Маленький Саша. Часть 1. До главы 17

Секунды тянулись как минуты, а медика всё не было. Хотя восприятие времени всегда субъективно, то секунды как минуты, то часы. Наконец появился лейб-медик. Быстро выяснив ситуацию у Мердера, он приступил к медицинским процедурам. Саше ставили клистир. Ощущения сложно описать, это надо почувствовать. Однако эффект случился. И измождённый пациент облегчённо повалился в кровать. Удовлетворённые участники действа разошлись по своим делам. Мердер вернулся за стол, Рюль направился к себе, Востриков понёс за ним следом горшок.

Больной мальчик моментально погрузился в сон. Однако спал он плохо. Его что-то мучило. Он ворочался, говорил во сне. Наконец он упал с кровати. Не просыпаясь, влез обратно. К девяти вечера Саша стал покрываться испариной. Заметив ухудшения, Карл Карлович тут же известил об этом Рюля. Врач не замедлил явиться. Быстро сделав осмотр, он принял решение не будить больного. Приготовил лекарство, проинструктировал воспитателя и удалился. Мердер распорядился, чтобы Агафонов находился в комнате великого князя неотлучно, а Востриков должен быть в соседней комнате.. Указанием Александры Фёдоровны там же разместили ещё четверых слуг. Эти приготовления могли оказаться не напрасными. Наследник по-прежнему метался по кровати, чего-то говорил, состояние его не ухудшалась, но и об улучшении говорить было нельзя.

17 декабря 1825, Санкт-Петербург

Саша проснулся посреди ночи. Он чувствовал себя отвратительно. Во рту справили нужду кошки. Потом его отметелили дюжие молодцы. Как рёбра остались целыми не понятно. Затем его вымочили в рассоле, который разъел его кожу. Голову ему поменяли на пушечное ядро, и кто-то постоянно лупил по ядру молотком. В животе была каменная глыба. Только, в отличии от головы, её не били молотком, а долбили перфоратором.

Он лёг на спину, расположил конечности вдоль тела, расправил их и расслабил. Главное привыкнуть. Нужно не сжиматься и загораживаться от боли и неприятных ощущений, а принять их. Впустить их в себя. Пережить их, пережевать и выпустить наружу переработанными. Пятнадцать минут неподвижности. Полчаса этой медитации. И наконец, собравшаяся в теле боль начала потихоньку вытекать из него. И вытекла, и испачкала кровать. Лежать на мокром стало не комфортно. Пришлось сползти с кровати и встать, опершись на её спинку.

— Агафонов, — голос был ели слышен, — Агафонов, — наконец камердинер проснулся, — мне нужно помыться и поменять постель.

Агафонов быстро всё сообразил

— Востриков! Ко мне, стрелой.

Камердинер помог великому князю сесть на стул, попутно выдавая указания лакею. Вскоре слуги быстро собрали постель и удалились. Агафонов достал из шкафа свежее нательное бельё и сложил его на столе. Комната наполнилась людьми. Двое слуг стелили свежую постель. Двое приволокли таз и тёплую воду. Мердер проснулся и наблюдал за помывкой своего воспитанника. Сашу усадили в таз и принялись обмывать его мочалкой. Чистого великого князя вытерли одели и уложили.

К окончанию процедур в комнату вошёл Рюль. Медик немедля приступил к осмотру и расспросам о самочувствии. Пациент отвечал неохотно, речь его путалась, мысли не могли созреть в его голове. Врач дал ему порошок и заставил запить полным стаканом воды. После этого больного оставили в покое. И всё вокруг него исчезло. Саша погрузился в темную тишину.

И погрузился он в неё надолго.

Глава 4

Стали пташки щебетать

19 декабря 1825, Санкт-Петербург

Глаза открылись внезапно.

— Ка-л Ка-лович.

Тишина. В комнате ни звука. Светло. Саша повернул голову. Осмотрелся. В комнате никого. Дверь открыта. Однако, вскоре раздались шаги, и в комнате появился камердинер Агафонов. Увидев, что наследник престола пришёл в себя, он всплеснул руками.

