И таких разговоров в день проходило несколько сотен — в штаб каждый час стекалась оперативная сводка о состоянии техники, выполненных работах, и на основании этой информации на места шли корректирующие указания. При нашем зоопарке плугов и гусеничной техники по другому и не получалось — только штаб видел всю картину, только он мог перекинуть временно свободные мощности и технику соседям. Или не перекинуть, если дорога занимала почти столько же времени, что и починка неисправности.
А плугов у нас было немеряно и разномастно. И все, как назло, прицепные — а других я тут и не видел. Я-то, в своем времени, привык к навесным, когда плуг крепится к трактору на гидравлике — поднял, развернулся, опустил — снова пашешь. Здесь же плуг волочился за трактором практически в свободном полете, удерживаемый на курсе лишь грамотными настройками регулировочных винтов на самом плуге, чтобы они соответствовали типу почвы и скорости распашки, и мастерством тракториста, который поворотами руля вовремя возвращал плуг на нужную траекторию, если тот отклонялся с пути из-за встретившихся более плотных участков. Пахота же на танке была особенно сложным мероприятием — мехвод ведь не видел, как там себя ведет плуг, поэтому приходилось сажать отдельного человека, который подсказывал, как двигаться, чтобы вернуть плуг обратно. Понятное дело, что качество пахоты, особенно поначалу, страдало — лишь ко второй неделе коллективы как-то приспособились к работе. Ничего, весной перепашем — все меньше будет работы. Были и попытки жесткого сцепления плуга к танку, но тут все упиралось в то, что по вертикали плуг должен был быть подвижным — неровности поля, пусть и небольшие, заставляли технику ходить вверх-вниз, пусть и ненамного. Но для жестко закрепленного плуга и того хватало — то он почти вылезал из земли, то наоборот зарывался слишком глубоко — мало того что качество пахоты становилось слишком неоднородным, так это приводило и к поломкам — как плуга, так и танка, когда "поднажать, а то что-то туго пошло" приводило к поломкам двигателя или КПП. На второй неделе работ уже опробовывались жесткие конструкции с горизонтальным шарниром из труб, которые позволяли плугу двигаться в вертикальной плоскости, но прочно удерживали от поворотов по горизонтали. Выяснилось, что и по горизонтали все-таки требуется оставлять какую-то подвижность, так как танк двигался не точно прямолинейно, поэтому возникали пропуски в пропашке. Так что механики уже ломали головы, как бы устроить рычажный механизм, которым сцепщик будет нивелировать такое движение танка, чуть подправляя ход плуга вправо-влево.
Его и так приходилось подправлять, настройками самого плуга:
— Только там почвы тяжелые, так что пусть крепят плуг на второе или даже третье левое отверстие в поперечине, чтобы перекос тяги был в сторону борозды и отрезало поменьше.
— Так пахота дольше будет ...
— Дольше-то дольше, да иначе и плуги можем поломать, и оборачивание пойдет слишком крупными кусками, а что там будет у нас весной с техникой — неизвестно, может, еще и лошадками придется пахать ...
— Так к весне фашистов всяко победим.
— Ну, может и не победим, но Берлин возьмем. Так ведь и остальную Европу придется освобождать — вот трактора и танки на запад и уйдут. Так что нарезайте пласты поменьше, под лошадок.
В общем, тонкостей в танковой вспашке вскрывалось просто море. Да и в планировании тоже все было непросто. Так, небольшие поля в несколько гектаров, окруженные близко стоящим лесом, не оставляли достаточно пространства, чтобы танк, да и трактор, мог развернуться с прицепным плугом — ему ведь надо было выехать с поля, проехать две-три длины всей конструкции танк+плуг — а это под пятнадцать метров, понемногу, чтобы плуг не завалился, разворачиваться в сторону поля, и уже затем вставать на борозду и начинать пахоту очередной полосы. Поэтому в таких полях волей-неволей приходилось оставлять по несколько десятков метров непропаханных концов, чтобы потом добить их более маневренной техникой, а то и коняшками. Да все-равно будет меньше работы.
Хотя, поначалу казалось, что применение танков резко, чуть ли не на порядок, ускорит работы, даже если с полей исчезнут все тракторы. Ну-ка — мощность двигателя даже Т-26 была минимум в два раза больше мощности самых распространенных тракторов. Казалось бы — топи педаль газа и паши во столько же раз быстрее. Фиг ! Плуги просто не были рассчитаны на такие скорости ! Пять-семь километров — вот их предел. Точнее, это был не предел — большинство держали и девять-двенадцать. Ну, подварить что там отвалится — и вперед. Правда, чем дальше — тем больше приходилось подваривать — ставить временные укосины, укреплять пластинами, болтами — плуги постепенно обрастали заплатками, но как-то держали такие скорости.
