Да, думаю я, ослепленная, невесомая, готовая, но руки вокруг меня сжимаются, тянут, и Игранзи кричит так громко, что золото ломается.
"Нола!", снова и снова, среди рушащихся осколков — небеса, клюв, кожа, кровь, — пока не остается ничего, кроме меня одной.
* * *
Я проснулась в своей кровати. Было темно, мерцала лишь одинокая маленькая свеча в бронзовом блюде на умывальном столике. Слабый свет резал глаза; после прорицания я всегда чувствовала боль, которая отдавалась в висках, но теперь она была сильнее. Я повернула голову и попыталась подавить приступ тошноты.
Рядом сидела Игранзи. Ее подбородок упирался в грудь, и в этот миг она была похожа на Ченн — но это длилось лишь мгновение, поскольку, когда я прошептала ее имя, она подняла голову и улыбнулась.
— Моя девочка, — сказала она так, словно пела колыбельную, — ты вернулась.
— Сколько? — Мой голос отдавался в голову и руки. Я почти видела, как он, пульсируя, вытекает из-под ногтей — яркий, ветвящийся в темноте узор.
— Два дня и две ночи, — ответила Игранзи. — Я думала, ты потерялась, и Иной мир захватил тебя.
— Я видела... — начала я. Она приложила палец к моим губам.
— Не сейчас. Не нужно, если это причиняет тебе боль.
Но я все равно сказала, сплетая из слов длинную нить, как это делал Бардрем, не успевая переводить дыхание. Когда я закончила, она встала и, шаркая ногами, пошла к столику за кружкой воды.
— Я вообще не видела Ченн, — сказала она, пока я пила (едва не подавившись, так меня мучила жажда). Она смотрела в окно, поджимая губы, словно хотела сказать больше, но знала, что не должна.
— А что видела? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Тебя. — Она отвернулась от окна; в черноте ее глаз мерцал огонь свечи. — Ты в пустыне белого песка, он доходит тебе до пояса, потом до шеи. Я чувствовала его, — прошептала она, приблизившись так, что ее дыхание коснулось моей щеки. — Чувствовала, но не видела. Он был под тобой, он был везде, но я его не видела.
— Значит, я в опасности, — сказала я, — как и Ченн.
Игранзи взяла мои руки так осторожно, словно это были осколки стекла, хотя в моем видении она крепко хватала меня, чтобы спасти. Я ждала, что она скажет: "Это один путь, но не единственный", или "Быть может, но говори "может", а не "будет".
Я ждала, но она ничего не сказала.
* * *
После убийства Ченн несколько месяцев шел дождь: ровный непрекращающийся ливень, который смыл молодую траву и превратил двор в болото. Или мне так представлялось, поскольку я туда не выходила. Игранзи велела Бардрему внести все инструменты для прорицания в дом и теперь встречала мужчин и женщин, которые к ней приходили, в гостиной Хозяйки. Игранзи не просила меня ей помогать, отчасти потому, что посетителей было мало, но в основном из-за моего страха. Он не позволял мне прикасаться к зеркалу, и я ничего не зарабатывала; часами я лежала, свернувшись в постели, и слушала дождь, который все никак не проходил.
Бардрем пытался мне помочь. Он писал бессмысленные стишки, вытаскивал меня на кухню, жонглировал репой, кружился, пока его глаза не сходились у переносицы, и пытался меня рассмешить. Он вкладывал мне в руку хлеб с сыром и, подбоченившись, смотрел, как я ем. Когда все его попытки развеселить меня потерпели неудачу, он просто приходил и садился на краю постели. Иногда он разговаривал, но чаще просто смотрел, как я дремлю и просыпаюсь. Однажды днем он встал рядом с кроватью. Я ждала, что он сядет, но он продолжал стоять. Я смотрела на него, а потом села сама (ноги были такими тяжелыми, будто завязли в грязи).
— Что случилось? — хрипло спросила я. Тогда я почти не разговаривала.
Он кусал губы. В уголке рта застряла прядь волос, но он ее не замечал.
— Девушки кое-что слышали от Хозяйки...
