Он пытается сграбастать проходящую мимо служанку. Темноволосая девушка, довольно пышных форм, для виду упирается. Впрочем, довольно быстро очутившись на коленях.
— Все готово? — монах Биканус смотрит на стоящего в проходе ученика.
Тот, запыхавшийся, пытается обхватить необъемную стопку фолиантов.
— Учитель, я все не могу понять, — студент Пендрагонского университета наконец доволакивает ношу.
Пальцы привычно возятся с папирусом. В Пендрагоне давно не наводили порядок. Во времена прошлого папы надобность в "ненужных" и "скучных" "кусках бумаги" была отодвинута в сторону. За года запустения неразбериха утвердилась. В библиотечных полках хаос. Тематика по истории, религиозные труды и жизнеописание святых, поэмы. Все перемешано и покрыто паутиной.
Хвала Безначальному Адриан не проявляет необдуманности предшественника. В университет, как и в старь, тянутся умы. А ведь подвалы разбросанных рядом трех монастырей запечатаны вот как столетие. Что можно найти? Уж не письмена ли ушедшей Империи?
Перо неустанно шкрябает по пергаменту. Услышав вопрос, Биканус отрывается, с улыбкой смотря на ученика.
— Да-да? — монах и доктор наук всегда с большой любовью, даже трепетом, ждет вопросов от студентов.
— Я нашел жизнеописание короля Мериадока, составленное монахом Мелвасом. Но оно в корне отличается от того, что осталось в фрагментах "Истории" аббата Олвена.
— О! Это просто. Дело в том...
Как же уникален и многогранен Святой Город. Зайдя в один из кварталов и поговорив со священником, просто столкнувшись на улице, можно постичь суть святости. Религиозный фанатизм и механическое выполнение ритуала идут рука об руку. Истовая молитва и продающиеся высшие посты Церкви.
Для иных город знаменит плетением рынков и магазинов. Местные оружейники издавна спорят с королевскими. Клеймо здешних мастеров гордо зияет далеко за пределами Папского государства и Западноземелья. Мебель из редчайшего дерева украшают поместья богатейших патрициев в самой Восточной Империи. И это работы местных умельцев.
Кто-то тянется за знаниями. Иных влечет военная служба. И кто знает, быть может, клинок меча ляжет и на твое плечо.
Но сколь не разнообразен Святой Город на поверхности, все стараются не думать о подземных казематах.
Всегда холодно и сыро. Сквозь вечный мрак робко выглядывает свет факелов. Редко когда звякнет железом тяжелый засов или пискнет мышь. В остальном поразительная для подобного места тишина. Спускаясь с верхнего города, будто попадаешь в другой мир. А хотя так оно и есть. Все привычные, непоколебимые устои дают трещину. Блеск золота подобен праху, слетевшей с плеч короной опального короля. Тишина проглатывает все. Мольбы о пощаде, обещания несметных богатств. Переваривает, не замечая ни старости, ни молодости, ни даже красоты.
Крик. Долгий, надрывистый, прорывающийся сквозь долгие преграды. Казематы и его проглатывают. Крик сливается с монотонным чтением молитв. Не обрывается ни одна нота. Вопль перебором аккордов вливается в мелодичный поток.
Скрипит пишущее перо. Генеральный инквизитор на миг отрывается от пергамента. Короткий взгляд на растянутую на дыбе фигуру.
"Подсудимая. Имя не известно. Место рождения не известно. Противозаконная магическая деятельность велась на территории аббатства святой Луизы"
Механически заполняя стандартный протокол, Альфонсо не перестает размышлять. Довольно необычно. Достаточно, что бы вступить в процесс лично. В отличии от "жирных" местечек в кафедральных соборах, в инквизицию через взятки и связи не попадешь. А уж глава тайной канцелярии так и вовсе навидался всякого. В молодые годы были и допросы, и боевые выходы. Служба заставляла, как сходится в бою с порождениями Тьмы, так и развязывать языки врагам Церкви.
