Они выбрали ночь

Здесь было все иначе.

Проекции старых домов, словно души великих старцев, были наполнены лишь воспоминаниями и ошибками земной жизни. От чего и выглядели как обугленные огрызки, сохранив только остовы стен и часть верхних перекрытий.

— Почему здесь так пустынно? — Джинкс почувствовал, как его голос дрогнул.

На несколько минут, воцарилось молчание. Толи фантом не знал ответа, толи у него были другие причины держать констебля в неведенье. Наконец Заговорщик заговорил:

— Сегодня у нас день выбора. Души стекаются на холм Надежды, где будет решаться их дальнейшая судьба.

— И какой может быть выбор?

-Не знаю, — пожал плечами фантом. — Я лишен этого права и мне трудно предполагать, каким может оказаться следующий виток нашего бесконечного существования.

— В чем же ты провинился? — не унимался Джинкс, ловя себя на мысли, что не чувствует в душе противоречий, окончательно уверовав в многогранность существования.

— Я уничтожил надзирателя. Стер его из Принтвиля, — голос Заговорщика стих и на последней фразе окончательно растворился в пустоте города.

Квартал Отрешенных, который в привычном мире походил на потрепанную семью ветрами парусину, которую из жалости, никак не выкинут на помойку, здесь выглядел иначе. Дома были новыми, местами достроенными и имели вполне благочестивый вид.

— Ты говорил, что ваш мир — это отражение нашей реальности... — оглядевшись, произнес констебль.

Заговорщик кивнул.

— Тогда почему, эта часть города пестрит новизной, а не серостью и гнилью, как в Прентвиле?

Протерев пенсне и внимательно оглядевшись, фантом понимающе покачал головой.

— Возможно, ты не поймешь меня, но ваши напыщенные великолепием и невероятными архитектурными находками дворцы, всего лишь мишура, маска — за которой скрывается нечто отвратное, злое.

— Отвратное? — переспросил Джинкс, не в силах уловить нить разговора.

— Именно, — согласился Заговорщик. — Под этим словом, я имею ввиду — собственную душу. Наше жилище, как и то, что мы носим на себе и чем пользуемся ежедневно, словно губка впитывает весь негатив и позитив. С годами, видоизменяясь и приобретая вид столетней старухи, лицо которой изуродовано собственными грехами.

— Стало быть...

— Стало быть, ваше благородные сэры и леди одетые в дорогую одежду и надушенные бесценными свежайшими духами по сути своей кладезь порока, — докончил за констебля Заговорщик.

Джинкс недоверчиво воззрился на фантома.

— Что же это получается: мы, будто пустой кошелек, живя, забираем с собой всю мелочь собственных ошибок?

— Не только мелочь, а порой и целый золотой запас. — Заговорщик грустно улыбнулся, словно в том была беда и его собственной земной жизни.

— Но этого просто не может быть! — данный факт не укладывался в голове констебля. — Получается, закоренелые преступники, и все те, кто обходят стороной закон, большие праведники, нежели те — кто соблюдает все возможные указания и распоряжения?!

— Только, так ли верны все ваши законы, мистер полицейский. Подумайте... Не подрывают ли они вашу веру в справедливость?

Джинкс заметил, как глаза сэра Заговорщика победно сверкнули.

— Выходит вся наша законодательная система — это медленное и верное падение в бездну...

Служитель закона не верил собственным словам, но червь сомнения уже поселился в его душе и с каждым новым словом, произнесенным фантомом — грыз его все сильнее.

— Вся ваша жизнь — это верные шаги к скорой смерти, констебль, — спокойно согласился сэр Заговорщик.

— Но церковь, магистрат! Они не допустят! — попытался схватиться за спасительную соломинку мистер Форсберг.

— Глупость! — резко оборвал его фантом. — Вас может спасти только праведный человек и не более того. Все остальное — пустой звук.

