Другой поток времени-02. Поворот

Далее число отметок на эмблеме возрастало до четырёх.

(Кроме КОГ, у них был свой ряд символов.)

Для медицинской службы три отметки соответствуют рангу руководителя направления, ведущего научно-исследовательского проекта.

Евстигнеев был одним из тех, кого увлек неясный и манящий мир преобразования человека, приоткрывшийся в таинственных прививках врачей-иммунологов. Череда исследований и уколов, чаще болезненных и малоотличимых друг от друга. Потом было два месяца безумно тяжёлых занятий.

После второй прививки основной нагрузкой стало обучение. Учили языки, технические и общие дисциплины, вроде высшей математики и современнейших разделов физики. Биология и медицина. История и литература. Двенадцать часов занятий в день. Плюс "лёгкая" физкультурная разминка — утренний и вечерний десятикилометровый кросс, с обязательным комплексом физических упражнений после пробежки.

Темпы обучения были жёсткими. И всё закреплялось практическими занятиями — вдобавок к немалой физической нагрузке. К концу второго месяца они должны были говорить ещё на двух неродственных между собой языках. И понимать третий. То же — с вождением и ремонтом транспорта, химическими реакциями, знанием географии и других описательных наук.

Два тяжёлых месяца болезни. Несмотря на постоянный звон, горячку и часто подкатывающую тошноту запоминалось неплохо. Сдавая проверочные тесты, сам удивлялся, насколько хорошо выходило разобраться со столь разнородным материалом. Конечно, почти сразу стало понятно, почему повторную вакцинацию существенно труднее организовать в массовом масштабе — такого количества умелых и знающих преподавателей, которые обучали их во время вакцинации, хватило бы на пару-тройку ВУЗов. А сколько понадобилось материалов, пособий! Затраты не были зряшными — сам Евстигнеев и другие ребята получили зачёты за второй-третий курс ВУЗовской программы. За два месяца!

О чём умолчал лектор. Как понял Мирон — о многом. Главное изменение, что он в себе ощутил, когда завершились, наконец, ранней весной все медицинские процедуры и он вновь почувствовал себя совершенно здоровым, было не усиление зрения или там обоняния. Да, запахи теперь были... другие. Намного более яркие, что ли. И зрение, и слух. Но с этим он уже был знаком — по первой вакцинации. А вот нахлынувшее, казалось, ниоткуда чувство.. свежести? Как будто вернулся назад, лет на пятнадцать-двадцать, и вновь ему — только двенадцать, и весь мир перед ним чист и светел. Какое-то время он даже задумался — не последствия ли это прививки? Может, всё-таки вирусы повредили что-то в тонкой регуляции нервной и эндокринной систем и оттого накатывает непонятно откуда безудержная эйфория?

Инструктор заметил колебания. Отошли в сторонку и тихо поговорили. Оказывается, один из важнейших отмеченных эффектов. Не сообщали предварительно, чтобы не вызвать сомнений и недоверия перед вакцинацией.

"Вторая молодость". Многократное усиление восприятия — и отвечаюшее ему развитие нервной системы, быстрый рост числа нервных окончаний, стремительное образование новых связей в мозге в целом совпадали по характеру с теми изменениями, которые происходят в человеческом организме в период от одиннадцати до тринадцати лет. И приводили к схожим результатам. В том числе и эмоциональным — прошедший "активацию", как стали называть повторную вакцинацию, обретал фактически вторую юность.

Было кое-что ещё. Очень странное. Как будто с возвращённой юностью вернулось уже стёршееся о взрослую трезвость чувство сладкого ужаса. Приближения таинственного, манящего, небывалого. Как уже в полузабытой юности — менялось тело, и менялся мир вокруг тебя. Становился новым, неузнаваемым. Всё изменялось, во всём появлялись новые оттенки.

