Остальные территории требовали от нас гораздо меньшего внимания. Так, на юге, вдоль Припяти, нам по сути требовалось подпирать только вход и выход железной дороги — Дрогичин с запада и Житковичи с востока. Там-то мы и строили укрепрайоны, и держали почти по тысяче человек личного состава — три батальона (мы перекомпоновали оргштатную структуру частей под наши возможности, да и то — некоторые пока не дотягивали до нужного количества, а потом выявился еще полезный побочный эффект — большое количество наших частей заставляло немцев осторожничать — еще бы — по документам, данным разведки и радиоперехвата, немцы насчитали у нас двадцать пять дивизий. В принципе, примерно столько соединений у нас и было, вот только они были в два-три раза меньше советских по количеству людей (в РИ дивизиями такой численности мы вели наступление в конце войны), хотя по активности воздействия на фашистов — прежде всего за счет сильной диверсионной работы — мы, думаю, советские дивизии превосходили, ну или как минимум не отставали).
Вся остальная территория вдоль Припяти охранялась, по сути, еще тремя нашими батальонами и множеством групп самообороны, организованных в деревнях и городках — их мы пока не кооптировали в свои части, а вооружали и обучали как народное ополчение — обстановка была неясной и ссориться лишний раз с местными не хотелось. Принимали пока только тех, кто сам изъявлял желание, да и то — они оставались служить в этой же местности. Всего таким образом на этой южной линии длиной в двести километров между нашими западным и восточным укрепрайонами находилось порядка двадцати тысяч человек — предполагалось что они, в случае чего, подопрут их своими набегами и нападениями на фрицев, что попытаются наступать на том направлении. К северу от Припяти — что с западной, что с восточной стороны — на восемьдесят километров шли леса и болота — тоже местность, удобная к обороне.
Правда, на западном фасе, севернее Березы и проходящего через нее шоссе, немцы уже имели опыт преодоления нашей обороны, поэтому там мы держали десять батальонов — пять тысяч человек — на фронте в сорок километров. Зато южнее шоссе — только три батальона — даже случись там прорыв, немцам еще надо будет выйти к нашим значимым городам — замучаются месить торф и гоняться за диверсантами. Вот прорвись они севернее — и сразу же выходят к междуречью Ясельды и Щары — а там и Ружаны, и Слоним — туда их пускать нельзя.
На восточном фасе находилось тоже три батальона, но уже на фронте в два раза больше — в восемьдесят километров — за Случью уже начинала организовываться что-то типа партизанской республики под нашим контролем — малочисленные дороги среди лесов и болот мы прикрыли засадами и завалами, поэтому фрицы, вывесив таблички 'Ахтунг, партизаны !', туда не совались, так что эту местность можно было условно считать нашей. А вот дальше на восток, за Птичью, похоже, была такая же зона, но мы пока только наладили с ними контакт, о каких-либо совместных действиях и тем более вливании в наши ряды речи не шло — от нас далеко, к фронту близко, поэтому они имели связь с советским командованием, которое, напомню, к нам относилось с подозрением. Ну, на той территории была давняя традиция партизанских республик — еще во время немецкой оккупации в восемнадцатом году в районе Рудобелки местные организовали Рудобельскую партизанскую республику, на территории которой сохранялась советская власть. Эта же республика снова там возникла во время польской оккупации и просуществовала до ухода поляков в двадцатом году. Так что и сейчас там уже начинало образовываться что-то подобное (в РИ там была Октябрьско-Любаньская партизанская зона (Любань — не та, что в сорока километрах на юго-восток от Слуцка — восточнее была и другая Любань — до нее от Слуцка было 120 километров)). Вот как раз начиная от той Любани, что под Слуцком, мы оборудовали опорные пункты, вязали их в укрепрайон, и держали там около двадцати батальонов, сотню танков, шесть батарей МЛ-20 — немцы были близко и могли начать на нас масштабное наступление — немасштабные прощупывания шли до начала октября.
К северу от Слуцка с запада на восток шла Копыльская гряда — местность также удобная для обороны — увалы и возвышенности перемежались лесными массивами и болотами (в РИ позднее здесь образовался Слуцко-Копыльский партизанский район) — требовалось прикрыть УРами только несколько участков, где проходили шоссейные дороги — 10 батальонов, да в предполье, в качестве разведки и диверсантов — еще три. Дорога Барановичи-Минск прикрывалась также десятью батальонами — это направление было еще одним из самых вероятных для наступления фрицев. Дальше на север наша территория прикрывалась Налибокской пущей, лежавшей к востоку от Немана (в РИ тут образовалась налибокская партизанская зона) — пяти батальонов на 80 километров было достаточно — в основном там требовалось патрулировать территорию, устраивать завалы и засады, да вести разведку предполья на предмет появления крупных сил немцев. Следующие 120 километров, что Неман после поворота с юго-востока тек почти по прямой с северо-восток на юго-запад, потребовали тридцать батальонов, 40 километров на северо-восток — еще двадцати. Ну а там уже был Гродненский УР. Южнее — в Супрасльской и Беловежской пущах — у нас было десять батальонов.