Джинкс замолчал. Подобное не укладывалось в голове, но у него не было причин не доверять сэру Заговорщику.

— У нас есть шанс.

Голос фантома прозвучал как гром среди ясного неба.

Отойдя в сторону, констебль обессилено повалился на поросший серым мхом валун и пустым взглядом уставился на соседний дом.

— В чем же будет состоять моя помощь? — не отводя взора, одними губами прошептал Джинкс.

— Твоя задача найти того единственного, кто не в силах совершить зло. Того, чья жизнь белее первого снега.

Насупившись, констебль перевел взгляд на Заговорщика, но так и не нашелся что ответить.

Фантом продолжил:

— Тех, кто носит облачения Всеединого и восхваляет его молитвами — можешь отбросить сразу. В них не сыскать и капли праведности.

— Тогда как же мне понять?

— Я помогу тебе, — сухо ответил Заговорщик и наставительно пояснил: — Только учти, когда круг замкнется и Прентвиль лишиться своего тринадцатого праведника, ваш город утонет в огненной реке, и не кому не найдется спасения.

5

Забыв обо всех тревогах и заботах, Люси смотрела на пустынную дорогу, держа в руке практически потухшую свечу. Ей нечасто приходилось совершать необдуманные поступки, но когда подобное все-таки случалось, она готова была провалиться сквозь землю, лишь бы исправить положение. Сейчас у нее такой возможности не было. Впутав в свои замыслы мистера Форсберга — она получила от судьбы вторую пощечину, которая оказалась хуже смертельного удара в сердце. Невосполнимая потеря была равносильна смерти близкого человека.

Пациенты 'Безнадеги' пытались утешить ее — говорили о вере и искупление, о бесконечности земных мытарств и неизбежности фатума, но девушка не хотела слушать, срывалась на крик и исходила на слезы. За какую-то неделю она потеряла второго близкого человека. И эта неизбежность рвала ее на части — не давая возможности выговориться, избавившись тем самым от кошмарных воспоминаний.

Она винила только себя и никого другого. Если бы ни эти бессмысленные попытки вернуть брата, желание вторгнуться в потустороннее — Джинкс был жив. Но ее безрассудство наказало Люси, не оставив шанса на спасение.

Смахнув слезу, девушка направилась к дому, так и не получив облегчения. Молитвы остались без ответа.

Сегодняшний день обещал стать долгим и хлопотным: сегодня девушку ждали в детской школе для одиноких детей, затем в приюте для обездоленных, а вечером — она пела песни в местном церковном хоре.

Вернувшись домой, Люси надела домотканое платье и, накинув на плечи темную шаль — в знак скорби — направилась на улицу мастеров.

Последний месяц она с трудом выдерживала бешеный ритм города. Доктор Розвельт списывал ее постоянные головокружения на недостаток полезных фруктов, а внезапную хворь — на перемену строптивой погоды. Сама же Люси была уверена, что Прентвиль непомерно давит на нее своими каменными стенами и душит мрачными проулками и тупиками.

Врачи подобную теорию отрицали и в дальнейшем в ответ только мило улыбались, разводя руками: ' мол, эдакое предположение не для наших светлых умов'.

Люси их понимала.

Тяжело передать словами, собственные переживания, а уж узреть в этих самых переживаниях мистическую составляющую — и вовсе невозможно. Люди столь благородной профессии не терпели подобных оговорок и ссылок на неведомое. У них всегда существовали иные, более закономерные объяснения любой, даже самой диковинной болезни.

Оказавшись на улице, Люси первым делом бросила короткий взгляд на дальнюю часть улицы — там, где располагались портовые доки. Шепот моря был приятен и невероятно успокаивал израненную душу. Набравшись сил, девушка направилась в цивилизованную часть города. Здесь в квартале Отрешенных, она называлась Тщеславной дырой и, по мнению Люси — полностью оправдывала свое название.