И все же Альфонсо озадачен. Сейчас пойманная ведьма в магическом круге десяти монахов. Ровно половина — настоящие волки. Одного взгляда хватает и ты лежишь у ног, испуская слюни, готовый душу на изнанку вывернуть. Ничего не утаишь. А тут, как об стенку горох.
Девушка запрокидывает голову. Мокрые от пота светлые пряди липнут к лицу, глаза широко распахнуты. Ведьма хрипит, монахи давят, бьют тараном о ментальные барьеры.
— Тьма великая! Тьма изначальная! — вместо слов исповеди срывается с губ слуги зла. — Покрой нас покровом твоим, укрой в утробе твоей!
Альфонсо морщится, стараясь не слушать. Древняя молитва к Тьме. Почти забытая. Где сохранились памятники тех времен? Найдены в пропущенной розыскными отрядами пещере? Переданы из уст в уста от учителя к ученику?
"Враждебная и вредоносная магия, — продолжает писать инквизитор, — замечена в хуторе Шелковичное"
Хутор Шелковичное еще одно крестьянское поселение аббатства святой Луизы. Шаткая церквушка, избы, пахотные поля для посева и выпаса скота. Разве что примечательны сады шелковицы. Жизнь размеренна, каждый день одно и то же. Правда, стали появляться девицы невиданной красы. Мужики обомлели. После местных баб, корявых да грязных, ну прям царицы, да чуть ли не на карете. И навозом от них не пахнет и речи такие заводят, что в небеса улетаешь.
— Ну?! Рассказывай!
Местного свинопаса окружает вся таверна. Даже пива подливают, что бы словоохотливей был. Тот, будто чем по голове огрели. Сидит, глазками хлопает, да головой вертит.
— Да сама в сени затащила. И как давай! ...
Мужики дружно ахают.
— Та ну врешь!
Что дальше, свинопас помнит плохо. И не мудрено. Время, проведенное с суккубом, никогда без последствий не проходит. Догадывались тогда местные? Едва ли. Дорвались до халявы и давай куролесить. А бабы их... Да что бабы. Молчали. Дело так и остается за кадром, но наверняка кроме суккубов в Шелковичном бывали и инкубы. Кто ж теперь признается.
"Для поимки были отправлены рыцари-паладины — сир Десмон и сир Гилберт"
Матерый, не раз бывавший в деле Десмон, в паре с молодым дарованием Гилбертом справляются. Взяли на живца. Демон в виде соблазнительницы пытался взять тех в оборот. Обломилось.
Ведьму поймали. А толку то? Молчит, кричит, да Тьме молится. Возникаетт вопрос за вопросом. Что ведьме такого уровня понадобилось в том навозе? О чем после соития суккуб спрашивал мужиков? Сплошная головная боль. Да еще на обратном пути паладины нарываются на оборотня. Тоже весьма сильного. Прямые магические удары на грудь принимал. И хоть бы что.
Генеральный инквизитор чувствует изменение в магическом потоке. Чей-то дрожащий голос обрывается. Выстроенная конструкция рушиться. Единственная вырванная спица и колесо телеги летит в кювет. Часто дыша, ведьма мешком висит на дыбе. Лишь изредка хрипло посмеивается. Это раунд за ней.
— И-извините..., — раздается молодой голос, глотающий слезы.
С откинутого капюшона появляется совсем уж юное лицо. Круглолицый, под гуменсо остатки рыжих волос. Глаза перепуганные, наполняются влагой.
— И-извините, — еще раз роняет он, стрелой покидая камеру.
Альфонсо откладывает перо. Устало потирает раскрасневшиеся глаза.
— Думаю можно сделать перерыв, — объявляет он, поднимаясь. — Позовите лекарей.
Нельзя допустить смерть ведьмы. Чертовка не просто так молчит. Даже не отнекивается, знает, что ей будет. Обычно такие сдают сообщников, торгуются за жизнь.
Раздав распоряжение, инквизитор покидает пыточную. Послушника застает в коридоре. Малец сидит в темном углу, громко шмыгая носом. Заметив начальство, по-солдатски вскакивает, поспешно вытирая нос рукавом.
— Как тебя зовут? — спрашивает Альфонсо.
— Фома.