— Что? — спросила я. Раздражение было острым, как боль от возвращения крови в онемевшую ногу.
— В борделях убивают провидцев. Хозяйка слышала о трех погибших. Иногда убивают и обычных девушек — их уже несколько.
Я подумала: "Наверное, я теперь никогда не выйду из комнаты", и спросила:
— Никто его не видел?
Он покачал головой.
— Только догадки. Один подозрительный мужчина низкий и толстый, другой — высокий и худой... — Он шумно вздохнул, стиснув кулаки. — Надеюсь, он придет сюда, Нола, — произнес он так быстро и ровно, что мне подумалось: наверняка он прежде слышал эти слова у себя в голове. — Надеюсь, он сюда придет. Я узнаю его, как только увижу, и убью. Убью прежде, чем он успеет тебе что-нибудь сделать.
— И как? — сухо спросила я, всеми силами пытаясь не допустить в голос дрожь, которую чувствовала в животе и в ногах.
Он приподнял край рубашки. На поясе висели маленькие кожаные ножны, из которых торчала потертая деревянная рукоять.
— Нож небольшой, — сказал он, — но это значит, что я могу носить его с собой. Это самый острый нож на кухне.
— Кухонный нож, — сказала я, и дрожь превратилась в смех. — Просто замечательно. Вдруг он окажется картофелиной или среднего размера говяжьей ляжкой?
Я закусила губу, чтобы удержать слова, которые совсем не хотела произносить, и отвернулась от его раскрытого рта и округлившихся глаз. Я вновь легла, на этот раз повернувшись к нему спиной, и закрыла лицо руками, чтобы не видеть его и не слышать дождь. Когда через несколько минут или, быть может, часов я перекатилась обратно, Бардрема уже не было.
Спустя несколько дней дождь кончился, и я проснулась в полной тишине. Я вслушивалась в нее, затем поднялась и открыла ставни. В лицо ударил солнечный свет, я почувствовала запах земли и высыхающих камней и подумала: "Хватит с меня этой комнаты". Я вымыла руки, щеки, надела коричневое платье, которое было мне мало, и отправилась искать Бардрема.
Была середина дня, время между полуднем и вечерней трапезой, и он сидел в маленькой комнатушке, служившей ему спальней. Она находилась рядом с кухней и пропахла всем, что на ней готовилось; не так давно это была капуста. Он посмотрел на меня, заложив руки за голову, и ничего не сказал.
— Давай куда-нибудь сходим. — Мой голос был слишком приподнятым, а улыбка — натянутой, но это не имело значения. Я чувствовала тревогу и угрызения совести. — В город.
Он поднял брови.
— В город?
— Да, я не очень люблю куда-то ходить, но пожалуйста, Бардрем. Дождь кончился, сегодня замечательный день, а если возникнут неприятности, все будет хорошо, потому что у тебя есть нож. С ним я в безопасности.
Он сел, наклонив голову, чтобы не стукнуться о скошенный потолок.
— Ладно, — проворчал он. — Но только я выберу, куда идти.
— Хорошо, — сказала я, обрадованная его прощением, и не стала напоминать, что в тех редких случаях, когда мы покидали бордель, он и так всегда выбирал дорогу.
Мне не нравилось ходить по городу. Большинство девушек любили эти прогулки и иногда спорили о том, кто из них возьмет выходной, когда в городе начиналась ярмарка. (Однажды двое из них вернулись оттуда в разодранной одежде, а их щеки и руки были в кровавых царапинах: они подрались друг с другом из-за атласной ленты. Хозяйка забрала и ленту, и их месячное жалование). Я не хотела видеть ничего подобного. До появления Ченн я мало думала о мире по ту сторону двора.
Мир, в который Бардрем вывел меня в тот день, был ярким. Я стояла за дверью борделя, ослепленная солнцем, и разглядывала омытые дождем каменные и деревянные дома.
— Пошли, — Бардрем уже шагал по глубокой уличной грязи. — Надо уйти прежде, чем нас заметят и дадут какую-нибудь работу.
