой воде — замедленно и в то же время неотвратимо. Казалось, мозг работал, будто сломанный компьютер с урезанной памятью, сознания хватало на понимание обрывочных моментов, но при попытке сложить мозаику хотя бы в цельное воспоминание — неизменно происходил сбой. Даже попытка собраться, сжать волю в кулак и сосредоточиться оказывалась выше, сложнее аппаратных возможностей разума.
Что-то было... что-то скверное... Или не скверное, просто необычное. Да, что-то случилось. Что-то было... Оказалось, что если не пытаться осмысливать, обрывки памяти ловятся проще. Они таяли, распадались на фрагменты, как истлевшие листья, но все же...
Яркая, темно-фиолетовая вспышка. Или не фиолетовая, цвет был сложнее, интереснее. Как бывшая работница салона красоты Ольга более-менее знала цветовую гамму и заколебалась, выбирая между темно-пурпурным и персидским синим. Нет, все же скорее темный индиго.
Итак, был взрыв. Вспышка.
Девушка не заметила ее, но скорее почувствовала, увидела, однако не глазами, а словно изображение само собой возникло на сетчатке, может быть самозародилось в зрительных нервах, а возможно...
Нет, слишком много мыслей сразу, все поплыло, скорость распада увеличилась.
Вспышка. Фиолетовый... Индиго...
Это было как спецэффект из фильма, когда нужно красиво и зрелищно показать ударную волну, неважно, ядерную ли, магическую или еще что-нибудь. Полусфера стремительно расширялась, оставляя за собой лишь огонь. Вернее — свет, неукротимое, божественно красивое сияние, объединившее все цвета радуги в не выразимой словами гармонии.
Ольга видела это сквозь металл вагонной брони, сквозь бетон тяжелых, угрюмых зданий железнодорожного терминала. Свет был одновременно энергией и вратами, открытой для всех и каждого тропой в некое удивительное место. И эта восхитительная сущность разрасталась, поглощая мир. Девушка хотела поднять руку и указать Дженнифер на бесконечную красоту происходящего, предупредить, чтобы жрица оказалась готова и не упустила ни одной секунды, насладившись мигом совершенства. Однако не успела.
Свет поглотил мир, и мир стал светом темного индиго. Он согрел как живой огонь, заключенный в изысканном камине. Принес долгожданную прохладу, как легкий ветерок в жаркий час. Наполнил искалеченную душу покоем. Сделал Ольгу счастливой, просто так, без всяких условий. Потому что счастье — это то, чем сиреневый свет готов был одаривать без счета, просто так. Потому что мог и хотел.
Глупые люди думают, что счастье — как обычный ресурс, его следует добывать в тяжких трудах, и оно конечно. Счастье можно выменять, передать безвозмездно или за вознаграждение, разделить с кем-то или забрать в единоличное владение. Но это совершенно не так, ведь счастье бесконечно. Нужно лишь встать, развернуть плечи и понять, что ты жил как тяжело больной человек — в бессмысленных страданиях, в мучительной безнадежности. А затем следует начать жить по-другому, только и всего.
Счастье переполняло девушку, пронизывало каждую клеточку ее тела, согревало каждую мысль солнечным светом. Оно было удивительным, и оно не заканчивалось. Ведь счастье...
'Нет' — сказала Ольга.
Темный индиго превратился в глициниевый с примесью серого, как тучи на горизонте, готовые принести бурю. Освежающий холодок сверкнул острыми лезвиями снежинок, а тепло сгустилось, как раскаленный воздух пустыни. Мир вокруг Ольги замер в немом вопросе, а вопрос таил нечто зловещее, скрытое до поры, словно заточенный гвоздь в рукаве или молоток в пакете.
Ольга собирала, восстанавливала душу из осколков, разгоняла хмарь, сосредотачивалась, выхватывая из сонного безмыслия куски прежней себя. Было непросто, но главное — начать, последовательно концентрироваться на мыслях и чувствах, присоединяя их к остову сознания. До того момента когда ты, наконец, можешь задать себе прямой вопрос, а затем следующий:
— Что здесь не так?
