Рассеченное время

* * *

Полдень, правый берег, китайский ресторан

— Ну что, все еще горите желанием утащить меня на вивисекцию?

— Ваше алиби на момент гибели Котомине Кирея не доказано.

— Вы только что проверили меня на детекторе лжи.

— Вы могли магией изменить свою память, чтобы забыть о содеянном. Это не доказывает вашу невиновность.

— Простите, а какие тогда у меня могут быть доказательства, что я не верблюд?

— Что произошло с Карен?

— Не имею сведений. Кстати, на эти слова ваш детектор тоже не реагирует, — Синдзи кивнул на лежащий между ним и Седьмой кусок мутного хрусталя. — А еще я никому не давал приказа или просьбы ее убить или устранить. Кроме того, я не изъявлял этого желания в явной или неявной форме. И на это тоже детектор не реагирует. Вы не думали, что она могла просто взять и сбежать? Учитывая, на какой должности ее держали, это вполне вероятно.

Разумеется, агент ему не верила. Синдзи подозревал, что единственная причина, по которой он все еще не в застенках у 'похоронки' — это наличие Слуги. Грустно, ничего не скажешь. Седьмую, скорее всего, придется убрать с помощью Кастер, чтобы получить фору при бегстве. От экзекуторов из внешнего охранения можно отбиться и самостоятельно, если их немного. Возможно даже скрываться достаточно долго...

Не хочется! Не хочется тратить оставшиеся годы жизни, постоянно убегая, держа под подушкой пистолет, оплачивая каждый лишний прожитый день чужой кровью! Пусть даже это кровь тех, кто поставил себя вне законов и морали...

— Оставьте меня в покое, — глухо сказал он, уткнув взгляд в тарелку с сычуаньским тофу. — На моих руках много крови — но я маг, черт побери. Наемник! В моей работе сложно остаться чистым. Я знаю, что ношу в себе большое зло, но точно знаю, что это можно сковать покоем и светлыми чувствами. Кстати, ваш детектор все еще чист. А еще хочу напомнить, что я уже не раз решал те проблемы, об которые ваши ребята обломали зубы. Именно из-за того, что я такой — 'проклятый'.

— И это главная причина, по которой вас не ликвидировали сразу следом за Змеем Акаши, — холодно заметила Седьмая. — На ваш счет целый год не утихали споры. Одни ратовали за ваше уничтожение, другие хотели сделать из вас святого, преодолевающего концепцию Всего Зла Мира. После принятия вами крещения вторая фракция почти победила, но все равно решено было выжидать. Вот и дождались.

— Я говорю — оставьте меня в покое. Я не жажду уничтожать мир, и не получаю удовольствия от убийств и разрушений, хотя и вынужден был этим заниматься. Вчера под моим руководством была уничтожена крайне опасная и могущественная сущность, серьезно угрожавшая мировому порядку. Это ли не доказательство чистоты моих намерений?

— Пока мы получили лишь доказательства того, что вам нужен Грааль, и ради него вы готовы идти по трупам.

— Это не противоречит правилам Войны, равно как и не противоречит моему договору с семьей де Клиффорд. Повторяю, оставьте меня в покое — и больше никто не пострадает.

— Я уже говорила об этом. Вы можете быть сколько угодно уверены в том, что никому не желаете зла. Но у нас есть те, кто помнит настоящего Ангра-Манью. И это проклятие будет распространяться даже против вашей воли.

— Да? А у меня есть доказательство обратного. Доказательство того, что человек может сопротивляться этому злу.

— Не юлите. Вам я советую собрать вещи и не делать глупостей. Резать вас пока никто не собирается, ведите себя прилично — отделаетесь пожизненной изоляцией где-нибудь вдали от цивилизации, с достаточными удобствами.

— Как мило с вашей стороны, — ядовито отозвался Синдзи. — Между прочим, я всю жизнь прожил в Фуюки. И с тех пор ничего особо дурного не случалось.

