Во имя Жизни

Та комната, в которую я пришёл, больше всего напоминала японский сад камней, и единственным подвижным элементом здесь был лежащий прямо на песке старый кариот.

— Шкура твоя всё так же темна, эсс Сай-Сааар ун Иссаваар, — проговорил я, склоняя голову и складывая за спиной руки: жест вежливости и формальное приветствие кариотов.

Древняя философия Кария гласит, что всё живое в древности вышло из Первого Яйца, разделившегося в определённый момент времени на миллиарды капель. То есть, всё живое когда-то было единым целым, и в связи с этим ящеры считают невежливым демонстрировать собственное незнакомство с собеседником. Что касается цвета шкуры, это был такой же формальный, как всё приветствие, комплимент, вроде нашего "хорошо выглядишь". С возрастом чешуя кариотов светлеет, и сказать, что она тёмная, — значит, сказать, что собеседник выглядит молодо.

— Ты как всегда слишком добр к старику, — проговорил Сай-Сааар, поднимаясь с пола для приветствия. Он, в отличие от меня, против истины не грешил: я действительно здорово ему польстил, шкура его была почти жёлтой, что говорило о весьма почтенном возрасте. Верхние (очень похожие на человеческие) и средние (способные служить как вспомогательными "руками", так и запасными "ногами") лапы неловко сложились за спиной, а хвост обнял нижние конечности. Для ящеров эта поза очень неудобна, и именно поэтому считается, что она демонстрирует отсутствие дурных намерений.

Кариоты по галактической классификации тоже относились к гуманоидам, так что об их обычаях и физиологии я знал довольно много. С ними приходилось драться, а чтобы победить соперника, его для начала следует хорошо изучить. Я даже в какой-то момент жизни здорово увлекался их необычной культурой.

Проворные, сильные, гибкие, покрытые прочной чешуёй, — они были сложными и, главное, очень неудобными противниками. Одно только избыточное количество конечностей чего стоило! И тем не менее у них были свои недостатки и уязвимые места, где пробить чешую было вполне по силам человеку. Главное, бить точно и следить за стремительным хвостом. А лучшей тактикой боя с кариотами всегда была затяжная оборона: их главным видовым недостатком была низкая физическая выносливость и неспособность поддерживать высокий темп боя на протяжении продолжительного отрезка времени.

— Тебя должны были предупредить, что... — начал я.

— Да, да, я помню. Мальчик-воин, который хочет говорить с папашей Чуном, — Сай-Сааар склонил большую тупоносую голову, слегка приподняв охватывающий её и прикрывающий шею перепончатый воротник. Жест, обозначающий тысячу и одну эмоцию; об эмоциональном состоянии ящеров очень сложно догадаться, не обладая их обонянием.

— Я плохо помню Чуна, и хотел бы для начала взглянуть на него со стороны, — осторожно попросил я.

— Осторожность — черта хорошего воина, — согласился с моей идеей кариот. — Это несложно, если ты силён и спокоен, как раньше. Пойдём, ты покажешь, чему научился за эти годы, — проговорил он, направляясь куда-то в боковой проход, а я послушно двинулся следом. — Ты сохранил прежнее имя, или мне стоит называть тебя иначе?

— Зови меня Барсом, — отмахнулся я. Мои документы ему без надобности, а просто так светить фамилией не стоило: слишком уж она известная, отца каждая собака знает. Понятное дело, что Зуевых в Федерации тысячи, но зачем рисковать лишний раз? Внезапно всплывшее детское прозвище в этом случае подходило идеально.

Через ещё один короткий коридор и открытую платформу лифта мы спустились на пару этажей вниз и снова оказались окружены пластмассой во всех её проявлениях. Я с грустью подумал, что подход гигантской ящерицы к оформлению жизненного пространства нравится мне гораздо больше, чем человеческий: кариоты терпели синтетические материалы только там, где их объективно нечем было заменить.

