Отец Конрада, Франц Лиммер, владел текстильной фабрикой, был предприимчив, деятелен, умен, и вследствие этого — богат. В юности он на этой фабрике работал, потом стал одним из совладельцев, потом — единственным владельцем. Франца Лиммера действительно интересовало производство тканей, особенно шелка. Он даже ездил на учебу и практику в Лион, где производился лучший европейский шелк. Франц Лиммер был из тех нуворишей, кто "сам себя сделал". И немало этим гордился. Он презирал тех, кто сделался богат благодаря наследству, а не благодаря собственным способностям. И не скрывал агрессивной неприязни к чванливым аристократам: особенно к обедневшим, которым оставалось лишь одно — гордиться своим происхождением.
— Ни на что они не годятся. Заработать не могут. Продают то, что когда-то их предки накапливали, — говорил Франц своему маленькому сыну. — А что такое это их благородное происхождение? Это всего лишь значит, что когда-то у истоков их рода стоял человек, который сам себя сделал. Как я. Только в давние времена таких награждали титулом. Теперь же и титул не нужен. Достаточно уметь зарабатывать. Если я все потеряю, я заработаю снова. Потому что я на это способен. А они, потеряв свои дома и коллекции картин, потеряв свои драгоценности и земли — они ни на что не способны. Только вспоминать славные былые времена...
Конрад слушал, кивал, во всем соглашался. И очень гордился тем, что у него такой замечательный папа, который не боится разориться и всегда сможет заработать себе состояние. Конрад вообще обожал отца, для него не существовало авторитета выше. Отец был самый интересный, самый могущественный, самый умный, самый сильный, самый... самый великий человек на свете! Даже повзрослев, он так и не смог избавиться от этого восторженного чувства, ведь разочарования в отце так и не наступило. Не могло наступить... Конрад анализировал свои детские переживания и понимал: причиной неумеренных восторгов стало не только то, что отец действительно был достойным человеком и обожал сына, но еще и то, что отец остался для Конрада человеком-праздником. Франц Лиммер был слишком редко бывал дома. То деловые поездки, то неделями жил в квартире при фабрике, когда надо было решать какие-то неотложные проблемы, но и в удачные периоды — приходил поздно, усталый. Однако он всегда был внимателен к нуждам жены и сына. Старался разрешить все возникавшие у них проблемы. И — как казалось Конраду — любую проблему решал, словно по волшебству, молниеносно, как и положено истинно великому человеку. Конрад не имел возможности привыкнуть к отцу, ощутить его частью повседневности, соскучиться рядом с ним, как это случалось у других детей с другими родителями. Конраду всегда не хватало отца. И когда отец находил время для сына — Конрад не просто слушал все, что он говорил: Конрад впитывал каждое его слово. Маму Конрад тоже любил, конечно, но мама была немножко из другого мира — из женского, нежного, загадочного, сладко пахнущего, слезливого мира. Маму нужно было обожать и защищать. Но — как бы со стороны. А вот отец — отец был центром внутреннего мира Конрада. Именно таким человеком, каким Конрад мог стать когда-то. Каким Конрад обязательно собирался со временем стать!
Однако повзрослев, Конрад понял, — не без влияния дядюшек Отто и Августа, — что на самом деле Франц Лиммер ужасно завидовал людям благородного происхождения. Потому и женился на Бригитте фон Шлипфен, девушке из аристократического, но полностью разорившегося семейства. Ее отец погиб в Первую мировую, мать умерла от туберкулеза, сама Бригитта так же страдала этой болезнью, но у нее не было средств на серьезное лечение. Дом был давно продан, от драгоценностей и коллекции картин остались лишь воспоминания, даже фамильные портреты ушли за бесценок. Бригитта снимала комнату в пансионе и зарабатывала на жизнь уроками музыки, французского языка и хороших манер. Франц Лиммер сначала брал у Бригитты фон Шлипфен уроки: только манер, чтобы на равных общаться с более родовитыми богачами, музыка же и французский язык ему были ни к чему. А потом Франц решил на Бриггите жениться.
