— Но у Даркуотера не было абсолютной власти — вон сколько у него было проблем с тем Гизмо! — с долей возбуждения возразила Дубровская.
— Так и у реальных монархов абсолютной власти, как правило, не было, и они всегда были вынуждены оглядываться на мнение своих воинов, знати, собственные силовые возможности и так далее. Очень редкий монарх умудрялся устроить всё так, чтобы его мнение начинали считать неоспоримым абсолютом, а большинство из тех, кто даже просто пытался в ту сторону шевелиться, заканчивали свою жизнь или от яда, или от дворцового переворота.
— М-м-м… Георг, — робко улыбнувшись, позвала меня Танди, — ты не думай, что я хочу спорить, но неужели вообще никак не получится с республикой? Ведь в ней очень много хороших идей.
— Как-то я читал, что до войны проводили исследования и однозначно доказали, что полноценная демократия возможна только в социуме, не превышающем по численности пятьсот человек, — ловлю взгляд официальной супруги. — Если людей больше, то они просто не смогут в должной мере знать кандидатов на выборах, их прошлое, таланты и недостатки, становясь уязвимыми к обману и манипуляциям. Поэтому в группе до пятисот человек выборы действительно могут обеспечить приход во власть компетентных и дельных людей, потому что те, кто выбирают, знают, кого выбирают, а вот при большей численности электората во власть начинают проникать мошенники и временщики, интерес которых только в том, чтобы набить собственный карман и сбежать от ответственности. И мой опыт показывает, что эти выводы если и не полностью соответствуют истине, то очень к ней близки. Поэтому, если мы хотим построить более-менее справедливое общество, выборы стоит оставить на местном уровне, позволив выбранным решать местные же проблемы, но на более высоких постах выборов быть не должно.
— Как говорил Дхарма, можно сломать отдельные прутья, но нельзя сломать веник, — тяжело вздохнул Арадеш, чуть сутулясь на своём месте. — Шейди Сэндс живёт одной семьёй. Здесь все заботятся друг о друге. И мне сложно представить, чтобы кто-то мог обмануть наших людей, выставив себя хорошим управленцем на словах, а на деле лишь воруя и не желая ни за что отвечать.
— Папа? — не очень поняла, к чему он клонит, Танди.
— Не могу поверить, что он смог бы избежать за такое ответственности, — продолжил мужчина, глянув на дочь. — Но Георг прав — когда людей становится много, сложно уследить за тем, что у них на сердце. История нашего Убежища 15 тому доказательство. Но, признаюсь без утайки, я не знаю, что тут можно сделать, — посмотрел он уже на меня. — Даже моя родная дочь, выросшая под этими жаркими небесами, видит мир до войны безгрешным раем, упуская из вида недостатки или просто не думая о них.
— Пап! — вспыхнула румянцем смущённая девушка.
— Я и сам таким когда-то был, — примирительно прикрыв глаза, пожал плечами почтенный отец. — Древний мир виделся мне сказкой — чем-то замечательным, местом, где не было проблем и даже те, кто верил в иных богов, не таили зла на последователей Дхармы. Наивные представления наивного дитя, рождённого уже после того, как тот мир сгорел в пламени, — помещение огласил новый вздох, а глаза индуса открылись, правда, упираясь взглядом в столешницу. — Набравшись лет и опыта, я уже понимаю, что всё не могло быть так, а читая старые законы с наказаниями за преступления, от разнообразия и числа которых по спине пробегает озноб, только убеждаюсь в этом. Но я уже не молод, а молодые любят сказки. Добрые сказки, в которые хочется верить. Волшебные слова «республика» и «демократия» — из тех же сказок. Отрекаясь от них, мы только оттолкнём молодых, кто не знает правды, но хочет верить в хорошее и идти к идеалу.