— Где я это уже видела?
'Перебор, падла чертополоховая! — подумала девушка свету. — 'На это меня уже ловили'.
Да, происходящее не имело ничего общего с трехруким чудовищем, что едва не уловило девушку на Баллистической станции. Все другое — лучше, ярче, честнее. Но суть — если очистить явление, словно капустный кочан, лист за листом, до самой кочерыжки — суть одна.
Обещание всего задаром. Без обязательств, без условий, без труда, без усилий. Счастье для каждого, и никто не уйдет обиженным.
Но так не бывает, и Ольга знала это лучше, чем кто бы то ни было.
Так не бывает.
Никогда не бывает.
Счастье даром в конце концов стоит дороже всего, и когда приходит время платить, цену не спрашивают, а берут.
Память о великом русском языке вернулась мгновенно, весь этот псевдолатинский 'готик', похожий на дикую смесь французского и немецкого, выветрился из головы на счет раз. Ольга не сказала, а подумала, отчетливо, ясно, надеясь, что сиреневый цвет понимает все:
'Хуй тебе, образина'
У девушки было странное ощущение, что перед ней, вокруг нее и в ней самой не живое существо, а некая стихия. Словно океан, что движется, подчиняется неким правилам, существует в бесконечном числе взаимосвязи элементов, однако не обладает самостоятельным разумом. И она опасалась, что подуманное окажется неуслышанным. Или непонятным. Или понятым превратно, что было бы весьма обидно, учитывая, сколько эмоций Ольга вложила в три коротких слова. Но ее хорошо поняли, а вслед за пониманием возникло удивление, за которым явилась неотвратимость. И последовал ответ, который был невыразим в словах, но столь же отчетлив и понятен, как посыл Ольги.
Кто не хочет счастья, ищет его противоположность.
Кто отвергает рай, жаждет быть низринутым в ад.
Не желающий покоя привечает боль.
Сирень потемнела еще больше, ледяные иглы пронзили тело, жар опалил нервы, для начала едва-едва, словно подготавливая к дальнейшему истязанию. Дыхание тлена и смерти выпивало из души драгоценные капли воли и энергии. А затем Ольга услышала то, чего здесь не было и быть не могло. Самые страшные звуки на свете, которые повторялись достаточно, чтобы намертво впечататься в память до конца жизни.
Скрип двери.
Стук бутылки, поставленной на кривой, рассохшийся столик. Обычный 'мерзавчик' на ноль-пять, цена сорок семь рублей. Всегда заполнен ровно на четвертинку, чтобы заполировать после. Очень характерный стук, он совершенно иной, нежели у бутылки, пустой или полной, скажем, наполовину.
Долгий скрежет запираемого замка, очень старательный. Скрип дверных досок, которые давит сильная рука, проверяя — надежно ли, не откроется ли в самый неподходящий момент?
Ольга съежилась, тихо поскуливая от ужаса. Воспоминание, как оцифрованная фотография, стремительно обращалось реальностью, набирало цвет, объем и запах. Запах сырой пыли — слишком много дождей было в ту осень — уличной грязи на плохо вытертых сапогах. Очень плохой водки, настолько дешевой, что голимый фальсификат даже водой не разбавляют для пущего объема, потому что вода дороже обойдется.
'Этого не может быть, не может быть, не может быть!!!'
А затем хорошо знакомый и бесконечно ненавистный голос произнес где-то над головой:
— Кто у нас сегодня самая-самая? Кто ждал любимого братика?..
Крепкая ладонь опустилась на шею, и Ольга закричала, поняв, что она все-таки в аду.
* * *
Берта ждала чего угодно, от поножовщины до кровавой оргии, но ее отделение оказалось тихо, дисциплинированно и готово к свершениям. Огнеметы в полной готовности, техника на ходу и проверена, личное оружие выдано из сейфа по личной инициативе Святого Человека. Строго говоря, несгораемый шкаф был попросту взломан, однако наставница решила оставить решение на потом. Так же как и размышления на тему — отчего именно ее команда была неподвластна стремительно расползающемуся безумию.
