— Согласен, — сказал Кокс. — Но вы же знаете, Игорь, что быстрее — никак. Если бы у нас было нужное количество калифорния, то тогда бы...
— Если бы всех озарило не две недели назад, а пораньше, возможно Лукин и успел бы... — проворчал Коваленко. — Впрочем, это уже несущественно. — Он остановился у огромного окна, заложил руки за спину и покачался на носках. — Несущественно...
— Игорь, я бы хотел ещё раз...
— Нет, Саймон, нет. Состав остаётся таким, каким я его утвердил.
Лёгкое, почти незаметное, ударение на "я"... но сколько за ним стоит!
— Я считаю своим долгом всё-таки ещё раз напомнить, что вы — заместитель...
— Саймон, не дави, — сказал Коваленко. — Я возглавляю команду "пробойника", ты — сидишь в командном центре. Ты и Сара. Иначе всё это не имеет никакого смысла. Согласен?
Саймон вздохнул.
— Согласен? — настойчиво переспросил Коваленко и повернулся. — Не вздыхай, как мамка на свадьбе, всё будет нормально! Если что — успеем смыться. Ложкарёв рядом барражировать будет.
— Я остаюсь при своём мнении, — пробормотал Саймон, краснея. — Вы должны поберечься... хотя бы ради Виктории...
Коваленко замолчал. Лицо его стало несчастным. Он подошёл к шкафу-купе и отодвинул зеркальную дверь. Открылся бар, вспыхнуло мягкое освещение.
— Неплохо живёт буржуазия... — преувеличенно бодро промычал Коваленко, перебирая бутылки. — Скромное обаяние хорошей выпивки... ага, вот! — Он повернулся к Саймону с бутылкой "Наполеона". — Давай-ка, братец, отхлебнём, чего Бог послал...
Интерком запиликал нежным колокольчиком. Коваленко ткнул клавишу и сказал:
— Пять минут меня нет.
Они уселись в кресла. В гробовом молчании Игорь Антонович разлил коньяк по хрустальным фужерам из того же бара. Подняв фужер, Коваленко зачем-то посмотрел на содержимое, держа его перед глазами, а затем крякнул и решительно произнёс:
— Давай, Саймон, за науку! И хватит дуться. Ты, между прочим, тоже постоянно жизнью рискуешь... как, собственно, и все мы здесь.
Саймон тихонько чокнулся своим фужером, инстинктивно опасаясь разбить хрусталь, кивнул головой и выпил. Игорь, как всегда прав...
— Эх, сейчас бы на озеро, на рыбалку... — мечтательно сказал Коваленко, наливая по второму разу. — Вот поутихнет всё — и вытащу я тебя к Уральским горам. Там самый что ни на есть лесной и озёрный край, представляешь? Озёро на озере... некоторые по несколько километров в поперечнике. И горы вокруг! Будем ловить рыбу... жён и детей своих сюда вытащим. Вот и узнаешь Россию и Урал, какие они есть.
Саймон невольно улыбнулся:
— Я и сейчас уже многое узнал...
Он подумал и тщательно выговорил непослушное русское слово:
— Зае...бись!
Коваленко захохотал, хлопая себя рукой по колену. Интерком пискнул и спокойно сказал женским голосом:
— Пять минут истекли, Игорь Антонович!
— Ну, мистер Кокс, пора нам и по коням. Спасибо, что посидел со мной! Ты не волнуйся, всё будет о`кей, ага? Ну, пока!
Он похлопал Саймона по плечу и крепко пожал руку на прощание.
Саймон ехал "домой", к палаткам полевой группы, где несколько десятков человек возились вокруг огромной туши "пробойника". Накрапывал дождь. Вездесущие уральские комары метались по салону "хаммера", неожиданно взвывая над ухом. Водитель, сутулый носатый Саид по кличке Альф, попросил разрешения закурить и Саймон машинально кивнул головой. Щётки дворники смахивали со стекла дорожки небесной влаги, уютно урчал двигатель, хрипло бормотала рация. Саймон откинулся на сидении и закрыл глаза. Скоро осень... в саду, говорит отец, в этом году уродился невиданный урожай яблок... Полли готовит яблочный пирог...
