Черная хризантема. Часть первая

Жену комдива Брусилова звали Адель. Она была настоящей француженкой, с которой Брусилов познакомился еще до Мировой войны и как слышал Георгий до того, как стать замужней женщиной была искательницей приключений и французской шпионкой. Впрочем, это отдельная история.

— Я смотрю, вы лебедями любуетесь, — поспешил переменить тему Георгий, здраво рассудив, что не гоже ему капитану, воевавшему в Испании плакаться и дальше из-за какой-то актрисульки.

— Да красивые птицы, когда глядишь на них, хорошо думается, — сказал Брусилов и после секундной паузы продолжал, — Наш подопечный сбежал после того как узнал, что его вызывают в Москву, но думал ли ты над тем зачем его вызвали в Москву? Для чего?

— Зачем? Для чего? По-моему, особого секрета в этом нет. Москве надоели его подвиги по месту работы, товарищ зарвался, потерял чувство реальности ну его и вызвали в Москву, чтобы привести в чувство. Радикально привести. Обычное дело.

— Нет, все не так просто. Его действия действительно начали вызывать массу нареканий в Москве, но решения о радикальном воздействии принято не было.

— Это точная информация?

— Абсолютно точная. Он оказался плохим следователем, но был хорошим сторожевым псом. За это его и ценят, точнее ценили. Какое-то время охранял самого товарища Сталина. Конечно, наломал он дров на Дальнем Востоке, но как я понял, тут в Москве все ж таки склонялись к тому, чтобы перевести его на другую работу, работу по специальности, поручить ему, то, что он умеет хорошо делать, сторожить, охранять, но не доводить все до крайности.

— Интересно. Но может он просто испугался и решил перестраховаться. Решил, что с ним поступят так же, как он поступал с людьми?

— Возможно и так. Но есть еще один факт, косвенно подтверждающий, то, что его не собирались ликвидировать.

— Какой?

— В середине июля, то есть сейчас, он собирался вместе с семьей выехать за границу.

— За границу?

— Да-да за границу. У его дочери какое-то хроническое заболевание, точно не помню какое, и они собирались на лечение в специализированную клинику в Швейцарии. Поэтому его семья находилась не с ним в Хабаровске, а в Москве. Визы были получены на всех троих, на нашего подопечного, на его жену, на дочь. И на момент бегства, то есть еще 13-го июня, все три визы были действительны, их никто не аннулировал.

— То есть на момент своего бегства наш подопечный был добропорядочным советским гражданином с наивысшей степенью доверия, раз его вместе с семьей собирались выпустить за границу.

— Ты правильно все понял.

Георгий тихо и протяжно свистнул, пробарабанив пальцами по деревянной скамье.

— Значит и без побега он все равно бы оказался за границей, в другое время в другом месте, но за границей.

Наклонившись, Георгий подобрал с земли камешек и бросил в пруд. По воде пошли небольшие круги.

— И все равно он сбежал, — подытожил Гараев.

— Да в этой истории много беглецов, — сказал Брусилов, — и сейчас меня интересует другой беглец, которому не столь повезло при попытке перейти границу.

— Это вы об ответственном работнике речного транспорта?

— О нем.

— Что-нибудь узнали?

— Ничего. Почти ничего. Действительно был хорошо знаком с нашим подопечным, вместе отдыхали на даче, рыбалка, водочка, девицы легкого поведения. Все. Какие у них были дела помимо этого, почему спустя сутки после бегства своего приятеля находясь за тысячи километров, он сорвался с места и попытался уйти за границу, непонятно, полный мрак. Но в деле этого ответственного работника есть два интересных нюанса. Первый, как мне стало известно, этот добропорядочный советский гражданин пытался уйти за границу по старому 'окну' РОВСа (Российский Общевойсковой Союз).

— Однако!

— Возможно случайность, а возможно...

— А второй нюанс?

— Я тут покопался в своей памяти, и кое-что вспомнил... Слушай. Давно это было, еще до революции, я моложе тебя в те времена был. В конце весны начале лета 14-го года, буквально накануне убийства Франца Фердинанда в Сараево, довелось мне быть в Киеве, и познакомился я там с одной весьма интересной семьей Турбиных. С них, кстати, писатель Булгаков и срисовал героев своего романа и своей пьесы, что так нравится товарищу Сталину.