Монах успокаивающе кладет руку на плечо юноши. Ведет наверх. Звуки города непривычно бьют по ушам.
— Куришь?
Инквизитор достает из складок сутаны кисет с табаком и трубку. Табак не абы какой. Заморский, подарок самого папы.
Некоторое время молча курят, глазея на людскую суету. Проводя дни напролет в казематах, и все вокруг кажется муравейником. Суета сует, все суета.
— Знаешь, — прерывает молчание Альфонсо, — я страшно опозорился на первом допросе.
— Правда? — неуверенно переспросил Фома.
В глазах монахов и послушников образ Альфонсо легенда. Не человек — кусок закаленного железа. О проявленных признаках слабости и речи быть не может.
— Правда, — смеется инквизитор, — меня стошнило прямо на сапоги учителю.
Альфонсо дергает плечами, вспоминая. Тогда страшно боялся. В первую очередь изгнания из канцелярии. Возвращения в монастырь, где до старости будет колоть дрова и чистить свинарники. И этот наверняка того же боится.
— Есть у меня для тебя задание. Возьми парадную мантию. Пойдешь к папскому двору.
Подышав чистым никотином, монах о многом размышляет. И догадывается. Пусть не знает наверняка, но почти уверен. Спустя долгие годы инквизиция впервые сталкивается с настоящей ячейкой темных.
Западноземелье. Великаний Рог.
Название столицы Западных земель корнями уходит к древним легендам. К далеким временам, когда рушился фундамент рыхлой империи. Осыпался крошевом под поступью чего-то нового, сильного. Народы пересекали Великую реку. Оставляли позади выжженную, пустынную землю. Тянулись к тучным пажитям, сгоняя обрюзгших, обленившихся имперцев. В отчаянии Император пошел к пещерному великану.
"Ты могуч и смел, — воскликнул порфирородный, — рога твои подпирают небо, руками сворачиваешь горы. Взгляд твой — величие, а гнев несет смерть. Помоги одолеть врагов, взамен проси чего хочешь!"
Великан отказался от половины земель страны. Не поскупился на злато и драгоценности. Даже отары овец и коров не прельстили гиганта. Лишь потребовал руки дочери императора, величайшей из красавиц.
Безутешен император. Горе и слезы овладели всеми имперцами. Ведь каждый любил прекрасную принцессу. Узнал о том и король Западноземелья. Воспылал гневом, схватил секиру и помчался к пещере великана.
"Не бывать тому, что бы принцесса досталась такому страшилищу! — воскликнул он. — Выходи, чудище, на бой!"
Сшиблись великан и король. Страшно бились, земля затряслась, пошатнулись и упали звезды. Размахнулся монарх секирой и отсек монстру рог. Испугался тот, пал на колени, моля о пощаде.
Так прекрасная принцесса стала женой короля-основателя. А на месте упавшего рога построили новую столицу. Возведенную руками пощаженного великана, конечно же.
Правда ли то? В Западных землях оспаривать не смеют. Наоборот, до идиотизма пытаются обратить в научный факт. Просто "слегка" обросший за столетия мифами. А так, мол, смотрите — династия западноземельцев тесно переплетена с императорской кровью. И наш монарший зад протирает трон на вполне законных основаниях.
Столичный университет где-то раз в пол столетия делает громкие открытия. По крайней мере, пытается. Тратятся огромные деньги и время на поиски легендарного рога. Уже набирается с десятка версий, где он закопан основателем. Благодаря последней, перерыли все под собором "Мудрости Безначального", заложенного тем же королем. В результате выяснили, тот перестраивался раз десять. А под конец узнали — первоначальное здание сгорело и вообще находилось в другом месте.
О легендах мало что остается. Гобелены, витражи в ряде церквей, да театральные постановки на базарной площади. Один из таких гобеленов как раз и висит в женской светлице королевского замка.
Ловко орудуя иглой, Хильда посматривает на древнюю, потускневшую ткань. Красиво. Не смотря на схематичность лиц, в жестах и позах создатели передают массу эмоций. Принцесса высовывается из башни, протягивая руки к королю. В каждой линии, наклоне головы и руках мольба и надежда. И конечно же... любовь.
