— А что я делал эти шесть дней? — удивился я. — Неужели все это время проторчал на Вудстоке?
— Если ты не соврал в отчете, большую часть этого времени ты провел на Броуне, — заметил Кожухов.
Я поежился.
— Хорошо, когда не знаешь об опасности, — заметил я. — Шесть дней на Броуне... Брр...
— Я, конечно, не считаю себя большим знатоком Броуна, — сказал Кожухов, — но, по-моему, ты зря так боишься броуновцев. Опасен только момент прибытия, а если ты занял позицию на краю острова и не хочешь ни с кем вступать в близкий контакт, то к тебе никто и не подойдет. Броуновцы очень чутки к мыслям друг друга. По крайней мере, так следует из твоих рассказов о Броуне.
— Да, точно, — смутился я. — Что-то я совсем уже запутался. У тебя никогда не бывало ощущения, что все происходит как будто во сне?
Кожухов неопределенно хмыкнул.
— Меня это ощущение не покидает уже месяца три, — сказал он. — Естественная реакция организма на длительный стресс. Основы психологии.
— Наверное, — сказал я. — Странное дело — психологию броуновцев я понимаю гораздо лучше, чем психологию людей. Даже эмпатия не помогает.
— Эмпатия помогает, — возразил Кожухов. — По крайней мере, должна помогать. Я точно говорить не могу, я не эмпат, я на Вудстоке аналитику изучал, но психологи говорят, что эмпатия очень помогает. Просто ты к ней уже привык, для тебя чувствовать эмоции собеседника — обычное дело. И еще ты подсознательно сравниваешь свою эмпатию с телепатией Броуна.
— Наверное, — согласился я. — Если вдуматься, странно, как я до сих пор еще не свихнулся.
— Если вдуматься, ничего странного в этом нет, — заявил Кожухов. — Если бы не мейозы, ты бы уже давно свихнулся. Сколько курсов обучения ты прошел на Вудстоке? Три?
— Гм... Четыре. А если внедрение агента считать курсом еще одним обучения, то пять. Да, мейоз — великая вещь. Сам попробовать не хочешь?
Кожухов решительно помотал головой.
— Не хочу, — сказал он. — Мейоз — вещь, конечно, великая, но дает слишком много побочных эффектов. Когда ты впервые попал на Броун, разве ты согласился бы на мейоз, если бы знал, к чему это приведет?
Теперь настала моя очередь мотать головой.
— Ни за что, — сказал я. — Мейоз — это как наркотик, попробовал один раз и обратной дороги уже нет.
— Наркомания с одного раза не вырабатывается, — заметил Кожухов.
— Значит, это еще хуже, чем наркотик.
— Вот именно, — кивнул Кожухов. — Но вернемся к нашим баранам. На чем мы остановились?
— Тридцатого мая, — напомнил я. — Что случилось тридцатого мая?
— Тридцатого мая американцы отказались разговаривать с Габовым, — сказал Кожухов. — Дескать, нет времени, все слишком заняты борьбой с чумой, но помощь пока не нужна. Тридцать первого мая их молчание стало казаться подозрительным. А первого июня ты вышел на связь и вывалил столько информации, что американская проблема временно отошла на второй план.
— Американцы разорвали контакт только с российскими спецслужбами? — уточнил я.
— Не только. С англичанами и евреями они тоже не хотят разговаривать. Тридцать первого мая Драконтрест с ребятами попытались осторожненько разведать обстановку на месте, но выяснили только то, что здание в Лэнгли быстро превращается в неприступную крепость. Более неприступную, чем у нас здесь.
— Ну, я бы не сказал, что у нас тут неприступная крепость, — заметил я. — Два десятка натренированных агентов устроят тут тот еще переполох.
Кожухов ехидно улыбнулся.
— Не устроят, — сказал он. — Все продумано. Видел патрули на улицах?
— Видел. Они все безоружны.
