— Теперь её имя может быть названо. Её звали Оттилия Персиваль.
Это сказал Оскар. А ещё он сказал:
— Лет триста назад она была ещё красавицей.
То, что от неё осталось, было уродливо. Она представляла собой отталкивающую, жуткую мумию в роскошном платье из чёрного бархата и золотого шёлка, с кружевом, вышивкой и подвесками из бриллиантов и рубинов, но никакая роскошь не могла скрыть её уродливой старости. На её почти голом высохшем черепе кое-где виднелся редкий седой пушок, кожа приобрела вид и цвет пергамента, а в щели приоткрытого рта торчали длинные, изогнутые жёлтые зубы — гораздо длиннее, чем у любого из хищников. Мне подумалось: неужели и я превращусь в такое же чудовище, если мне доведётся дожить до шестисот лет?
Я спросила:
— Кто отсёк ей голову?
Выяснить это удалось не сразу. Среди "волков" его не оказалось: это был один из бойцов Каспара. Каспар лично привёл его ко мне; оба, видно, ожидали от меня приказа о награждении, но я сказала:
— Десять суток ареста.
— За что? — одновременно воскликнули оба.
— Не тебе, Каспар, а твоему бойцу, — усмехнулась я.
— Но почему, Аврора? — спросил Каспар в крайнем недоумении. — По моему понятию, за это следовало бы наградить!
— За какой подвиг? — хмыкнула я. — Может за то, что он вступил с Великим Магистром в бой и победил её? Такого не было. Госпожа Великий Магистр находилась в анабиозе и не могла оказать никакого сопротивления. Кроме того, разве мы находимся с Орденом в состоянии войны? Кажется, мы заключили мирное соглашение, не так ли? А теперь из-за действий этого бойца наши отношения с Орденом снова могут обостриться. Вряд ли они будут благодарны нам за то, что мы подняли руку на Великого Магистра, пусть и находящегося в необратимом анабиозе. Не исключаю, что это приведёт к продолжению нашего конфликта.
— Я не думаю, что они пожелают продолжения войны, — сказал Каспар. — Они не в состоянии её вести, потому что слишком измотаны. Кроме того, ещё не все последователи Октавиана найдены и уничтожены. Мы обезглавили его шайку, но её члены будут нам мстить, а это значит, что в ближайшее время Ордену будет не до войны с "Авророй".
— В ближайшее время, может быть, им будет и не до войны с нами, — сказала я. — А потом? Кто знает! Нет, наградить твоего бойца за этот поступок я не могу. Десять суток ареста — это минимум, что я могу дать ему за это. Возможно, Орден, узнав, что он сделал, может потребовать для него ещё более сурового наказания. Во всяком случае, из-за его чрезмерного рвения у нас появилась новая головная боль — как утрясти эту ситуацию с Орденом? Итак, дружок, десять суток. — Я похлопала бойца по плечу. — Разве был приказ уничтожать Великого Магистра? Нет, не было. Это значит, что тебе не следовало поднимать на неё руку. Не обижайся.
9.25. Молчаливый разговор
Что получили участники операции "Египетская мумия", за исключением бойца, отрубившего голову Великому Магистру? Благодарность и трёхдневный отпуск. У всех было ощущение, что война кончилась, но предстояло ещё выследить и обезвредить остатки "Истинного Ордена".
Гриша лежал, как пришпиленная коллекционная бабочка, с раскинутыми крыльями. Спицы и пластины ортопедического аппарата поблёскивали в голубоватом свете ночника. Он лежал с закрытыми глазами, но Карину почуял, вероятно, ещё издалека. Не открывая глаз, он улыбнулся и сказал:
— Привет, пуговка.
У Карины тряслись губы, а в глазах стояли слёзы. Гриша поднял веки и долго в молчании смотрел на неё, потом проговорил тихо и огорчённо:
— Я же говорил тебе, что не надо целоваться. Что, на гематогене сидишь?..
— Ага, — вздохнула Карина, вытирая слёзы. — Но это ничего, ты не переживай... Всё уже почти нормально.
