Король сталкеров. Общий файл

Мистер Хард откинулся в кресле и победно взглянул на меня.

— Ну, если следовать теории парадоксов, это противоречие, а не ошибка. Ее нельзя объяснить вашим желанием сознательно исказить положение дел, — подумав, ответил я. — Скорее всего, она обусловлена незнанием какой-то детальной информации с моей стороны. Но с учетом всего, что сказано вами ранее, могу выдвинуть три постулата: Кэш родился на Прерии, а его сестра на Земле, у вас на руках есть какая-то другая статистика, и эта статистика дает основание утверждать, что родина человечества где-то здесь, под солнцем Гаучо.

— Черт бы тебя подрал, Шилов, — потрясенно вымолвил Хард и схватился за свой заветный графин, — черт бы тебя подрал! Восемь лет я вынашивал эту фразу, подходил к ней вплотную, но всегда отступал. Боялся, что меня не поймут или, хуже того, поднимут на смех. А ты так изящно и хирургически точно вскрыл за меня этот нарыв. Нет, сегодня я выпью. Сегодня я обязательно выпью!

Еще до того как графин опустел, мы с мировым судьей перешли конкретно на "ты". Он сам настоял на том, чтобы я называл его с глазу на глаз исключительно "Крисом", успел неподдельно обидеться на оброненного мной в разговоре "мистера Харда", а в знак нерушимой дружбы, грозился отдать в вечное пользование свой особняк и четырнадцать квадратных километров неиспользуемых земель, включающих город Высоцк вместе с промышленной зоной. Причем, не за деньги, а "в обмен на небольшую услугу".

Потом закончилась выпивка. Мы призвали к столу мистера Кэша, который повел себя очень неадекватно: вернулся пустой, в сопровождении доктора, а тот, в свою очередь, принялся ахать, охать и причитать. По его словам выходило, что я, бессердечный и пустой человек, нагло споил бедного мистера Харда, для которого режим — это образ жизни.

И тут в мировом судье проснулся тот самый вожак волчьей стаи, что когда-то поставил на уши эту планету.

— С каких это пор, — спросил он зловещим шепотом, — мое слово уже не закон?!

Судя по ответной реакции, давненько старик не вставал на дыбы. Проняло даже меня.

Но пьянка была безнадежно испорчена, и мы приступили к делу. Пред светлы судейские очи были призваны трое: советник, нотариус и юрист. Сам договор "купли-продажи" занял чуть больше странички, зато "небольшая услуга" вернее, ее описание — четыре полноценных листа.

Насколько я понял, депутаты "Парламентской Ассамблеи" давно уже приняли в третьем чтении "Закон о выборах Президента Автономной Республики Прерия". В самом разгаре предвыборные баталии. И в ходе этих баталий, кандидат, за спиной которого маячит мой новый друг, "попал в неловкое положение". В главном пункте своей программы, он громогласно пообещал установить в центре Новоплесецка точную копию памятника Игорю Высоцкому — человеку, нога которого первой ступила на поверхность планеты Прерия. Под этот проект были выделены немалые средства. Место, где раньше стоял бронзовый космолетчик, было тщательно отсканировано, но вот незадача! Ничего напоминавшего памятник, под завалами спутник не обнаружил.

Такая преамбула, получается. Скорее всего, деньги ушли налево. Иначе чем объяснить неслыханную щедрость мирового судьи, и завесу глубочайшей секретности над всем этим темным делом: найти, демонтировать, дезактивировать оригинал памятника и доставить его из зоны радиоактивного заражения к месту будущей установки?

Я смотрел на мистера Харда и не переставал удивляться. Хмель улетучился. От прежнего панибратства не осталось и тени. Место больного, словоохотливого, чудаковатого старика, занял теперь хитрый, расчетливый, жесткий делец, каждое слово которого было точным и выверенным.

Жизнь меня научила не доверять крючкотворам. Я внимательно ознакомился со своим экземпляром. Сразу же возникли вопросы.