— Кроме позавчерашней резни, из-за которой город наводнен спецслужбами и военными.

— Это была личная инициатива одного из Слуг, я не при чем.

— Это тоже ваше проклятие.

— Что дальше? Запишем на меня автокатастрофы и засорившиеся унитазы?

— Ангра-Манью есть воплощение всякого зла. Поэтому вполне вероятно.

— Чтоб вас черти взяли, — с чувством произнес Синдзи.

Бросив на стол несколько купюр, он вышел из ресторанчика, почти бегом добрался до стоянки и уселся в машину.

'Придется бежать'.

Эта мысль куском льда застряла где-то в груди, не давая дышать. Ведь только-только начал верить, что сможет дожить последние дни нормально... но, похоже, на роду написано закончить жизнь на эшафоте. Как там говорили, 'быть магом Макири — значит принять путь страданий'. Не хотелось бы, чтобы все было так буквально. Только вот револьвер давно прирос к ладони.

Но в любом случае, надо попрощаться. Нормально, а не по-английски, как в прошлый раз. Надо решить, что делать Сакурой... об аборте и речи быть не может. Значит, придется перевести на домашнее обучение, нанять прислугу. Ну, это лучше обсудить втроем, пока есть время. Хватит уже решать за всех. Гораздо важнее другое, то, что может сделать только он сам.

Синдзи вцепился в руль, не замечая побелевших костяшек пальцев. Что он может сделать для своего... р... реб... ребенка, с постоянным хвостом церковников на хвосте? Как воспитывать его или ее, если постоянно необходимо скрываться в тенях?

'Ну, наверное, письма... или иногда заглядывать... в конце концов, церковники запустили свои метастазы в спецслужбы, но полной информации те иметь не будут. Вон террористы всякие десятилетиями ухитряются скрываться и даже путешествовать'.

Чему надо будет научить? Хороший вопрос. Да, нужно будет научить это дитя быть сильным — но не менее важно научить силой этой не пользоваться. Чтобы руки не были в крови с малых лет, чтобы не было кошмарных снов каждую ночь. Чтобы этот ребенок жил, а не боролся ежесекундно за выживание. Вот только как дать такой пример, если сам только и делал, что встревал во всякие авантюры? Разве что попытаться осесть как-то... только так, чтобы никто не знал.

А что, вариант! Увести за собой погоню, сбросить след где-нибудь на Ближнем Востоке, где со времен свержения династии Каджаров творится полная анархия. А потом окольными путями возвращаться домой и сидеть тише воды. Чего, собственно, и хочется. Был бы ведьмаком — можно было бы лететь на метле, но и так не сложно найти способы для незаметного перемещения. Сверхлегкая авиация, как вариант... или по воде, заарканить пару морских черепах...

Но это все приблизительные планы. Пока надо заняться насущными проблемами. Раскрыть полную информацию по Граалю оказалось невозможно — 'бомба' Зокена саму мысль об этом расценила как попытку увильнуть, подарив несколько минут адской боли. Значит придется завершать дела самому. Единственная проблема сейчас Сейбер — но лучше избегать прямой конфронтации. Это сам Синдзи птица вольная, но Рин и Сакуре здесь еще жить — в одном городе с Эмией. Проще всего выждать несколько дней до тех пор, пока она сама не исчезнет. Что до Ассасина... Синдзи мысленно поставил себя на его место, и тут же ощутил воображаемый холодок револьверного дула у виска. Ассасин беспощаден к себе так же, как к другим. Просить его совершить самоубийство не придется — он сам это сделает, спокойно, взвешенно и без суеты.

То есть, сейчас лучше просто поехать в поместье Тосака. Черт... опять объяснения. Честно, проще самого себя по живому резать. Может, цветов там прихватить, сладостей... Синдзи озадаченно забарабанил пальцами по рулю. Он с изумлением осознал, что понятия не имеет, как вести себя в настолько простой житейской ситуации, когда надо не вломиться через парадный вход с пистолетом или залезть ночью в окно, а просто создать уютную атмосферу.