Рука Гриши поползла по одеялу к Карине, приподнялась. Карина подсела к нему и сжала её. Сколько она ни вытирала слёзы, они всё равно набегали ей на глаза.
— Доктор сказала, что всё будет хорошо, ты поправишься.
Он улыбнулся.
— Обязательно, пуговка.
— Я буду к тебе приходить каждый день, — пообещала Карина.
При этом она совершенно не думала о том, разрешу ли я ей это, а Гриша, конечно, подумал. Наши с ним взгляды встретились. Он понял всё, что я хотела сказать, и я тоже поняла всё, что хотел ответить он. Карина не заметила нашего молчаливого разговора: она поглаживала руку Гриши.
9.26. Последний рассвет Эйне
Идея о том, какими должны быть похороны Эйне, окончательно оформилась. Я сделала все необходимые распоряжения.
Юля высказала предложение, чтобы посмертно принять Эйне в наши ряды, но я отклонила его. Зачем это делать против её воли, если при жизни она не состояла в "Авроре" и не подавала прошения о принятии туда? У меня была другая мысль.
На холодный и суровый фьорд мы с Кариной прибыли ещё до рассвета. В небе ещё мерцали, угасая, звёзды, а его восточный край только начинал желтеть. На скалистой круче была выдолблена могила, гора камней возвышалась рядом. Дул холодный бриз, бухта фьорда была погружена во мрак и представляла собой неуклюжую кучу тёмных холмов, сгрудившихся у воды. Старая одинокая сосна неподалёку казалась нарисованной чёрной краской на фоне тёмно-синего неба.
— Тут как-то жутковато, мамуля, — пробормотала Карина, поёживаясь от предрассветного холода. В руках у неё был букетик цветов.
— Это пока темно, — сказала я. — А когда рассветёт, будет очень красиво. Это любимое место Эйне.
Рядом с кучей камней стояла каменная скульптура, изображавшая сидящую чёрную кошку. Карина подошла к ней и потрогала её изящное ухо.
— А это что?
— Вместо памятника, — сказала я. — Будет охранять её покой.
— А почему кошка?
— Эйне как-то сказала, что она — кошка, гуляющая сама по себе. Вот пусть на её могиле и будет кошка. Она даже чем-то её напоминает.
Карина, погладив изогнутую, длинную спину изваяния, проговорила задумчиво:
— Красивая...
Вскоре после нашего прибытия четыре "волка" доставили гроб: их тёмные крылатые фигуры, несущие на верёвках продолговатый ящик, вырисовались на фоне неба. Гроб был осторожно опущен у могилы и повёрнут ножным концом на восток, крышку сняли и положили рядом. Карина боязливо пряталась за моим плечом.
— Что ты, куколка? — спросила я.
— Жутко...
Я обняла её за плечи.
— Бояться нечего, родная.
Рассвет набирал силу, небо светлело, звёзды блекли. В голубых сумерках стал виден мраморный овал лица Эйне и её сложенные на груди руки, а полуседые волосы серебрились. Её лицо было обращено к востоку — так, чтобы первые лучи зари осветили его. Кошка, навострив уши, вслушивалась в тишину.
Когда небо на востоке окрасилось в розовый цвет, я отдала "волкам" команду "смирно". Свет солнца должен был вот-вот брызнуть из-за горизонта, в посветлевшем воздухе была разлита резкая свежесть, а старая сосна начала приобретать свои обычные краски. Карина, переступая озябшими ногами и сжимая свой букетик, смотрела на рассвет.
И вот заря взорвалась. Густо-розовый свет озарил вытянутые фигуры "волков" и кучу камней, загорелся янтарём на стволе сосны, а шлифованная поверхность кошачьего изваяния заблестела, чем-то похожая на настоящую гладкую шёрстку. Спокойное лицо Эйне засияло, его мертвенная белизна проступила чётче, и казалось, что её глаза вот-вот откроются навстречу рассвету, но они были закрыты навек. Эйне была одета в её излюбленном стиле — в новый чёрный кожаный костюм, а обута в самые высокие ботфорты, которые только удалось найти. Правда, костюм ей надели не на голое тело: под жакетом была белая блузка с жёстким воротничком мужского фасона, а шов на шее скрывался под чёрным шёлковым платком.