Ещё один короткий коридор, в конце которого перед нами открылась дверь, и в нос шибанул отлично знакомый и даже почти родной запах въевшегося пота: мы попали в небольшой неплохо оборудованный тренировочный зал. Пройдя вслед за кариотом к свободному пространству, явно отведённому для спаррингов и окружённому защитным полем, я в растерянности замер на краю ринга. Сам он меня что ли проверять будет?

— Звал, Сай? — прозвучал явно женский, хоть и довольно низкий голос. Обернувшись на звук, я растерялся ещё больше.

— Ты же помнишь Юнаро? — обратился ко мне ящер. — Она старшая, она решает, кто на что способен.

— Помню, — машинально кивнул я, разглядывая таким заковыристым образом представленную мне начальницу охраны.

Человеческая женщина, причём довольно молодая, не старше меня. Начальник охраны. У кариота. Отдаёт бредом и галлюцинациями!

Впрочем, Юнаро эта была весьма неординарной особой, что несколько примирило меня с действительностью. Начать с того, что она была высокой, очень высокой, всего сантиметров на десять ниже меня, а это, на минуточку, больше метра восьмидесяти. Но двигалась она для своего роста очень легко и не сутулилась, что часто бывает с очень высокими людьми. Рассмотреть фигуру подробнее мешал свободный чёрный халат в пол, но лицо было весьма запоминающимся.

Серые глаза смотрели с лёгким насмешливым прищуром, но тяжело, пристально. Коротко остриженные светлые волосы были влажными, частью топорщились, а частью липли ко лбу, ушам и шее. Лицо было простым, невыразительным и откровенно скучным. Было бы и совершенно не запоминающимся, если бы жизнь не внесла в него свои коррективы. Нос женщины явно когда-то был сломан и не очень аккуратно сросся, а по правой стороне лица, от виска вниз по шее на плечо и ключицу, цепляя уголок глаза и губ и исчезая в вороте халата, сбегал красно-белыми кавернами широкий след от старого и явно самостоятельно (потому что очень криво) зажившего ожога, по виду похожего на химический. Шрам вносил в черты лица асимметрии, стягивая уголок глаза вниз, а край губ, наоборот, приподнимая в вечной сардонической усмешке, что не добавляло привлекательности.

— Барс вернулся из долгого путешествия, и я хочу взять его в группу, охраняющую папашу Чуна. Проверь, что он умеет, — степенно проговорил кариот.

— Красивый мальчик, жалко будет попортить мордашку, — с лёгкой ироничной улыбкой, кривоватой из-за шрамов, сообщила женщина, чуть склоняя голову к плечу и внимательно меня разглядывая. В глазах плескалась насмешка.

— Ты сначала попорти, потом будешь жалеть, — я ответил спокойной и безмятежной улыбкой. Чтобы вывести меня из себя и спровоцировать на агрессию, нужно нечто большее, чем чьё-то ехидство. Во-первых, дрессура Петровича даёт о себе знать, а, во-вторых, лично себе я уже всё давно доказал, спорить же с окружающими просто не люблю

— Ну, тогда не жалуйся, — она повела плечами и, повернувшись спиной, подошла к стене. Одно прикосновение, и стенная панель отъехала, открывая шкаф. Не обращая внимания на наше присутствие, Юнаро начала спокойно раздеваться. Впрочем, "начала" — это громко сказано, кроме халата на ней ничего не было.

Плотная тёмная ткань скользнула по коже, и — каюсь, я залюбовался. Если лицо женщины не блистало особой красотой даже без учёта шрамов, то её тело, напротив, было совершенным. Великолепно сложенное, гармонично развитое; красивая спина с прорисованными плавными изгибами мышц, узкая гибкая талия, мягкий контур бёдер, округлые упругие ягодицы и совершенно умопомрачительные стройные длинные ноги.

На спине женщины красовалась великолепная татуировка земного снежного барса. Я не большой любитель нательной росписи, но этот зверь был невероятно красиво исполнен; казалось, он шевелится и плавно потягивается при каждом движении хозяйки.

