| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Аркадий знал причины меланхолии у всегда весёлого Юхима. Называлась она уязвлённой гордостью. Срачкороб привык, что после его шуточек переживают и расстраиваются другие. Однако следствием его прикола возле сторожевой башни стали дружные издёвки над ним самим. Его такой поворот дела задел чрезвычайно сильно. Несравненно острее, чем выбитые зубы, сломанные рёбра или тяжелейшие побои. Шуточки, которыми его осыпали стражники из башни, повязавшие Срачкороба, жгли его сердце, требовали немедленной мести. И он эту месть придумал, но... она требовала серьёзного финансирования. В поход на черкесов он не пошёл, добычи для продажи у него не было. Бросить же всё и куда-то завеяться ему совесть не позволяла. Да и как уходить, если не отомстил за осмеяние?
Посоветовавшись, они — все кто принимал участие в работе над новой ракетой — решили, что предложение о раздельной перевозке собственно ракет и их боеголовок очень правильное. Взорвись или загорись такая здоровенная дура в чайке, ох, мало там шансов для казаков уцелеть. Относительно небольшую боеголовку можно было упаковать получше, чтоб предохранить от самопроизвольного воспламенения.
Беда была в том, что большая ракета летела, куда хотела. А не туда, куда её запускали. И ничего с этим ракетостроители поделать не могли. Между тем, каждый пуск стоил немалых денег, никто дарить порох им не рвался. Оружейное производство — оно и в семнадцатом веке затратно. Была у Аркадия мысль построить государственную, в данном случае, общеказачью военную промышленность. Но, поразмышляв, он был вынужден от неё отказаться. Нетрудно было представить, что назначенные ею управлять атаманы будут руководствоваться, прежде всего, своими представлениями о нуждах войска. Уцелеть же Русь Вольная могла только при опережающем развитии вооружений.
Рассказав о своих мытарствах с пороховщиками и решении производить порох самим, Аркадий получил единодушную поддержку товарищей.
— Спасибо за понимание и поддержку. С завтрашнего дня и начнём. Дзыга, разузнай, что для производства пороха нужно и где это можно купить или, лучше, самим сделать. С деньгами у нас сейчас... не густо.
Понимая, что без внешнего финансирования им со Срачкоробом новых ракет не сделать, пошёл к атаману, Осипу Петрову. Который с ходу предъявил ему претензии по глупым, по мнению Калуженина (кличка Петрова), советам о развитии на Дону земледелия. Выяснилось, что у нескольких недавних казаков, ранее крестьян, попытавшихся заняться вспахиванием земли, ничего не получилось.
— То есть как это — не получилось? — крайне удивился Аркадий.
— Да так! Не смогли они нашу землицу вспахать. Никто. Видно, сам Господь против пахоты на Дону.
— Постой, постой! Как это у них не получилось, когда в моём мире у казаков было позже хорошо развитое землепашество? Что-то здесь не то. А точно они умеют землю пахать?
— Да у некоторых на руках ещё мозоли от сох не вывелись!
— Стоп! От сох, говоришь? Откуда родом эти крестьяне?
— Да какая разница откуда?! Если крестьянин, землепашец, землю уже пахал, значит, и здесь пахать уметь должен.
— Эээ... нет. Ты всё-таки припомни, откуда родом эти казаки-крестьяне.
Атаман, наконец, придержал своё возмущение, начав понимать, что попаданец совсем не случайно обращает его внимание на происхождение крестьян.
— Ну... Дмитрий с Вологодчины, Алексей тверской, Рафаил, вроде бы, из-под Ярославля. А в чём дело-то? Почему это важно, откуда крестьяне родом?
— Тогда всё ясно. Это всё равно, что человек, умеющий играть на дудочке, вдруг вообразит, что и на лире может. Ни разу её в руках не держав. Выходцы с севера, не поучившись у знающих людей, здесь крестьянствовать и не могут.
