— Ну покажи, — сказал он.
Вот что у меня отлично получалось, так это имитация волчьего воя.
— Да ну тебя! — сказал вздрогнувший Леонов. — Таким воем только пугать телезрителей. Олег, изобрази что-нибудь попроще. Так сойдёт. Давайте репетировать, мне ещё нужно возвращаться в театр.
Они взяли духовые инструменты и вышли за пределы поляны. То же сделали и мы. Первым был наш выход.
— Смотри, рояль! — воскликнула Люся, подбежала к белому чуду, села и откинула крышку. — Настоящий!
— И гитару бросили, — сказал я, беря прислонённую к роялю гитару. — Осталось только найти тех, кто снимает фильм.
— Смотри, дети! — сказал Леонов Анофриеву. — Что вы, ребята, делаете в такое время в лесу?
— Мы не дети! — гордо говорит Люся.
— А если появятся волки?
Анофриев отбегает за деревья и воем изображает волка. Люся пугается и хватает меня за руки, едва не выбив гитару.
— А вы нас не пугайте! — говорю я. — Ради справедливости мы готовы провести ночь в лесу и с волками!
— Не понял? — удивился Леонов. — О какой справедливости речь?
— Вы снимаете фильм? — спросил я.
— Ну снимаем, а что?
— А то, что четверть зрителей — это дети и подростки, а в вашем фильме нет ни тех, ни других! Это дискриминация по возрасту, а в Советском Союзе не должно быть никакой дискриминации!
— И чего же вы хотите?
— Спеть, конечно! — говорит Люся мои слова. — А если нет операторов, споём вам, зря, что ли, забрались сюда на ночь глядя?
— Здорово спели, — сказал Леонов после нашего исполнения. — И песня хорошая. Будет жаль, если вырежут.
— Прекрасно получилось! — сказал довольный Сааков. — Так и будем снимать. Только одно замечание вам, Люся. Не нужно так прижиматься к вашему другу. Из-за одного этого могут убрать номер. Всё, я пошёл за съёмочной группой.
Когда нас после съёмок привезли домой, я пообедал и сел работать. Уже несколько дней, отставив написание книги, делал записи в две ученические тетради. Обе хотел отдать Брежневу. Одна из них касалась его лично. В ней были два раздела: медицинский и кадровый. В первом я расписал всё, что знал о его болезнях и пристрастиях, которыми он себя гробил. На первом месте было снотворное, к которому его пристрастили. "Вам нужно отдыхать днём, Леонид Ильич! Не получается заснуть? Есть средства!" Чазова нужно от него гнать. Мало быть хорошим кардиологом, нужно уметь настоять на своём. Видеть, что твой пациент, у которого масса проблем с сердечно-сосудистой системой, постоянно принимает снотворное, да ещё запивает водкой по рекомендации некоторых идиотов, и не прекратить это безобразие... Его друзья и родные пытались бороться вплоть до того, что заказывали "пустышки" или подсовывали валерьянку, а толпа медиков во главе с Чазовым, вертевшаяся возле генсека, не сделала ничего. Он и мямлил часто из-за снотворных. Во второй части, как мог, охарактеризовал его окружение. Я мало знал о его помощниках, референтах и консультантах. В воспоминаниях кое-кого из членов ЦК мелькали фамилии Иноземцева, Бовина, Черняева, Шахназарова и Загладина, которые отличались подхалимажем и немало способствовали тому, что к концу жизни Леонид Ильич уверился в собственной непогрешимости и исключительности. Его помощника Голикова, который писал за Леонида Ильича книги, нужно было гнать поганой метлой. Я в подробностях расписал отстранение Подгорного для освобождения его поста для самого генсека, историю наград звёздами Героя, а так же опалу других людей из состава ЦК, дав этим случаям оценки, которые вычитал из разных источников. Захочет — сделает выводы. Многое я уже рассказывал, но не всё и не с такими подробностями. Во второй тетради написал всё, что помнил по кризису в Чехословакии. В моих прежних записях об этих событиях было только несколько строчек. Я и сейчас многого не знал, но всё же знаний хватило на половину тетради. В конце записал свои рекомендации. Нельзя было доводить до танков и тянуть с мерами до шестьдесят восьмого года. Нужно срочно убирать Новотного и заменять его не замаранным в репрессиях и прагматичным Гусаком. Без реформ у них было не обойтись, уж слишком сильно "закрутил гайки" Новотный. Убрать нужно и Дубчека. Его "программа действий" однозначно вела к ликвидации социализма. Надо было вычищать и других деятелей того же толка вроде Рихта, Шика и Ауэсперга. Гусак тоже был не самой лучшей кандидатурой, но я не знал других авторитетных политиков в Чехословакии. Этот хоть не переступит черту, если ему скажут, что за ней прогревают моторы наши танки.
