— Но как ты нашла ее, твое высочество?
— Чуня всегда был у меня здесь, — сказала Тсея, ткнув кулачком в голову. — Я всегда знала, где он есть, я просто поселила частичку его у себя в сердце.
Экроланд удивленно поднял брови, но промолчал. Вероятно, у царевны имелись некоторые магические способности, раз она установила узы со своим псом и столько времени противостояла монстрам.
— Мы отведем тебя к Толлирену, хорошо?
— Спасибо, — серьезно ответила она. — Я попрошу отца отблагодарить вас.
Счастье царя было безмерным, когда он узнал о спасении дочери. Отблагодарить героев он решил по-особому.
Толлирен пригласил людей в личные покои, приказал принести эля и закусок и попросил Тсею рассказать историю о мече Талиндаре.
Поначалу Слэм обескуражено пофыркивал и недоуменно посматривал на Экроланда, сидевшего с непроницаемым выражением лица, но под конец подпер голову рукой, а в глазах у него появилось странное печальное выражение.
Рассказ Тсеи
Давным-давно, в одной деревеньке у самого океана, жила девушка. Звали ее Талина. Ее родители умерли, и она работала у своих дальних родственников: чинила сети, стряпала, ходила за скотиной. Она была очень красива, и многие в деревне пытались завоевать ее сердце, но она любила молодого пастуха Дариана. Дариан разительно отличался от остальных жителей — храбрый и благородный, он походил на рыцаря, а не на крестьянина. Он тоже любил Талину, и они должны были пожениться через год, когда зацветут подснежники и юной девушке исполнится четырнадцать лет.
Но не суждено было их чаяниям исполниться. Беда пришла с Запада, где Император собрал несметные армии и двинулся на Светлое Королевство. Началась война. Дариана и многих молодых людей пришли забрать в ополчение.
Опечалилась Талина, но она была не из тех девушек, кто попусту льет слезы. Ей удалось скопить за время работы немного денег, и она решила сделать любимому подарок в дорогу.
Принесла она деньги кузнецу и попросила выковать меч, которому бы не было равных. Кузнец же был злым и непорядочным человеком, но умело скрывался под лицемерной маской добродетели. А еще он питал тайную страсть к красавице Талине.
Принял он деньги из рук девушки, выковал меч. Тот получился на славу: из хорошей стали, изукрашенный по клинку узорами, а в рукоять кузнец вставил красивые камни, и среди них кровавик — аслатин необычного багрового оттенка.
Отдал он Талинке меч. Известно всем кузнецам, что не дарят оружие, а тем паче близким людям, хоть символичную, но надо взять плату, иначе будет беда. Знал это кузнец, и смолчал.
Понравился Дариану меч, обозвал он его в шутку "Талиндар", сказав: "Называют по-всякому господа мечи свои, будет и у меня меч с именем любимой".
Ушел он на войну.
Три года ждала его Талинка, и не увядала ее красота. Все глаза выплакала она, а голова ее всегда была повернута на запад, откуда должен был воротиться Дариан. Но он не возвращался.
А кузнец неизменно был рядом, и опутывал ее паутиной сладких речей да любовных признаний, медовой патокой умасливаний да посулов. И через день говорил, что Дариан умер на поле брани, не вернется он живым с войны.
Три долгих года Талинка не верила кузнецу. Не принимало ее сердце слов кузнеца, но на четвертый год смирилась она с горькой правдой. Приняла и предложение о замужестве. Об одном просила она — чтобы свадьбу на зиму назначили. Не хотела она воспоминаний о подснежниках.
Пришла зима. Кузнец устроил пир по случаю венчания и пригласил священника Талуса из соседней деревни.
Не один приехал священник, с замужней парой, которую встретил по пути. То был Дариан, возмужавший в дальних краях и разбогатевший. С ним была жена-чужестранка.