Франц Лиммер все рассчитал. С такой супругой его примут в благородном обществе, куда выскочку-фабриканта так просто, за одни лишь его деньги, не пригласили бы. А уж дети его и вовсе будут наполовину аристократами, да и воспитание благодаря Бригитте получат самое лучшее. Несмотря на свое показное презрение к наследникам состояний, сам Франц мечтал о том, чтобы дети его были как раз такими наследниками, с младенчества привыкшими и к роскоши, и к благородному обращению.
Франц сделал предложение Бригитте и сразу же получил согласие. И это было естественно: другого такого шанса у нее просто не появилось бы. Франц предлагал ей богатство, защищенность, да что там — возможность прожить нормальную жизнь, ведь он мог обеспечить Бригитте лучших врачей и лучшие курорты, а ее болезнь еще не перешла в неизлечимую стадию. К тому же Франц был весьма привлекательным мужчиной: рослый, крепкий, румяный, пышущий здоровьем. Сама же Бригитта была далеко не красавицей, хотя тонкие, породистые черты лица и телесная хрупкость делали ее в глазах Франца просто-таки ослепительной. Особенно ему нравились ее руки, изящные руки истинной аристократки: достаточно было взглянуть на эти вытянутые кисти и нежные пальцы с длинной ногтевой пластиной, и становилось ясно, что как минимум двадцать поколений ее предков не имели представления о физическом труде.
Когда они поженились, Францу исполнилось тридцать, Бригитта была всего на год моложе, то есть в девках она засиделась основательно и потеряла всякую надежду найти себе мужа. Тем более — такого богатого и симпатичного, как Франц Лиммер. Однако двое ее младших братьев — Август, недавний выпускник военной академии, начавший службу в провинциальном гарнизоне, и Отто, студент-филолог, — были решительно против брака Бригитты с нуворишем. По их мнению, этот союз был позорным и недостойным для девушки из рода фон Шлипфен. Для Августа и Отто не было никакой разницы между производителями товаров и продавцами, и потому Франц Лиммер раз и навсегда получил клеймо "торгаша". На свадьбу они приехали, но всячески демонстрировали свое неудовольствие. Да и позже недолюбливали зятя. Что, правда, не мешало им получать от Бригитты подарки и денежные субсидии. Пожалуй, если бы не деньги Франца Лиммера, Август не смог бы прослыть блестящим офицером и щедрым товарищем, а Отто не смог бы благополучно закончить университет и продолжить занятия любимой наукой. Но оба принимали это, как должное, без малейшей благодарности, и даже с гримасой недовольства. Дескать, вот до чего довела их жизнь: сестра вышла замуж за торгаша, а сами они, благородные и умные юноши, не могут обеспечить себе достойное существование и вынуждены брать торгашеские деньги. Как пощечину семейной гордости Август и Отто восприняли то, что в свадебного подарка Бриггите Франц выкупил старый дом фон Шлипфенов, когда-то проданный за долги.
Франц Лиммер женился на Бригитте фон Шлипфен по расчету. И она тоже по расчету выходила за него. Но уже в первый год супружеской жизни они полюбили друг друга нежно и страстно.
Конрад появился на свет через полтора года после свадьбы. И рождение его было воспринято, как чудо. Врачи с самого начала говорили, что Бригитта с ее слабым здоровьем вряд ли сможет иметь детей. Франц готов был усыновить сироту из приюта, лишь бы жена не переживала из-за того, что не оправдала его надежд на продолжение рода. Когда Бригитта все же забеременела, Франц окружил ее всей возможной заботой. Все время ожидания ребенка она провела в санатории, в Бадене, рядом с ней постоянно находился врач. Носила Бригитта тяжело, а роды ей едва не стоили жизни. Зато младенец получился — просто загляденье: крупный, здоровый, голосистый и с прекрасным аппетитом. После родов Бригитта долго болела и врачи категорически не рекомендовали ей даже пытаться родить еще одного ребенка. "Следующая беременность ее убьет! Ей вообще не следовало иметь детей!" — говорили они Францу. Супруги Лиммер получили подробные указания относительно того, как им беречься от случайной беременности. И всю оставшуюся совместную жизнь им строжайше следовали. Франц и помыслить не мог о том, чтобы подвергнуть риску жизнь Бригитты. А сама Бригитта, хоть и хотела иметь несколько детей, все-таки боялась умереть раньше времени, покинув мужа и маленького сына.