Пытались мы интенсифицировать вспашку и увеличением количества плужных корпусов, что тащил за собой танк. В это время самыми широкими тут были десятикорпусные плуги 10К-30 и их меньшие сородичи — восьмикорпусные 8К-30. С шириной захвата одним плужным корпусом в тридцать сантиметров, десятикорпусный давал ширину пропашки в три метра, восьмикорпусный — два с половиной. Эти плуги были спроектированы в первой половине тридцатых и выпускались Заводом имени Октябрьской революции специально под мощные гусеничные тракторы С-60, он же — Сталинец-60. Естественно, даже Т-26 со своим двигателем в 90 лошадиных сил был в полтора раза мощнее Сталинца, поэтому он вполне управлялся с этими "роялями". Проблема была в том, что эти рояли имели жесткую раму, которая не позволяла отдельным плужным корпусам отрабатывать неровности поля — пропашка становилась неоднородной по глубине. Поэтому их можно было применять только на очень ровных полях. Гораздо чаще нами стали использоваться сцепки из пары четырех— или пятикорпусных плугов — когда к трактору крепится один плуг, к этому плугу — другой, и так далее. Тем более что ВИСХОМ — Всесоюзный научно-исследовательский институт сельскохозяйственного машиностроения — уже разработал сцепку с двойным шарниром. Мы, правда, поначалу цепляли плуги либо на одном шарнире, либо вообще цепью, но уже на третий день от начала работ пошли и первые двухшарнирные сцепки, благо их "сложность" была по силам нашим подмастерьям. Так что пара пятикорпусных 5К-35 вскоре стала стандартной нагрузкой для наших пашущих танков. Были попытки прицепить и три плуга, но они давались лишь отдельным умельцам, поэтому, после нескольких неудачных попыток, когда из-за неравномерного движения танка и последующего перекоса одного, обычно последнего, плуга, в лучшем случае выворачивался шарнир сцепки, мы просто запретили тройные сцепки. Не до рекордов — кто мог и хотел, к тому времени уже попробовали такой тройничок — они-то и продолжили бить рекорды.
Но помимо прочности плугов преграды ставила и их конструкция. Ведь плугу надо перевернуть пласт, и форма его поверхностей рассчитана на движение с определенными скоростями. А если передвигать плуг с более высокими скоростями, то и его воздействие на почву станет более интенсивным. Так, было несколько попыток пахать на скоростях двадцать, и даже двадцать пять километров в час. Если плуг сразу не ломался, это было феерическое зрелище — комья земли черными фонтанами вырывались из-под плуга, разбрызгиваясь в сторону пашни на десять-двадцать метров — изгиб отвала был слишком большим для таких скоростей. Так что после первых же десятков метров такие скорости были запрещены — нам надо пахать, а не разбрасывать. Максимум — пятнадцать километров, на сухих почвах. И баста !
Но наши рационализаторы, сказав "Да, конечно, мы все поняли", тут же начали искать, как бы обойти это ограничение. Нашли. Погремели молотками в кузницах, пошкворчали металлом в литейках — и стали ставить менее крутые и более короткие отвалы, которые уже не так интенсивно отбрасывали грунт. За неделю нашли приемлемые формы для нескольких видов почвы, и стали каждый день выдавать по десять комплектов сменных деталей для скоростных плугов — оставалось только укрепить саму раму, сменить лемех, отвал — и можно работать. Потом, когда после нескольких часов работы повело три плуга, еще поставили более широкую доску, чтобы плуг сильнее опирался на боковую стенку борозды — и работа пошла уже на более высоких скоростях. Да и старые плуги оказались полезны — на повышенных скоростях они вдруг стали лучше разбивать землю повышенной влажности — сцепления частиц намокшего грунта уже не хватало, чтобы противостоять увеличившейся силе воздействия, и она начинала распадаться на мелкие кусочки.
Так что, за неделю-другую набив шишек и излечив детские болезни, мы уже вполне уверенно стали наращивать суточную пропашку даже при уменьшении используемой техники.
Причем пахота на танках оказалась полезной и еще с одной стороны. Мы порой настолько наглели, что проводили ее чуть ли не в километре от линии соприкосновения с немецкими войсками. Немцев звук танковых двигателей нервировал — им все казалось, что мы пойдем в атаку. Поэтому немцы начинали постреливать по нашим пахарям из гаубиц и минометов. И наличие брони оказалось очень кстати. А порой и танковые орудия, вроде бы и лишние на сельскохозяйственной технике, оказывали неоценимую помощь. Как-то мне довелось читать докладную об одном из таких случаев. Радиоперехват выдал короткий разговор между немецким арткорректировщиком и батареей:
— Что там эти русские делают ?
— Они пашут ...
— Пашут ... ??? Землю ?!?
— Землю. Под озимые. И под пар. И подо что там еще ...
— С ума сошли ... Дай-ка координаты.