— Не все, — возразил Кожухов. — Безоружны только те бойцы, которые находятся в собственных телах. У нас нет такого количества следящей аппаратуры, как у американцев, а та аппаратура, что есть, еще не развернута, так что нам приходится полагаться исключительно на людей, но, поверь мне, охрана поставлена как надо. Безоружные патрули с детекторами контролируют всю территорию объекта. Как только обнаружится несанкционированное проникновение, они тут же сообщат дежурному по объекту, а тот вызовет бодрствующую смену из ближайшей караулки.
— А если пришелец вселится прямо в часового?
— Невозможно. Все часовые находятся в чужих телах, а в караулках установлены генераторы изолированных зон. Даже если пришельцы захватят весь патруль в полном составе, ни детекторы, ни память тела не подскажут, где находится вооруженная охрана.
— Хорошо, — сказал я. — Против террористов-одиночек база защищена идеально. Против атаки с воздуха — тоже. А если противник попробует какой-нибудь третий путь?
— Какой путь? — спросил Кожухов.
Неожиданно за окном громыхнуло. Я посмотрел на небо и увидел, что оно ясное.
— Что за черт... — пробормотал Кожухов.
И тут громыхнуло еще раз, гораздо сильнее. А потом еще раз и еще...
Взвыла сирена. Кожухов вскочил и бросился к двери. Я побежал вслед за ним.
Сомнений не оставалось — нас бомбят. Но почему не работает ПВО, которой нагнали сюда столько, сколько еще никогда не собиралось в одном месте?
Через минуту мы выбрались на улицу и ответ стал ясен. Нас не бомбили, нас обстреливали. С вершины холма километрах в трех отсюда поднимался столб черного дыма — это догорал пусковой комплекс С-300. А чуть в стороне стояли четыре танка, сосредоточенно обстреливавшие главный корпус НИИ.
Кожухов что-то прокричал, но очередной разрыв заглушил его слова. Кожухов наклонился к моему уху и я услышал:
— Нам повезло. Мы еще не успели задействовать главный корпус, там нет ни людей, ни оборудования. Эти танки крошат голые стены.
В поле между тем происходило нечто сюрреалистическое. Многочисленные ракетные установки дружно снялись с боевых позиций и сваливали в сторону леса. Радарные комплексы все еще стояли на позициях, но было видно, как вокруг них суетятся солдаты, переводя технику из боевого режимы в походный. По танкам никто не стрелял.
— Почему в них не стреляют? — прокричал я в ухо Кожухова.
— Понятия не имею, — ответил тот. — В нормальной войне я понимаю не больше тебя.
Маленькая бронированная машина, ощетинившаяся малокалиберными автоматическими пушками, выскочила из-за холма, подлетела к танкам вплотную и открыла бешеный огонь. Борт одного из танков озарился вспышками — одна за другой срабатывали кассеты активной брони. Танк вздрагивал и трясся, как припадочный. Это продолжалось секунды три, затем танк резко крутанул башней, из дула вырвалось пламя и машинку разорвало изнутри.
— Почему в них не стреляют?! — заорал я. — Где ПТУРы, где артиллерия? Где гранатометчики, в конце концов?
— Нету ничего! — заорал Кожухов в ответ. — Тяжелого оружия нет по соображениям безопасности.
Я грубо выругался. Нас снова переиграли. Мы подготовились к тем граблям, на которые наступили в прошлый раз, но противник, все еще неизвестный, подготовил нам новые. Зенитные ракеты не годятся для стрельбы по танкам, они просто не могут захватить цель, а нормального противотанкового оружия у нас нет, потому что тела расчета могут быть захвачены врагом и тогда это оружие повернется против нас. И в результате против новой угрозы мы абсолютно беспомощны. Хорошо еще, что танков всего четыре. Даже если они загружены снарядами под завязку, это получается...
