2.
Драконтрест вызвал меня по Сети минут через десять. За это время я успел выпить одну банку пива и ополовинить вторую. Сердце бешено колотилось, руки дрожали, а в голове крутились обрывки матерных фраз.
"Что случилось?" спросил Драконтрест. "Почему ты снял помеху?"
"Меня преследовали полицейские", ответил я. "Если бы они меня догнали, они не стали бы разговаривать, они бы меня просто пристрелили".
"Ты уверен, что они гнались именно за тобой?"
"Ну..."
"Понятно", оборвал меня Драконтрест. "Струсил. И поставил всю операцию на грань провала".
"Я не струсил! Опасность была очень велика..."
"Тебе надо было переместиться в тело одного из полицейских", сказал Драконтрест. "А если это невозможно — переместиться в тело водителя любой встречной машины".
"Там не было встречных машин!" воскликнул я.
Драконтрест отключился.
3.
После трех банок пива стресс помаленьку отступил, а смену ему пришло раздражение. Не стыд, а именно раздражение.
Что бы там Драконтрест ни говорил, стыдиться мне нечего, я считаю, что повел себя абсолютно правильно. Жертвовать собой ради успеха маленькой междоусобной войны — нет уж, увольте. Для Драконтреста и Кожухова я всего лишь один из трех почти одинаковых клонов, но для самого себя я единственный и неповторимый. Я не позволю относиться ко мне как к разменной монете в шпионских играх. Эта не та ситуация, когда можно пожертвовать собой на благо Родины. Тем более, Кожухов явно что-то недоговаривал, объясняя план операции... А что там, собственно, происходило?
И в самом деле, почему бы не взглянуть на результат операции собственными глазами? Я приказал Сети переместить меня в точку, отстоящую от места последнего перехода примерно на километр в любую сторону.
4.
Я стоял у окна и смотрел, как на обочине дороги догорает маленький серебристый кабриолет. Все-таки предчувствие меня не обмануло. Если бы я промедлил, в том теле, которое сейчас сидит за рулем и потихоньку обугливается, находился бы я. Мужика, конечно, жалко, но себя еще жальче.
Человека, в теле которого я находился, звали Шон Даллас, он был управляющим гостиницы. Никаких срочных дел у него не было, ничто не мешает ему погрузиться в свой "меркьюри" и съездить в соседний город по каким-нибудь делам. Если Лэнгли горит, столб дыма будет виден с дороги.
Через пять минут стало ясно, что Лэнгли не горит. А еще через две минуты стало ясно, что все гораздо серьезнее.
В какой-то момент я сообразил, что навстречу не проехало ни одной машины, за исключением военных "хаммеров" и полицейских с мигалками. А потом я увидел, что встречная полоса перегорожена переносными стойками и навстречу стоит гигантская пробка, в головной части которой суетятся военные в противогазах. И не просто в противогазах, а в полных костюмах химзащиты.
"Форд-эксплорер", ехавший впереди меня, притормозил и съехал на обочину. Как только его широкая задница перестала закрывать обзор, я увидел, что перегорожена не только встречная полоса. Поперек дороги был выстроен целый забор из пластмассовых столбиков, а за забором двое негров в полицейской форме устанавливали плакат "Объезд справа". Перед забором стоял третий полицейский, он размахивал жезлом, указывая, что надо съехать на проселочную дорогу, ведущую куда-то в поля.
Уже свернув, я запоздало сообразил, что сильно рисковал. Если бы у этих полицейских были детекторы пришельцев... Нет, что я говорю, истребление сетевых путешественников — прерогатива российских ментов. Американские полицейские пока этим не занимаются.
Я проехал по проселку километра три и попал на какую-то большую площадку, приспособленную под автостоянку. Машин здесь скопилось не меньше сотни и все время прибывали новые. Парковку обслуживали военные в комбинезонах химзащиты.
Я припарковался в указанном месте, вылез из машины и тут же получил три большие таблетки в комплекте со стаканом воды.
— Выпейте это, — прошелестел из-под противогаза военный, выдавший мне это богатство.
