— И... что нам делать? — растерянно спросил юноша.
— Мы — все, кто здесь собрался, — решили уйти в Твердыню.
— А что это?
— Мы, файа, не любим вспоминать об этой истории. Но теперь... какое это имеет значение? Сорок лет назад из Унхорга, когда он стал таким... каким ты его видел, бежала группа файа... они прихватили с собой почти всё, что осталось от наших древних технологиё. Вместе с беглецами из Айтулари и колонистами Ленгурьи, которые решили остаться здесь, они построили крепость — остров, окруженный каналом с горячей радиоактивной водой. Они считают, что сурами, сожрав всё, потом уничтожат друг друга. Конечно, может быть и так, хотя я сомневаюсь, что их реактор доживет до этого. Но всё это теперь неважно. Другого выхода у нас просто нет.
— А где эта Твердыня?
— На юго-западе, за горами Лабахэйто, в степи. Там мало пищи и мало сурами... так что мы, может быть, и пробьемся. Но вот примут ли нас? Наверняка, у них тоже не хватает еды.
— У меня есть, чем им заплатить, — Элари показал пистолет Ньярлата и семь оставшихся магнитных пуль.
Иситтала кивнула.
— Я уже видела его. Возможно, этого хватит. Нас тут всего шестьдесят семь, а в Твердыне — около двадцати тысяч. Вряд ли мы создадим им... проблемы.
— Так ты... ты знала Ньярлата так близко?
Она улыбнулась.
— Конечно. Правда, тогда мне было двадцать три, а ему — всего семнадцать. Он был наивным восторженным мальчишкой... как Янтин. — Элари заметил, что пятнадцатилетний файа всё время стоял рядом с ними, не сводя восхищенных глаз с Иститталы. — А потом... я не знаю. Упасть можно в один миг и уже не подняться. Мне жаль его, несмотря на всё.
— Боюсь, что во всем этом виноват я, — Анмай тихо подошел к ним. — Он издевался надо мной — я издевался над ним, но его-то мозг был не из стали! А рядом с про-Эвергетом... с Великой Машиной, вообще нельзя жить. Даже когда она не работает, в ней остаются следы Йалис и постепенно расползаются вокруг. Это незаметно сразу, но когда безопасный уровень превышен... — Иситтала слушала теперь лишь его, и Элари отошел.
11.
Юноша поел, привел в порядок одежду. Дальше полагалось спать, но он не хотел и сам удивлялся этому. С ним за этот день произошло столько... но устал лишь его ум, тело было ещё полно сил и не желало давать отдых измученному сознанию. Он несколько минут поворочался, стараясь уснуть, потом сел у стены и стал смотреть на Анмая и Иситталу.
Они сидели у стены напротив, очень близко, почти прижавшись друг к другу, и всё время говорили, — так тихо, что Элари не понимал ни слова. Впрочем, и так было ясно, о чем идет речь. Анмай то и дело касался руки девушки, потом лег, свернувшись, у её ног, и она гладила его волосы, вряд ли осознавая это...
Как ни странно, он не злился на Вэру за то, что тот отнял у него любимую, — напротив, был рад, что это двое встретились. Он видел, что они уже вообще мало что замечают, кроме друг друга. Ему нравилось на них смотреть. Они словно светились в полутьме подземелья, а их тихий разговор казался Элари музыкой. Он понимал лишь интонации, но и этого хватало... не только ему. Янтин тоже молча смотрел на пару, потом вдруг подсел к мрачной девушке, своей ровеснице. До Элари донесся их шепот. Через несколько минут Янтин взял девушку за руки, и та вдруг улыбнулась.
12.
Вечером ледяной северный ветер разогнал тучи, прибил их к земле, и теперь облачное море клубилось и ползло всего в нескольких метрах от окон пещер. Небо стало удивительно чистым, и там, в этой невероятной чистоте, догорал закат. Элари наконец задремал, а когда проснулся, небо уже тлело чистой синевой, в которой едва угадывалась угасающая красная полоса. Тем не менее, было ещё относительно светло.
