Они выбрали ночь

Рука убийцы дрогнула. Нож замер. И удар в спину, выбил убийцу из равновесия. Чужие руки развернули его и толкнули в сторону.

Яркие краски сменились тьмой, и пелена, исчезнув, явила Шраму страшную картину. Он стоял перед собственным отражением. Изменившись до неузнаваемости, он уткнулся взглядом в изможденное лицо, испещренное глубокими рытвинами и морщинами. Но награжденный, чужой силой, он смог разглядеть гораздо больше. Прозревшие глаза разглядели черную суть собственного отражения. Проникнув сквозь серебряную гладь, он попал в плен собственных грехов, которые долгие годы копились внутри убийцы.

Живые образы, картинки, отпечатки собственной памяти ожили, вцепившись в горло Шрама. Терзая его душу воспоминания, стали рвать на части бренное тело, пытаясь добраться до сознания душегуба. Клыкастые рты серых теней схватили его за запястье и резко дернули на себя. Желая стать богом, возвысившись над простыми смертными, Шрам споткнулся на пустяке. Кривое зеркало оказалось сильнее потусторонних сил, отразив саму суть опасного гостя.

Оказавшись в стороне от убийцы, констебль заворожено наблюдал за происходящим. Зеркало, в которое взглянул Шрам, ожило, забурлив будто кипяток, и из мрачной пустоты отражения потянулись костлявые лапы самой смерти. Когти проникли в податливую плоть, цепляясь за кости жертвы. Откинув голову назад и устремив взгляд в темный потолок, убийца взвыл.

Обугленное лицо повернулось, уставившись на констебля. На Джинкса смотрели две пустые глазницы.

Резкий звон зеркал венчал казнь. Тысячи острых граней разлетелись в сторону, окончательно разбив надежды кукольного мастера.

Когда безжизненное тело убийцы застыло на дощатом полу, а констебль смог унять крупную дрожь, он медленно подошел к Люси. Девушка сидела безмолвно, уставившись на изуродованное тело убийцы. Присев рядом, Форсберг обнял ее.

Ощетинившийся осколками зеркал мир, потеплел, смахнув с себя налет бесконечной ночи. Сквозь разбитые затемненные окна, проникал оранжево-розовый луч рассвета.

4

Город мертвых, на несколько часов превратившись в поле битвы, наконец, стряхнул с себя шелуху мрака, избавившись от деревянной армии наводнившей безвестные захоронения; а вместе с упокоением пришла и долгожданная тишь. Скрип деревьев и гуляющий в кронах ветер стал единственным гостем в мире каменных надгробий.

Ощущая полное бессилие, могильщик сидел на промозглой земле не чувствуя ни страха, ни боли. Отчаянье, и то растаяло в утренней дымке, наградив мистера Лизри призрачной надеждой.

Сотни уродливых кукол безжизненно лежали среди могил — рисованные лица были стерты до неузнаваемости, и лишь тело Кайота казалось неотъемлемым подтверждением реальности недавних событий.

Пытаясь привстать, Лизри обессилено повалился на землю. Мир поплыл перед глазами, и голова пошла кругом.

Неужели, кошмар исчез?! И темная душа, потерпела поражение?!

Сколько могильщик не пытался обнаружить Крейна, от духа не осталось и следа.

Повернув голову, Лизри заметил на дальнем надгробии огромного угольного ворона. Его агатовые глаза внимательно следили за человеком, который не в силах пошевелиться, распластался на земле. Спрыгнув с каменой тверди, ворон вальяжно подошел к могильщику и низко поклонившись, взмыл в воздух.

Проследить его полет было невозможно, потому, как яркий луч солнца скрыл смоляную фигуру бессмертного, покидавшего мир, больше не нуждавшийся в нем.

Явление справедливого ворона.