— Как вы планируете сохранить это дело в секрете, если вся поверхность планеты просматривается с орбиты, и будут ли санкции, если кто-то об этом пронюхает?

Мои оппоненты переглянулись и дружно захохотали.

— Вы действительно во все это верите? — вытирая слезу, спросил адвокат с мордой карточного кидалы. — Спутники фиксируют только то, что позволено и только для тех, кому это дозволено. Все остальное — картинка, фикция. Да и как может быть иначе на планете, где только разведанных редкоземельных металлов в несколько раз больше, чем в иных секторах открытого космоса?

Так я, примерно, и предполагал. Поэтому, внешне обиделся, а сам, ухмыляясь в душе, сделал себе зарубку на будущее и срочно поменял тему:

— Техника. Без нее мне не справиться.

— Обойдешься своими силами, — холодно отпарировал Хард. — Уж поверь мне на слово, этого добра в Высоцке навалом. Есть даже запасы горючего. Другое дело, как сделать так, чтобы все оно вертелось, крутилось, ездило, летало и поднимало? — так в этом я тебе помогу. Есть у меня на примете один человек.

Прощаясь, он долго пожимал мою руку, и еще раз сказал.

— У меня фотографическая память на лица. Нет, я вас определенно где-то когда-то видел!

Чудит старикан! — подумалось мне тогда. Такие типы как он, надолго врезаются в память. Тем более — в профессиональную, такую, как у меня. Если я его не запомнил — значит, не видел, или не мог видеть по какой-то объективной причине. Например, был без сознания. Со мной такое случалось. И не один раз.

Я очнулся от боли, с трудом разлепил веки. Пахло больницей. Сквозь занавески на окнах пробивался солнечный свет. В крохотном помещении неестественно громко звучали слова:

— Перелом двух ребер, плюс сильный энергетический шок. Скорее всего, заряд был рассчитан на взрослого. Через три-четыре недели будет в строю.

— Чке-е-е... чке-э-э, — зазвучало у доктора за спиной, — а к-кто его так бил по лицу?

— Не думаю, что полиция. Мягкие ткани не повреждены, так что, ничего страшного. Сейчас обезболим, и пусть воспитанник спит, приходит в себя.

Жало электронной иглы вонзилось в правую руку, хрюкнул дозатор, и по телу волной прокатилось блаженство.

Когда доктор ушел, Кугук выключил свет, потоптался у двери, потом решительно пододвинул стул, присел у изголовья кровати и требовательно спросил:

— Пч-ч-ке-э-э?!

И я все ему рассказал: про няню Альбину и дядю Петю Зуйкова, про кошку Анфису и бедного Лобзика, про ненавистного Обертаса и свое появление на этой планете, одарившей меня домашним теплом, коротким, как здешнее лето. Говорил, срываясь на плач, захлебываясь словами, больше всего боясь, быть непонятым и осмеянным.

Старший прапорщик слушал, каменея лицом, ни разу не перебил. Только стиснул мою ладонь своей огромной лапищей, и молча ушел, даже не сказав на прощание своего знаменитого "чке-е".

Утром — ни свет, ни заря — в палату ворвался господин Обертас: небритый, потерянный, жалкий.

— Верни деньги, щенок, — заорал он, сотрясая щеками, — верни деньги, и тебе ничего не будет!

На крики сбежался проснувшийся медперсонал. Незваного гостя с огромным трудом выставили за дверь. Честно сказать, я был поражен: откуда такая силища в его сухопаром теле? — три санитара еле-еле смогли оторвать его руку, вцепившуюся в спинку моей кровати.

— Верни деньги, щенок! — долгим эхом гуляло по коридору.