Все вокруг него спали, — они решили покинуть долину завтра на рассвете. Немногочисленные вещи и припасы уже собрали, оставалось лишь набраться сил перед дорогой. Стало очень тихо, даже часовые где-то спрятались, — и в этой тишине кто-то напевал вполголоса. Непонятная песня понравилась Элари, и он пошел на её звук.
В пустой комнате, в пустом проеме окна, сидел Анмай. Он смотрел на закат, не замечая юноши, и тот застыл, слушая его голос, — тихий, ровный и печальный. У Элари вдруг что-то стеснилось в груди. Ему представился мир, про который пел файа, — мир, похожий на сказку, печальный и прекрасный. Анмай напевал, не обращая внимания на холод, упершись пятками и пальцами красивых босых ног в ледяной камень. В нем была какая-то удивительная пропорциональность. Все очертания его лица и тела идеально подходили друг к другу, и не могли быть иными, но не только. Его внутренний мир был таким же, и так же подходил к его облику. Элари не видел ничего удивительного в том, что Иситтала не сводила с Вэру глаз, — он сам не хотел этого делать.
Наконец, файа заметил его и замолчал. Они смутились, не в силах ничего сказать. Через минуту Элари спросил:
— Что это за песня? Мне так понравилось...
Анмай вновь смутился.
— Ну... она очень старая. Когда я родился, ей уже было четыреста лет. Её сложили мои предки в наш золотой век, когда мы были ещё наивны... и невинны. Это... мечта о будущем и память о прошлом. Её любили петь те, кто только вступает в своё будущее...
— А про что она?
— Про любовь, конечно. Про все влюбленные пары вообще... и про одну, самую счастливую. Я очень люблю эту песню... правду говоря, других я просто не знаю.
— А ты сможешь спеть так, чтобы я понял?
Анмай улыбнулся.
— Нет. Это старый язык файа, его тут не знает никто, кроме меня. Мне придется переводить сначала на современный файлин, потом на ваш ойрин... и выйдет... не очень хорошо. А потом... я не могу. Это слишком... задевает меня.
— Извини, — Элари опустил глаза и вдруг спросил: — А песня длинная?
Анмай вновь усмехнулся.
— На один вечер... если мне никто не будет мешать.
Элари вздохнул и направился к двери. Ему очень хотелось сказать файа что-нибудь хорошее, но он не успел толком подумать.
— Ты красивый, — слова сами вылетели из его рта, но Анмай не обиделся.
— Раньше я был другим. Когда я вышел из машины, моё тело стало таким, каким я его представлял. Откровенно говоря, я не уверен, что не наделал ошибок... Я чувствую себя... ну... — он смутился. — Ты смог бы сидеть вот так, босиком на морозе? Конечно, я мерзну, даже очень, но мне не хочется в тепло. Это нормально?
— Когда я влюбился в Иситталу, то тоже не замечал холода, — Элари улыбнулся, потом вдруг смутился и вышел.
Через минуту он вновь услышал тихое, печальное пение... и сидел, словно завороженный, пока Анмай не допел до конца.
13.
Уже полусонный, Элари услышал, как Анмай вновь тихо говорит с Иситталой. Они осторожно пробрались в одну из задних, пустующих комнат, и вскоре оттуда донеслась возня, ритмический шорох и стоны.
Юноша заметил, что не он один лежит без сна, слушая пару. Сначала в одном месте, потом в другом раздались похожие звуки... быстрый шепот... смех...
Под эту музыку торжествующей жизни он и уснул.
14.
Утро встретило их ослепительным сиянием небес. Тучи всё ещё плыли ниже пещеры и солнечный свет превратил их в одно огромное снежное поле. У Элари от этого вида захватило дух... как, впрочем, и от холода, — мороз был нестерпимый.
Сборы заняли лишь несколько минут. Вскоре все собрались на верхнем выступе, — убежище и сама долина Лангпари остались далеко внизу. Петляющая по заснеженным скалам тропа вела ещё выше, — казалось, к самому краю пронзительно синего неба.