— Постой, погоди. Какие такие дудочка и лира, при чём здесь музыка?
— Музыка ни при чём. Только пахать здесь сохой и на лошадях — невозможно. Нужен плуг с железным ралом*, или как у него это называется, забыл, и запряжка из четырёх волов. Запорожцы вон, на такой самой землю пашут и большие урожаи получают. И, кстати, никакие паны к ним не рвутся, под татарские-то стрелы.
— Да если бы здесь об ваших гнездюках** наслышаны не были, нам бы ни за что не уговорить бы было казаков на изменение вековечного обычая. В двух дальних станицах на севере чуть было бунт против старшины не начался. Еле-еле смогли их успокоить.
— Слышал я об этом. Их собственные старшины и затеяли это "народное возмущение". Подозреваю, что не в порядке у них отчётность, боятся отвечать перед перевыборами. Надо бы поспособствовать тщательной проверке в нужный срок. Чтоб другим неповадно было.
— Отчётность, говоришь? А ведь и правда, сомнительных людишек в этом году там казаки выбрали. Вполне может быть по-твоему. Проверим. Но почему же никто из запорожцев землю пахать не вызвался?
— Да с какого бодуна гнездюку ехать на Дон, если здесь за вспахивание земли — смерть и разорение полагаются? Вот к вам с Запорожья и перебирались только те, кто к этому делу интереса не имел.
Посовещавшись вдвоём, решили, что вполне можно успеть пригласить специалистов-сечевиков на осень, для вспашки полей под озимые.
Разобравшись с проблемой атамана, Аркадий попытался получить аванс с денег, предназначенных на покупку ракет. Однако его ждал очередной облом. Рисковать собственной головой, выдавая деньги за не сделанную ещё продукцию, атаман отказался категорически. Из-за того самого отчёта который, каждый год давали ВСЕ выборные — других на Дону и не было — начальники. За растрату полагалась смерть.
Когда атаман ему это внятно объяснил, Аркадий прекратил бессмысленные уговоры и попрощался. Надо было придумать, как можно обойти это правило. Деньги-то нужны были позарез.
Но, первым делом, попаданец решил ликвидировать собственноручно сделанное новшество: прицел и мушку на собственном пистоле. Если на мушкете они себя вполне оправдали, позволив ему существенно повысить точность при стрельбе, то на короткоствольном пистоле только мешали быстро извлекать оружие из кобуры. Точная стрельба из этого пистолетного предка оказалась недоступным для него видом искусства. Вроде музыки для глухого. Оставалось с этим смириться и ускорить разработку более совершенного оружия. Зато после внедрения планки, защищавшей глаз от вспышки пороха, из мушкета получалось попадать в ростовую мишень и с пятидесяти метров. Иногда. Защитная планка понравилась всем, до неё приходилось зажмуривать глаз, которым стрелок целился. На точности выстрела это сказывалось отрицательно. Аркадий грешным делом испытывал гордость, замечая, как много казаков уже приделали на свои ружья подобные планочки.
* — Великоросс по происхождению и изначально русскоязычный, попаданец вырос, всё-таки, на Украине и поэтому вспомнил украинское слово "рало", а не русское "лемех".
** — Гнездюками на Запорожье называли казаков, на свой страх и риск обрабатывавших землю, ежеминутно рискуя угодить под татарский аркан.
Беспокойство.
Азов, 10 кресника 7146 года от с.м.
(20 июня 1637 года от Р. Х.)
Почти правильная паутина с сидящим с краю пауком. Именно в такую картину складывались чёрточки, чёрное пятно от раздавленного паука выступало "пауком" на белёном потолке над ложем Ивана. И, просыпаясь по утрам, он видел именно такую картину. И пусть новый его дом, принадлежавший ранее почтенному работорговцу, был просторен и крепко сложен, он не радовал. Иван чувствовал себя мухой... пусть не мухой, шершнем, попавшим в прочные паучьи тенета. Паутину тоски и безнадёжности, крепко опутавшую его, лишая сил и даже надежды.