Хорошо, что я успел закончить в понедельник, потому что во вторник меня забрала с тренировки Белова.
— Фиг я чему-нибудь научусь, если всё время будут дёргать, — попытался возражать я. — Кому я так понадобился, что это не может подождать?
— Ворчишь, как старый дед, — поддела меня Елена. — Раз отрывают, значит, надо. Поедешь туда, куда обычно возим.
— Тогда мне нужно сначала заехать домой, — сказал я. — Надо кое-что забрать для хозяина.
— Приказали везти сейчас, — заколебалась она.
— А ты позвони, — сказал я, впервые обратившись к ней на ты. — Если откажут, поедем сейчас. Нам нужно полчаса, даже меньше. Я сейчас побегу в душ, а ты иди к телефону.
— Полчаса у нас есть, — сообщила Елена, когда я уже переодетый после душа вышел к гардеробу. — Пошли быстрее!
Мы задержались дольше, чем я рассчитывал, но Брежнев промолчал насчёт опоздания.
— Познакомься, — сказал он мне, представляя пожилого мужчину с седыми, зачёсанными назад волосами. — Это Грушевой Константин Степанович. Он у нас генерал и обременён многими важными постами, но пока оставил их ради нашего проекта и возглавляет большую группу работников разных ведомств, которые используют твои материалы.
— Очень большую? — с неудовольствием спросил я.
— Около пятисот специалистов, и будем привлекать ещё, хотя уже не так много. Я понимаю, чего ты опасаешься. О тебе знают человек сорок, остальные считают, что всё идёт от белорусов.
— Всё равно много, — вздохнул я. — При таких масштабах работ утечка — это только вопрос времени. Рано или поздно поднимется шум, а потом начнут искать источник. Белорусский дед для меня только отсрочка. Для вас в этом раскрытии могут быть плюсы, а для меня — сплошные минусы.
— Какие, по-твоему, плюсы? — спросил Грушевой.
— Будет больше веры вашим словам, — объяснил я. — Конечно, если начнёте с трибуны ООН говорить о победе революции во всём мире, вам никто не поверит, а вот на слова о реальных угрозах цивилизации обратят внимание. Вы уже сейчас можете выступить с предупреждением о последствиях ядерной зимы. Эта теория будет выдвинута лет через пятнадцать и получит подтверждение моделированием на больших ЭВМ. Думаю, что это малость охладит американцев.
— Что за зима? — спросил Брежнев. — В твоих записях о ней ничего нет.
— Там только то, что произошло, — сказал я. — При взрыве тысяч ядерных зарядов в верхние слои атмосферы будут заброшены миллионы тонн грунта и сажа от сгоревших городов и лесов, и солнечный поток у поверхности Земли сократится в несколько раз. Самоочищение атмосферы займёт месяцы, а температура повсеместно сильно упадёт. Точно посчитать нельзя, потому что неизвестно слишком много факторов, но можно довоеваться и до ледникового периода.
— А что с минусами? — спросил Брежнев.