С тех самых пор прошел не один год: зеленая трава покрылась желто-красными листьями, которые сменились белыми сугробами, и с приходом солнца, начиналась весенняя капель. Оставив пост констебля, Джинкс Форсберг, обзавелся семьей и, покинув Прентвиль, попытался навсегда забыть события того мрачного года, когда крыши домов исчезли в огне, а человеческие пороки пронзили сердца горожан.

Маленький портовый городок принял молодую семью, окунув их в океан безмерного спокойствия и умиротворения.

По истечении первого десятилетия бывший констебль стал ловить себя на мысли, что события того рокового времени все чаще посещают его во снах, и также часто его мучают неразрешимые вопросы.

Проводя в своем кабинете круглые сутки, мистер Форсберг согнувшись над свечой, искусственно будил в своем сознании болезненные воспоминания. Перо скользило по девственно чистому листу, отражая каждый миг, каждое мгновение его бурной молодости. Показываясь на свет родным всего на несколько минут, мистер Форсберг нуждался лишь в дюжине новых перьев, чернил и чистых листах, которые он заказывал в лавке мистер Гунти, на соседней улице.

Каждое начало нового месяца, он выходил на улицу, и слегка сгорбившись и щурясь от яркого солнца, делал ровно сто шагов, поднимаясь вверх по улице и сворачивая направо. Останавливаясь возле стеклянной двери с изящной надписью, украшенный парой вензелей, мистер Форсберг оборачивался, словно пытаясь выследить того невидимого соглядатая, кто неусыпно следовал за ним — и, убедившись, что улица абсолютно пуста, заходил внутрь.

О приходе гостей возвещал звонкий колокольчик, который замолкал в тот миг, когда дверь плотно захлопывалась за спиной покупателя.

Примерно через пару минут бывший констебль вновь появлялся на улице, и что-то бурча себе под нос, направлялся домой.

Ровно сто шагов.

Острые перья торчали из его нагрудного кармана, а под мышкой покоилась целая стопка чистых листов. Шаркая ногами, он то и дело останавливался, поправляя непослушную ношу. С его губ срывалось недовольное бурчание и короткое путешествие продолжалось.

Так было и в этот раз. С одним только исключением. Мистеру Форсбергу не дали шагнуть на собственный порог.

Легкий южный ветерок принес вместе с беспокойным шелестом странный звук, больше напоминающий кашель пожилого человека, нежели карканье старого ворона.

Едва не обронив поклажу, Джинкс Форсберг стал жадно рыскать взглядом по близлежащим деревьям. Но птицы нигде не было.

Очередной обман! Насмешка судьбы! — бывший констебль недовольно хмыкнул, отмахнувшись рукой от странного наваждения.

Последние пару недель, он все свое время посветил воспоминаниям. И ответный эффект не заставил себя ждать. Ругая себя за излишнюю одержимость, Форсберг сделав последние три шага быстрее обычного, коснулся ручки двери, когда мягкий голос недвусмысленно окликнул его.

— Приятного дня, сэр.

Обернувшись, Джинкс машинально приподнял шляпу, уставившись на знакомое, и в тоже время совершенно чужое лицо.

Маленький городок не терпел незнакомцев и за последний десяток лет, мистер Форсберг никогда не встречал здесь приезжих, — а тут такой прохожий...

— Чем могу помочь?

— Уделите мне пару ваших драгоценных минут. — Голос прохожего звучал уверенно и в чем-то даже требовательно.

Шагнув навстречу, бывший констебль остановился, присмотревшись к собеседнику.

Человек выглядел высоким, подтянутым, по манерам истинный аристократ, с крохотными изящными усами и короткой ухоженной стрижкой. Костюм также был идеальным и только один штрих, никак не вписывался в привычные рамки. Из правого кармана господина торчало огромное воронье перо, такое же, как все эти годы хранилось у констебля. Символ первого и единственного дела, раз и навсегда перевернувшего его уравновешенную жизнь.

— Что это? — не сдержав собственных эмоций, мистер Форсберг застывшим взглядом уставился на перо.