Иван понял, что ему уже не заснуть, и тяжело, будто старик, встал и поплёлся в отхожее место. На дворе уже светало, небо серело, хотя несколько звёзд ещё с него поглядывало на землю. Вставать в такую рань не было никакого толку, но бессмысленно валятся в безнадёжных попытках уснуть ему надоело. Опять вспомнился сгинувший в уличных боях крестник. Так его и не удалось вырвать из цепких рук казацкой Фемиды. Несмотря на все старания Васюринского, отправили его в отряд штрафников для отвлечения резерва османов, там бедолага под янычарской саблей и погиб. Не смог его крёстный оборонить. Как теперь со вдовой друга говорить, атаман не знал.
Никогда в жизни, сколько Иван себя помнил, ему не приходилось переживать ничего подобного. В какие бы тяжёлые ситуации он за прошедшие годы не попадал, гневить Бога сетованиями на тяготы ему и в голову не приходило.
"Окружили враги? Значит, надо пробиться сквозь их строй. Нечего есть в осаждённом таборе? Так сам Христос в пустыне обходился без нормальной еды не одну неделю. Воину, лыцарю такое терпеть тем более пристало. А плакаться и молить Господа об уменьшении испытаний — себя не уважать".
Иван обнаружил, что стоит во дворе собственного дома (век бы его не видеть!), тупо уставившись на ворота.
"Боже ты мой, совсем бараном стал. Скоро, наверное, вместо сала и горилки сено жрать буду. И постигнет меня вековечная баранья доля - стать чьей-то жертвой".
Со времени прихода молодого, можно сказать, совсем юного, нищего, но гонористого шляхтича Ивана Васюринского на Сечь, ему угрожала опасность. Она стала постоянной спутницей казака, не оставляла ни на день, ни на час.
В дежурствах и патрулировании степи смерть угрожает каждый миг. Татары старались казацкие патрули и заставы вырезать в первую очередь, чтоб сохранить неожиданность своих набегов. Малейшая невнимательность могла обернуться смертью или рабской долей.
В быстро ставшем родным курене, который впоследствии переименовали в его честь. Люди на Сечь прибывали разные, но, большей частью, совсем не мирные и без приверженности к доброте и милосердию. По крайней мере, те, кто там выживал. Любой из них мог взорваться от неосторожного слова, и даже страшное наказание за убийство боевого товарища останавливало не всех.
А в поездках на родную Малую Русь лучше было вести себя, как на вражеской территории. Польские паны и их прислужники казаков не любили, стоило ожидать от встречи с католиком или униатом любой, самой неприятной неожиданности. Добиться справедливости в польских судах нечего было и мечтать. То есть помечтать можно, но всерьёз рассчитывать на какой-то толк от обращения в суд не приходилось.
Тем более смерть охотилась за казаками, вышедшими в поход. Безразлично, сухопутный, на панов или татар, или морской, на турок. Военное счастье переменчиво, в любой миг на казацкий отряд или чайку могла обрушиться беда.
Иван, успевший зайти в дом, полапал собственные лицо и голову.
"Чертовщина какая-то! Вроде недавно же брился, а зарос, как ежик. Хотя... скорее — как кабаняра, хорошо, до рождества далеко, резать скоро не будут. Или уже давно? Бесовские козни! Не помню. Совсем плохой стал, загнусь я от этой тихой жизни скорее, чем от вражеских пуль и сабель".
Привычка к опасности в сочетании с личной храбростью, большой запас сил, физических и духовных, сыграли с Васюринским злую шутку. Став адреналиновым наркоманом, он в крайней степени тяжело переживал спокойный, размеренное бытиё. Неожиданный, не по собственной воле сделанный поворот в судьбе тяжёлым грузом давил на его психику. Опасность ушла из его жизни. Как и возможность возглавлять любимый, переименованный в его честь, курень. И Иван затосковал.