— Нельзя долго скрывать свои достижения, — ответил я, — иначе толку от них... И не забывайте, что мир не стоит на месте и всё, что я даю учёным, будет вскоре изобретаться. Полученные вами сведения только ускорят этот процесс и приведут к тому, что мы будем идти в первых рядах, а не плестись в хвосте, как это было в моей реальности. А вот для меня минус большой. Не хотелось бы всю жизнь провести на хорошо охраняемой даче, поэтому число знающих обо мне людей не должно расти, а вам нужно подумать о ещё каком-то прикрытии, помимо деда, которому осталось недолго жить.
— Что-нибудь придумаем, — пообещал Брежнев. — Займись, Константин.
— Это вам, Леонид Ильич, — сказал я, протягивая ему тетради. — В этой информация только для вас. Это то, о чём мы с вами говорили в первый раз, я только дополнил. А в этой подробности о кризисе в Чехословакии, которые удалось вспомнить. В конце дал свои рекомендации.
— Интересно, — сказал Брежнев, перелистывая вторую тетрадь. — Мы уже предварительно обсуждали этот вопрос. Что тут у тебя?
— Его нужно не предварительно обсуждать, а прорабатывать и начинать действовать, — сказал я, заработав удивлённый взгляд генерала. — Когда гнойник лопнет, всех обдаст гноем.
— Провести реформы? — удивился Леонид Ильич. — Суслов предлагал наоборот...
— Я примерно представляю, что мог посоветовать Михаил Андреевич. Без реформ не обойдётся ни их общество, ни наше, только у нас это не горит. То, что подходит для одного этапа, уже не годится на другом. Жизнь меняется, поэтому нужно учитывать эти изменения, а у них Новотный работал под нашего Иосифа Виссарионовича. Вот и доработался до отставки и контрреволюции. У них и терпения меньше, чем у нас, и при социализме живут всего ничего. Давить силой можно, толку-то... Сами по себе реформы и послабления не страшны, главное — это что и как реформировать и под чьим руководством и контролем. Затыкать рты — не лучший способ решения спора.
— Геннадий, меня не устраивает порядок консультаций... — начал Грушевой.
— Извините за то, что перебиваю, Константин Степанович, — сказал я. — У меня есть предложение. Давайте я на время отложу писательство и сделаю для вас развёрнутые комментарии по моим спискам. По некоторым событиям мне нечего добавить, но другие могу описать более подробно. Дайте только один экземпляр распечаток. Тогда не будет необходимости в частых консультациях, а вам так гораздо удобнее.
— Это совершенно секретные документы, — замялся Грушевой. — Работать с ними в квартире...
— Моё право на допуск к написанным мною бумагам не оспаривается? — спросил я. — А сохранность... Поставьте в моей комнате сейф. Сделанные мной записи будете забирать. По-моему, это самое удобное, и я не буду лишний раз никуда мотаться.
— Так и сделаем, — подвёл черту Брежнев. — А теперь давай перейдём от дел государственных к личным.
Глава 14
— Твоя работа приносит государству огромную экономию средств, — сказал Грушевой, — а выгода от сотрудничества в долгосрочном плане не поддаётся расчётам. Скольких ошибок можно избежать!
— Вы подводите разговор к оплате? — спросил я. — Если так, то зря. Мне не нужны деньги, вот услуги другого рода... Поможете раньше времени жениться и получить квартиру, а большего мне пока и не надо. Я хорошо заработаю на заимствованных книгах. И совесть у меня чиста: уже лет через пять изменения реальности начнут сказываться на жизнях миллионов людей, и чем дальше, тем сильней. Почти ничего из того, что в моё время создали после перестройки, уже не будет. Кое-что нельзя печатать, но остальными книгами можно будет после переделки радовать людей.
— Зря, — сказал генерал, — любой труд должен вознаграждаться. Но если хочешь получать оплату услугами, обращайся. Сделаем для тебя всё, что в наших силах. В ближайшее время в твоей комнате поставят сейф и вам сменят дверь. Прослушивать квартиру не будут, но поставим сигнализацию, а у соседа, пока ты работаешь с документами, поживут оперативники. Но необходимость в консультациях не исчезнет, поэтому мы проработаем и этот вопрос. Мне и самому нужно с тобой поговорить. Организуем всё так, чтобы не привлекать к тебе лишнего внимания. Тебе обязательно поступать в этот киношный институт? Есть же уже одно высшее образование.