Здесь не было очевидного зла, но между этим, идеальное общество не избавилось от греховных помыслов. Под маской доброты и милосердия, ненависть и безразличие процветали среди благочестивцев еще сильнее, чем в квартале Отрешенных.

Переступив через незримую границу, Люси ощутила приступ удушья. Человеческие пороки, словно назло слетелись в одно место, чтобы встретить случайную гостью.

Где-то неподалеку, в подворотне, заскулил щенок — жалобно, протяжно будто угодил в капкан. Девушка только и успела сделать несколько шагов, когда животные призывы о помощи, сменились задорным детским хохотом.

Возле кучи смердящего мусора сидел паренек лет десяти и, затягивая тонкую веревку вокруг шеи совсем еще крохотного щенка, жестоко прижимал его к земле.

— Ты что?! Зачем! — вырвался из груди вопль отчаянья.

Мальчишка, увлеченный занятием не услышал Люси, продолжая затягивать петлю на шеи животного.

— Не смей! Брось! — девушка схватила мальчугана за плечо.

Злобный рык и вой заставили Люси отшатнуться. Обернувшись, на нее смотрели желтые, будто змеиные глаза не ребенка, а непонятного существа.

Лицо мальчугана имело земляной цвет и только у самого рта, виднелась кровавая окантовка. Только сейчас Люси заметила, что возле живодера, выложены в ряд несколько трупов кошек.

— Ты что сдела...? — так и не нашла в себе силы спросить она.

Мальчуган ощетинился, сгорбился, словно готовясь к нападению.

— Пошла вон, потаскуха! Пока сама не заплакала кровавыми слезами! — голос оказался взрослым, заутробным.

Попятившись, Люси едва не наскочила на высокого, долговязого мужчину в строгих учительских одеждах.

Подойдя к мальчику, он взял его за руку и наставительно произнес:

— Проследуем к дому сэр Питер. Пора тренировать чистописание.

Единственное, что заметила девушка — это счастливую улыбку на лице ребенка и показанный ей язык.

Выскочив на оживленную улочку, Люси едва не натолкнулась на двух состоятельных господ, между которыми шел нешуточный спор.

— Я говорю вам это выгодная сделка. И даю вам, мой многоуважаемый коллега, стопроцентную гарантию.

— Ну, если вы столь уверены, мой друг, я, пожалуй, соглашусь. Риск благородное дело и мы с женой готовы участвовать в затее своим скромным капиталом.

Увидев напуганную девушку, господа остановились и, расплывшись в сальных улыбках, и не сняв шляп, последовали дальше. Для них, она была всего лишь представительницей низшего сословия, не требовавшей к себе и маломальского уважения.

Люси уставилась в след пустым взглядом. Их помыслы были известны ей наперед. Тот, что казался чуть выше и толще, уже давно собирался оставить своего компаньона в дураках, другой же — несколько лет прелюбодействовал с женой приятеля и планировал отравить его стрихнином.

Девушка чувствовала, что планы и одного, и второго, вскоре осуществляться.

Перейдя на противоположную улицу Люси на несколько секунд остановилась возле магазинчика мистера Эванса. Здесь с самого утра толпилась целая стена любителей сладких угощений. Выглядели они напыщенно, вальяжно, стараясь не совершить лишнего движения. Их тучные тела напомнили Люси мыльные пузыри, которые могли лопнуть в любую секунду.

Девушка кинула в сторону тучных тел один короткий взгляд. Все так. Все верно. Обжорство взяло над ними верх, и измученный организм вскоре обязательно даст трещину. У того вон — что постарше — в следующем месяце сердечко не сдюжит, а остальным еще до весны лишним куском пищи наслаждаться.

В соседнем окне раздался задорный девичий смех, разлившийся по улице неуемным многоголосьем. Люси подняла взгляд и узрела на одном из балконов полуобнаженного мужчину в окружение двух фривольных девиц. Те явно были на весиле и не ведали в своем поведенье никакого срама. Да и кто осудит высокородного, который решил изрядно повеселиться, поделившись своей радостью со случайными прохожими.