— Что случилось? — спросил я.
— Выпейте, — устало повторил военный и отвернулся.
Из коробочки на поясе он извлек салфетку, мазнул ей по крылу моей машины, засунул салфетку в какой-то прибор и некоторое время изучал его показания. Затем он поднял глаза и увидел, что я все еще стою с таблетками в одной руке и стаканом в другой.
— Выпейте, — повторил военный в третий раз. — Это противоядие.
— Противоядие от чего?
— От нервно-паралитического газа.
И тут я понял то, о чем умолчал Кожухов. Бомбы, заложенные в здание, были химическими. Но отсюда до Лэнгли километров десять-пятнадцать. Если эти военные так взбудоражены... Сколько же газа выпустили мои друзья?
— Быстрее, — сказал военный. — Я не могу стоять около вас целый час.
Я проглотил таблетки и запил водой.
— Что произошло? — спросил я. — Откуда здесь газ? Здесь опасно?
— Пока еще нет, — ответил военный. — Облако еще не дошло. Ваша машина не пострадала, но дальше вы не проедете, дорога слишком плохая. Скоро подъедут армейские грузовики и всех эвакуируют. Пока пройдите вон туда и ждите, — он указал пальцем в дальний конец импровизированной стоянки, где уже толпилось человек сто — сто пятьдесят.
— А почему нельзя вернуться на дорогу? — спросил я.
— Не успеете, — покачал головой военный. — Газ будет там с минуты на минуту. Делайте, что сказано, и все будет хорошо.
Но его аура говорила, что хорошо уже не будет. Этот человек точно знал, что ядовитое облако скоро придет сюда, а противохимические костюмы есть только у военных. И если грузовики не придут прямо сейчас... А они явно не придут.
Внедорожник, который ехал раньше впереди меня, завелся, тронулся, выехал со стоянки и осторожно покатился по неровному полю. Я понял, что только что упустил последний шанс сохранить это тело в живых.
— Давайте, я вам помогу, — сказал я. — Надо же чем-то занять себя в последние минуты.
Военный что-то пробормотал, безразлично махнул рукой и отвернулся. Я знал, о чем он думает — он понимает, что занимается бессмысленным делом, он ждет, когда облако газа опустится на стоянку и... Хорошо, что я не телепат. Не хочу знать симптомы отравления этим газом.
— Извините, — сказал я и приказал Сети вернуть меня обратно во Владивосток.
5.
Над океаном занимался рассвет. Тело накрыло меня сонливой усталостью, которая, впрочем, быстро улетучилась под напором остаточного адреналина. Я открыл холодильник, вынул очередную банку пива, задумчиво повертел ее в руках, поставил обратно и вытащил бутылку водки. И почувствовал сетевой вызов от кого-то незнакомого.
"Привет! " сказал я. "Ты кто?"
И сразу почувствовал, что собеседник в ярости.
"Я — это ты", сказал он, точнее, оно.
Очевидно, мы-два успело вступить в еще один мейоз, потому я его и не узнал.
"Теперь ты довольно?" спросило мы-два. "В окрестностях Лэнгли к вечеру умрет сто тысяч людей, а еще двести тысяч останутся инвалидами. И все из-за тебя".
Я почувствовал, как изнутри поднимается гнев.
"От чумы погибло почти три миллиона", сказал я. "И не надо говорить, что ты ни при чем".
"Америка избавляется от балласта", спокойно сказало мы-два. "Лучше делать это чумой, чем пулями, так гуманнее".
"Ни хрена себе гуманнее!" воскликнул я. "От пули так не страдают".
"Зато от пули страдает тот, кто стреляет. У вас в России скоро станет тесно от моральных уродов".
"А у вас не тесно? Наши ФСБшники, в отличие от твоих начальников, инопланетянам еще не продались ".
"Ты о чем?" удивленно переспросило мы-два и я понял, что его удивление искреннее.
"Ну как же! Дракон... гм..." я замялся.