Не был счастлив Дариан. Все эти годы ела его непонятная тоска. Не доставляла ему счастья слава от ратных подвигов, не смеялся он на пирах. Но и Талинку не вспоминал. Жена его была знатного рода, богатая да красивая, но Дариан не любил ее, сам не понял, как она его окрутила. Должно быть, в дело было замешано колдовство, а, может, и нет. Забыл Дариан Талинку, а все же тянуло его что-то в родные края. И решил он привезти сюда жену свою, показать ей отчий дом.
А как приехал в родные места, так вспомнил он все. Увидел речку, где плавал с Талинкой, увидел лес, в котором они землянику и грибы собирали, увидел поле, на котором плел венки из ромашек для любимой, — и словно спала пелена с его глаз, зашипели на них горючие слезы. По-новому взглянул он на меч, невинно сидящий в ножнах, вспомнил имя его. Но рядом сидела нелюбимая жена, и ничего не сказал Дариан, только вздохнул судорожно.
Пышной была свадьба Талинки и кузнеца. Девушка узнала Дариана в приезжем, но даже поприветствовать не подошла, увидав рядом с ним разодетую в меха женщину, красивую чуждой красотой.
Два сердца сгорали пламенем утраты, когда непослушные губы Талинки тихо произносили слова нерушимой клятвы кузнецу.
Допьяна напился Дариан на пиру, травил от отчаяния байки о дальних походах своих. Заслушались его люди. Не смотрел он в сторону Талинки.
Пришла пора уединиться молодым. Повел кузнец Талинку в новый дом, перенес ее через порог на сильных руках и ногой захлопнул дверь за собой.
В Дариане словно зверь проснулся. Зажегся взор его лютой злобой. Обнажил он Талиндар, оттолкнул от себя жену-чужеземку и ворвался в дом к новобрачным.
А увидав, как кузнец Талинку целует да к себе прижимает, и вовсе словно с ума сошел. Занес меч и опустил!
"Моя ты, Талинка, моя суженая!" — закричал он, и стекала с Талиндара кровь кузнеца.
"Нет, Дариан, не твоя. Вдова я теперь, и буду мужа своего оплакивать, — ответила Талинка, набрасывая на золотые волосы черный платок. — А ты, мужний человек, ступай от меня прочь".
Пуще прежнего рассвирепел Дариан, и зарубил Талинку.
Повесили его за это.
А Талиндар с тех пор сменил десятки владельцев, но мало кому принес радость и удачу.
Так Тсея закончила свой рассказ и потупила глаза, расправляя платье. Некоторое время никто не решался заговорить, все были очарованы простой историей, которая, тем не менее, затронула в душе каждого какие-то струны. Впечатление усиливалось благодаря голосу царевны, негромкому, мягкому, во время рассказа ставшему завораживающе бархатным.
Царь удовлетворенно кивнул. Счастливое спасение единственной дочери заставило разгладиться скорбные складки возле рта, и даже тени под глазами куда-то исчезли, сменившись лукавыми морщинками.
Толлирен поднялся на ноги и опустил ладонь на плечо Экроланда:
— Я вижу, тебе пришлись по душе слова Тсеи. Так вот, от первого и до последнего слова это все — чистая правда.
— Твоя история слишком грустна для меня, царевна, — сказал, коротко вздохнув, Слэм. — Недаром больше всего на свете мне по душе веселые сказания. Но позволь поблагодарить тебя. Редко кто обладает даром вытащить из груди сердце и играючи перебросить его между ладонями, а потом вернуть назад, потрясенное от переживаний.
Экроланд склонил голову, соглашаясь с другом. Но он понял, что Толлирен неспроста велел Тсее рассказать историю, очень далекую от гномов.
И впрямь, царь взял со стола большой сверток, доселе никем не замеченный, и протянул его рыцарю:
— Прошу тебя, прими этот меч в знак моей благодарности. Ты знаешь, что мои кланы поклялись никогда не продавать и не дарить людям нашего оружия, но этот меч не гномьей работы. Это и есть Талиндар, выкованный кузнецом с душой змеи.