Вот так и получилось, что Конрад был единственным и страстно обожаемым ребенком. В нем слились все мечты, все амбиции и вся взаимная любовь родителей. Словно в компенсацию несбывшихся надежд отца и перенесенных матерью страданий, Конрад был здоровым и очень красивым мальчиком: в нем в идеальной гармонии соединились отцовская физическая сила с материнской утонченностью. Конрад почти не болел. В младенчестве был на редкость спокойным, ласковым и улыбчивым, и няньки (а у него их было две, дневная и ночная) на него нарадоваться не могли. Когда подрос и начал учиться — тоже показал неплохие способности, хоть и проявлял порой леность, предпочитая скучным урокам игры на свежем воздухе. Но отец не ругал Конрада, он считал это естественным для здорового и веселого мальчика, хотя старался объяснить ему важность учебы, необходимость хорошего образования для человека их круга. А мама, как и предполагалось, учила Конрада музыке, французскому языку и манерам. И хотя во французском и музыке он не преуспел, зато был так хорошо воспитан, что восхищал всех без исключения взрослых, приходивших в их гостеприимный дом.
Никто даже не догадывался, что этот милый, воспитанный мальчик — на самом деле очень скрытный и замкнутый ребенок. Никто не догадывался о его тайной жизни и о его любимой игре... Игре в достижение целей. Даже отец, который, собственно, и подтолкнул Конрада к мысли, что достижение недостижимого — это самое интересное на свете, даже он не знал, что сын впитывает его слова, как губка, и по-детски прямолинейно их понимал.
— Нет недостижимых целей, — говорил ему отец. — Просто некоторые кажутся слишком далекими. Тогда нужно просто разметить дорогу к ним и проходить эти короткие отрезки — от одной цели к другой — пока не достигнешь той самой, главной. Это как лезть на дерево: сначала забраться на одну ветку, затем на другую, на третью... И вот ты уже на вершине! Так же и в бизнесе. Только, конечно, ты не должен понимать это в буквальном смысле. Мама не любит, когда ты залезаешь на деревья. Она боится, что ты упадешь... Мне-то кажется, что для мальчишек нормально — лазать и падать. Но мама очень за тебя боится. А маму огорчать нельзя...
Конрад понимал это так: папе нравится достигать цели, а значит — это самая замечательная игра; сам Конрад пока не может играть в бизнес, но зато может попробовать свои силы, залезая на самое высокое дерево; папа не против того, чтобы Конрад залезал на высокие деревья, а вот мама огорчится, если узнает; огорчать маму нельзя, но если она не узнает — она и не огорчится; значит, главное — скрыть от нее; а папа был бы доволен и горд, если бы увидел, что Конрад успешно играет в его любимую игру — в достижение целей.
И Конрад, убегая в глубь сада, залезал на самые высокие деревья, а когда облазил их все — начал придумывать другие цели. Например, переплыть прудик, в котором ему летом разрешали купаться, но запрещали заплывать на глубину — "Там из середины струя ледяная бьет, от холода ноги сведет и ты утонешь!" — Конрад заплывал на глубину и нырял там в поисках этой самой ледяной струи, и ни разу ее не обнаружил, хотя вода в середине пруда была действительно холодная... Он переплывал его летом, а однажды забрался в пруд осенью, когда было по-настоящему холодно. Ведь ему вообще запрещали купаться в холода! А он смог переплыть прудик! Правда, результатом этого приключения стала ангина, на две недели приковавшая его к постели. Да и с деревьев он не раз падал... Приходил домой ободранный, в синяках и шишках. И упрямо молчал в ответ на вопросы "Где же он так расшибся?"