— Барсик, ты во мне сейчас дырку проглядишь, — насмешливо окликнула меня женщина, извлекая из шкафа белую футболку.

— Тёзкой залюбовался, — хмыкнул я в ответ, ничуть не смутившись. — Красивая киса.

— Лучше разомнись, а кису в галанете посмотришь, — одёрнула она меня, пряча ирбиса под футболкой и натягивая узкие эластичные леггинсы.

— Так интересней, — хмыкнул я. Бросив сумку со своими немногочисленными пожитками прямо на пол, убрал болталку в карман куртки, куртку положил сверху на сумку и, быстро разувшись, прошёл на середину ринга, в самом деле на ходу разминаясь.

— Хорошо двигаешься, — похвалила она, наблюдая за мной. — Позёрства бы тебе ещё поменьше!

— Надо же показаться потенциальному работодателю, — хмыкнул я.

Смешно, но пластика движений была пунктиком Петровича. Он утверждал, что настоящий бой может быть только красивым, а если красоты нет, то бой превращается в драку. Вот и вдолбил в меня свои представления о том, что такое "хорошо". Более того, с его пинка я почти три года параллельно с основными нагрузками ещё и — стыдно сказать! — бальными танцами занимался. А самое смешное, что кое-какие части тех занятий пришлись весьма кстати. Нет, не танцевальные па, но координация и чувство ритма сильно улучшились.

Вообще, анализируя отношение ко мне тренера, можно было с грустью констатировать: я не был для него человеком. Емельяненко воспринимал меня как кусок камня, из которого именно он, не соотнося свои желания с мнением этого самого камня, вырубал то, что считал правильным. Может, ему стоило стать скульптором? Может, у него в предках затесался кто-то из великих, и гены Микеланджело не давали покоя?

— Мальчик, шёл бы ты богатых бездельниц развлекать. Зачем тебе эта работа? — скрестив руки на груди, сочувственно и совсем без язвительности проговорила Юнаро, наблюдая за мной.

— Всю жизнь мечтал быть вышибалой, столько готовился, а ты — развлекать! — весело передразнил я. — Не бойся, я не буду сильно тебя бить.

— Если получится, я только порадуюсь, — хмыкнула она.

— Потанцуем? — не удержавшись, я шутовски раскланялся, протягивая ладонь в приглашении.

— Позёр, — вздохнула Юнаро, но шагнула ко мне.

Женщина была хороша. Нет, не так; она была изумительна! Плавная, быстрая, сильная, с великолепной техникой и выдержкой. Чувствовалась великолепная школа, очень странная для простого вышибалы; не галактический уровень, но для этой планеты — более чем неожиданно! Вот только на пятой секунде боя я окончательно для себя признал: я не могу её ударить. Не потому, что женщина; это ведь, в конце концов, спарринг, и собственную сестру я порой знатно гонял, когда она всё-таки уламывала меня на тренировку. И синяки были, и ушибы. Да, осторожничал, соизмерял силу, но не до такой степени.

Сейчас мне было элементарно жалко расцвечивать синяками такое великолепное тело. Поэтому я просто ушёл в глухую оборону, мягко отводя все выпады и удары и не поддаваясь на провокации. А ещё через несколько секунд понял, что я, чёрт побери, действительно танцую, и слышу в голове ритм пасодобля!

Не знаю, замечала ли это Юнаро, но я вёл её в танце, а никак не в бою. Впрочем, танец этот тоже был боем; старым человеческим кровавым развлечением, корридой, перенесённой на ровный пол танцевального зала и разделённой на двух людей. Женщина нападала — быстро, опасно, красиво, — а я исполнял партию матадора. И получал огромное удовольствие, прижимая к себе стройное тело партнёрши, ощущая ладонями его упругую силу и двигаясь с ней вместе под неслышный окружающим старинный ритм кастаньет. Шаги, отведённые удары, повороты; я почти видел, как плещется в моих руках мулета.