Экроланд нерешительно протянул руку и замешкался, смотря царю прямо в глаза. Толлирен отгадал причину его колебаний и, склонив голову набок, проговорил:
— Не бойся. Этот меч попал к нам законным путем, и лучшие кузнецы избавили его от проклятия. Я вижу, что у тебя больше нет твоего меча, и потому повторяю — прими Талиндар. Он сделан нечистыми руками, но никаких проклятий на нем нет.
Сверток оказался неожиданно тяжел. Экроланд опустил его на стол и, распутав узлы бечевки, развернул шелковую ткань.
Меч, оказавшийся внутри, выглядел именно таким, как в рассказе Тсеи — вычурным, но одновременно изящным. По ровному клинку бежали старинные руны, а в рукояти темнел небольшой красный аслатин. Остальные камни давным-давно выпали, но без них рукоять казалась еще интереснее. Экроланд сделал мечом несколько пробных махов, и словно молния сверкнула в покоях. На его лице расплылась улыбка:
— Славный меч, Твое величество. Я с благодарностью принимаю этот изумительный дар, Толлирен.
Царь с улыбкой наклонил голову и прижал к себе Тсею.
— Я знаю еще много историй, папа, — пролепетала она.
— В другой раз, малышка.
Внезапно царь насторожился.
— Вы слышите?
Слэм завертел головой, прислушиваясь, но ничего необычного не услышал.
— Что? Что такое?
— Божественная музыка! Она перестала звучать!
Действительно, гул исчез. Толлирен в крайней тревоге обратился к друзьям:
— Что-то случилось! Скорее за мной, в тронный зал!
Горничная царевны, Лайса, поспешила увести Тсею в ее покои, по дороге то и дело оглядываясь назад. В ее глазах виднелась паника.
Возглавляемые царем, люди поспешили по бесконечным туннелям покоев. Для небольшого роста и коротких ног Толлирен бежал очень быстро, на ходу отдавая приказы стражникам и успокаивая придворных, сгрудившихся на каждом перекрестке. К счастью, спустя минут пять музыка возобновилась, царь немного расслабился и слегка замедлил шаг.
Слэм, не слишком обеспокоенный тем, играет музыка или нет, поделился на ходу с Экроландом своими мыслями:
— Слушай, а ведь давненько, должно быть, все это было! Возможно, даже не здесь, на Кольдии?
— Я тоже так думаю, — кивнул рыцарь. — К тому же, я слышал, что в Эсмалуте есть обширная равнина, которая называется Тал-Дариан. Возможно, именно в честь этих двух несчастных возлюбленных?
Навстречу им появился запыхавшийся гном в доспехах:
— Ваше Величество, храм подвергся осквернению! Чуть было не была украдена секира Мондара!
Царь потрясенно замер, выпучив глаза и раскрыв рот.
— Что?!
— Это был человек, Ваше Величество!
Эти слова заставили остолбенеть Экроланда и Слэма.
— Единственные люди, находящиеся в данный момент здесь, это Сегрик и твой оруженосец, Эри! — жестко сказал царь и повернулся к стражнику. — Кто из них? Мальчишка или рыцарь? Да, и где он?
— Это молодой человечек, — отрапортовал тот. — Он схвачен и брошен в тюрьму.
— Уверен, что произошло недоразумение, — попытался вмешаться Экроланд. — Аткас не стал бы даже пытаться совершить столь безумный поступок...
Холод царского взгляда оказался похлеще любого лютого мороза:
— А вот это уже мне решать. Доставьте пленника в тронный зал. Я хочу знать, что именно произошло в Храме.
* * *
Толлирен, насупившись, сидел на троне и хмуро взирал на происходящее вокруг. Временами его лицо разглаживалось — он напоминал себе, что его любимая дочурка, его кровиночка спасена и никакая опасность в мире не способна более причинить ей вред, но потом царь переводил взгляд на подсудимого и легонько вздыхал. Человечий юноша принес в подгорный город смятение и страх, его следовало сурово наказать, но при этом не обидеть давнего друга, Экроланда. Задача оказалась не из простых, поэтому Толлирен пообещал себе судить как можно более беспристрастно.