— Ах, голубчик, что же Вы так нас напугали. Сейчас я сообщу доктору.

Он на секунду вынырнул из комнаты.

— Востриков! Стрелой лети к Иван Фёдоровичу, а потом к Государю. Скажи, что Александр Николаевич очнулся.

Камердинер снова стоял перед великим князем.

— Мы так переживали, за Вас. Как Вы чувствуете себя?

— Божьей милостью, Михаил Афанасьевич. Сейчас чувствую себя совсем здо-овым... почти совсем. А вот вче-а мне было очень плохо.

— Вчера?! Вы уже третий день лежите в беспамятстве. Иван Фёдорович аж перепугался. Ведь всё хорошо было, на поправку шёл, и вдруг хрясь! — здоровый мужик резко махнул рукой, демонстрируя "хрясь".

— О, как. И что, пластом лежал, как мё-твый?

— Не-е, бредили чего-то, метались, потели постоянно, но в себя всё не приходили. Горячка у Вас была.

— А сейчас чувствую себя здо-овым! — Саша, не врал. Он действительно чувствовал себя великолепно, по сравнению с предыдущими днями. Он хорошо слышал, прекрасно видел, тело и голова не болела. Он мог двигаться, как хотел, даже моторика пальцев была весьма удовлетворительной. Нельзя сказать, что тело совсем подчинилось, но оно явно перестало быть чужим. Можно было наслаждаться своим состоянием. Настроение было лучезарным, и малолетний наследник престола старательно распространял его вокруг. Камердинер уже воспринял настрой великого князя, и с губ его не сходила улыбка. Тем временем раздались поспешные шаги. В комнату влетел лейб-медик Рюль. На секунду он замер в дверях, потом заулыбался, раскрыл руки как для объятий и медленно направился к пациенту.

— Ваше высочество, ну и напугали же Вы нас. Я уж совсем извёлся. Ну, давайте, рассказывайте, как себя чувствуете.

Под радостное Сашино лопотание, Иван Фёдорович приступил к тщательному осмотру. Больной был ощупан весь, начиная с головы и заканчивая стопами ног. Доктор гнул ему конечности в разные стороны, стучал пальцами по животу и груди. Даже нюхал его. Заглядывал во все имеющиеся отверстия. Именно за осмотром ушей великого князя, его и застал император.

— Как ты себя чувствуешь, Саша?

— Я здо-ов... Почти, совсем здо-ов.

— А ты, что скажешь, Иван Фёдорович.

Медик прервал осмотр, встал, потёр переносицу:

— Состояние Александра Николаевича, существенно улучшилось. Говорить о полном выздоровлении пока рано и, учитывая произошедшее, я не готов сделать прогноз. Но состояние очень хорошее...

— Я же гово-ил, — встрял в доклад Саша, — я встану ско-о...

— Я Вам категорически, не советую этого делать, — на этот раз врач не дал пациенту договорить, — Вам нужен покой, болезнь оказалась себя весьма коварной.

— Вот уж нет! Я согласен лежать! Я, даже, согласен не выходить из комнаты! Но я буду есть за столом, а не в к-овати! И я буду сам ходить по нужде за ши-му! И я буду сидеть у окна...

— Но...

Почувствовавший в себе силы мальчишка, не слушая доктора, вскочил с кровати, и лихо прошёлся по комнате колесом.

— Я здо-ов!

— Саша ляг! — император соизволил встрять в перепалку. Он был весьма серьёзен, хотя глаза его явно смеялись. Даже его левая бровь ползла куда-то вверх с серьёзного лица. — Значит так. Из комнаты не выходить. Есть и по нужде вставать можешь, и всё. Остальное по разрешению Ивана Фёдоровича.

Николай Павлович улыбнулся Саше, встал и прежде чем уйти отдал распоряжение лейб-медику:

— Иван Фёдорович, когда закончишь, зайди ко мне, я жду подробного доклада.

Проводив взглядом императора, врач продолжил осмотр, попутно инструктируя камердинера:

— На обед бульон. По комнате, просто так, не ходить. Лучше спать. Будут изменения в самочувствии, любые, звать меня немедля. Сходит по нужде, содержимое вазы мне.