Самым странным стали перемены, случившиеся с мерилом постоянства — временем. Его ход — размеренный, привычный — сменился чем-то непонятным, ощущаемым по пульсации крови, вращению верхушек сосен над головой, стоянию солнечных бликов на реке. Как в детстве, время вновь то пускалось вскачь, то начинало растягиваться, ползти еле-еле. Но не совсем так, как в бесштанном возрасте. Было кое-что совершенно новое. Внезапно, пугающе — ты сам каким-то ещё непривычным, неловким усилием менял вокруг себя ритм мира, нежданно обретший подвижность. Упругость.

Впервые почувствовать время в своей власти. Усилием мысли замедлить его ход — и разглядеть мах крыльев птицы, тягучее движение взлетающей с цветка пчелы. Управлять субьективным восприятием времени пытались обучать. Но слишком ещё мало было опыта и знаний, овладевать умением "ускоряться" приходилось "на ощупь", интуитивно.

Изменившееся тело преподносило ещё неожиданности.

"Ночной взгляд". Наиболее часто прорезавшаяся у "активированных" особенность. После первой вакцинации, как правило, слабость ночного зрения, если она до того наличествовала, исчезала — способность к улавливанию малых количеств света сетчаткой подскакивала до хороших значений. Дополнительно — приём витаминно-растительных комплексов, улучшающих зрение в сумерках плюс специальные тренировки. Но после "активации" у некоторых из прошедших её — в особенности у тех, кто уже до того старательно развивал в себе навыки следопыта, ориентирования по малым следам — появлялся совершенно особый "ночной взгляд".

Он не имел обьяснения в классической теории зрения, был, по многим признакам, чисто психическим явлением — и вместе с тем не был галлюцинацией. Подтверждался на обьективных данных. Исследования оставляли широкий простор для толкований — одни предполагали, что особое зрение ничто иное, как визуализация достигшей небывалой тонкости интуитивной чувствительности.

Были версии о скачке в развитии других, доселе малоиспользуемых восприятий — например, сам Мирон Кузьмич активно поддерживал мнение о выросшей до предела кожной чувствительности, ставшей подобной "инфракрасному зрению" змей и сов. В качестве доказательства — завязывал себе глаза и "видел" руками, определяя, где находятся люди, неживые предметы, деревья на десяток шагов.

Уязвимым местом в гипотезе "кожного зрения" было то, что не завязывая глаз, Мирон ночью непонятным способом "видел" не на десять шагов — обрисованные словно бы слабой светящейся каёмочкой предметы и люди были ему видны в полной темноте на все пятьдесят-семьдесят метров. Чувствительность этого странного зрения менялась, но в любом случае превосходила по дальности и точности "чисто кожную чувствительность". Мирон считал, что это результат расширения спектра восприятия сетчатки ниже красной части спектра — но обьяснить механизм "передачи" кожей новых свойств специализированным светочувствительным клеткам не получалось.

Ещё одна — считавшаяся наиболее экзотической — гипотеза утверждала, что во всём "виновата" пресловутая "аура". Низкочастотное электромагнитное поле, весьма слабое, существует "вокруг" любого живого существа и достаточно быстро затухает после смерти. Среди многих феноменов, которые упоминались как ориентиры будущего совершенствования человека, были и случаи "восприятия" этого слабого электромагнитного излучения, но очень недостоверные. Хотя способ обьективной регистрации "биотоков" при помощи специальной фотоплёнки уже существовал.

Из-за неприязни к спекуляциям и мошенничеству, к которым неоднократно прибегали разнообразные "чудотворцы", не только терминология, но и сам предмет исследования выглядел ненадёжным. Но в отличие от шарлатанов, сейчас исследователи могли воспризводить — неоднократно и с различными реципиентами — наблюдения за "аурой". Определённые положительные результаты были, но Мирон, например, был убеждён, что последующее изучение докажет — на самом деле эти результаты можно целиком обьяснить без привлечения версии о "биотоках".