Я последовала за ним. Вначале я следила за дорогой с колеями, следами и глубокими темными лужами. Но скоро Бардрем вывел меня на другую дорогу, вымощенную булыжником, и я начала смотреть вверх. Я не узнавала домов. Здесь у них было по два этажа, а окна украшали изящные резные ставни таких ярких цветов, что у меня снова заболели глаза. Цвет был повсюду: из высоких окон свисали гобелены и ковры, которые сушили на солнце. "По крайней мере, здесь я не встречу мать", подумала я и вспомнила наш стол, старые грязные подстилки и стены, которые наклонялись внутрь, выжимая из меня последнее дыхание.
Бардрем торопился.
— Куда мы идем? — спросила я, но он лишь отмахнулся. Улица начала подниматься, и я, задыхаясь от напряжения и сгибаясь от боли в боку, старалась не отставать. Я вновь сосредоточилась на ногах (обувь испачкалась и вымокла — Хозяйка будет недовольна), боковым зрением замечая остальное: у дверей свернулась черная собака; несколько человек с пустыми корзинами стоят у запертых ворот; две маленькие девочки катают мяч. С трудом я преодолела кривой лестничный пролет, нырнула в низкую арку, а потом остановилась и выпрямилась рядом с Бардремом.
— Вот, — сказал он, — смотри.
Я подумала: "На что тут смотреть?" Миновав все улицы, все дома и дворы, мы остановились у подножия стены. Ее красновато-желтые камни были увиты плющом. Я собиралась удивиться, но он взял меня за руку, приложил ладонь к камню и сказал:
— Смотри вверх.
Такой высокой стены я никогда не видела. Ее вершина упиралась в небо. В ней были щели, из которых торчали серебряные и зеленые флаги, развевавшиеся на ветру. На них были вышиты незнакомые узоры.
Я посмотрела на Бардрема.
— Замок, — сказала я. Он кивнул и улыбнулся так, как если бы думал о словах, а не о том, что перед ним.
— Замок, — сказал он и положил руку рядом с моей. — Это северная стена, но я все равно его чувствую. А ты? Башни, огромные залы, люди. Музыка и пиры.
Запела птица, и я захотела найти ее; она кружила где-то в синеве над зубцами. Птица была очень далеко, я не видела ее перьев, но вот она закричала вновь, и я подумала: "Орел".
— Там есть и правда, — сказала я. — О Ченн.
Бардрем прищурился.
— О том, что с ней случилось до того, как она к нам пришла, — продолжила я, — и, может быть, о том, что произошло с ней после.
— Может быть, — сказал Бардрем. — Может, нам стоит войти и спросить кого-нибудь?
Я покачала головой.
— Посмотри на стену, а ведь это лишь ее часть. Нам никогда не попасть внутрь. Даже хотеть не стоит.
Но я хотела. Я чувствовала под ладонью камень и слышала, как он напевает мне об опасностях и обещаниях.
— Давай вернемся, — сказала я, разворачиваясь. — Сейчас же. Нас будут искать.
— Нола, — тихо сказал Бардрем. В эту минуту он выглядел старше своих пятнадцати. — Это нормально — хотеть того, чего, по-твоему, у тебя не будет. И нормально говорить об этом.
— Нет, — ответила я ему и чему-то еще внутри себя и пошла к крутой, залитой солнцем дороге.
* * *
Может показаться, что следующую часть своей истории я выдумала, или что в ней есть лишь фрагменты истины. Однако все было именно так и именно тогда: вечером того же дня ко мне в комнату заглянула одна из девушек.
— Тебя ждет Игранзи, — сказала она. — В саду.
Я спустилась вниз. Стояли сумерки, тонкие ветви дерева блестели, зеленые весенние листья выглядели бронзовыми и золотыми. Его длинная тень едва заметно танцевала от ветра, которого я не чувствовала. У дерева рядом с Игранзи стоял высокий мужчина, одетый в черное и коричневое. Из-за этих цветов его было трудно различить, пока я не оказалась рядом.