А Виктория сейчас, наверное, пишет длинное письмо по электронной почте. По телефону она говорит редко — понимает загруженность Коваленко — Великого И Ужасного Потрошителя Зелёных Человечков...
Джефферсон любил дождь, да! Джефф врывался в комнату мокрый и громогласный и сходу собирал вокруг себя всех. А улыбчивый Зайков обязательно рассказывал какой-нибудь русский анекдот и грозился затащить как-нибудь всех квантовиков в настоящую русскую баню. Так они и погибли, вдвоём...
Саймон мысленно попросил Бога, чтобы он снисходительно отнёсся ко всем погибшим у кокона. "Мы, солдаты науки, её верные псы... — бессвязно думал он в полудрёме, — мы идём под обстрел сами, без приказа... как врачи, до последнего сражающиеся со смертью... слышишь, Полли? Мы делаем это не ради денег, не связанные клятвой на крови, не подталкиваемые штыками в спину... просто мы таким родились... псы науки... Псы Господни... ибо Господь — и есть наука..."
Потом он понял, что многозвенный составной ряд с плавающей вероятностью необходимо преобразовывать по Хайнеману, но с учётом опять-таки переменной плотности событий... и записывал это на доске ярко-алым фломастером... потом Полли принесла ему яблочный пирог прямо в машину, и Коваленко, почему-то сидящий на месте водителя, сказал, мол, жаль, что она не привела и детей...
Голова Саймона покачивалась на подголовнике. Саид сбавил скорость. Ну, приедем на десять минут позже, подумаешь. Пусть парень немного подремлет. Молодёжь, она, — видит Аллах! — всегда рвётся работать на износ... а то и лезет прямиком под пули. Мудрость приходит с годами. "Вот мне самому уже за полтинник, — быстро годы бегут!" — думал Саид, останавливаясь перед блок-постом. "Хаммер" охраны, следующей сзади, тоже притормозил. Закутанный в плащ-палатку солдат принял документы, посветил фонариком внутрь. Саид приложил палец к губам — мол, видишь, спит. Саймон повернулся удобнее и вздохнул. Солдат молча убрал фонарик и махнул рукой — давай, мол.
До базы квантовиков — ударной группы "команды психов" оставалось около километра...
Саид решил, что, приехав, не будет будить мистера Кокса — пусть поспит. Правда, шумно там, но, будем надеяться, что парень перехватит хотя бы минут двадцать. Аллах велик, всё возможно!
Саид улыбнулся и подумал о том, как сегодня посмотрит на пятого внука. Хвала интернету — не то, что в девяносто втором, когда приходилось надеяться только на телефон.
Ах, как быстро нынче рожает молодёжь! Чуть что — и готово! Вчера Фатима жаловалась, что никак не может чувствовать себя бабушкой...
Саид поймал себя на том, что тихо мурлыкает Боба Дилана... и решил, что Саймона это не разбудит.
When Johnny comes marching home again,
Hurrah! Hurrah!
We'll give him a hearty welcome then
Hurrah! Hurrah!
The men will cheer and the boys will shout
The ladies they will all turn out
And we'll all feel gay,
When Johnny comes marching home.
Саймону снился концерт...
Это был хороший сон. Он держал в руках свою старенькую гитару и пел вместе с русскими — Юрием и Пелагеей: "When Johnny comes marching home again", — а в толпе весело хлопали в ладоши Полли и дети...
Глава 31
Кондратьев
В эвакуационной суматохе и сутолоке железнодорожного вокзала Первоуральска профессор Кондратьев чувствовал себя, как старый деревенский пёс, которого вытянули за ногу из уютной будки и швырнули прямо в спешащую толпу на главной улице мегаполиса, да ещё и в День города. Светлана усадила отца на дорожную сумку, — низкую и мягкую, отчего колени Кондратьева поднялись чуть ли не выше ушей, — и побежала в комендатуру. Кондратьев попытался осторожно примоститься как-то поудобнее... и сумка осела ещё немного. Под ягодицами теперь прощупывалось нечто твёрдое, смахивавшее, по ощущениям, на банку с вареньем. Кондратьев, кряхтя, поднялся. Нет уж! Лучше стоять, чем таким садистским образом "давать отдых ногам". Поясница ныла, голова кружилась. Наверное, спина была в извёстке... но это уж чёрт с ним, все вокруг были взъерошены и основательно помяты. В довершении ко всему, начал накрапывать противный мелкий дождь.