Итого, без гродненскго УРа, на обороне нашего периметра было задействовано 119 батальонов — 40 000 человек, качество которых зачастую оставляло желать лучшего. Естественно, в большинстве своем эти силы не были размазаны по фронту тонким слоем, а сосредотачивались по направлениям наиболее вероятного продвижения фрицев, грубо говоря — у крупных дорог, а остальные направления контролировались подвижными отрядами, засеками, засадами, дозорами — лишь бы отследить прибытие крупных сил, чтобы выдвинуться им навстречу и придержать засадными действиями и отходом по рубежам сопротивления до того, как мы стянем дополнительные силы.
ГЛАВА 45.
Именно так и было с гродненским укрепрайоном, который фрицы в последующие сентябрь и октябрь отсекали от основной территории три раза полностью и шесть раз — частично. Обычно они прорывали нашу оборону либо между Беловежской и Супрасльской пущами, либо севернее — между Супрасльской пущей и непосредственно Гродненским УРом. Как правило, это происходило, если с запада подходила одна-две пехотные дивизии, направлявшиеся на восток — немцы все пытались как бы мимоходом уничтожить, как они писали в своих докладах, 'неожиданно многочисленных окруженцев, оказывавших сильное сопротивление' — то есть нас. Так-то нас обложили чуть ли не шесть дивизий, но они были в том же положении, что и мы — для полноценного наступления людей не хватало, а как только кто-то собирал боевую группу силой один-два полка, временно оголялись отдельные участки немецкой обороны, через которые мы сразу же напускали на немецкий тыл уже не единицы, как обычно, а десятки ДРГ, и тогда немцам порой приходилось двигать свою боевую группу не в наступление, а на оттеснение наших ДРГ обратно, что не так-то просто. Были и успешные прорывы нашей обороны, особенно поначалу, пока мы не ввели в строй достаточно бронетехники.
Зато потом, с ноября, контратаки силой в двадцать-тридцать танков и самоходок ставили крест на первых успехах немцев и им приходилось откатываться обратно за Неман — попытки сохранить плацдарм приводили к тому, что мы просто подтягивали наши гаубицы МЛ-20, громили переправы и вообще всячески затрудняли подвоз продовольствия и боеприпасов — получалось, ни немцы не могут идти вперед со своего плацдарма, ни мы, точнее, мы и не старались сбросить их обратно в реку — пусть сидят. А мы пока прорвем их оборону где-нибудь в другом месте и совершим рейд по тылам. Так что даже успешные прорывы выходили им только дополнительными потерями.
Другое дело в упомянутых участках — там не было крупной реки типа Немана или лесных массивов, поэтому немецкая пехота чувствовала себя довольно уверенно, особенно если ей придавали сколько-то танков, штурмовых орудий или хотя бы самоходных пушек — пусть даже французских и на шасси французских же танков — все-таки артиллерийский ствол, да еще сам ездит — мы такое тоже очень любили.
Создали мы и шесть танковых батальонов по тридцать машин, которые по сути были частями для нанесения контрударов по прорвавшемуся противнику — с пехотой, артиллерией, минометами, разведывательным самолетом — эти части по сути были танковыми мини-дивизиями. Хорошо себя показали и снайперские взводы, которые засылались на местность, где наблюдался прорыв пехотных соединений вермахта — у меня в голове откуда-то засела фраза, что десять снайперов останавливают пехотный полк. Ну, полк не полк, а батальон они остановить могут — проверено на практике. А роту, если все снайпера с самозарядками, да при удачной позиции, да если не мешает артиллерия-минометы — половинят минут за десять. Уж треть выносят — это точно. Так что я, по привычке умножая потребности в два-три раза, и ввел снайперские взводы — один-два таких взвода эффективно стреножили немцев на фронте в два-три километра. Так что запомнившееся высказывание мы просто применили на практике, только в немного большем масштабе. И собирались его увеличивать — к концу сентября обкатывалась уже снайперская рота, тем более что у нас же набралось достаточное количество и штатных оптических прицелов — как наших, так и немецких, и прицелы собственного изготовления уже давали приемлемые результаты на дистанциях более полукилометра, а отдельные экземпляры — и до километра. В дальнейшем, чем чаще тем все больше, это средство усиления отдельных направлений стало играть все большую роль в наступлении или обороне на важнейших участках.