В поле снова засверкало и загрохотало. Появившиеся неизвестно откуда вертолеты-штурмовики расстреливали неуправляемыми ракетами улепетывавшую к лесу зенитную технику. Пятью минутами раньше у них не было шансов даже приблизиться к цели на расстояние ракетного удара, но теперь, когда мощнейшая ПВО превратилась в испуганное стадо, уже никто не может остановить избиение.
Хотя нет, кое-кто, кажется, может. В небо взмыли ракеты, два вертолета рухнули, оставшиеся шесть, нет, десять, прекратили стрельбу и начали отход. Тут и там небо прочертили трассы малокалиберных снарядов. С неба рухнула огромная цилиндрическая туша и разорвалась, накрыв осколками сразу два вертолета. Через секунду в то же место рухнула вторая такая же туша, но не разорвалась, а воткнулась в землю оперением вверх и стала красиво гореть, как факел нефтеперерабатывающего завода.
Из-за леса в небо взмывали ракеты. Они быстро набирали высоту и уходили за горизонт, оставляя в небе инверсионные следы. Внезапно я понял, что разрывов больше не слышно. Бой закончился.
9.
Селекторные совещания по Сети практикуются уже с начала мая, но сегодня я присутствовал на таком мероприятии впервые. Очень странное чувство испытываешь, слушая в своем мозгу целую какофонию голосов, на все лады комментирующих выступление докладчика. Время от времени в эту какофонию вклинивается голос президента, призывающий к порядку, на короткое время комментаторы замолкают, но вскоре начинают шуметь еще пуще прежнего. Ладно бы они просто шумели, так они еще матерятся, как сапожники. Возникает такое ощущение, что высокопоставленные чиновники матом не ругаются, они на нем разговаривают.
Докладывал генерал, ответственный за ПВО объекта. Смысл его речи сводился к тому, что система ПВО с боевой задачей, конечно, не справилась, но это вовсе не означает, что ПВО была развернута плохо. Военные сделали все, что могли, а в том, что ничего хорошего из этого не получилось, нет их вины, потому что все случайности не мог предусмотреть никто.
Этого пассажа не вынес даже президент. Он прервал докладчика и минуты две объяснял ему, что танковый удар — не случайность, а пример грамотного использования слабого места в обороне. И если бы резервные С-300, спрятанные в лесу, не отогнали бомбардировщики противника, то от всего объекта осталось бы только одно большое пожарище.
Я и не знал, что вслед за вертолетами шли бомбардировщики. План противника стал ясен во всех деталях и я непроизвольно восхитился его красотой. Вначале танки наносят удар, которого никто не ждет. Радары и ракетные установки снимаются с позиций и в панике разбегаются, и тогда над полем боя появляются вертолеты, довершающие разгром ПВО. В это время к цели неспешно приближаются бомбардировщики, которым суждено превратить объект в руины. Хорошо, что ядерное оружие давно уничтожено.
Нас спасло только то, что противник не знал об одном радаре и четырех пусковых установках С-300, развернутых в лесу в стороне от объекта. Радар не смог своевременно засечь низколетящие вертолеты, но без проблем обнаружил бомбардировщики, шедшие на большой высоте. Залп шестнадцати ракет, по идее, не должен были остановить приближающуюся воздушную эскадру, но у противника сдали нервы. Во вражеском штабе решили, что этот залп не последний, а первый, и скомандовали отход.
В целом исход боя признали удачным. Танки противника сравняли с землей главный корпус, но совсем не тронули боковые корпуса, которые, по идее, и должны были стать главной целью налета. Вертолеты сконцентрировали свой огонь на остатках ПВО и вовсе не приближались к зданиям НИИ. Возможно, они опасались переносных зенитно-ракетных комплексов, которые в НИИ, кстати, были, но в бой почему-то не вступили. Кто-то высказал предположение, что бойцы просто струсили и их надо немедленно расстрелять в назидание другим. Генерал возмутился и заявил, что даже в военное время без решения трибунала никого расстреливать нельзя, исключая особые обстоятельства, которых в данном случае явно нет. Развернулась бурная матерная дискуссия, конец которой положил президент, заявивший, что сейчас не время искать козла отпущения.