На самом деле всё было не так уж плохо. Смертельный риск боя вполне мог прийти к Васюринскому прямо на дом. Стоило соседним государствам осознать, что казаки задумали строить государство, как вражеские армии зашевелились бы на всех границах. И вместо опеки куреня заботится о государстве — достойная замена. Но пока Иван пребывал в печали. И, что предосудительно для представителя старшины, пил по-чёрному.
Для успокоения души вытащил всё своё оружие во двор и занялся его обслуживанием. Отполировал клинки двух своих сабель: тяжёлой, почти прямой, употребляемой им для морских походов польской карабели и сильно изогнутого, лёгкого, булатного персидского шемшира, используемого в конных походах и носимого обычно у пояса. Блеск клинков, их проверенная им острота немного подняли его настроение.
Прервал чистку и помахал, тренируясь, сначала одной карабелью, потом обеими саблями сразу. Крутился в воображаемом бою до появления приятной усталости в плечах. Собственной сноровкой и выносливостью остался недоволен.
"Этак, встреться мне сейчас какой сильный вражина, порубит он меня на куски и не вспотеет. Если, конечно, я его раньше не пристрелю. Надо бы поболе упражняться и, пожалуй... поменьше пить горилку. Скорости в движениях и точности в ударах не хватает. Только как её, родимую, не пить? Сабли-то мне скоро совсем не нужны будут. Ничего кроме чернильницы, новомодной, Аркашкой предложенной невыливайки, мне носить надобности не будет. Ну... с прочим писарским причандальем. Чтоб ему!.."
Иван полюбовался холодным блеском карабели и переливами света на узорах шамшура, вложил клинки в ножны и занялся чисткой стволов. Но первым делом разобрал, почистил и собрал ТТ. При всей неоднозначности отношения к попаданцу к пистолету из будущего у бывшего куренного были только любовь и преклонение.
"Пусть этот чёртов попаданец и жучара, по его собственному выражению, но пистолеты, им притащенные, это... прекрасное оружие. Имей такое все казаки, и Стамбул, и Варшаву взяли бы мы без серьёзного сопротивления. Особенно, если бы и ружья, и пушки тоже скорострельными сделать. Разве что калибр у пистолета маловат". — Иван поморщился, вспомнив вчерашний разговор с Аркадием, как раз о неведомых ему самому ранее калибрах. Попаданец так и не понял, что был близок к потере всех передних зубов и приобретению множества ушибов и синяков. В сильно поддатом состоянии он повёл себя в беседе с Иваном, как с выходцем из будущего. Между тем некоторые слова говорить в лицо "лыцарю" и атаману нельзя ни в коем случае. По крайней мере, если не хочешь нарваться на крупные, возможно фатальные, неприятности. Легко проглатываемые выходцами из двадцать первого века оскорбления для сечевика из века семнадцатого повод для сильной обиды. Оскорблять же вооружённого, привычного разрешать все проблемы силой человека — неразумно. Ивана удержала от немедленного выяснения отношений только возникшая ранее между ними дружба и понимание, что Аркадий обижает его не нарочно.
"Надо будет ещё раз объяснить дураку, что так говорить с атаманом — нарываться на беду. А с калибрами, их единообразием, он, наверное, прав, паршивец. Но какой же я молодец, что смог удержаться от чистки кулаком его зубов!"
Вечером предыдущего дня, уже при распитии втроём, со Срачкоробом, третьей бутыли, зашёл разговор о величине и весе пули. Аркадий и ранее говорил о необходимости производства единообразного оружия, но под воздействием горилки совсем разошёлся, доказывая надобность в унификации стрелкового и артиллерийского вооружения казаков. Иван и Юхим, собственно, с ним и не спорили, пытались объяснить, что почти всё оружие у казаков трофейное, а турки и поляки, гады, унифицировать свои ружья не собираются. Но попаданец закусил удила и орал, что казаки не понимают по глупости важности единых калибров.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
