* * *
Мгновение растянулось как на телевизионном повторе. Павла ждала взрыва, но вместо этого как то неспешно хлопнул выстрел. Павла уже падала удивленно чувствуя сбивающую ее с ног лавину стремительного и гибкого тела. Краем глаза она успела заметить, как другое широкое мускулистое тело 'мясника' неловко взмахнув руками накрыло собой окрашенный в хаки ребристый цилиндрический корпус старой британской гранаты. Почти сразу прогремел взрыв, и веер мелких осколков вместе с кровяными фонтанчиками брызнул во все стороны через затянутую в белогвардейский мундир спину.
Но сам звук взрыва Павла услышала, уже лежа на спине, накрытая шестью пудами, принадлежащими судя по всему, тому самому высокому офицеру. Было странно, но руки ее были не связаны, и их никто не держал. Зато накрывшая грохочущую смерть могучая туша одного из беляков лежала в трех метрах разметанная по окопу кровавыми кусками. Павла не чувствовала своего тела. Лежа под шибающим в нос сильным запахом одеколона белогвардейским мундиром, она с удивлением поняла что все еще жива, но на этот раз попалась и ничего для нее еще не кончилось. Все еще не веря в то, что ее руки до сих пор не связаны, Павла медленно и неуверенно потянулась к висящим на боку ножнам с японским штыком. Ее руку мягко перехватили, но не выкручивали.
— Достаточно, Павел Владимирович, теперь мы вам верим уже окончательно. Другие доказательства больше не нужны. И сейчас нам с вами нужно очень быстро уходить отсюда. С японцами, знаете ли, шутки плохи.
С этими словами высокий мужчина пружинисто поднялся. На плече у него расплывалось небольшое бурое пятно, но он казалось не замечая этого, рывком поставил Павлу на ноги, и спокойно отступил на пару метров. Так же спокойно он провел ладонью по своей верхней губе и взгляду Павлы предстало красивое мужественное лицо без малейшего признака щеголеватых офицерских усиков.
'Он же своего при мне убил! Это что же, выходит, наш он... Стоять! Какой нахрен наш?! Подумаешь, своего убил! Жить наверное хотел, вот и не стал заморачиваться с чистоплюйством. Вот только зачем он мне жизнь оставил, и даже нож не отнял? Я хоть в ножевом бою мало что секу, все ж могу очень неприятно огорчить. 'Верят' они мне, понимаете ли. А вот я им не верю пока. Да и кто ж это такие, прах их побери?! Пока не докажут мне... хрен я с ними куда двинусь'.
— Почему я должен вам верить?
— Вероятно потому, что мы с вами воюем по одну сторону фронта. И еще потому, что Виктор Михайлович просил меня передавать вам большой привет.
— Какой еще Виктор Михайлович?!
— Да, тот самый, с которым вы пили в юрте чай, и беседовали о неком театрализованном действе с использованием английского пулемета. Вы еще тогда сделали ставку на приверженность японских пилотов кодексу 'Бусидо', припоминаете? Кстати давайте познакомимся, зовут меня Александр Евгеньевич. И я предлагаю вам ускоренно покинуть эту территорию, так как времени у нас немного. Возьмите ваше оружие, и будем знакомы.
В руку Павлы перекочевал ее собственный ТТ, мягко отобранный у нее в процессе укладывания на землю. Павла передернула затвор, пистолет был заряжен, патрон оказался в патроннике. Ее 'конвоир-спаситель', стоял спокойно, без напряжения глядя ей в глаза.
'И не боится? А ведь запасной магазин я даже и достать не успела. Однако! А его чуток осколками зацепило. Во даёт чекист! У меня правда тоже что-то на бедре чешется, потом гляну, но перезарядить пистолет в чужой руке укрываясь от осколков гранаты я бы точно не сумела. Мдяя. Вот тебе бабушка и Юрьев день. Кто ж они такие? Неужели ОСНАЗ?'.