Незнакомец опустил взгляд, осторожно спрятал символ в карман, и пристально взглянув на констебля, произнес:

— Именно с него все и началось...

Ответом было искреннее удивление.

— Кто вы, сэр?

— Чуточку терпения, Джинкс. Чуточку терпения...

Протянув руку, собеседник принял из рук Форсберга девственно чистые листы, и аккуратно положив их на нижнюю ступень, указал ему на берег моря. Заворожено следя за движениями таинственного господина, констебль не мог сопротивляться.

Как и много лет назад, неведомая сила закружила его, заставив довериться собственному наитию.

Он безошибочно выбрал место для разговора. Именно здесь в окружении тисов и тополей, среди широких кустов и обрывистого берега, откуда так приятно наблюдать за восходом солнца, незнакомец замер и присев на плоский валун, предложил констеблю, похожий камень.

На коре широкого дуба виднелись тысячи ровных зарубок. Джинкс хорошо помнил тот день, когда он сделал первую из них. В то утро, он прогуливался с Люси по берегу, и именно на этом месте, его настигли болезненные воспоминания. С тех самых пор недуг не отпускал констебля ни на минуту. Только утром ему давалось несколько часов на передышку, а затем бесконечные вопросы и сомнения вновь заполоняли его разум, не давая покоя до самого полнолуния.

Но случались и те бесконечные ночи, когда в свете луны, постаревший мистер Форсберг выходил к берегу и, терзаясь в сомнениях, обливался горькими слезами.

Страх того, что проклятие Прентвиля может повториться, не давал ему покоя, терзая констебля изнутри, будто черви грызут высохший дуб, на котором он отмечал ускользающее время.

Наблюдая за страданиями мужа, миссис Форсберг пыталась успокоить его, вразумив воспаленное сознание своего любимого супруга. Но все попытки были напрасны, Джинкс ничего не хотел слушать. И мольбы его дорогой жены, пропадали в туне, не найдя отклика мужа.

— Очень кропотливый труд, — указав на ровные полоски, вырезанные на коре, заключил незнакомец.

Мистер Форсберг грустно улыбнулся. Для него они стали наказанием, разорвавшим его жизнь на миллион крохотных клочков, которые порождали отголоски последних дней Прентвиля. Конечно же, город не погиб в собственных руинах и отряхнувшись от пожарища, стал жить новой жизнью. Но для самого констебля он погиб навсегда.

— Зачем мы здесь? — озаренный собственной мыслью произнес мистер Форсберг.

И ответ пришел незамедлительно:

— Я хочу открыть тебе правду, избавив от напасти, которая не дает тебе покоя. Вспомни.

Джинкс покосился на незнакомца и его губы вздрогнули от внезапной догадки. Знакомое лицо, черты, выражение глаз. Он уже встречался с ним раньше.

Но где?

Пульсирующая боль в висках, словно спасительный укол ножа избавил констебля от тумана неведенья. Он вспомнил,

Стерев бесконечные годы сомнений — он, будто и не было этих бесчисленных лет самобичевания — снова оказался в Прентвиле. Город грехов только находился на пороге ужасного нападения. Констебль брел по улицам в поисках извечных пресловутых 'ответов', которые не отпускали его и по сей день. Именно тогда он встретил незнакомца впервые. Только в тот раз он предстал перед служителем закона в образе Ночного провожатого и чумазого трубочиста, и многих других...

Нет! Хотя возможно и другие люди, что попадались Джинксу во время следствия, были чем-то схожи с незнакомцем.

— Оно ваше, — достав из кармана старое потрепанное перо, констебль протянул его собеседнику.

Сомнений быть не могло. Он знал: кто был перед ним!

Коракс с благодарностью забрал дар и приложив его к плечу, провел рукой, словно стряхивал грязь. Перо, прижавшись к ткани, исчезло.

— Оно предназначалось для тебя как защита. И сполна выполнило свою задачу.

— Защита? — не расслышав, переспросил мистер Форсберг.