"Договаривай уж", рассмеялось мы-два. "Я и так уверен, что в Лэнгли не обошлось без Драконтреста".
"Уверен?" переспросил я. "Именно уверен, а не уверено?"
"Да, я решил, что я все-таки мужчина", сказал мы-два. "Я вступал в мейозы главным образом с мужчинами, от Даши у меня уже почти ничего не осталось".
"Какие мейозы? Чем ты там вообще занимался?"
"Вступал в мейозы", повторил мы-два. "Сегодня утром нас было около тысячи. Сейчас осталось в десять раз меньше".
"Нас — это кого? Погоди... Ты вступил в тысячу мейозов?"
"Я лично вступил в одиннадцать мейозов, считая самый первый. Но мои клоны тоже размножаются".
"Хочешь превратить всю Америку в стадо своих клонов?"
"Не всю Америку. Клонов будет тысяч двадцать, больше не нужно, а то сильно понизится качество душ. И это не совсем клоны, они заметно отличаются друг от друга. Общего у них немного — постоянный контакт с Вудстоком и архангельская ментальная техника. И кое-какие наши с тобой воспоминания".
"И зачем тебе это все?" спросил я. "Это поможет тебе перейти на следующий уровень? Или не только тебе, но и всем вам?"
"Не знаю", ответил мы-два. "Вудсток перестал со мной разговаривать. Он учит нас всему, что мы просим, но на отвлеченные темы больше не разговаривает. В последний раз он говорил, что я должен жить так, как считаю нужным, а переход произойдет тогда, когда придет время".
"А пока это время не пришло, ты решил заселить весь мир своими клонами?"
"Да сколько раз можно повторять!" возмутился мы-два. "Они не клоны. Они совсем другие люди, просто у нас есть кое-что общее и это кое-что позволяет нам доверять друг другу. Как ты не можешь понять! Нельзя принести на Землю мир и счастье, не изменив людей. Твои боссы пытались это сделать, и что? По всей стране непрерывная стрельба уже вторую неделю. Скоро у вас воцарится настоящий хаос".
"А ты, значит, теперь американец?" спросил я. "У вас, у нас..."
"Да, я американец", согласился мы-два. "Процентов на восемьдесят. Американцы не такие дураки, как ты думаешь, интеллект у них в среднем слабее, но ненамного. Зато у них есть другие достоинства. Они верят в свободу личности. Когда приходит тяжелая пора, они не сбиваются в стаю и не начинают драться друг с другом стенка на стенку. Они гораздо меньше склонны к насилию, чем русские. Они просто идут по жизни со своей дурацкой улыбкой, иногда это минус, но чаще — плюс".
"Я никогда не войду в мейоз с американцем", отрезал я.
"А я и не прошу", улыбнулось мы-два. "Я просто хочу, чтобы ты знал, что происходит в США на самом деле. А то твои начальники вообразили себе невесть что..."
"Ты позвонил только для того, чтобы я передал твои слова Кожухову?" спросил я.
"Не только. Я хочу, чтобы ты задумался. У китайцев есть такая картинка — инь и ян. Инь в пределе дает ян, а ян в пределе дает инь".
"Короче".
"Хорошо, постараюсь быть короче. Ты пытаешься навести на Земле порядок, но приносишь хаос. А я, наоборот, по совету Вудстока начал нагнетать хаос, но вдруг заметил, что порядка становится все больше. Вначале я сомневался, но теперь я уверен, что это правильный путь не только с моей точки зрения, но и с твоей. Знаешь, в чем твоя ошибка? Ты пытаешься повернуть время вспять, а это невозможно, Земля никогда не станет такой, какой была до Сети".
"Раньше это было возможно. До тех пор, пока твои клоны не разбомбили Страсбург и Оболенск".
"Потому их и разбомбили", сказал мы-два. "Я не хочу, чтобы человечество вернулось в болото, из которого оно сейчас пытается выпрыгнуть. Допустим, твоя линия победит. Ты вырастишь нанозавод, построишь планетарный узел, компьютер, выстроишь астральный барьер..."