Да и до их прихода наши пехотные подразделения неплохо справлялись с удержанием немецких атак и даже наступлений. Зарывшаяся в землю пехота была довольно устойчива к артиллерийскому огню. А учитывая, что немцы не особо любили тратить снаряды на подавление 'партизан', да и основной фронт требовал их все больше и больше, то артподготовки были не такими уж интенсивными — десять-двадцать минут — и начинается атака, которую сначала встречает огонь штатных снайперов, потом — редкий винтовочный огонь — только чтобы подбодрить фрицев на атаку 'слабо укрепленного рубежа', ну а уж потом, когда их пехота приблизится к скрытой в траве колючей проволоке или просто небольшим противопехотным ежам, а то и волчьим ямам — косоприцельный пулеметный огонь из ДОТов. Естественно, вторая атака проходит уже по всем правилам, с учетом наличия сильной обороны — тут уже нам приходится повертеться, интенсивно пострелять, сходить в контратаки, вывести на поле боя пару-тройку танков — когда своя бронетехника находится неподалеку, пехота чувствует себя особенно уверенно. Главное, чтобы танкисты не подставлялись под выстрелы из немецких пушек, уж как минимум — не задерживались бы надолго на одной позиции — немцы довольно быстро засекали такие танки и стреляли довольно точно — пристрелочный выстрел, максимум два — и начинается стрельба на поражение. К сожалению, не всем танкистам хватало терпения, некоторые забывались, выезжали из-под прикрытия холмов или деревьев, и начинали садить с одного и того же места — зачастую итогом становился снаряд в бок. Но в основном, стреляя по наступающей пехоте с флангов, танки существенно замедляли ее продвижение, и у наших бойцов появлялось больше возможностей подстрелить фрица.
К сожалению, немцы после двух-трех безуспешных атак временно прекращали наступление на этом участке и либо подтягивали артиллерию, либо пытали счастья в другом месте. В итоге, рубеж — здесь или правее-левее — оказывался прорван, немцы начинали продвигаться вперед, чтобы через несколько километров упереться в очередной рубеж и начинать все по новой — мы намотали на ус опыт прошедших боев Красной Армии и активно его применяли. Тем более что немцам далеко не всегда удавалось сохранить силы до следующего рубежа, так как продвижение до него вовсе не было прогулкой — на наступающую пехоту накидывались злые осы.
Под конец сентября мы уже навострились останавливать такие прорывы в глубину нашей обороны, причем численность войск прорыва особо не имела значения — перестрелки в лесу обнуляют любое численное преимущество. Главное, чтобы было куда отходить. Как-то раз целая пехотная дивизия попыталась наступать на довольно узком фронте — три, может, пять километров. Шестнадцать тысяч человек, из которых только три тысячи с копейками — непосредственно пехоты ? Не смешите мои тапки ! Мы подогнали в район наступления около двадцати ДРГ — где-то с тысячу бойцов, которые за два дня, из засад, перещелкали этих немчиков. Ну, не всех, но под пару тысяч у них выбыло — временно или навсегда. Немцы еще попытались сформировать пехотные подразделения из всяких вспомогательных солдат, но эти-то против нас тем более никак не котировались. Особенно когда мы порычали двигателями танков — их наступательный настрой резко спал.
А так — два дня по округе стоял треск выстрелов. Щелк! — и фриц валится в канаву. Щелк! Щелк ! — и шустрик, который попытался было спрятаться в ней же, валится рядом. Все — пора мотать — и боец, не дожидаясь немецких минометов или, того хуже — гаубиц — резво соскальзывает с дерева и линяет в сторону. А в стороне тоже раздаются такие же щелчки. Или автоматные очереди, когда — из двух, трех стволов, да в упор по идущему в колонну друг за другом взводу ! — красота-а-а-а ... Первые пять-семь завалятся, остальные залягут и начнут беспорядочную стрельбу — а наши уже в глубине леса, или ушли по оврагу — короче, не достанешь. Если в засаде участвует больше народа, то могут и гранатами закидать — вот и еще пара-тройка фрицев небоеспособна. Две-три таких засады — и немецкий взвод начинает молиться о том, чтобы им только позволили выйти с раненными. Ну, мы же не звери, конечно же позволим. Если не получится добить. Тем более что рядом есть и другие взводы, которые, попадая в такие же засады, тем не менее могут зажать и наших. Вот если других взводов не было — не взыщите, живыми вы отсюда не уйдете, все подохнете. А то и танк выедет — тогда уж под его прикрытием можно повоевать подольше — не полминуты, а три-четыре — еще пару фрицев на тот свет отправим — все победа станет ближе. Ну, если рядом нет какой ПТО или местность уж больно открытая — так мы тогда и не высовывались — это фрицам надо наступать, а не нам. Так что место очередной стычки выбираем мы.
И мы выбирали. На второй день немцы взбесились и обстреливали леса из артиллерии чуть ли не сплошняком — фронта-то, с мощными укреплениями, нет, соответственно, нет ясной цели для артиллерии — и куда прикажете стрелять ? Вот немцы и начали ровнять поверхность земли — стреляли-то отовсюду, но понемногу. Пришлось пережидать, пока у них закончится боекомплект. Тем более что и немецкая пехота вперед идти не могла. Ну а как бэ-ка начал подходить к концу, тут-то фрицы и смекнули, что им просто не хватит снарядов, чтобы вырубить все леса в округе. Поэтому некоторые из самых борзых еще попытались после идти в атаку 'на кусты и деревья', а остальные, оттянувшись на пригорки, взяли в руки лопаты и принялись заглубляться — 'закреплять захваченную территорию'. Да бога ради ! у нас этих территорий — море, так что не жалко — все равно вы закончитесь быстрее. Но для порядка мы их потом все-таки окружили, и, посидев в изоляции с недельку, фрицы откатились ни с чем — устроили 'прорыв' и вылетели со свистом, оставив на память часть тяжелого вооружения.