'Чтоб вас всех черти взяли... наставнички... ладно, возьму и то, и другое. Лишним не будет'.

Минут через сорок он уже подъезжал к поместью и мысленно проговаривал про себя речь, которая, по его разумению, должна была сделать последующее расставание менее болезненным для всех. И только дернув ручник понял, что что-то не так.

Не было барьера.

Ни сигнального, ни камуфляжного.

Если маг оставлял свое жилье без какой-либо защиты, это значило что он либо идиот, либо больше там не живет, либо...

Синдзи пулей вылетел из машины, на ходу вытаскивая револьвер и связываясь по телепатической связи со Слугой.

'Кастер, быстро сюда!'

Сознание наотрез отказывалось воспринимать реальность происходящего. Даже когда он заметил приоткрытую дверь — то все равно пытался выдумать объяснение, что просто испортился замок, а девочки не смогли его починить. Когда он вбежал в прихожую и увидел брызги крови на полу и стенах, то пытался убедить себя, что кто-то напал, но Рин и Сакура сумели с ним справиться. Когда увидел ведущую вглубь дома кровавую дорожку, то силился поверить, что тело просто оттащили подальше от посторонних глаз, чтобы снять какую-то информацию.

Но когда Синдзи оказался на пороге гостиной, последние крохи веры в лучшее рассыпались в прах.

Одна рука с красным рукавом висела на люстре, другая цеплялась за дверную ручку. Ноги в черных чулках валялись по углам. Туловище, еще сохранившее на себе густо залитую кровью школьную форму, валялось на диване. То, что когда-то, судя по клочьям длинных черных волос, было головой, венчало каминную полку.

'Девочки такие рассеянные!' — гласила чуть выше выведенная кровью надпись.

Синдзи бы с радостью вырвал себе глаза, лишь бы не видеть остального. Но те не слушались его и сами перевели взгляд на то, что лежало на столе. Нечто, крайне отдаленно напоминающее человеческое тело, скорее вывернутая наизнанку перчатка с красной подкладкой. Рядом по столку были аккуратно разложены глаза, язык, легкие и сердце, широкие петли кишечника. Матка. Прибитая к столешнице Черным Ключом.

Надпись кровью на полу: 'Аборт по-ватикански'.

Синдзи рухнул на колени. Его рассудок трещал по швам, силясь совместить объективную реальность и отчаянную, иступленную веру в то, что с Сакурой и Рин ничего плохого не произошло. Он не кричал, только еле заметно открывал и закрывал рот. Руки его слабо подергивались, будто понимали, что надо срочно что-то сделать, но не понимали, что именно — мозг ими больше не управлял. Только слабое дыхание позволяло отличить Синдзи от восковой статуи.

Воля к действию, мотивация, все планы и мечты, самые счастливые и теплые воспоминания — все это стремительно распадалось, погружаясь в бесконечное болото отчаяния. Тягучее, черное болото, которое засасывало в себя все, к чему прикасалось. Паралич не позволял Синдзи просто отвести или закрыть глаза — и вид расчлененных тел раскаленным клеймом отпечатывался в его сознании, выжигая из его разума все, что было связано с двумя единственными дорогими ему людьми.

Фактически — почти всю его жизнь.

Незримо находившаяся рядом с ним Медея тоже молчала. При жизни она видела вещи и похуже, но будучи в первую очередь женщиной, понимала отчаяние мастера и сочувствовала ему. В целом, он ей нравился, хотя и держался подчеркнуто отстраненно. Если бы тела были свежими — она бы могла попытаться оживить их, как когда-то при жизни оживила козла и обещала оживить старого Пелия. Но прошло слишком много времени, и даже ее древняя магия не возымела бы эффекта.