В зале собралось множество гномов, а люди возвышались среди них, как высоченные ели над лесным кустарником. Возле дверей скопились любопытные слуги и стражники, в середине же стояли только родовитые гномы.
Несмотря на обилие народа и тихий гул от десятков перешептываний, звонкий голос Галдрина долетал до самых дальних углов тронного зала. Гном испытывал сильнейшее волнение и то и дело запинался под пристальными взглядами окружающих, но очень толково рассказывал, что стряслось с ним и Аткасом до злополучной попытки украсть секиру.
Виновник переполоха, Аткас, сидел на стуле неподалеку от трона и был бледным, как мел. Его руки плотно охватывали дорогущие аслатиновые наручники, которые оказались немилосердно тяжелыми. Пальцы затекли и почти ничего не чувствовали, только изредка по ним пробегали мурашки. Юноша повесил голову и мучительно раздумывал, каким образом выбраться из этой передряги если не свободным, то хотя бы живым. Вокруг себя он видел множество враждебных лиц, их вид не сулил ему ровным счетом ничего хорошего. Будь у него возможность заключать пари, он не поставил бы на себя и медной монетки.
Еще Аткаса очень смущал стоявший неподалеку Сегрик. Рыцарь старался обособиться от толпы гномов и брезгливо морщил нос, когда чувствовал пряные ароматы гномьей парфюмерии. В сторону Аткаса он не смотрел, но юноша необыкновенно четко чувствовал его недружелюбное присутствие. Будь судьей не Толлирен, а Сегрик, исход был бы ясен.
Единственные, кто оставался спокойным, были Слэм и царевна, неизвестно как миновавшая навязчивую опеку своей горничной, Лайсы, и пробравшаяся на этот импровизированный суд. Экроланд сочувственно внимал Галдрину и ни разу не обернулся на своего оруженосца.
— ...Он выглядел таким растерянным в толчее у лавок, таким потерявшимся среди нас, что мне стало его жаль! Я подумал, что мы многое можем рассказать друг другу, ведь мне столь редко доводилось бывать в верхнем мире, а ему — спускаться в наш мир... Поэтому я пригласил его с собой в таверну...
Когда Галдрин рассказал, что Аткас, не моргнув глазом, раскрыл причину приезда людей, Сегрик чуть не рванулся на юношу с кулаками. Аткас уже сжался на своем стуле в ожидании града ударов, но Экроланд твердо придержал Сегрика за локоть.
— ...Еще он сказал, что поехал с сэром Эри из-за денег, что никогда не хотел стать рыцарем, и что он обманывал его. Он сказал, что он... м-м-м... трус, и никогда не изменится.
— Трус! — повторил хор изумленных голосов. Среди гномов считалось, что хуже признания в трусости может быть лишь признание в убийстве собственной матери.
Аткас заалел как маков свет и боялся кинуть лишний взгляд на рыцаря. Тот, впрочем, сочувственно продолжал кивать при каждом слове гнома, не выказывая признаков раздражения или неудовольствия.
— ...Я стал оглядываться, но его нигде не было. И тут я увидел, как открывается проход к секире! Вы можете себе представить, Ваше величество, как сильно я удивился! Эта дверь была закрыта наглухо сотни лет! К счастью, почти сразу появились стражники, обладавшие волшебным зрением, и потому легко скрутили мерзавца. Я так и не понял, почему человек так поступил. Я не знаю, как он стал невидимым!
— Это был уход в тени, Ваше величество, только необычайно глубокий, — объяснил стражник, который сообщил царю о случившемся. — Но если вы желаете знать мое мнение, то я вам вот что скажу: этот человек — самый обычный вор, да и приспешник Темного, к тому же. Казнить его, и все дела!
— Я полагаю, — сказал царь, поднимая руку — Экроланд хотел что-то сказать, — я полагаю, что в городе хватает более доступных ценностей, чем наша реликвия. Почему ты захотел именно ее, Аткас?
— Отвечай! — прошипел стражник, стоявший позади стула, и пребольно ущипнул железными пальцами Аткаса за бок.