"Любовь", — повторяет девушка, пробуя на вкус, подобно запретному плоду.
Светлица наполнена хаосом рабочего беспорядка. Повсюду разбросаны куски редчайших тканей. Дорогущий, привезенный караваном неведомого юга, шелк небрежно закинут на спинку кресла. Ворохи парчи перемешаны с бархатом и лежат в углу. За всем наблюдает пожилая матрона, няня Хильды. Чуть пухловатая, низенькая. Волосы скрывает строгий чепчик. Не смотря на возраст, на лице добродушная улыбка. Женщина свободно чувствует себя среди девиц, непринужденно отвечая на шутки и поддерживая беседу.
Кузины и фрейлины принцессы безудержно болтают и весело смеются. Вместе выбирают материал. Щебечут, восхищаясь творением королевской дочери. И вовсе не из лести. Хильда не без гордости подносит заготовку к окну.
— Вот, посмотри на этот алмаз, — одна из девушек извлекает из резной шкатулки крупный камень.
Прекрасная гравировка. Чья же работа? Едва ли тут корпели руки западноземельца. Север? Наверняка. Княжеские рудокопы извлекают из недр гор и не такое. Теперь, глядя на алмаз, Хильда понимает решительность отца.
— Слишком большой, — издает вердикт девушка, примеряя драгоценность к платью.
Отвергаются и меха соболей, добытые и привезенные с таким трудом.
— Слишком броско. Хочется чего-то ненавязчивого.
— Вот, — няня откладывает кусок материи, раскладывая россыпь мелких изумрудов, — это идеально подойдет к твоим глазам.
— Спасибо, Берта.
Хильда улыбается. То, что нужно — изящно и аккуратно. Камнями можно обшить окантовку декольте. Остается выбрать узоры и работа выйдет на финишную прямую.
Кузины и фрейлины представляют, как принцесса появится в этом платье при дворе. Эффект будет сногсшибательный! Девушка и без того с каждым годом хорошеет, став желаннейшей невестой королевства. Скоро Оттону в серьез нужно будет задуматься о зяте.
Вот только мысли принцессы далеки. Лоск и блеск двора прельщает. Не вызывают радости преклонения и лесть. Проходят мимо самые искренние комплименты.
Игла плетет узор, накладывает петельки, складывающуюся сложную комбинацию. Но не для них. Не для лордов королевства или заморских принцев. Больше всего хочется предстать перед Рихардом. Улыбнуться, взять за руку. Сказать простые слова: "Ну здравствуй! Вот она, я". Примет ли ее такой, в шелках и злате? Чужую, рожденную в другом мире и одновременно родную.
От этих мыслей становится больно. Жизнь тяготит, давит непомерной ношей. Хочется бросить все и уйти, туда, где ждет любимый. Хочется родиться заново, простой крестьянкой. Вместе с Рихардом работать в поле, печь ему хлеб. Иметь возможность выбирать, как нормальный человек, с кем жить. И кого любить.
— Боюсь все не так, девочка моя, — все с той же заботливой улыбкой говорит няня.
Похоже что-то из мыслей Хильда невольно ляпает в слух.
— Жизнь простолюдина совсем не такая, какой ты ее рисуешь. Можно быть принцессой, баронессой или же дочерью конюха. Никому из нас не дано право выбирать.
— А как же вы, матушка? — Берта редко когда откровенничает, пользуясь случаем девушки набрасываются со всех сторон.
— Меня выдали за придворного поваренка в тринадцать лет. Отец был свободным фермером и держал поля пшеницы. Нас было пятеро дочерей...
На лице немолодой женщины появляется странное выражение. Она отворачивается к окну, смотря куда-то вдаль.
Берта до сих пор живо вспоминает тот день. Было жаркое лето, она только вернулась с подругами от реки, где собирали цветы и плели венки. Дома ждали незнакомые люди, сидящие с напряженными лицами. Совсем как менялы у торгового рынка. Один из них, молодой, как-то странно смотрел на нее, оценивая. Вполне не плох собой, прилично одетый. И все же незнакомый и холодный.