Заря была уже в разгаре, когда прибыли Оскар и Юля с букетами цветов. Юля кивнула Карине и встала рядом со мной, а Оскар подошёл к гробу и долго смотрел в лицо Эйне. Он дотронулся до её волос, с которыми только смерти удалось справиться: тщательно вымытые с кондиционером и расчёсанные, они лежали покорно и мягко, перестав топорщиться и лохматиться.
Я взяла Карину за руку.
— Пойдём, золотце.
Она робко повиновалась. Я подвела её к гробу и сказала:
— Положи ей свой букетик.
Карина положила букет на живот Эйне, а я, приподняв её неподвижную мраморно-белую кисть, положила под неё пачку сигарет с зажигалкой. Букет я передвинула чуть выше и прижала его второй её рукой. Руки не упали, а прочно лежали на сигаретах и букете: Эйне приняла наши прощальные подарки. Взглянув на Карину, я увидела, что она плачет. Она раньше не видела Эйне и совсем не знала её, но плакала просто так — оттого что ей было невыносимо грустно.
По моему знаку гроб закрыли, и "волки" спустили его в могилу. Камень за камнем начал падать на крышку. Карина плакала, а мои глаза были сухи, но в груди от этого невыносимо саднило. Карина стеснялась своих слёз и прятала их за платочком, но я сказала ей:
— Ничего, куколка, поплачь. И за меня тоже.
Могила была засыпана, и на месте ямы образовался холмик, рядом с которым сидела чёрная кошка и смотрела на рассвет. Никаких плит с надписями не было. По моей команде "волки" отсалютовали над могилой мечами, и я сделала это вместе с ними. Оскар и Юля возложили свои цветы. Никто никому не выражал соболезнований. Я, окинув взглядом фьорд, сказала Карине:
— Ну вот, смотри. Совсем не жутко, а очень даже красиво.
Она сквозь слёзы улыбнулась и кивнула.
9.27. Нежность на острие меча
И снова океан городских огней, крыша небоскрёба. На крыше стояли две фигуры: подняв лица к ночному небу, они смотрели на звёзды. Одна фигурка, маленькая и стройная, с развевающимися по ветру длинными волосами, подняла руки:
— Как я хочу летать! Ну почему у меня нет крыльев?!
Другая фигура, мужская, крепко сложенная, в чёрной шапочке, ответила:
— Потому и нет, что не положено людям иметь крылья.
— Ну почему мама не разрешает мне стать одной из вас?
— Это вовсе не так уж здорово, как тебе кажется, куколка. За пару крыльев ты будешь расплачиваться вечной жаждой крови.
Длинноволосая фигурка встала на край крыши.
— А если я прыгну, ты меня поймаешь?
— Делать мне больше нечего! — усмехнулась фигура в шапочке. — Отойди от края, у меня для тебя кое-что есть...
Из большой мужской руки в чёрной кожаной перчатке на узкую девичью ладошку скользнула золотая цепочка с кулоном из горного хрусталя в форме капли. Прозвучал серебристый смех.
— Ой, а это по какому поводу?
— Да ни по какому... Просто так.
Нежность, неуклюже взобравшись на острие меча, изо всех сил старалась не сорваться. Чувство, которое тщательно пряталось под наглухо застёгнутой форменной курткой, сейчас осторожно пыталось выглянуть наружу, но всё же было отделено от маленькой тёплой руки кожаной перчаткой. Неулыбчивый рот сурово сжался, не пропустив глупость, готовую сорваться с языка. В самом деле, к чему?.. Ведь она девчонка, ещё совсем ребёнок.
Тёплые губы прижались к холодной щеке.
— Спасибо... Она очень красивая.
Строго сложенные бледные губы коснулись гладкого юного лба.
— Рад, что тебе нравится. Носи на здоровье, детка.