Подав старушке милостыню, Люси поближе прижала к сердцу крохотного щенка, сердечко которого билось трепетно и тревожно.

— Не бойся, больше тебя никто не обидит, — ласково произнесла девушка, посильнее укутав его в платок.

Этот странный дар появился у нее неделю назад и с каждым днем усиливался, рос, будто весенний цветок.

Вначале Люси действовало инстинктивно, гонимая одним наитием и желанием докопаться до правды, отстояв честное имя брата. Именно эта сила и привела ее на встречу к констеблю; и решилась, в отчаянье, открыть портал в мир мертвых. Оправдать собственные поступки и пугающий дар, возникший из ниоткуда, Люси была не в силах.

Остановившись возле церкви святого Люсиаса, девушка долго не решалась ступить внутрь, словно боялась кары Всеединого, которые обрушит на ее голову, разящую молнию.

— Ну и пускай! — не выдержав собственного страха, выкрикнула Люси и сделала уверенный шаг вперед.

Церковь была просторной и манила своей благостной прохладой. По бокам красовались яркие витражи, рассказывающие о жизни святых, а в центре располагался алтарь, украшенный цветами и дорогим красным бархатом.

Люси села на последнюю скамью и усадив рядом с собой щенка, который уже успокоился и, крутясь на месте, играл с собственным хвостом.

Сложив руки, девушка осторожно коснулась знака бесконечности у себя на груди.

— Я запуталась. Мне тяжело. Помоги мне.

Шепот был почти не слышен, и Люси, робко стала читать молитву за молитвой.

— Очень похвально, — внезапно раздался за ее спиной вкрадчивый мужской голос.

Девушка резко обернулась, а щенок откликнулся коротким гавканьем.

— Простите, отче, — опустила взгляд Люси.

— Ничего страшного, — святой отец хихикнул и присел рядом. — Какой славный пес... — рука священнослужителя коснулась уха щенка. Тот, не раздумывая, перевернулся на спину и блаженно раскинул лапы в стороны.

Человек в темной рясе улыбнулся.

— Отче, можно спросить? — нашла в себе силы Люси.

— Мучают противоречия? — попытался догадаться святой отец.

— Скорее определенности, — Люси улыбнулась, но глаза ее остались печальными.

— Значит извечный вопрос — потеря близкого человека, с которой не так легко смириться ...

— Ошибки — их нельзя исправить, изменить. Как я не пыталась, я совершаю новые, еще более ужасные вещи. Наверно мне нет спасения, — Люси закрыла лицо руками.

Нахмурив лоб, святой отец почесал залысину и раздув пухлые щеки, тяжело выдохнул, изобразив некое подобие свистящей мелодии.

— Ну-ну, дочка, не стоит так убиваться. Те, кто почил с миром — не любят этого. Поверь мне.

Девушка подняла голову и пристально вгляделась в добродушное лицо священнослужителя. Подобные слова она слышала от собственного брата, когда тот утешал ее в горе.

— Вот видишь, совсем другое дело... — заключил святой отец.

— Мне очень тяжело, отче. Невозможно дышать, постоянно слезы на глазах. И дело даже не в том, что я оплакала двух близких мне людей. Мир вокруг меня изменился. Я вижу грязь и мерзость окружающего нас города. И от этого мне страшно, очень страшно, отче...

Люси на миг затихла. Терзающие ее сомнения с трепетом вырвались наружу и эхом разлетелись по залу отдельными фразами.

— Вот оно что, — святой отец растер калении и, скрестив руки на груди, задумчиво изрек.

— Не бойся, милая. То, что происходит с тобой: не болезнь и не проклятие. Послушай лучше одну притчу... и возможно она подскажет ответы на те вопросы, что снедают тебя изнутри.