Все взгляды невольно обратились на пару, стоявшую в стороне. Анмай и Иситтала выглядели виноватыми, и Элари без слов понял, в чем дело.
— Так получилось... В общем... — тихо начал Анмай, — нам придется вас покинуть. У меня есть дела... о которых я не могу говорить.
— Какие? — ровно спросил юноша.
— Я мог бы объяснить, но молчание всё же лучше лжи. Мы расстаемся навсегда, Элари. У нас слишком разные пути. Мой новый дом будет там, за горами Безумия. Ты вряд ли сможешь пересечь их, но если сможешь, — я с радостью встречу тебя. Мы обогнем горы с востока, над морем. Кстати, отдай свой пояс Иситтале.
Юноша безмолвно подчинился. Он хотел отдать Иситтале и её медальон, но она остановила его.
— Оставь себе. Мне он больше не нужен. Прости меня. Я... и Анмай... мы любим друг друга. Это уже не изменить. Прощай!
Они стремительно взмыли в небо и через минуту пропали в его сиянии. Элари показалось, что его душа умчалась вслед за ними.
15.
Отчасти это было правдой. Он словно погрузился в бесконечный сон и смутно помнил всё, что делал дальше. Они пересекли горы, потом пустыню, потом снова горы, — но он не сказал ни слова за этот тяжелый многодневный путь. Лишь когда они встретились с остатками флота Лангпари и пересекли море, он начал понемногу оживать.
Их было уже несколько сот, когда они пересекли пустыню Уса-Ю и в горах Лабахэйто наткнулись на стерегущий один из перевалов гарнизон, — так их отряд пополнило пятьдесят Воинов. Им вновь пришлось сражаться, когда они шли по земле сурами, и Элари истратил одну магнитную пулю, чтобы рассеять и обратить в бегство их чересчур многочисленный отряд. И ещё одну потом, когда они сражались с сурами, осадившими Твердыню, — как доказательство того, что они не попрошайки. Их приняли. Из восьмисот файа и людей, начавших это полуторамесячное путешествие, выжило всего шестьсот сорок. И так всё кончилось.
У Элари вновь была своя маленькая комната, была работа, он вволю спал и хорошо питался. Не было лишь друзей, — кроме постепенно оживающего Суру, — и не было любимой. Здесь, в Твердыне, пришельцам запретили заводить детей, и им пришлось подчиниться. Элари с радостью отдал пистолет Ньярлата и магнитные пули, но эта плата оказалась слишком высока.
Таская вонючий навоз в жаркой и ужасающе душной теплице, он как сон вспоминал свои путешествия и жизнь в Лангпари. Все они работали почти нагими, и юноша не удивлялся, когда после работы, в душевой, девушки сами предлагали ему помыться вместе. Конечно, ему это нравилось, но его душа оставалась холодной. Он чувствовал, что место Усваты в ней навсегда останется пустым. Однообразная работа, однообразная жизнь, угрюмые, сумрачные люди, однообразные обрывки интмных удовольствий, — всё это постепенно сливалось в его душе в один бесконечно долгий серый и скучный день.
Так прошел месяц, и два месяца, и год. Суру вступил в ряды Защитников Твердыни, — пути молодого офицера и простого рабочего теплицы разошлись быстро и далеко. Нет, они остались друзьями, но вот говорить им было не о чем. Теперь лишь Янтин оставался для Элари последним напоминанием о той, другой жизни. Но и он быстро вырос, стал красивым, умным и очень сильным юношей, обзавелся семьей, — и Элари остался в одиночестве. Он привык к такой жизни и уже не хотел большего. Это пугало его, — вся эта череда протянувшихся в будущее нескольких десятков бесконечных пустых лет.
Когда Суру притащил окровавленного мальчика из другого мира, Элари понял, что судьба дала ему последний шанс расплатиться по счетам. Спасти личность мальчишки можно было лишь ценой своей жизни, но Элари не колебался ни мгновения. Он растянулся на столе в лаборатории, зная, что хотя бы умрет не напрасно. Последнее, что он запомнил, — тоскливые глаза Суру и укол в руку. А затем он навсегда ушел во тьму.