Разбор полетов занял примерно полчаса, после чего слово получила госпожа Остермайер, которая, в свою очередь, предоставила слово Кожухову. Андрей говорил по-военному, по пунктам.
— Первое, — сказал он. — Больше нет сомнений, что против нас действуют не хулиганы, а серьезная организация. Если в налете на Страсбург со стороны противника участвовало двенадцать человек, то в сегодняшней операции было задействовано не менее двухсот.
— Какой еще налет на Страсбург? — изумленно спросил генерал.
На него зашикали со всех сторон.
Кожухов между тем продолжал:
— Важнейшим на сегодняшний день является вопрос о том, что представляет собой наш противник. У меня есть на этот счет некоторые соображения, но я изложу их потом, в более узком кругу. Самое главное, что мы должны уяснить — противник обладает силами и средствами, по меньшей мере сравнимыми с нашими.
— Да кто же они такие? — раздраженно спросил незнакомый мне голос.
Его вопрос остался без ответа.
— Второе, — продолжал Кожухов. — Главный вывод, который мы должны извлечь из сегодняшних событий, заключается в следующем. Нельзя класть все яйца в одну корзину. Мы обеспечили надежную защиту объекта от двух вероятных сценариев атаки, но противник выбрал третий сценарий. Если мы дополним противопехотную и противовоздушную оборону противотанковой, противник придумает что-нибудь еще. В сложившейся обстановке создавать крепости и отсиживаться в них — тупиковый путь. Единственная по-настоящему надежная защита — скрытность. Знаете, откуда противник узнал об объекте? Самый вероятный источник информации — спутниковые снимки. Ракетные установки и радары, развернутые в чистом поле, великолепно видны из космоса. Этим, кстати, объясняется и то, почему резервные пусковые установки стали для противника сюрпризом.
— Твою мать, — выдохнул генерал.
— Итак, — продолжал Кожухов, — единственным методом, позволяющим предотвратить подобные ситуации в дальнейшем, является максимальное рассредоточение сил и средств.
В разговор вмешалась Сара Остермайер.
— Но тогда противник сможет выбивать наши объекты по одному, — заметила она.
— Сможет, — согласился Кожухов. — Но для того, чтобы уничтожить объект, надо его сначала обнаружить, а это не так-то просто. Кроме того, мы располагаем средствами, позволяющими минимизировать ущерб от уничтожения любого одиночного объекта. Об этих средствах я подробнее расскажу на совещании в сокращенном составе.
— Хорошо, — сказала Сара. — Продолжайте.
— Да я уже все сказал. К основному плану предлагается только одна поправка — мы отказываемся от строительства крепостей, а вместо этого размещаем стратегические объекты максимально скрытно и рассредоточено. Главным направлением работ по-прежнему остается создание и расширение зон, защищенных от сетевых вторжений.
— Стратегические объекты будут находиться в этих зонах? — уточнил президент.
— Ни в коем случае! Именно на этих зонах будут сосредоточены основные усилия разведки противника. Объекты должны размещаться в самых неожиданных местах, в том числе и за границей. В конце концов, граница сейчас имеет символическое значение.
— Понятно, — сказала госпожа Остермайер. — Вопросы к докладчику? Нет? Тогда переходим к совещанию в сокращенном составе. Прошу всех освободить канал.
10.
На совещание в сокращенном составе меня не пригласили. Вместо этого Кожухов велел мне срочно перебазироваться в новое тело, которое размещалось в городе Владивостоке.
Оказавшись в новом теле, я понял две вещи. Во-первых, во Владивостоке уже наступила ночь, а во-вторых, мое новое тело очень хочет спать. Ну и пусть себе спит, делами займемся завтра.