Самым главным в новой особенности было то, что её тоже можно было развивать. Натренировывать. Более того. Вернувшись на заставу и став инструктором для ребят, пошедших на первичную вакцинацию — к марту невакцинированных среди советских пограничников на демаркационой линии не осталось — Мирон обнаружил у себя ещё одну новую способность. Он мог как-то воздействовать на тренировки "ночного зрения", словно бы настраивая "под себя" возможности других. Подобное явление было отмечено и другими "активированными" — но методики пока создать не удавалось, каждый инструктор действовал опять же преимущественно интуитивно.

Вершиной длительной подготовки стало то, что теперь, в недолгой темноте самой короткой летней ночи, бойцы советского Корпуса Охраны Границы видели ненамного хуже, чем в сумерках. Сам ротный, не случайно выбравший близжайшее к берегу укрытие, отчётливо различал фигуры в немецких лодках — более тёмные сгустки темноты на тёмном и уже привычным усилием растянув время, плавно взял на мушку скорчившегося на носу первой лодки пулемётчика. Какое-то ещё одно особое чутьё, появившееся после совместных тренировок отряда, говорило ему, что остальные бойцы засады действуют заодно с ним, как единое целое. Выстрел ротного лишь на долю секунды прозвучал раньше. Сдвоенные-строенные хлопки девятимиллиметровых карабинов. В лодках, словно куклы по команде, разом кучами тряпья осело по несколько фигурок.

Мирон не тратил внимание на отслеживание результатов выстрелов. Через вздох он уже был в двух метрах, там, где в ещё одном замаскированном окопчике дожидалась снаряженная ракетница. Счёт шёл на секунды. Плотно вжав ракетницу в плечо, ротный на миг качнулся вверх, нажал спуск. Пыхнуло, и почти тотчас же — липко бамкнуло. Отползая по низеньким, узким непростреливаемым ложбинкам, Мирон не видел, как ярко-прозрачный огненный шар, с большого расстояния удивительно красивый, словно новогодняя игрушка, облизал тёмную раковину немецкой лодки, мгновение повисел на одном месте и опал-рассыпался языками-искрами.

Рулевой в моторке дёрнулся от слабых щелчков выстрелов, ещё даже не осознав до конца происходящего, лодка чуть вильнула. Граната, нацеленная Мироном по отпечатанному в зрительном ощущении движению, капельку не достала — рванула метром раньше. Рванувшийся на рекой крик обмяк вслед за опавшим пламенем, лодка слепо крутанулась на месте, светясь чёрно-огненными каёмками, словно прогоревший насквозь лист газеты. В воду неловко, как мешки, обрушилось несколько тел. И первая из лодок штурмовой группы, затихнув, закачалась на реке, несомая течением, медленно погружаясь. Не одна. Ещё одна лодка, замерев в заливчике, жарко пылала, над ней металось яркое пламя вспыхнувшего бензина. Несколько секунд — и охваченная огнём моторка гаснет, с резким шипением быстро уходя под воду. Ещё две лодки, как первая, не спеша дрейфуют в окутанных туманом, перемешанным с дымком взорвавшегося тротила берегах. Посреди одной из них что-то ворочается и раздаются прерывистые воющие звуки — страшные, ни на что знакомое не похожие.

К своему берегу уходят лишь два бота. Один из них явственно тлеет, какая-то возня возле сыплящего искрами борта вызывает щёлкающие, как птичьи вскрики, выстрелы советской засады. Несколько непонятных дерганых движений, заметных в отблесках — и в горящей лодке всё замирает, а она сама продолжает, пофыркивая мотором, идти к месту, откуда штурмовая группа отчалила менее двадцатой доли часа назад.