Сейчас я пытаюсь вспомнить, что увидела в тот первый раз. Точнее, я хорошо помню, что именно видела, и все эти годы пытаюсь убедить себя, что видела больше. Но не могу. Это был высокий человек в коричневой тунике и черном плаще, человек с таким прекрасным и печальным лицом, что я стояла и таращилась на него, как мышь на сову.
— Это мастер Орло, — сказала Игранзи. — Провидец из замка. Он здесь из-за Ченн.
Орло улыбнулся мне мягкой, печальной улыбкой, склонив голову в умирающем свете, и это было все. Все, что я тогда увидела.
Глава 6
Щетина на подбородке и щеках Орло отливала рыжим, хотя волосы на голове были медового цвета.
— Нола, — сказал он. Его голос был спокойным и серьезным. — Игранзи говорит, вы с Ченн дружили. Мне жаль, что ты ее потеряла.
Но его глаза спокойными не были. Такие же сине-черные, как у Ченн, они, казалось, пульсировали, а золотистый центр был таким ярким, что я отвернулась.
— Спасибо, — ответила я, глядя на его рот. Верхняя губа была тонкой, нижняя — полной, а зубы — ровными и белыми.
— Я послала за тобой, как только Орло пришел, — сказала Игранзи, — чтобы мы вместе послушали его историю. — В ее словах не было ничего странного, но за их медленными, трудными окончаниями я услышала колебания. — Я предложила ему пройти в комнату Хозяйки, но он отказался.
— Мне лучше у дерева прорицателей, чем в мягком кресле, — сказал он, и я улыбнулась. Кресла в комнате Хозяйки были жесткими и комковатыми.
— Это дерево не такое величественное, как во дворце. — Игранзи не улыбалась, поэтому ее слова не звучали, как восхищение.
А Орло улыбнулся.
— В замке их несколько, все величественные, но это... — Он положил ладонь на кору и слегка согнул пальцы. — Это прекрасное дерево. С такой... утонченной листвой.
— Хм, — сказала Игранзи. Она медленно опустилась на камень и посмотрела на Орло. — Хватит о деревьях. Расскажи нам о Ченн.
Орло недолго колебался, опустив глаза. Он поковырял землю ногой, как часто делал Бардрем.
— Это непросто, — начал он и взглянул на меня. — Это непростая история, и некоторых ее частей я стыжусь. Но вы должны ее услышать.
— Да, — сказала Игранзи. — Должны.
Он кивнул. Теперь он не улыбался.
— Я только начал обучать детей-провидцев, когда в замке появилась Ченн. Примерно девять лет назад. Тогда ей было четыре или пять лет.
"А сколько лет тебе?", подумала я и покраснела, словно произнесла это вслух. Он выглядел молодым, если не считать морщин на лбу и вокруг глаз, хотя они могли возникнуть из-за прорицаний, а не от возраста. Я напомнила себе о Ченн и попыталась представить ее ребенком в высоком, обдуваемом ветрами замке.
— Она родилась в богатой семье и была всеобщей любимицей, очень упрямой, но ее навыки росли, а характер развивался. Ее глаза всегда сияли, какими бы тяжелыми не были видения или сложными — уроки. Ученики восхищались ею. Как и один из учителей, мастер Прандел. — Он нахмурился и взглянул на листья, которые теперь, когда солнце уходило, стали темно-зелеными. — Это первая причина для стыда: я был обязан действовать. Я видел его желание. Ей исполнилось всего двенадцать, и я должен был поговорить с ним или пойти к мастеру Телдару... но не сделал этого. Мне казалось, страсть Прандела пройдет; или, быть может, я надеялся, что ее заметит кто-то другой, или думал еще что-нибудь такое же трусливое. — Орло покачал головой и провел рукой по волосам, которые сразу поднялись обратно.
— Не знаю, когда он поддался своему желанию. Но я видел, что она изменилась. Она перестала смеяться, стала тихой, бледной, боялась собственных видений. А этой зимой исчезла.
Он посмотрел на ствол дерева. "Может, Игранзи уже сказала, что мы нашли ее здесь", подумала я, и боль, которая читалась в его лице и опущенных плечах, пробудила мою собственную.