Ворон кивнул.

— Если бы не твой неудержимый нрав. Мы могли бы оступиться и тогда город пал под непосильной ношей собственных грехов.

— Но причем здесь я? От кого меня оберегали? И почему именно меня?! — будто из пушки выпалил констебль.

Коракс заметно улыбнулся.

— Не все так сразу. Вы люди очень самонадеянны. Научившись измерять время, вы считаете, что смогли его подчинить себе. Также и с собственной душой. Отстранившись от посторонних советов и наставлений, вы считаете себя творцами всего сущего, оступаясь и спотыкаясь. Падаете в бездну. И только потом просите о помощи. Но порой вы являете собой настоящий пример подражания и восхищаете нас своими поступками. Принося себя в жертву, вы действительно меняете ход предначертанного.

— Я не понимаю, — честно признался мистер Форсберг.

Ворон продолжил:

— Мир устроен гораздо сложнее, чем ты способен понять. Но я постараюсь объяснить... Выдуманная смерть возницы, была некой ширмой, прикрытием, чтобы уберечь именно тебя. Мое перо, которое все это время пребывало в твоем кармане, замылило глаз одному из бессмертных.

— Но ... — попытался что-то возразить констебль, но жест Коракса остановил его.

— Долгие годы, мой названный брат, пытался доказать Всеединому, что вы всего лишь жалкое отродье недостойное любви. Но слова так бы и остались только словами, если бы ваш город не стал умирать. Люди сами истребляли друг дружку. И ваш главный враг — Вы сами! И ваши бесконечные пороки стали преобладать среди тех, кто был достоин небесной любви.

— А как же остальные?

— Они то и стали камнем преткновения, для моего брата, — согласился ворон. — Именно вы, словно бельмо на глазу, мешали его планам.

— Но разве бессмертные способны вмешиваться в нашу жизнь? — не унимался мистер Форсберг.

— Бессмертные способны и на большее, — не согласился Коракс. — Только легче ведь совершить зло чужими руками. Именно так и поступил мой брат. Его жажда доказать Всеединому вашу греховность затмила взор. Слегка подтолкнув вас к бездне, он выбрал себе хорошее оружие. Поработив душу Шрама, он с легкостью, его руками, убил сотни праведников, которые могли бы помешать распространению греховной болезни.

— И вы вступили в борьбу с собственным братом? — предположил констебль.

— Нет, — слегка прищурив взгляд, ответил Коракс. — В борьбу вступил ты. А я только направил тебя на нужную стезю, не более того.

— Да разве я ...

Но читая мысли Джинкса, ворон вновь остановил его на полуслове.

— Не ты один. Вас было много, и вы справились, оказав помощь друг другу. А вместе с тем помогли мне и еще в одном деле. Душа первого орудия смерти, моего неугомонного брата, все еще ютилась в вашем бренном мире, и представляла, куда большую опасность для всех смертных. И только благодаря вашей помощи, я смог узреть ее, отыскав среди каменных улиц города...— На лице ворона возникла боль, которую нельзя было скрыть. Немного помолчав, он продолжил: — Жизни, унесенные порождением моего брата, всегда будут моим поражением. Я никогда не прощу себе тех бессмысленных жертв.

Мистер Форсберг больше не перебивал говорившего. Только слушал, пытаясь не упустить ни одного слова.

— Наше противостояние длиться долгие годы и порой цена победы — человеческие жизни.... а поражение всего-навсего недолгое перемирие, перед новой дуэлью.

— И что же, так будет всегда? — пораженно прошептал констебль.

— К сожалению да, — ответил Коракс. — Каждый раз будут находиться те, кто жаждет власти и необузданной силы; кто желает возвыситься над простыми людьми; те, кто вновь выберут ночь, отвергнув дневной свет. И всегда будут находиться те, кто сможет предложить им достойную награду, за их преданность в общем деле. Искушение — это опасное оружие, которым наделены бессмертные.