Ближе к обеду пришел следователь. Из тонко поставленных коварных вопросов и того, что случилось утром, я догадался: у моего врага очень большие домашние огорчения. Действительность превзошла ожидания: кто-то, направленным взрывом, свел к нулевому уровню недостроенный особняк Обертаса, и выкачал всю наличность с его персонального счета в банке "Галактика". Энную степень защиты никто не взламывал. Съем денег производился с компьютера потерпевшего, из его личного кабинета на восьмом этаже городской мэрии.

Как такое могло случиться в круглосуточно охраняемом здании, следователь для себя уже прояснил: злоумышленник взобрался по тыльной непросматриваемой стене, проник в помещение через открытую форточку и тем же путем вернулся обратно, а значит, согласно его версии, должен был обладать отменной спецподготовкой и очень маленьким ростом. Я под эти параметры подходил идеально — по Архангельску ходило много легенд о супербоевиках из военно-космических сил.

Честного слова врачей, что прошлую ночь я пластом провалялся в кровати и, что человек с двумя переломами не способен на подобные подвиги, для сыщика оказалось почти достаточно. Он снял кое-какие копии с моей медицинской карты, но все-таки упросил лечащего врача сделать в его присутствии спектральный анализ крови на наличие в ней транквилизаторов.

Громкое дело заглохло само по себе. Я, конечно, догадывался, кто выступил в роли ночного мстителя. Но как человек с габаритами старшего прапорщика мог пробраться через стандартную форточку? — этот вопрос мучает меня до сих пор.

Я хотел его разрешить при первом удобном случае, благо такая возможность подвернулась уже через пару недель. Кости срослись, и за мной, отощавшим на больничных харчах, прислали из бурсы машину с неизменным Иваном Петровичем за рулем, но все мои попытки не то, чтобы задать вопрос, а просто вступить в разговор, решительно пресекались затрещиной.

Даже спустя девять с лишним лет, после спецоперации на планете четвертого уровня, когда нас, изможденных, израненных, исколотых заточками заключенных, эвакуировал реанимационный челнок, он ничего не сказал...

Глава 3

Когда-то я для себя решил, что с человечеством мне не по дороге, выбрал самый заброшенный уголок в обитаемой части вселенной, и строю теперь на нем отдельную от общества жизнь. Денег, заработанных за годы военной службы, хватило на покупку понравившегося участка — небольшой, по местным меркам, долины, окружённой со всех сторон вершинами гор. Лишь в одном-единственном месте, сквозь небольшое ущелье, по козьей тропе, можно было спуститься туда, где скучился мир людей, век бы его не видать! И вообще, жизнь скучная штука, но я к ней привык. Да и она, как будто, заточена под меня. Вернее, под мой несносный характер. Единственное, что может ее хоть как-то разнообразить — это работа — долгий процесс предвкушения конечного результата.

Вот и сейчас, полуденный зной начал потихоньку спадать, солнце только-только перевалило через зенит, а я разогнул спину. Управился раньше него. Закончил большое дело, которым был занят последние восемь дней. Остался последний штришок — и можно вытирать пот.

Отложив в сторону жестяную маслёнку, отступаю на шаг и тяну на себя массивный рычаг. Глухой стук, входящей в зацепление зубчатой передачи и негромкий рокот вращающихся шестерён, заставляют поморщиться. Износ они имеют приличный, но годик, а то и два, без ремонта протянут. Можно собирать инструменты.

Уходя, критическим взглядом, охватываю весь агрегат. Когда-то эти железки были частями космических спутников, челноков, орбитальных станций и больших космолетов. Потом они стали никчемным железным хламом. Но волей моей и руками, обрели новую жизнь. Стали нужной в хозяйстве вещью: водокачкой двадцать первого века.

Коротко принцип действия. Место здесь относительно ровное. Быстрый поток небольшого горного ручейка крутит водное колесо, в котором еще угадывается поперечный срез лопастей от турбины реактивного двигателя. Через систему зубчатых шестерён, это самое колесо приводит в движение одно из древнейших изобретений человечества — винт Архимеда. Тот, в свою очередь, поднимает воду, наполняя небольшую цистерну, из которой она самотеком поступает в длинный разнокалиберный трубопровод, цветастой змеёй ползущий через долину к большому металлическому сооружению.