Доктор нарочито игнорировал пациента, наверно пытался наказать его за своеволие.

"И пусть дуется. Скоро Карл Карлович подойдёт в шахматы проверимся."

— Если, я понадоблюсь, зовите, — буркнул на прощание Рюль и вышел из комнаты.

Саша ухмыльнулся.

— Михаил Афанасьевич, а ско-о обед будет?

— Так, он уже был. Но Вам сейчас отдельно готовят, и скоро уже подадут.

— А нельзя ли озаботиться, чтобы еды п-инесли побольше, я очень голоден.

— Иван Фёдорович определит, — с этими словами Агафонов вышел.

Оставленный на едине с собой больной лёг и повернулся на бок, спиной к двери.

"Сказано больше спать, вот и ладно.

Ничего, небольшой концерт делу уже не повредит. Чудить, так по крупному, а не по мелочам. Сразу будет ясно, мальчик поменялся, а иначе будут копиться недоумения. Ни к чему это. А так...сорокалетний мужик, ходящий колесом? Такого я себе никогда не позволял. Мне это даже представить сложно. Да и маленький Саша в жизни не осмелился бы спорить с доктором. Не слушаться, он мог. Втихаря нарушать, вполне в его привычках. Но открыто вступить в спор со старшим? Как же это я? Что это за странный импульс был? Несвойственное взрослому ребячество, непредставимое для мальчишки сопротивление старшим. И что самое настораживающее, это неконтролируемость. Я не принимал этого решения, я просто взял и сделал. Даже не так, не "взял". Я просто сделал. Вот сделал, и всё, не задумываясь. Допустим, это новая личность проявляется. Но как-то не нравится мне эта импульсивность. Надо что-то делать с этим, как-то контролировать себя. А то я наворочу дел, сам того не желая.

Мне ведь нужно вокруг себя исполнителей собирать. Как я буду с людьми общаться, когда у меня такие заскоки. Кстати, об исполнителях, на текущий момент в моём распоряжении, только, небольшой штат слуг: камердинер, лакей, гардеробщик, конюх и истопник. Мне предстоит разобраться в том, кто им платит, и насколько они мои. Вообще у меня нет уверенности, что это именно мои слуги. Платит им, скорее всего, Папа и являются они его слугами, просто мне их передали на время. А вот степень моего влияния надо ещё уточнять. Могу ли я менять людей, сокращать или увеличивать штат. Кроме этого, со мной постоянно работает воспитатель, учителя французского и рисования. Надо разобраться с тем насколько я могу влиять на формирование своего окружения.

Да и на Папу тоже нужно начинать влиять прямо сейчас. Одно из основных направлений моей работы это формирование идеологии. Для этого не нужно ждать собственной коронации, а начать прямо сейчас. Надо будет предложить своим учителям такую вещь как написание сочинений на вольную тему. Если удастся нужные темы удачно раскрыть, то это заинтересует Папа. Не всё он возьмёт на вооружение, но кое-что может быть удачно протиснуто в реализацию ещё усилиями Николая Павловича. Только надо сначала заготовить черновики для этих сочинений, хотя бы нескольких, а потом уже внедрять эту форму обучения.

А первое своё сочинение надо писать на какую-нибудь не политическую тему, причём такую чтобы о ней мог задуматься ребёнок. Хорошая тема: "Почему люди совершают неблаговидные поступки". И вполне по-детски, и это может вызвать интерес у взрослых, и даст прощупать моральные основы для будущего общества. Вообще идея с сочинениями не плоха, она позволит научиться формулировать мысли в принятом у местных формате. А соответственно сделает излагаемое мной более понятным для местных.

Кроме того, надо выяснить, кто впервые выдвинул идею "общего тягла". И на эту тему основательно поработать. Эта идея хороша уже тем, что местные её знают и приняли. Думаю, это было где-то во времена Ивана Грозного или чуть ранее. Причём, наверняка, это кто-то из священников придумал. Надо будет с Карлом Карловичем поговорить. Только как, в лоб ведь не спросишь. Да и много накапливается вопросов к воспитателю. Лучше поискать другого для расспросов, а не превращать одного человека в справочную.