— Согласен, — немного удивив этим слушателей, кивнул я тестю. — Но именно поэтому вопрос и сложный. У нас ведь действительно мало ресурсов, вплоть до того, что каждая тряпка или кусок довоенного шифера — это уже ценность. Я даже не уверен, что мы сможем обойтись без рабства. И в таких условиях называться республикой, федерацией или конфедерацией — это только вставлять себе палки в колёса и закладывать проблемы на будущее.
— Погоди, а что там с рабством? — подалась вперёд Наталия.
— Не одобряешь? — улыбаюсь ей в лицо.
— Ну-у… мне сложно его одобрять, — дипломатично вильнула девушка. И судя по взглядам Танди и Арадеша, те были с этим тезисом согласны.
— Я тебя прекрасно понимаю! — удобнее устраиваюсь лопатками на спинке стула. — Однако представь такую ситуацию: на какое-нибудь наше стадо или караван внезапно нападают. Пастухов и охрану убивают, браминов уводят, но, пройдя по следам, мы обнаруживаем не бандитов-рейдеров, а какое-нибудь дикое племя, что уже чуть ли не до каннибализма одичало, искренне считает всех чужаков за ненастоящих людей и законную добычу, убеждено, что данное чужаку слово не стоит ничего, и в принципе не способно к мирному сосуществованию. Потому что они — дикари. Они уверены, что убивать чужаков — это хорошо и правильно, а если чужаки отбиваются, то они — плохие, злые, и тем более их надо убить. Думать на перспективу они не умеют, всех чужаков считают доверчивыми дураками, которых можно, нужно и полезно обманывать, например, заманивая к костру улыбками, поднося воды и вскрывая горло, пока человек отвлёкся, просто чтобы ограбить. И себя за такой подход они считают самыми умными и прозорливыми, потому что раньше у них только получалось и приносило выгоду, значит, только это и есть правильный метод общения с чужими. И вот что с ними делать?
— Эм… — у Выходки явно не было готового ответа.
— Если перебить только мужчин и уйти, это ничем не будет отличаться от геноцида всего племени, только медленного и очень болезненного, — чуть повожу головой вбок. — Перебить всех сразу, включая маленьких детей и ни разу не бравших в руки оружия женщин? Можно, но даже среди бойцов, что от их рук могли потерять кого-то из друзей, очень немногие воспримут с энтузиазмом такой приказ и уж тем более такую политику в массовом отношении.
— А без массовых убийств нельзя? — невесело скривила губы Дубровская.
— Можно поколотить и объяснить, что нельзя нападать на наши земли, — пожал я плечами. — Но они же — тупые дикари, чей разум не развивался образованием, и они убеждены, что чужаки — это законная добыча, а врать им, чтобы их убить — это правильно. То есть да, вождь покивает, что всё понял, поклянётся, что больше не будет, а едва карательный отряд уйдёт, тут же поведёт воинов в новый набег, чтобы отомстить за нанесённую обиду.
— Не может же быть всё так плохо! — нахмурилась девушка.
— Ещё как может. Я не говорю, что все племена дикарей такие — очень многие будут нормальными и, наткнувшись на нас, сперва попытаются наладить мирное общение, обмен, а потом и присоединиться захотят. Но на пять мирных племён всегда найдётся группа абсолютно недоговороспособных тварей, которые твоё миролюбие будут считать исключительно за слабость и доказательство того, что ты — их законная добыча. И таких надо или сразу пускать под нож, не считаясь со слезинкой ребёнка, или, перебив буйных, остальных брать в рабство и заставлять работать за еду там, где нам нужно, и так, как мы скажем. Брать женщин и детей просто на иждивение, кормя за свой счёт и слушая в ответ обвинения, что мы, такие злые, убили их мужей и теперь по гроб жизни им обязаны, а то и получая в ответ от подросших и воспитанных в прежних традициях деток попытки отомстить за отцов, — это абсурд. Вот и получается, что рабство тут будет самым гуманным вариантом, позволяющим детям вырасти уже не такими гнилыми дикарями, какими были их отцы, и влиться в общество.