Часть 3:
Длинная
дорога к дому
Глава 1:
Конец и начало
1.
Закончив историю Элари, я поставил точку и задумался. Записывая всё это, я словно постепенно выплывал из тьмы. Меня спасла собственная молодость и череда прожитых Элари тоскливых, однообразных лет, — сначала в приюте, потом здесь, в Твердыне. Большая часть его памяти была ещё пуста и мои воспоминания свободно разместились в ней, — благо, я сам, по малости лет, видел и знал немного. Элари был старше, больше повидал, — и я удивлялся, что смог взять над ним верх.
К счастью, наши воспоминания не перепутались. Я понимал, где чужая память, удивительная и странная, полная самых невероятных подробностей об этом мире. А вот чужое тело меня очень доставало. Стать взрослым сильным парнем, — это, конечно, здорово, но переселение украло у меня десять лучших лет жизни, и это совсем мне не нравилось. Сам Элари мне тоже не слишком-то нравился. Изучая его память, я понял, что по сравнению с ним я наивен, но далеко не столь глуп. И не одинок, вот что главное.
Я посмотрел на неумело нарисованный Элари портрет Усваты, — самое дорогое, что у того осталось. Но у меня, пусть в ином мире, в ином мироздании, был дом, семья, друзья — всё, чего Элари был лишен. Вдруг мне нестерпимо захотелось вернуться туда, сказать им, что со мной всё в порядке... раньше я не знал таких чувств. "Я вернусь домой любой ценой, как бы она ни была велика", — с внезапной бесповоротностью поклялся я.
В дверь постучали.
2.
Я удивленно посмотрел на Суру. У того было странное лицо, — растерянное, и, в то же время, ожесточенное. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.
— Всё, — неожиданно решившись, сказал файа. — Реактор сдох. Починить невозможно, — полопались охлаждающие трубы, и вытекла вся вода. Наверху всё сгорело, а понизу затопило. Персонал разбежался. Там такая радиация, что не подступишься, да и смысла нет. Сегодня починим, завтра вновь лопнет — проржавело всё. Прорва наполовину пересохла, — бетон горячий, лишь лужи остались кое-где, а вся вода стекла в отстойник. Сурами уже знают, и через несколько дней навалятся на нас всей ордой.
— И что дальше? — спросил я. Меня так занимали свои мысли, что я не оценил новости.
— Дальше? — Суру удивленно взглянул на меня. — Что ещё может быть дальше... после этого? Ничего. Они нас сомнут, — у нас и патронов почти не осталось. Электрозаграждения сдохли, света нет, качать воду из скважин нечем, — короче, тот, кто строил Твердыню, был полным идиотом. А другие идиоты ему поверили. И теперь мы все умрем.
— И ничего нельзя сделать? — я спросил почти равнодушно. Мои мысли всё ещё были заняты другим.
— Ну, сделать можно много. Только смысла в этом уже нет. Бежать некуда, сражаться нечем, прятаться негде. Какое-то время мы ещё будем держаться, потом нас перебьют. А что ты предлагаешь?
— Я хочу вернуться домой, — я сказал то, о чем думал, и лишь через миг осознал, что произнес это вслух.
— Куда, в Айтулари? — Суру вновь удивленно взглянул на меня.
— Нет. Домой. Туда... откуда я родом. У меня там друзья и родители.
— Чудесно, — Суру сложил руки на груди. — А как?
— Анмай должен знать. Наверняка. Мы должны найти сначала его. Он нам поможет.
— Анмай за горами Безумия. Как мы туда попадем? Впрочем... — Суру вдруг задумался. Мышцы на его лице задвигались, словно подгоняя мысли. — Ладно. А что ты помнишь про тот, другой мир?
— В общем, немного. Там мне было лишь четырнадцать лет. Но рассказать могу разве что за год. И ты всё равно не поверишь.