В берег моторки утыкаются почти одновременно. Вокруг них далеко не сразу начинается копошение. Немецкий берег, после начала артподготовки весьма оживлённо зашевелившийся, замер во время краткого фейерверка на противоположной стороне. Лишь через минуту после того, как погасли ярко-жёлтые шары разрывов гранат над водой, с немецкого берега неуверенно заговорил пулемёт. У оседающих в воду вернувшихся штурмботов раздались резкие свистки, вновь забегали-засуетились многочисленные тени, и немецкий берег лопнул десятком запульсировавших пулёмётных глоток, злобно плюющихся свинцом. Секундой позже где-то рядом с прибрежными зарослями на немецком берегу ухнуло — и по другую сторону реки плеснулось рыжим огнём, зазвенели мелкие осколки.

Евстигнеев с полминуты как отполз на наблюдательный пост. Нагнувшись к скорчившемуся на дне щели радисту, Мирон кратко пропел-просвистел несколько нот — целеуказания. Расположение немецких пулемётов и миномётной батареи. Радист еле замтно пошевелился. Слабо зашумел динамик рации. Вновь пролились несколько певучих нот — радист повторил указания ротного.

Среди трёх стоящих в километре от границы бронемашин стало заметно шевеление. Два аппарата, слегка порыкивая моторами, поёрзали, словно устраиваясь поудобнее на небольшом лесном прогале. Над их задними частями приподнялись-закачались толстые короткие обрубки. Замерли. С их торцов сорвалось по острой огненной игле, с резким грохотом улетевшей в сторону тёмного края небосвода. Ещё раз. Ещё. Чуть покачались, поворочались, прислушиваясь к свисту-указанию, посланному с ротного НП — и ещё девять раз махнули огненными кистями над лесом. Затем все три угловатых коробки одновременно заурчали, одна за другой выползли с полянки на тянущуюся вдоль лесного края неширокую дорожку и скрылись в пуще.

В лесных тропинках растворились отошедшие от реки бойцы прибрежной засады.

На советской стороне плыли клоки утреннего тумана. Над немецким берегом раздавались крики, слышались команды и звук работающих автомобильных моторов. Возле берега металось пламя, горели кусты, трава, деревья. Огонь мешался со светом начинающегося дня, дым висел в воздухе, стекал в реку. В дыму суетились, что-то поднимали с земли, что-то копали, несли на носилках, перекатывали на колёсах. Резко ворочалось, лязгало гусеницами, тащило что-то за собой. Опомнившись от внезапного нокаута, немецкое командование сосредотачивало крупные силы, выводя на прямую наводку корпусные калибры и готовясь разом начать переправу несколькими сотнями солдат. У заросшего в землю по самую маковку валуна на советском берегу чуть покачивались стебли высокой травы — выплетенные из соломы и трухи чехлы стереотруб пристально следили за рекой. Резервные наблюдательные посты имели по два-три потайных выхода-лаза. После того, как получилось сорвать первоначальный замысел немцев, в использовании этих тщательно запрятанных убежищ появился смысл. Радиооборудование НП давало возможность связи не только с артиллерией бригады.

Когда с немецкого берега начали отчаливать лодки, десятки понтонов и самодельных плотиков, советские наблюдатели дали сигнал. В ответ на заговорившие советские батареи загремели немецкие орудия. Советские пушки и миномёты били по реке, немецкая артиллерия пыталась их задавить. И за грохотом артиллерийской дуэли не был слышен наплывающий с востока звон авиационных турбин. Затем над Бугом мелькнули слаборазличимые тени, и с неба раздался короткий грохот. Германские орудия, выставленные как можно ближе к берегу, стояли почти бок о бок. Слетевшие с неба огненные пунктиры воткнулись между пушек, расцветя раскалёнными, сплющенными шарами. Откуда-то из-за леса запульсировали короткие нитки зенитных установок — и следующие огненные нити метнулись в их сторону. Несколько минут воздушного нападения — и почти стих рёв гаубиц, поддерживающих немецкую пехоту. Вслед за откатывающимися от берега уцелевшими орудиями отхлынули от берега и колонны грузовиков, оставив возле берега дымиться несколько догорающих остовов. Рассеялись по ближайшим перелескам пехотные роты, лишь суетились по истекающему дымом берегу санитары.