— И как они вольются, если будут рабами? — всё ещё скептически, однако уже обдумывая мои аргументы, спросила Выходка.
— Рабство не обязано быть вечным и наследственным, — вновь пожимаю плечами. — Всегда можно предусмотреть возможность выкупиться, чем-то заработать свободу или привязать освобождение к каким-то срокам, например, дети рабов, достигшие двадцати лет и обзаведшиеся собственной семьёй, рабами уже не считаются. Это всё вопросы уже организации и планирования. Но главное, что я хотел сказать, — что у нас слишком мало ресурсов и мир вокруг слишком суров, чтобы мы могли зарекаться от сложных решений, которые и нам самим могут быть неприятны. И поэтому мы не должны называться республикой или конфедерацией. Уже хотя бы для того, чтобы у недовольных, которые неизбежно появятся, когда транспортная связанность отдельных поселений укрепится и мы начнём усиливать централизацию, что само собой поломает многим привычный уклад жизни, не было в руках аргументов о том, что мы притесняем их свободу выбора, которую якобы обещали в самом названии государства. Всегда ведь найдётся какой-нибудь местечковый царёк, который будет рад получать от нас товары и защиту, но как только его станут принуждать к выполнению общих законов — бросится в сепаратизм методами хотя бы того же Гизмо, банально из-за того, что не хочет терять свою власть и вседозволенность. Однако не можем мы и назвать страну каким-нибудь Империумом Человечества. Нужно некое нейтральное, благозвучное, но в то же время правильное по смыслу название, несущее верный посыл.
— М-м-м… — за столом установилась глубокомысленная тишина.
— Калифорнийский протекторат? — примерно через минуту предложила Наталия, наклонив голову вбок. — Если мы в первую очередь напираем на предоставление защиты, то образовать название от слова «Protect» вполне логично. Вроде бы в истории что-то такое даже было. Ну а ты тогда станешь Протектором. И звучит внушительно, и не докажешь, что тебя выбирать надо.
— А хорошая идея! — поддержала её обрадовавшаяся Танди.
— Хм-м-м… — я задумался. — Да, хорошая… но «Калифорнийский» не подходит.
— Почему?
— Привязка к конкретной местности. Местечковый подтекст закладывается. К тому же Город-Убежище, если верить картам, формально расположен уже за границами довоенной Калифорнии — в штате Невада.
— Иными словами, ты хочешь что-то трансграничное, с которым можно подмять хоть все США, не меняя в процессе названий? — уличила меня Выходка.
— Мужчина имеет право мечтать, — хмыкаю в ответ.
— Я тогда даже не знаю… — почесала затылок Танди. — Revival? То есть Протекторат Возрождения? Ревия, Ревайвия… не знаю, — смутившись, всплеснула руками девушка. — Но мне кажется, слово «возрождение» или какие-то производные в названии будут выглядеть уместно и нести хороший смысл.
— Это же Ренессанс! — хмыкнула Выходка. — Я читала, что была такая эпоха в Европе. То же Возрождение, только по-итальянски.
— Ну, я такого не читала, — села в оборону моя супруга, потешно вжав голову в плечи.
— Ещё прочтёшь, — успокаивающе улыбнулся я девушке, — благо копия библиотеки Конгресса у нас есть. А вот вариации на тему возрождения… — вернулся я к основной беседе, — это стоит декларировать в законах и политике, что мы и так делаем, однако называть страну «Возрожляндией» или чем-то таким — это перебор.
— Пхи, — улыбнулась Танди.
— Сам-то ты чего предлагаешь? — насела на меня Наталия. — Ни за что не поверю, что у тебя нет никаких идей — ты должен был думать об этом дольше нас всех.
— Ты права, я думал, но с идеями у меня напряжёнка.
— Да ладно! Хорош заливать, — фыркнула брюнетка.
— Я не говорю, что у меня совсем нет мыслей на тему, но то, что я придумал, оно… не очень благозвучно.
— И что же это? — заинтересовалась Танди.