Стук моих каблуков о крышу заставил их обоих слегка вздрогнуть. Алекс, не моргнув глазом, вытянулся, повернулся ко мне лицом и приподнял подбородок, а Карина лучезарно улыбнулась.
— Привет, мама! А мы только что от Гриши. Алекс объявил ему благодарность. Завтра будут снимать аппарат. Классно, правда?
9.28. Последний удар
Тело Великого Магистра было возвращено в усыпальницу, с объяснениями и извинениями перед руководством Ордена. Юля, я и Оскар вынуждены были смиренно принять на себя град упрёков и пустить в ход всю возможную дипломатию, чтобы успокоить их истерику. Дабы исключить возможность нового конфликта и дать хоть какую-то сатисфакцию скорбящим членам Ордена за надругательство над останками их главы, пришлось принести в жертву бойца, проявившего самодеятельность: он был уволен и исключён из "Авроры".
Октавиан был мёртв, но война ещё не окончена, и мы всё ещё несли потери в стычках с разрозненными остатками "Истинного Ордена". Хотя мы были почти уверены в том, что у них уже не будет сколько-нибудь достойного вожака, следовало довести уничтожение "Истинного Ордена" до конца.
Едва оправившись после сложной операции по восстановлению крыльев, Гриша вернулся в ряды "волков" и сразу же ринулся зачищать остатки банды Октавиана. А те, как ни были деморализованы, всё-таки ухитрились напоследок нанести болезненный удар — не по силам "Авроры", а скорее по сердцам Юли и Карины.
Группа Алекса вернулась на базу изрядно поредевшей. Звук их шагов насторожил моё ухо и заставил сжаться сердце: "волки" ступали необыкновенно тихо и устало. Юля тоже напряжённо подобралась, чуя недоброе. Пепел с её сигары упал мимо пепельницы, и она вздрогнула, услышав за дверью голос Алекса:
— Разрешите войти?
Стискивая пальцами сигару, она жестоко мяла её. Она не могла подняться с кресла, и я сама открыла дверь. Алекс стоял на пороге, весь забрызганный кровью и грязью, с тёмным от щетины подбородком. Я даже не сразу узнала его.
— Разрешите? — повторил он глухо.
Под мышкой он держал чёрный пластиковый пакет, в котором было что-то похожее по очертаниям на мяч. Я молча кивнула, и он вошёл. Каблуки его ботинок стукнули приглушённо, но чётко. Заговорить он смог не сразу, несколько секунд молча смотрел на Юлю.
— Прошу прощения, что я явился в таком виде, — сказал он наконец. — Но я решил доложить незамедлительно.
Юля неотрывно смотрела на округлый предмет в чёрном пакете, а её пальцы крошили сигару. Алекс, кладя пакет на стол, сказал:
— Боюсь, у меня печальные новости. Я... Простите, я не уберёг вашего сына. Здесь то, что осталось от него... Всё, что удалось сохранить.
Растерзанная сигара упала в пепельницу, и бледные пальцы Юли потянулись к пакету. Заглянув туда, она не закричала, не лишилась чувств: у неё только чуть дрогнули губы.
— Как это произошло? — глухо спросила она.
Алекс стал чётко и последовательно рассказывать, а я, признаться, почти не слушала его: меня беспокоило другое. Сюда шла Карина. Даже не шла, а бежала: от уцелевших "волков" она узнала страшную весть. Я вышла за дверь, и вовремя: Карина билась в руках Виктории.
— Пропусти меня! — кричала она. — Пусти сейчас же!
Удерживая её, Виктория повторяла:
— Нельзя, нельзя. Сейчас туда нельзя.
Увидев меня, Карина сразу бросилась ко мне.
— Мама, я не верю! Он не мог!.. Он мне обещал...
Я, как могла, удерживала её, но, боясь причинить ей боль, держала недостаточно крепко, и ей удалось прорваться. Но дальше порога она не прошла: её не пустил Алекс, грудью преградив ей путь. Из его железной хватки она, сколько ни билась, так и не смогла вырваться.