Как следовало далее из докладной, через пару минут на мирном поле начали рваться снаряды, причем нашему мирному "бронетрактору" с пушечным вооружением они не понравились — через пять выстрелов его уже взяли в вилку. Со словами "ну чего они мешают ?" танкисты отцепили плуг, вернулись по полю чуть назад, вышли на директрису, с которой только и можно было вести наблюдение немецкому корректировщику, и всадили несколько осколочных в пару мест, где он вероятнее всего мог находиться — пару покрытых мелким лесом холмиков. А потом вернулись к работе. Видимо, демонстрация наших мирных намерений удалась, так как обстрел прекратился и экипаж смог продолжить свой мирный труд. ДРГ, прошедшаяся потом по обстрелянным местам, нашла обломки рации и следы крови — если и не убили, так как минимум ранили. Тут я даже не знал, чем больше гордиться — то ли хладнокровию, то ли тактической выучке танкистов, которые прочухали возможные направления наблюдения. А потом я прочухал ситуацию и заржал. Народ, находившийся на планерке, тоже похихикивал — уж больно необычная была ситуация. Потом я вспомнил советский анекдот про мирно пашущие тракторы и сеялки с вертикальным взлетом — и заржал еще сильнее. Народ с удивлением на меня посмотрел, а когда я им сквозь слезы рассказал анекдот, все, что называется валялись под столом. Анекдот мы, естественно, запустили в народ, разве что без упоминания вертикального взлета — чтобы не наводить на лишние мысли. Сержанта — командира боевой машины — повысили в звании и наградили, как и остальной экипаж. Заслужили, чо.
ГЛАВА 5.
В целом же с крестьянством было непонятно, куда двигаться. И единоличные хозяйства, и колхозы были двумя направлениями, которые пока мирно сосуществовали и собирались так действовать и дальше. Но по обоим вариантам были свои риски. Единоличники могли перестать давать продовольствие в товарных количествах, колхозы — потерять эффективность. И обоим ветвям не прикажешь, что и как делать. Начнешь давить — приказами или налогами — и сразу же потеряешь и в продуктивности, да и доверие опустится ниже плинтуса, и, как следствие, за меня не будут голосовать на очередных выборах, а ведь сельские жители сейчас были одной из основных страт моих избирателей — эдак меня быстро скинут. А уж проводить исследования новых подходов в сельском хозяйстве, новых возможностей для механизации ... не до исследований этим двум веткам — им сеять-пахать надо. Может, это и правильно, да только проглядывал в недалеком будущем застой, когда снова будем покупать продовольствие за границей. Для сельского хозяйства нужен был научно-промышленный локомотив. И таким локомотивом мне виделись совхозы.
Полностью подконтрольные сельхозпредприятия, организованные не сходом жителей, а властью, где можно было устраивать любые эксперименты, а при случае они станут противовесом и единоличной, и колхозной стихиям — дадут товарные количества зерна, если у тех вдруг возникнут какие-то непонятки — навроде той хлебной забастовки, что устроили кулаки в конце двадцатых — пока было неизвестно, сможем ли мы предложить деревне адекватный набор товаров, из-за которых она будет хотеть работать больше, чем ей необходимо для прокорма.
Конечно, с совхозами была проблема в том, что они могли быть неэффективны. Но тут уж можно поиграться с оплатой — ввести и сдельщину, и оплату за участие в научных экспериментах, за опробацию новой техники и технологий ведения сельского хозяйства — без личной заинтересованности может не выйти эффективных исследований — даже энтузиазм иссякает.
А так совхозы могут стать локомотивом в механизации сельского хозяйства.
Тем более что и Ленин в своих апрельских тезисах ратовал за "Создание из каждого крупного имения (в размере около 100 дес. до 300 по местным и прочим условиям и по определению местных учреждений) образцового хозяйства под контролем батр. депутатов и на общественный счет.".
Подняли мы и декрет "Об организации Государством посева хлебов" от 28 января 1919 года, в котором говорилось:
"2. Поля, находящиеся в пользовании отдельных лиц и коллективных хозяйств (коммун, трудовых товариществ и артелей) и не могущие быть засеянными ими в 1919 г., причисляются временно к фонду земель для государственного посева хлебов."
И на основании этого декрета мы выпустили указ о прирезании к совхозным и колхозным полям земель тех единоличников, кто по каким-либо причинам пока не мог их обрабатывать. Причины были разными, но от них зависело только то, временно или постоянно мы прирезаем эти земли. Если единоличник вставал на сторону немцев — он лишался земли автоматически, если же он был призван в нашу армию, то временно, да еще за это и приплачивали его семье — получалась как бы аренда.
В общем, мы посдували пыль в том числе и с совсем уж старых документов и, опираясь на них, стали издавать свои указы — закон, осененный временем — он более прочен. Хотя и более поздние времена пестрели желанием развить крупное сельхозпроизводство. Так, в 1928 году пленум ЦК ВКП(б) принял резолюцию "Об организации новых (зерновых) совхозов", в которой говорилось "утвердить задание на 1928 год с общей площадью вспашки, достаточной для получения в 1929 году 5-7 млн пудов товарного хлеба", а "к урожаю 1933 обеспечить получение товарного зерна от этих хозяйств в количестве не менее 1 650 000 тонн (100 000 000) пудов", причем все это — "на свободных земельных фондах", то есть предполагалась распашка новых земель. При общем сборе за 1927/28 в 77 миллионов тонн доля совхозов получалась вроде бы и небольшой — всего 1,6 миллиона — пять процентов. Но это виделось как первый шаг к действительно крупному товарному производству зерна.