— Давайте ко мне, — предложила женщина, сидевшая рядом на скамейке и держащая на коленях пузатый саквояж. — Вы посидите, а потом я посижу — так и будем отдыхать по очереди.
— Ну, что вы... — пробормотал донельзя смущённый Кондратьев. — Неловко как-то...
— Давайте-давайте! А то до поезда ещё часа два, не меньше.
— Говорили, что в двенадцать...
— Так всегда говорят! А на самом деле, у них там, в Бисерти, какая-то пробка образовалась. Мне дети позвонили. О, закапало... вот уж совсем вовремя!
Кондратьев присел на скамейку. Женщина ловко пристроила саквояж рядом с сумкой Кондратьевых и присела на него.
— Ничего не помнёте? — улыбаясь, спросил профессор.
— А! — беспечно ответила женщина. — Из одёжки кое чего, мыло, спички и всего по чуть-чуть. Я в своё время часто по командировкам моталась — привыкла брать только самое необходимое. А вас как зовут?
— Сергей... Сергей Олегович. Пенсионер, а раньше — преподаватель.
— О, учитель! И как только педагоги с детьми работают, ума не приложу. Я бы, наверное, чокнулась...
— А зовут вас как?
— Зинаида.
— А по отчеству?
— Какое там отчество... Зинаида и всё! — она улыбнулась. — Я раньше в Уралцветмете работала... слышали, наверное, про такую контору? По промышленной водоочистке. Моталась по всему Союзу, где металлургия была. Контора богатая, платили неплохо, да и на СССР поглядела. Только больно уж суматошная работа! Ну, в перестройку, когда контора стала чахнуть, подалась в бухгалтеры...
— Ковалёв, Зигнатуллин, Харламов — ко второму блок-посту! Ковалёв, Зигнатуллин, Харламов — ко второму блок-посту! — заорали привокзальные динамики. Вдали эхом откликнулись матюги диспетчера станции сортировочной. Градус накала страстей СвЖД, похоже, достиг небывалой величины.
Слева кто-то затеял ссору. На скамейке, справа от Кондратьева, две женщины горячо обсуждали возможность ввода карточек на предметы первой необходимости. Вертолёт милиции с выматывающим душу грохотом сделал круг над площадью, завис на минуту и ушёл в сторону сортировочной. Пахло полузабытыми привокзальными запахами... совсем, как давным-давно, в детстве. Не хватало только паровозного колючего, угольного дыма. Дождик прекратился и сквозь дырявые тучи ударили горячие солнечные лучи. Сразу стало припекать. Кондратьев снял шляпу.
— Регистрационные пункты находятся в новом здании вокзала! В новом! Не ломитесь в старое! Левое крыло — фамилии от "А" до "К", правое — от "К" до "Я"! — не унимались голосистые динамики.
Толпа всколыхнулась. Возникли новые людские потоки, замысловато перекручивающиеся с уже устоявшимися — очередью к пункту питания и очередью к туалетам. Мимо Кондратьева в толпе прошёл молодой священник с рюкзаком, за ним спешили женщина и старик. Священник обернулся и что-то сказал обоим. Женщина обернулась по сторонам и показала рукой в сторону Кондратьева. Они пристроились рядом. Кондратьев вежливо покивал головой, священник раскланялся, соседка тихонько хихикнула.
— Вы с учителем, прямо, как на балу, — сказала она.
— Почему — учитель? Уж не Кондратьев ли ваша фамилия? — поинтересовался священник, утирая лицо платком.
— Совершенно верно, — сказал Кондратьев, мучительно пытаясь вспомнить.
— Не напрягайтесь вы так, профессор... вряд ли вы меня запомнили. Я к вам на открытые лекции по литературе и по религиозному искусству ходил.
— Очень приятно... — пробормотал Кондратьев. — Надеюсь, вам понравилось.
— Да, конечно, не буду лукавить — очень нравились! А Боровой Константин Михайлович, всё ещё читает лекции?
— Да, в Уфе.
— Сейчас многие посещают лекции по религиозной философии, — неожиданно сказал старик. — А надо не на лекции ходить и спорить там, а в храмы! Молиться надо. Молиться и каяться!