И всё таки, первейшей заботой остаётся моё физическое состояние. Над этим работать и работать. Главное не переусердствовать. И есть хочется..."

Через пару минут Агафонов вернулся, с ним был Востриков. Они поставили на стол приборы.

— Прошу, обедать.

Великий князь сел за стол. Камердинер налил ему бульон в чашку с двумя ручками. И коротко вздохнув Саша, помолился, расправил салфетку, вооружился десертной ложечкой и принялся неторопливо отправлять себе в рот ложку за ложкой. Впрочем, на этот раз он ел довольно легко, руки сами выполняли основную работу. А прикосновение ложки к краю чашки и вовсе совершалось машинально.

"Вообще надо будет ввести в обиход мытьё рук перед едой. И вообще с гигиеной у местных не всё хорошо.

Добавки надо бы..."

Он посмотрел на камердинера, и тот быстро наполнил чашку до половины.

"А ничего, получается! Пальцы слушаются, руки двигаются, глаза видят. Можно жить. Завтра начну ходить по дворцу. Рюль пусть свой галстук съест, а я пойду. Никто не удержит. А сейчас, поем и сяду у окна посмотрю как народ по улицам ходит, чего носит, как одет. Нужно научиться наблюдать за местными, как они живут.

Этой жижей наесться невозможно..."

Вскоре великий князь управился и с этой порцией. Однако Агафонов не реагировал на его вопросительный взгляд.

— Михаил Афанасьевич, ещё налей бульона. Скажи, как ско-о будет ужин.

— Ужин будет через четыре часа, но Иван Фёдорович посчитал, что полтары чашки пока достаточно. Он распорядился, по Вашему желанию, дать чашку супа-пюре через два часа.

— Х-м. А Ка-л Ка-лович где?

— Государь позволил ему отлучиться по своим делам. Он вернётся ко сну.

— Тогда, готовьте суп че-ез два часа. Я голоден.

Камердинер принялся убирать со стола, а Саша помолился и погрузился в размышления.

"Ладно с голода мне умереть не удастся. Жалко в шахматы не поиграть будет, и соответственно не удастся расспросить воспитателя.

А ещё у меня есть в ближнем окружении солдаты. Я же не ком с горы, а офицер. Корнет лейб-гвардии гусарского полка. Вон и красненький мундир в шкафчике висит. Правда есть одно но. Реально подчинённых мне солдат нет ни одного. Я этакий, штабной корнет, сбоку припёку. Без реального прохождения службы. А стало быть, необходимо сделать свою службу более реальной. Сформировать из гусар личную охрану или ещё что-нибудь эдакое... раз уж я корнет, пускай Папа даст мне людей под команду. Эту мысль надо будет втолкнуть Папа, только аккуратненько.

Где ещё можно подцепить людей? Например, летом попробовать нищих завербовать. Поскольку есть традиция подавать нищим и это всячески поощряется моим воспитателем. Можно попробовать обусловить подачу милостыни некой работой. Только как это сделать? Напрямую поставить условия мне Мердер не позволит. Раздача подаяний это святая обязанность добросердечного монарха. Так это считается у местных. А всякое встречное условие это уже попытка извлечь выгоду, это уже корысть. Это недостойно монарха. Меня сразу возьмут в обработку.

Кстати, об обработке. Есть ещё один круг лиц к которым я могу подкатить. Духовенство. На обработку меня отправят к какому-нибудь попу. А там уж кто кого завербует это можно посмотреть. Хотя обычно нотации великому князю читает сам Митрополит Санкт-Петербургский Серафим. А этого дяденьку не завербуешь, он сам кого хочешь завербует. И ещё, отец Павел мне псалтырь читает, но с ним не о чем говорить, он просто отбывает службу. Но можно у митрополита выклянчить какого-нибудь дьяка для ежедневного прочтения писания и наставления на путь истинный. А уже дьяка пробовать охмурить. Это тоже мысль.