Сейчас же она просто не знала, чем может помочь. По личному опыту она прекрасно знала, что людей в таком состоянии лучше не трогать во избежание страшной смерти — тем более что у мастера оставалось еще два командных заклинания. Оставлять все на самотек тоже было нельзя, мастер легко мог просто закрыться в собственном сознании, отказываясь видеть и слышать что-то вокруг себя, став практически растением без корней. То есть нужно что-то другое...

Медея задумалась ненадолго и принялась колдовать. Первое — чары на дом, чтобы никто не вошел. Второе — сковывающие чары на мастера, просто чтобы не навредил сам себе. Третье — телепортация к ее Храму, обустроенному в подвале дома мастера. Оказавшись под защитой собственной территории, волшебница почувствовала себя куда спокойнее. Она убедилась, что мастер никак не отреагировал на перемещение, и что в его расфокусированных глазах не было ни проблеска мысли. Полностью исправить это состояние было невозможно даже для нее, но можно было попытаться вернуть хотя бы рассудок.

Какой-то миг Медея еще колебалась. Будучи первоклассным магом, она видела насквозь хитросплетения духовных жил под городом, грубые, но несокрушимые оковы командных заклинаний и даже незримую связь между ее мастером и Ассасином. Но было что-то еще. Что-то отдаленно родственное ее матери, богине Гекате, но именно что отдаленно. Похожее на дуновение чумного ветра среди цветущего сада. Но мгновение прошло и, отринув прочие мысли, волшебница принялась готовить свой эликсир.

Времени ушло много, почти шесть часов. Как-никак, разум был крайне тонкой материей, обращаться с ним следовало очень бережно, и Медее не улыбалось получить вместо мастера просто безмозглый кусок мяса. Так что только несколько раз перепроверив полученный настой, она осторожно поднесла хрустальный фиал к приоткрытым губам юноши, из которых тоненькой ниточкой свисала слюна, и по капле принялась вливать эликсир ему в рот.

Внешне поначалу ничего не изменилось. Мастер только моргнул пару раз, взгляд его приобрел подобие осмысленности. А потом внешне приятное лицо мгновенно преобразилось в отвратительную гротескную маску, с раскрытым в беззвучном вопле ртом. Мастер отрывисто и тяжело дышал, вцепился скрюченными пальцами в горло и грудь, будто пытался разорвать плоть и добраться до внутренностей. Так продолжалось почти минуту, и Медея успела испугаться, не допустила ли ошибки, не превратила ли юношу в безумца окончательно. А потом ее мастер вдруг успокоился, и она поняла, что рано начала бояться.

Это нужно было начать делать сейчас.

Он плавно поднялся с колен, с совершенно пустым лицом, с глазами, напоминающими мертвые стекляшки. Было понятно, что к этому человеку вернулся разум — но только он. В этот миг колхидская принцесса поняла, что совершила нечто более ужасное, чем все, что она творила при жизни. Теперь то, что она воспринимала как чумное дуновение, фактически обрело плоть, заполнив собой обширные каверны в душе ее мастера.

Первая любовь и первый триумф. Постепенно вызревавшие чувства, долго не осознаваемые и от того еще более надежные. Годы упорного труда. Все светлое, что тщательно оберегалось под щитом жестокости и цинизма от стоящего на предательствах и крови мира магии.

Все обратилось в прах, оставив после себя пустоту.

А пустоту заполнило проклятие.

Через ментальную связь Медея чувствовала, как это концентрированное, ничем не оттененное зло бьется внутри человеческого сознания. Оно страдало, потому что не могло не страдать. Оно непрерывно искало, с кем может разделить эти страдания. Волшебнице хватило магического таланта, чтобы моментально возвести защиту вокруг своего разума, которая бы защитила ее от поглощения этой ужасающей трясиной греха, и примесь божественной крови тоже сыграла роль. Но сейчас по ее спине бежали самые обычные человеческие мурашки. Она не представляла, чего ждать теперь от этого... от этого существа. Она не была уверена, что сможет совладать с этим воплощением ненависти ко всему сущему.