Павла перевела взгляд со своего пистолета на протянутую в ее сторону мощную ладонь с длинными пальцами пианиста. Она осторожно пожала руку нового знакомого. А возникший из неоткуда худой напарник высокого, не стал обмениваться приветствиями, а просто кивнул Павле, и тут же исчез за поворотом. Вскоре оттуда раздался звук взрыва гранаты и частые хлопки пистолетных выстрелов.
'Судя по взгляду, не врет этот господин-товарищ офицер. А, может, врет, но при этом пламенно верит в собственную ложь? Ну тогда это ба-альшой артист. И кого-то он мне точно напоминает. Вот только кого? Где то видела я это лицо, вроде бы даже в нашем аэроклубе. Имя и отчество его мне ну совсем ничего не говорят. А если... Ну ка, ну ка...'.
— Любезный Александр Евгеньевич, а фамилию свою вы мне можете назвать?
— Вообще-то этого вам знать необязательно... Но так и быть. Моя фамилия Голованов. Этого вам достаточно? Тогда вперед старший лейтенант. И, пожалуйста, будьте предельно осторожны.
'Вот это да! Это часом не тот ли самый Голованов?!!! Неужели все-таки он?! Ну дела-ааа!'
Увидев ее удивление, новый знакомый широко улыбнулся, ловко сорвал со своего мундира погоны и угловой шеврон, водрузил на голову панаму цвета хаки с красной звездой и плавным тигриным шагом быстро двинулся в сторону японской батареи. В его руке часто захлопал 'Маузер'. Павла быстро шагала вслед за стремительным высоким силуэтом. С каждым шагом в голове у нее все больше крепло убеждение, что судьба свела ее с очередной легендой.
'Прямо цирковой номер на трапеции! Будущий командующий Авиации Дальнего Действия, потом Воздушной армии. И в итоге Главный маршал авиации Советского Союза, мне спасает жизнь, а теперь еще и моим телохранителем работает. Мдяя... С Жуковым-то мне судьба не дала лично поручкаться, а вот с личным порученцем самого Сталина, поди ж ты, сподобилась... Чуть гранатой не убила его, а он лыбится, и будто бы наивно спину мне подставляет. Это ж его незабвенный образ в своем 'Ледоколе' Резун вывел сталинским мегадиверсантом. А глаза у мужика добрые-предобрые. Но если б захотел мне карачун сделать, то я, наверное, даже 'ква' сказать бы не успела. И взгляд у будущего маршала хороший, правильный у него взгляд. Я похожий взгляд в этом времени у Громова, ну может еще у Петровского видела. Вот только если их всех троих сравнивать. То полковник Петровский с комбригом Громовым мне мудрыми и доброжелательными дельфинами представляются, а вот этот товарищ не иначе как касаткой грезится. Большой, добрый и безжалостный — настоящий кит-убийца. Или поможет тебе, или в секунды порвет'.
* * *
Тихоходный У-2 наконец приземлился на аэродроме Тамцаг-Булакского аэроузла, и попылил к зданию невысокой башни управления полетами. Из него бодро выскочил грозно нахмурившийся майор ВВС, и немного окая, выдал длинную матерную тираду общим смыслом которой было его пламенная любовь к медлительным фанерным бипланам из-за которых он не успевает с докладом к Командующему. Пилот связного самолета развел руками. Подошедший сержант аэродромной службы записал номер самолета и проверил документы. Часовые на летном поле не обратили на рядовой прилет 'Кукурузника' никакого внимания.
Пройдя в здание штаба авиабазы, майор был остановлен дежурным офицером, и с улыбкой предъявил документы, тут же потребовав себе аудиенции у местного летного начальства, или при наличии возможности сразу у Командующего ВВС Смушкевича. Но поскольку все начальство отбыло на совещание в Баин-Тумен, то ему порекомендовали доложиться о прибытии командующему гарнизоном. Тогда бравый командир почесав затылок сказался голодным, и попросил совета на предмет нормально перекусить. Просьба получила полное понимание дежурного, и вскоре вновь прибывший командир рассеянно присел за неказистый столик в местном заведении общепита. Спустя десять минут к его столу подсел неприметный военинтендант второго ранга, и попросил прикурить.