— Я-то уж точно в церковь ходила, — сказала Зинаида. — Хотя мне кажется, что Бог молитвы везде слышит... — Она вдруг смутилась и, посмотрев на священника, сказала. — Извините...
— Ничего страшного, — со вздохом сказал священник и достал сотовый. — Ирина, у меня, оказывается, два неотвеченных звонка! Кто это? Ага... — и он стал рассказывать кому-то, что эвакуируется по третьей категории, что, в принципе, совсем неплохо...
Вокруг толпились, бегали, ходили, сидели, стояли... и говорили, говорили, говорили...
— В зоне коэффициент десятка от минимальной "зоновки".
— А "зоновка" сейчас сколько?
— Минималка-то? Восемьсот баксов. Это если ты на периметре. А внутри — коэффициент пятёрка, для неквалифицированных.
— У меня дружок на десятке сидел. Потом уволился, после семнадцатого, когда кокон попёрло... он на бульдозере был... ну, там бульдозер, автокран, грейдер... на все руки, в общем...
— Чемодан спёрли!
— Патрулю скажи, чего ты...
— Да хрен с ним, там ничего и не было толком...
— Всё равно, сообщить надо, мол, спёрли!
— ...упёрлась и ни в какую! Еле-еле уговорил!
— Со старухами всегда так... я, вон, тёще говорю...
— Подожди-ка, у меня телефон звонит...
Прибежавшая Светлана, запыхавшись, сказала, что взяла талоны на питание, но есть Кондратьеву пока не хотелось. Старик — дедушка священника, оказался бывшим милиционером, и они с профессором разговорились, по-стариковски нежно вспоминая минувшие дни.
— Жаль, что мы только по второй категории эвакуируемся, — сказала Светлана и страшно смутилась, узнав, что семья священника — всего лишь по третьей.
— ...у секретаря горкома! Ну, вызывает меня полковник Самойлов и приказывает — дело спустить на тормозах... — размахивая руками и наклоняясь к собеседнику, скрипел старик; ему уже уступили место на скамейке рядом с Кондратьевым.
"Неужели я так же стар? — думал профессор, машинально кивая головой. — Надо же... и когда успел? Нам уступили место в толпе... и теперь два старых пердуна роются в прошлом... в котором, вообще-то, находятся все истоки будущего... но всё равно — два старых пердуна..."
Поезда отошли от Бисерти и медленно тащились к Первоуральску. Вокруг уговаривали друг друга, что "места хватит всем; президент лично распорядился".
Анна
Место для ночлега всё же нашлось. Никто и не сомневался — начинался самый, что ни на есть, исторический, а ныне деловой, центр города. Коротко посовещавшись, все решили, что выбранное место достаточно безопасно. Во всяком случае, на первый взгляд. Тем более что идти дальше было уже невмоготу — Илья тащился еле-еле. Сказался "отходняк" после случившегося. А уж тем более, начинало ощутимо смеркаться.
Пересекая трамвайные пути, Илья споткнулся, но не упал. И тотчас все услышали звон и грохот приближающегося трамвая, громкий, словно чёртова таратайка, затаившись, поджидала их совсем рядом, и внезапно сорвалась с цепи. Трамвай — самый, что ни на есть, городской звук... вот только сопровождался он визгом и хохотом, от которого хотелось заткнуть уши. Анне это напомнило дикие вопли динозавров, о которых в последнее время наснимали столько фильмов... но в приближающемся рёве чудились слова...
Илья заторопился и споткнулся на рельсах ещё раз. Лицо его исказилось. Он будто пытался поднять непосильную для себя тяжесть, будто рвался из пут прочных упругих нитей, обмотавших ему ноги. Ужаснувшаяся Анна, идущая рядом, схватила его в охапку и потянула в сторону. Ружьё, выскользнувшее из рук, брякнуло по металлическим плитам, которыми совсем недавно обложили рельсы. "Вот тебе и вооружилась!" — мелькнула мысль... но Мёрси уже подхватила ружьё. С дужкой сумки на колёсах в одной руке и ружьём с торчащим острым гарпуном в другой, она побежала вперёд, напоминая горбом рюкзака несчастного беженца, пытающегося уйти от бомбёжки.