— Хочу быть артистом! — заявил я. — Есть возражения?
— Я уже говорил с ним на эту тему, — сказал Брежнев. — Ты надолго задержишься?
— Нет, сейчас уезжаю, — ответил Грушевой. — Я могу забрать с собой материалы по Чехословакии?
— Возьми. — Леонид Ильич отдал ему одну из тетрадей. — Пусть пока побудет у тебя, мы с Сусловым прочитаем и внесём замечания... Садись, — сказал он мне, когда ушёл генерал. — Ты приглашал Вику на день рождения?
— Я не против того, чтобы она на нём присутствовала...
— А в чём дело? Что не так?
— Мы пока не говорили родителям, к кому ездим.
— Похвальная скромность. Объясняй всё.
— Мои знают о том, что со мной случилось, и им я мог бы рассказать, а вот родителям подруги говорить боюсь. Они и так уже растеряны от всего произошедшего за последний год. Я, конечно, скажу, но только после свадьбы.
— Разглашение секретных сведений, — хмыкнул он.
— А я не давал подписок, — возразил я, — и не говорил с родственниками о будущем, только о себе. Исключение — Люся, но и она знает только в общих чертах.
— А почему не хочешь сказать сейчас?
— А вам было бы приятно узнать, что вашу дочь берёт в жёны восьмидесятилетний старик?
— Понятно, какие тараканы у тебя в голове, — сказал он. — К твоему сведению, я вообще не отдал бы замуж свою дочь в таком возрасте. Но какой ты старик? Мальчишка, которому досталась чужая память. При раннем браке я радовался бы тому, что у меня зять с опытом. И честнее сказать заранее, а не ставить их перед фактом.
Обрадуется ли Надежда моему опыту? Проверять не тянуло.
— Нет, — сказал я. — Может, у меня в голове тараканы, но если всё расскажу, а мне после этого дадут от ворот поворот, мы не сможем пожениться, мы даже не будем нормально общаться! Они не подпустят меня к дочери! Да за два года я умру! А молчание они простят.
— Ладно, не хочешь говорить — дело твоё, но Вику не обижай. Я с ней поговорю. Не такая она болтушка, какой кажется. Вот тебе номер телефона, позвонишь по нему, к какому времени её привезти. Свой подарок она отдаст сама, а я вам тоже кое-что подарю. Как у вас, кстати, с "Огоньком"?
— Номер засняли, режиссёр доволен, теперь была бы ещё довольна комиссия.
— За это не беспокойся: всё примут. Я думаю, что вам нужно больше выступать, а тебе писать больше книг. Известность — это тоже своего рода щит. Кто поверит в то, что человек, давший жизнь проекту, выступает на сцене, учится на актёра и пишет книги? Это объяснит и мой интерес к вам, и многое другое. Сами американцы на такое никогда не пошли бы и тем более не подумают, что пойдём мы. То, что ты гуляешь свободно, большая удача. Были планы твоей изоляции. Не у меня, у других.
— Спасибо, — сказал я. — Я это запомню.
— Ты не знаешь, что у вас было с диабетом? — спросил он. — Я интересовался у Келдыша, но он сказал, что в разделе медицины по этой болезни ничего нет.
— Я сам никогда не интересовался, но сестра болела диабетом до самой смерти. И у неё он был не в самой тяжёлой форме. Я знаю о болезни Виктории Петровны и, если бы мог чем-то помочь, давно сказал бы.
— Нет, так нет, — вздохнул он. — Я хотел с тобой поговорить, но нужно ехать в Кремль, поэтому разговор отложим. Вику не дождёшься?
— Мне нужно ехать за Люсей. Я ей потом позвоню.
Сегодня мы немного опоздали и встретили Люсю на полпути от школы до места, где нас ждала машина.