— Здесь не курят. — Ответил майор, передавая зажигалку сидящему напротив человеку со знакомым ему по фотографиям лицом.
— Как добрались, товарищ?
— Давайте к делу.
— Ну раз вы спешите, тогда вот вам записка с инструкциями. После изучения не забудьте оценить ее вкусовые качества.
Зажигалка вернулась из ладони в ладонь с небольшим бумажным довеском.
— Что на словах?
— Ваша задача завтра утром оказаться на совещании в штабе ВВС, и получить приказ и направление в группу назначенную для проведения тщательных проверок на всех аэродромах ВВС.
— Мне это уже известно, что дальше.
— Основанием для выдачи такого предписания мы вас за эту ночь обеспечим. Проверки начнете с 'других' аэродромов. Да, вот еще что. Единственный, с кем вам лучше не встречаться лично — это начальник штаба Смушкевича полковник Гусев.
— Они были знакомы?
— Да, он лично знал вашего персонажа, но за ближайшие пару дней он не покинет Хамар-Даба, так что если будете вести себя аккуратно, то эта опасность вас не коснется.
— Хорошо. Что касается моей роли в той проверке аэродромов она не изменилась?
— Нет, все как вы обсуждали с полковником. Утром, перед отъездом в штаб ВВС, я вам издали покажу одного монгольского офицера, вам нужно запомнить его, а ему нужно запомнить вас... Если, конечно, вы собираетесь вернуться домой живым.
— Хорошо, это понятно. Что-нибудь еще?
— Остальное вы прочтете в письме.
— Если это все, то я вас не задерживаю.
— До утра гер майор. И приятного аппетита.
— Благодарю. Но не путайте обращение, товарищ, военинтендант.
— Хм. Рад, что у вас хорошая память. До утра, товарищ майор...
'Зажрались тут эти разведчики. Совсем не следят за языком. Или... Что ж, наверное, это была небольшая проверка. Нашел тоже кого проверять! К нам бы в 'Кондор' его в 36-м, небось штаны пришлось бы менять, когда русские СБ на очередную серию заходят...'.
Спустя час, мурлыкая себе под нос марш воздушного флота, подтянутый командир ВВС отправился размещаться в общежитии для прибывающих командиров РККА и монгольской народной армии. Сегодня это интернациональное заведение должно было незаметно само для себя расширить географию своих постояльцев. А майора здесь ждал короткий отдых...
* * *
Рядом с батареей замерло два огнеметных танка. Участвовавшие в атаке бойцы вместе с несколькими танкистами поспешно разворачивали захваченные японские орудия и устанавливали в брустверы свои и трофейные пулеметы. Павла обошла позиции выдав несколько указаний. За спиной снова возникла высокая фигура Голованова.
— Павел Владимирович, эта батарея захвачена. Вы свою боевую задачу выполнили, так что пора бы уже и назад возвращаться. Вам хватит пятнадцати минут на передачу командования одному из ваших бойцов?
'За помощь ему, конечно, три раза 'КУ'. Но чего они все так ко мне прицепились. Воюю себе тихонько. Никому не мешаю вроде. Или я Самого заинтересовала. Что-то мне не верится. Скорее похоже на перестраховку. Чтоб исключить любые утечки информации о нашей ракетной программе. Хм. Так это вроде бы попроще можно сделать. Как говорится, 'нет человека — нет и проблемы'. Чего ж им все-таки от меня треба?'.
— А что будет потом Александр Евгеньевич?
— Потом вас ждет новое и сложное дело. И как раз по вашему профилю. А в процессе его выполнения вы вернетесь на свой аэродром. И уже потом мы с вами встретимся в гораздо менее нервной обстановке чтоб обсудить еще одно задание.
— Сплошные загадки у вас Александр Евгеньевич.
— Хм. Но вы ведь, старший лейтенант, и сами любите загадывать загадки окружающим. Или нет?
— Я?! Что-то не замечал за собой такого.
— Значит не особо вы наблюдательны. Так я вас жду...