Цели становились все более сложными, все менее достижимыми. Когда парк был исхожен и излазан, Конрад переключился на дом. Это было куда рискованнее: ведь здесь его проделки могли увидеть и донести матери! Но тем интереснее было достигать цели. Например, вылезти из окна и постоять на карнизе. А выяснив, что карниз широкий, пройти по нему от одного окна до другого. А потом — пройти вдоль всей стены, от окна детской до окна гостевой спальни. А потом — пройти и вернуться назад. А потом — обойти дом по кругу. Спуститься по водосточной трубе с третьего этажа на землю — это, впрочем, оказалось совсем легко. А вот погулять ночью по крыше — сложно. Хотя бы потому, что страшно: Конрад не боялся высоты, не боялся рисковать, но вот темноты боялся — как и все дети.
Удивительно, но взрослые ни разу не застали его за этими обезьяньими проделками. Бриггиту, наверное, удар хватил бы, если бы она узнала... Но никто из живущих в доме не имел привычки смотреть вверх, взрослые вообще редко без особой причины смотрят вверх. Конрада иногда так и подмывало окликнуть горничную или помощницу кухарки, которые сновали по двору даже не предполагая, что хозяйский сынок в это время бродит по карнизу на уровне третьего этажа. И никто конечно же не мог предположить, что Конрад именно так развлекается, причем среди бела дня! Правда, он был осторожен и выбирал для своих эскапад или жаркие полуденные часы, время послеобеденного отдыха, когда даже садовник, весь день копавшийся в саду у дома, отправлялся вздремнуть, или вечерние сумерки, когда работать на улице уже было нельзя.
Позднюю осень и зиму они проводили в городском доме Дрездене, и там ходить по карнизу Конрад уже не рисковал: карниз был узкий, да и нависал над многолюдной улицей — мальчика запросто могли увидеть. Зато в городской жизни были свои преимущества: у Конрада появлялись соперники. В поместье он не общался со сверстниками — деревенских детишек не пускали в господский сад, да и сам он не снизошел бы до общения с ними: Франц и Бриггита взлелеяли в своем единственном отпрыске аристократическую надменность, чувство избранности. Зато в городе Конрад дружил с мальчиками из богатых и почтенных семей. Дружил — в том смысле, что они общались. И соперничали. И Конрад мог побеждать. Не всегда и не во всем, но иногда и в чем-то удавалось.
Отец говорил ему:
— Нельзя преуспеть во всем сразу. Но надо вычислить что-то, что у тебя получается особенно хорошо, и совершенствоваться в этом, и стать лучшим — самым лучшим!
Конрад пока еще не решил, в чем он будет лучшим. Но точно знал — в чем-нибудь обязательно будет. А пока он наслаждался, если удавалось в чем-то превзойти своих сверстников. Ему это удавалось по целым двум пунктам. Во-первых, он умел "брать на слабо", то есть подначивать на совершение безумных поступков, подобных тем, которые сам совершал на протяжении всех летних месяцев: куда-нибудь залезть, откуда-нибудь спрыгнуть... Он умел организовывать все так, что взрослые даже не догадывались, чем заняты детишки. И даже когда один мальчик сорвался с ограды, по верхней кромке которой Конрад уговорил его прогуляться, и пропорол себе бок об острые колышки, никто из детей не выдал зачинщика: в конце концов, именно ему удавалось придумывать по-настоящему интересные игры! Конрада не выдали несмотря даже на то, что вторым пунктом, по которому он превосходил всех сверстников, была его благовоспитанность и послушание, демонстрируемое в присутствии взрослых. И не сказать, чтобы он был подхалимом, склонным к фальши: это дети сразу бы почувствовали и возненавидели бы его. Нет, просто Конрад очень рано осознал, что быть лучшим — это значит еще и нравиться окружающим людям, и что в глазах старших очень много значат именно хорошие манеры, аккуратность и благопристойное поведение, потому что они — неотъемлемая часть взрослой жизни. А еще Конраду хотелось выглядеть взрослым. Хотелось признания со стороны взрослых. В отличие от других детей он не относился к родителям, как к врагам, от которых исходят все малоприятные запреты. Ему хотелось, чтобы папа и мама им гордились. Особенно папа...