— NOD. Сокращённо от New Order & Destiny (Новый Порядок и Судьба), — честно признаюсь в своём падении. — Как это сочетание в голову пришло, так и зудит — ничем не выгоняется. И пусть как лозунг эта фраза нам подходит по своему идейному наполнению, но для названия государства не смотрится.
В рассуждениях я не врал ни словом. Скорпионье жало на фоне треугольника с обрезанными углами прочно сияло в моём сердце олдфага, как и Братство NOD с его харизматичным и прошаренным лидером, во многом в честь которого я сам начал носить суровую бородку. Однако при всём уважении к Кейну, что хорошо звучит для тоталитарной секты упоротых фанатиков, во главе которой, как и положено, стоит хитрожопый засранец с очень мутными целями, какой Братство NOD и являлось, плохо подходит для светского государства. Потому для герба взять символику я ещё подумывал, но вот с названием был полный затык, ибо мысли слишком цеплялись за знакомые «бренды» и не желали выдумывать что-то своё.
— Хм… — дружно протянули окружающие.
— А почему не смотрится? — уточнила моя супруга. — Протекторат NOD — звучит неплохо.
— Протекторат Нового Порядка и Судьбы — слишком пафосно, — качаю головой. — Сразу ассоциации с какой-то религиозной сектой. Да и длинные названия — это плохо, краткость, как известно, сестра таланта.
— Ну, тогда назовём просто «Протекторат», — передёрнула плечиками Дубровская.
— Как-то это… ну, не знаю, размыто? — первой высказалась дочка вождя. — Я уже поняла, что не стоит называть страну «Соединёнными Штатами Возрождения» или ещё как-то вычурно, но не слишком ли это просто?
— Защита и убежище — это именно то, что мы будем предоставлять в первую очередь, — повернулась к ней Наталия. — А лозунг, если он тебе так сильно нравится, что из головы не выходит, — взгляд на меня, — можно написать над воротами города или в каком-нибудь другом видном месте.
— Хм… — идея была стоящей, хотя что-то во мне шептало, что лучше бы всё же Протекторат чего-то, но… раз уж на это чего-то идей нет…
— Дхарма говорил, что в простоте заключена Истина, — высказался Арадеш, довольно тепло кивнув на предложенный вариант.
К слову, у меня давненько складывается впечатление, что он сам фразы Дхармы постоянно «допиливает», добавляя тезисы своего сочинения к существовавшему ранее религиозному образу. Не то чтобы мне это не нравилось, скорее, наоборот, забавно.
— Ну ладно, — соглашаюсь с выработанным решением, тем более и Танди уже не выражала мимикой возражений. — Дальше нужны герб и флаг. По первости оно может быть одним и тем же в плане символики. И сразу же говорю, оно должно быть чем-то простым.
— Почему? — спросила моя официальная супруга.
— Потому что лучше всего запоминаются и с большей готовностью используются простые символы. Звезда Давида, пятиконечная звезда, Крест, Полумесяц, даже скрещенные Серп и Молот, — перечисляю наиболее известные символы человечества, что прошли сквозь века, не теряя актуальность. — А вот всякие художественные красивости, вроде орлов, которые в одной лапе держат одно, в другой — другое, на голове у них третье, ещё перья прорисованные, размах крыльев выверенный — и всё это на фоне какого-нибудь изукрашенного щита — такие символы дальше отпечатанного на фабрике плаката не живут. Да и не могут жить, так как большинство людей без подсказки и не опишут всех деталей по памяти. А нам нужен массовый символ, который захотят носить, а главное — смогут сами воспроизвести в любой деревушке. Ну а так как уровень развития жителей Пустошей стремительно падает и, к сожалению, ещё долго продолжит это делать, закладывать что-то вычурное и не получится — уже сейчас добрая треть, если не половина, просто не поймёт, что такое медведь с герба довоенной Калифорнии, и не будет ассоциировать с собой, а это важно.