В дни моей юности, никому б даже в голову не пришло назвать словом "дом" орбитальный ремонтный ангар, низвергнутый с высоты и небрежно поставленный среди куч железного мусора на задворках третьесортной планеты. Когда-то его приемные шлюзы сулили приют и надежду рукотворным скитальцам Космоса. Многим из них он подарил дополнительный моторесурс. Иным же, не повезло: их титановые тела утащили со стапелей в пункты, так называемого, "временного хранения".

"Все на свете выходит из строя, но не все обретает вторую жизнь", — когда-то сказал Гомер — ненормальный робот-пилот пограничного катера 312, которого мы, от великой скуки, учили писать матерные стихи. Интересный это был механизм, или, как у нас говорят, мех. Двухметровый громила с титановым экзоскелетом, вооруженный встроенным рельсотроном на пневмоподвесе, а не понимал простейших команд, отданных на человеческом языке. Скажешь: "Стреляй нах!" — и он зависал. Заводская программа, видите ли, запрещала ему использовать и воспринимать ненормативную лексику. Я мучился, наверное, пару недель, прежде чем он дал на-гора самый первый перл:

Взблядонешь и горя схватишь:

Через год оно родит,

Принесет таку хреновину —

На жопе не сидит.

Особенно умилило выражение "взблядонешь". Я, помнится, был тогда счастлив настолько, что поцеловал его в лысую голову и дал ему это великое имя...

О чем я?.. ах, да, об ангаре! Так что, будем считать, что ему повезло. Но прежде чем назвать его домом, мне пришлось основательно попотеть, избавляя внутреннее пространство от "пережитков прошлого". Несколько раз я затевал радикальную перестройку. Буквально на прошлой неделе, поделил его капитальными перегородками на три основных части: мастерскую, сарай и жилой блок.

Последний получился в два этажа, и настолько просторный, что эхо гуляет под сводами. Ну, еще бы: без малого пять метров от пола! На старушке Земле, не каждый из ныне живущих, может похвастаться такой широтой души. Впрочем, и я не волшебник. Кое-какие удобства и блага покинутой мною цивилизации, здесь не воспроизвести. Ими пришлось пожертвовать ради мечты, ради этого уединенного уголка, затерянного среди скал и долин пока еще дикой планеты. Снаружи ангар крепость, а внутри — почти полноценный дом, который построил Винс.

Для тех, кто не понял, Винс — это я — отшельник, педант и сухарь. Столь кратким, но емким прозвищем меня наградили в кадетской школе, еще до введения в обиход официальных никнеймов. Произносить сразу три слова: "Виктор Иннокентьевич Нестроев" неэффективно и утомительно; мальчишек по имени Виктор, на одном только нашем курсе было больше десятка. Вот и вышли из положения. Так и проникло во все метрики мое новое имя "Винс". Со мной, рука об руку, оно прошагало по жизни двадцатилетний путь. Верно служило и на Земле, и под землей — в укрытых от черного глаза, бункерах спецсвязи, и на пограничных космических катерах, снующих по закоулкам российского сектора колонизации. С ним вместе мы посетили не один десяток планет, и прочно осели на Прерии, где, как я очень надеюсь, пробудем остаток дней.

Усталость... привычная сладкая тяжесть ложится на плечи. Я люблю это состояние. Неторопливо бреду вдоль углов и изгибов водопровода, по душистому альпийскому лугу, усеянному разноцветными крапинками цветов. В такие минуты хочется снова писать стихи, хорошие, добрые, светлые. Ветерок обдувает лицо, дарит прохладу и свежесть. Шелест высокой травы, жужжание диких пчел и далёкий девчоночий смех, звонкий, как колокольчик. Это жена и дочка играют на детской площадке, которую я смастерил первым делом, сразу же после того, как я купил этот участок и переехал сюда.