Павла поймала за рукав единственного оказавшегося рядом сержанта-танкиста из экипажа приданного плацдарму ХТ-130, и спросила насчет рации. Ей повезло, машина этого сержанта оказалась радиофицированной, и уже через три минуты она говорила с Кольчугиным.
— Товарищ майор! Лейтенант Колун докладывает. Поставленная вами боевая задача выполнена.
— Ты что ли пилот?! Мне уже доложили как ты словно ошпаренный в атаку на танке ехал. Нормально закрепился-то?
— Захватили главный узел обороны с двумя батареями. Присылайте сюда артиллериста пусть командует тут.
— Начарта Иволгина пришлем. Он хоть и лежачий зато любыми орудиями командовать может. А ты, вояка, слыхал, что за тобой сюда целая делегация явилась?
— Знаю про это. Я прямо на позиции им секретную матчасть уже передал. И прямо здесь с одним представителем только что познакомился. Намекнул он мне, мол пора уже и честь знать... Так как, товарищ майор, отпускаете меня?
— Хрен с тобой лейтенант, сдай дела любому младшему командиру и лети до хаты. Только зря ты там к своему штурвалу прилип. Слышишь меня?
— Слышу, но не очень понимаю. Вы о чем?
— Ты подумай, может, настоящее-то счастье тебя в пехоте ждет. А?! А я тебя за все хорошее к награде представлю. Глядишь и в ротных скоро будешь. Ну как, Колун, пойдет?
'Опять меня молочными реками и кисельными берегами соблазняют. И опять отказывать нужно. А, между прочим, харьковская-то Баба Соня не наврала мне тогда. И рано я нынче с жизнью прощалась... Мдяя. О сколько нам открытий чудных готовит охрененья дух...'.
— Спасибо за приглашение, товарищ майор, но это вряд ли. Всего вам доброго Алексей Спиридоныч!
— Все равно подам на тебя представление, лейтенант. Хорошо ты у меня воевал. Но раз уж тебе небо милей, то смущать тебя больше не буду. Желаю тебе, чтоб летал долго и всегда с прибытком. Счастливо тебе пилот!
— Спасибо, товарищ майор. И вам счастливо!
'А ребятам-то я спасибо так и не сказала. Как там Гнатюк с Лесницким, как Максимов и остальные бойцы? Некрасиво это получается. Вместе воевали, а я по английски куда-то сваливаю. Не по-товарищески это...'.
* * *
'Бой' длился уже с четверть часа. Но 'противник' никак не хотел подставляться под начальственную очередь. Ведомые уже хотя бы по одному разу 'поразили' бомбера, а комиссар Вершинин продолжал мазать. Ему было обидно, и немного стыдно этой своей потери квалификации, но сдаться и отступить он никак не мог. Иначе он не чувствовал бы себя в праве наставлять эту молодежь основам партийно-комсомольской мудрости. И вздохнув глубоко, он снова и снова бросался в новую учебную атаку на 'неуязвимый' Р-6. Поставленный на его учебно-боевой И-4 вполне современный М-25 теперь позволял разгонять металлический полутораплан до приемлемых трехсот двадцати километров в час. Пластмассово-свинцовые очереди рассекали утро.