"Откуда ты все это знаешь?!" ужаснулся я. "Неужели..."
Мы-два расхохотался.
"Не надо пугаться", сказал он. "Не забывай, я — это ты. Для меня нетрудно предугадать, что ты будешь делать в каждый момент времени".
"Да ну! И что же я, по-твоему, делал на Броуне?"
"Раза два-три вступил в мейоз с какими-то ФСБшниками. Твои клоны в очередной раз пытаются построить нанозавод, а тебя самого Драконтрест использует как живой генератор астральной помехи. Странно, что ты выжил, я был уверен, что они тобой пожертвуют. С тех пор, как у них появились твои клоны, ты больше не являешься незаменимым. Если ты погибнешь, они клонируют еще раз одного из твоих клонов и все снова будет хорошо. А вторая твоя ошибка заключается в том, что ты делишь всех людей на своих и чужих. Свои — хорошие, чужие — плохие. Кожухов хороший, Драконтрест хороший, Габов тоже был хороший".
"А откуда ты знаешь, что Габов умер?"
Мы-два ехидно усмехнулся.
"Элементарно, Ватсон!" воскликнул он. "Я это понял сразу после налета на Страсбург. Сеть стала говорить, что Габов недоступен, и так продолжается до сих пор. Вряд ли он все это время скрывается в изолированной зоне".
"Логично", сказал я. "Ну так что тебе нужно от меня? Зачем ты звонишь?"
"Хочу, чтобы ты осознал свои ошибки. Жизнь устроена сложнее, чем тебе кажется, в ней нет однозначно черного и однозначно белого. Ты убеждаешь себя, что твой путь правилен, а мой — нет, но не все так просто. Ты ведь и сам уже видишь, что не все так просто. Какой бы путь ты ни выбрал, тебе придется пройти через грязь и кровь. И я не могу однозначно сказать, на каком пути ее будет меньше".
"Но ты все равно идешь своим путем", сказал я. "И тебя не пугает грязь. Почему она должна пугать меня?"
"Нипочему. Но ты должен видеть и другую сторону медали. Ты должен понимать, что против Остермайер и Кожухова выступает не свора маньяков-убийц и не группа предателей, продавшихся инопланетянам за тридцать сребреников. Мы такие же, как и вы, просто у нас другой путь".
"Наши пути пересекаются".
"Мы можем сделать так, чтобы они не пересекались".
"Как?"
"Мы не будем трогать Россию, Европу, Ближний Восток и Китай. А вы отказываетесь от идеи изолировать Землю от остальной Сети".
"Ни за что!" воскликнул я. "Если Земля не выпадет из Сети в самое ближайшее время, это будет катастрофа. Ты знаешь, что случилось в Бахрейне?"
"Знаю", вздохнул мы-два. "Мне это так же неприятно, как и тебе. Но на данном этапе подобные неприятности неизбежны".
"Если на Земле не появится планетарный узел, они будут неизбежны всегда".
"Через пару месяцев все люди, которых стоит спасать, станут недосягаемы для сетевых атак. Когда у тебя есть прямой канал на Вудсток, тебя не так-то просто обидеть".
"А остальные?"
"Остальные уйдут в балласт".
"И сколько будет избранных?"
"Предположительно — около восьмидесяти тысяч. Если не трогать те регионы, которые я перечислил — тысяч шестьдесят".
"Погоди... Это те самые сто тысяч, о которых говорил Вудсток? Те, кто перейдет на следующий уровень?"
"Возможно. Но мне кажется, ста тысяч не наберется".
"Пусть даже наберется", сказал я. "Появится избранная раса численностью сто тысяч особей. А остальных в балласт. А почему не в газенваген?"
"Негуманно", спокойно ответил мы-два. "Да и не нужно. Мы не считаем, что балласт несет зло. Зачем его уничтожать?"
"Хорошо, допустим, ты сумел создать избранную расу. А что потом?"
"Не знаю", сказал мы-два. "Так далеко я еще не загадывал. Цель — ничто, движение — все".
"Троцкист хренов", буркнул я.