Одновременно случились две вещи. Заметившая, что бой превратился в нечто весьма странное и далёкое от изначального плана, Юнаро отступила, глядя на меня очень озадаченно. А я... я почувствовал возбуждение. Обычное такое, знакомое каждому мужчине ощущение, весьма неуместное в данной ситуации.

Чёртовы стимуляторы!

Чёртова баба!

Если бы передо мной сейчас оказался мужчина, всё было бы просто: мы спокойно, без лишних эмоций померились силами, и на этом бы проблемы кончились. Но этот проклятый танец и мой собственный азарт опять подстегнули гормоны.

Вот именно это сильнее всего отравляет мою жизнь все годы, которые я сижу на стимуляторах. Гормональный фон пребывает в таком виде, что Гольдштейн каждый раз, делая очередной анализ, долго и выразительно страдает. В спокойном состоянии всё как будто в норме, но стоит спокойствию немного пошатнуться, и привет. Иногда всплески порождают агрессию и раздражение, но чаще получается... вот так. Я периодически пристаю к доктору с вопросами о медикаментозном снятии подобных проявлений, но он каждый раз меня очень далеко посылает.

И в итоге мне остаётся два выхода из положения: либо каждый раз наносить себе серьёзные травмы, потому что пара переломов и отбитые почки сводят подобные поползновения организма на нет, либо идти и искать женщину. В крайнем случае, конечно, можно было ограничиться иными, чисто механическими способами удовлетворения собственных потребностей, но я питал к ним стойкую не вполне объяснимую неприязнь.

Знал бы кто, как мне надоели эти развлечения, и как хочется иногда после очередного напряжённого боя просто расслабиться и полежать на диване с книгой, а не давать организму дополнительные физические нагрузки. Скажи кому, ведь не поверят, заявят — зажрался парень!

Впрочем, сейчас, — не иначе, для разнообразия! — состояние оказалось не настолько плачевным, как бывало обычно. Злости и раздражения оказалось вполне достаточно, чтобы унять неестественные позывы организма, и ощущение возбуждения быстро пошло на убыль.

— Неплохо, — женщина одобрительно кивнула, подходя ближе. Правда, смотреть она продолжала с каким-то непонятным не то подозрением, не то неприязнью.

— Неплохо? — я насмешливо вскинул брови.

— Ладно, мальчик, уговорил. Хорошо! — усмехнулась она, легонько щёлкнув меня по носу. Я не стал уворачиваться. — И всё-таки, ты точно уверен, что тебе нужна именно эта работа? — подозрительно сощурилась женщина.

— Что заставляет тебя сомневаться? — вздохнул я, возвращая на место болталку. Разговор начал раздражать, но оставлять недосказанность не хотелось. Вдруг, у блондинки были какие-то объективные причины настаивать на своём?

— Твоя внешность, — тяжело вздохнула она, качнув головой. — Ты слишком хорошенький, слишком чистенький и привлекаешь много внимания. Да и твой уровень слишком высок для этой работы. Откуда только такой взялся! Из-за этого могут быть проблемы, потому что тот же папаша Чун может захотеть сделать на тебе деньги. Если тебя стукнуть по голове, накачать транквилизаторами и продать, можно будет выручить очень хорошую сумму.

— Если меня накачать транквилизаторами, я отброшу копыта, и никаких денег не будет, — я пожал плечами. — Но за предупреждение спасибо, я об этом как-то не подумал.

— Могу свернуть тебе нос набок, но, боюсь, это не поможет, — Юнаро уголком губ обозначила усмешку.

— Благодарю за заботу, но я как-то привык к этому носу и всей остальной собственной физиономии. Жалко портить, зря что ли родители старались? — хмыкнул я. — Сделаю пластимаску пострашнее, сойдёт.

— Тогда я совсем не понимаю, для чего тебе всё это надо, — махнула рукой женщина.

— Я всё время забываю, как люди любят говорить ни о чём, — подал голос Сай-Сааар ун Иссаваар, о котором, похоже, забыл не только я, но и моя собеседница. — Завтра, Барс, ты приступишь к своим обязанностям. Юнаро, позаботься о нём.