Трудности этого учебного боя были вполне закономерны, ведь последние три года летал полковой комиссар крайне редко. Комиссарская доля ежедённо требовала его неусыпного надзора за чистотой чувств, помыслов и деяний подконтрольной ему 'паствы' 23-го истребительного авиаполка. Это было его главной задачей и призванием. Во всей 69-й авиабригаде комиссар Вершинин считался лучшим знатоком человеческих душ. С начала 38-го года когда 'чистка рядов' докатилась и до Киевского военного округа, комиссар постоянно работал на опережение. Чтобы отвратить от своих птенцов разящий удар карающей руки НКВД, он показательно 'сек' своих же подчиненных сам. Делал он это с выдумкой и артистизмом. Иногда прилюдно, чаще тет-а-тет, а иной раз даже подпольно... Был даже случай когда пятеро распивших банку спирта техников были им дружно отправлены не на полковую, а на гарнизонную гауптвахту. Там нарушители дисциплины должны были остатками собственной недопитой водки оттирать до белизны всю мебель заляпанную чернилами комендантской роты и писавших объяснительные подконвойных. В другой раз, за подделки актов списания, комиссаром был памятным для всех казнокрадов способом наказан кладовщик БАО. Списавший себе домой с десяток ящиков тушенки 'нэпман' был 'с повинной' отправлен пешим порядком в Управление НКВД, где честно рассказывал обо всех своих подельниках, и вскрывал все схемы утаивания барышей и их последующей реализации. За это к Ильичу в особняке на улице Парижской Коммуны относились с большим уважением и юмором, называя его 'контрразведчиком тылового обеспечения'. Случай с Павлом Колуном в коллекции полкового комиссара стал редчайшим исключением из правил. Чуть было не уволенный за пьянство и разврат, обиженный на весь белый свет парнишка, неожиданно стал образцом добропорядочности, да еще и новатором летного дела. Вот этого Ильич долго понять не мог, и последний месяц регулярно ходил мрачным, все у него валилось из рук. В строгий ряд его представлений о разнообразии жизненных коллизий этот случай никак не вписывался. Изменения произошедшие в бывшем комзвена смотрелись настолько неестественными, что навевали тягостные мистические раздумья, способствующие вящему интересу политработника к изучению эзотерических текстов. Но долго незамеченным это запойное чтение продолжаться не могло, и в один совсем не прекрасный день, чуть было не уличенный своим же особистом в отпадении от лона марксистско-ленинской парадигмы комиссар, решил навсегда завязать с мистикой. Вселился ли кто-то там в Павла Колуна или нет, Сергей Ильич постановил больше не думать об этом, но при этом строго следить за боевым и политическим духом вверенного ему полка. После той памятной беседы с Петровским, комиссар 23-го авиаполка завел себе 'дневник изменения боеспособности'. К этому его также подтолкнули канцелярские новации подозреваемого им в несанкционированной реинкарнации старшего лейтенанта. Оценив пользу заполнения введенных Колуном формуляров боевых вылетов, Вершинин взял разлиновал дополнительными графами толстый гроссбух и стал заносить в него всю информацию влияющую на боевую и моральную готовность вверенной ему авиачасти. Еженедельно он подводил баланс, с удивлением отмечая неторопливое, но неуклонное повышение основных показателей. В то же время большинство негативных явлений с которыми сам комиссар долгие годы боролся с переменным успехом, стали плавно сходить на нет. Все говорило, что польза от 'одержимости' старлея явно превышает возможный вред для здоровья самого комиссара. И все бы ничего, но спустя некоторое количество времени, Вершинин почувствовал странное... Ему самому, вдруг, стало казаться что повышение боеспособности полка теперь меньше зависит от его комиссарских усилий и гораздо больше от частоты и качества учебно-боевых вылетов. Решив досконально разобраться в этом вопросе, пламенный марксист вспомнил молодость, и сел в кабину учебного бронированного истребителя И-4. И тут то его подозрения получили наглядное подтверждение... Летать как раньше в Гражданскую и в конце 20-х он уже не мог! Его руки привыкшие ныне к химическому карандашу и шелесту страниц партийно-просветительской литературы, к ужасу комиссара, почти совсем забыли, как вести воздушный бой. И вот сейчас Ильич сидел в кабине И-4, изживая в себе недостатки, в полном соответствии с собственными рекомендациями регулярно выдаваемыми им пилотам полка. Вспоминая свою бурную молодость, он раз за разом пытался лихо зайти в хвост учебно-тренировочному бомбардировщику Р-6... Но не тут-то было! Стрелки верхней и нижней турелей каждый раз скрещивали пластмассовые трассы на крыльях и капоте когда-то устаревшего, но сейчас модернизированного и слегка бронированного учебного истребителя. А сама мишень нахально выскальзывала из прицела. Вершинин видел, свои плачевные летно-боевые результаты, но не сдавался. Он упрямо отрабатывал это упражнение на радость и отдохновение от серых будней военной службы наблюдающего за ним снизу зубоскального воинства.