— 'Дни Турбиных'?

— Да это про них. Нафантазировал там конечно гражданин Булгаков Михаил Афанасьевич, но смотреть все равно интересно. Завел я знакомство с хозяином Алексеем Турбиным, военным доктором, его младшим братом Николаем, сестрой Еленой. Красавица была. Рыжая. (Георгий слегка кашлянул. Брусилов сделал вид, что ничего не заметил). Сколько мужчин вокруг нее увивалось! Да я и сам тогда, что греха таить, не устоял, почти не устоял. Хотя все это было напрасно, она все равно выходила замуж за офицера, барона фон Тальберга, малоприятный был человек, но с большими связями и очень богат. Помню, особенно переживал из-за будущего замужества Елены Турбиной Леонид Шервинский, офицерик с невероятно смазливой внешностью. Он был влюблен в Турбину, да и сам нравился ей очень, но кроме имени, внешности и прекрасного голоса у него ничего больше за душой не было, вот она и предпочла Тальберга, Турбины ведь были небогаты, — Брусилов немного помолчал, покачивая ногой, — Занятные были люди, интересное было общество. Гуляли, пели, веселились, разговоры великосветские вели, и никто не думал том, что их ждет, никто из них не знал своего будущего, никто и представить себе не мог, что не пройдет и двух месяцев как начнется война и вся их привычная жизнь рассыплется на куски, вдребезги. А потом будет революция... Гражданская война... И в Киеве будет творится черт знает, что! Оба брата Турбины в конце девятнадцатого ушли с Деникиным и вроде бы сейчас проживают где-то во Франции, Тальберг в восемнадцатом служил у гетмана Скоропадского в штабе, а когда тот рухнул, удрал с немцами в Германию. Служит в 'Абвере', специализируется по Советскому Союзу... Шервинский ходил в адъютантах у самого гетмана, хотел сбежать вместе с ним, но не получилось, немцы не взяли с собой, зато в двадцатом ушел с 'пилсудчиками' в Польшу, да не один, а с Еленой ставшей его женой после бегства Тальберга. Сейчас выступает с сольными концентрами в Варшаве. Такие судьбы...

— Контра она и есть контра, — презрительно буркнул Гараев.

— Да контра... Хотя разные люди обретались в том доме. К примеру, штабс-капитан Виктор Мышлаевский большой друг Алексея Турбина в начале девятнадцатого перешел на нашу сторону, пошел на службу в Красную Армию...

— Виктор Викторович Мышлаевский? — переспросил Георгий, — Это не тот, что в Киевском военном округе служит,... служил?

— Да это он. Ты что его знаешь?

— Ну... как сказать, — Гараев замялся мысленно, обругав себя, что не сдержался, и кто дергал его за язык, — Так... Встречались. Три года назад, на военных маневрах Киевского округа в 35-ом. Хотя... как встречались... Он тогда был комкором и был за 'синих' я простым лейтенантом и играл за 'красных'. Я, то его, конечно, помню, а он меня, скорее всего, нет... Он комкор, а я старший лейтенант, с чего бы это ему меня помнить?

'...и к лучшему, если он меня не помнит, — подумал Гараев, — еще бы, не хватало, что бы моя фамилия всплыла на допросе после его ареста в прошлом году. Я конечно не бог весть, какая птица и был тогда в Испании, но береженного как говориться бог бережет'.

— Но что-то мы отвлеклись, — поспешно произнес Георгий, — К чему вы все это рассказываете Андрей Алексеевич? Какое отношение имеют все эти люди к ответственному работнику речного транспорта?

— Не самое прямое, но я думаю, имеют. Слушай дальше. Захаживала к Турбиным такая Мария Скоропадская, дальняя родственница будущего, тогда будущего, гетмана, настолько дальняя, что кроме фамилии их по сути ничего и не связывало. Была она слегка полноватая привлекательная блондинка с чудным голосом, они с Шервинским великолепно пели дуэтом, можно было слушать и слушать. И бывал в том доме некий Богдан Лещенко, сахарозаводчик, в те времена один из богатейших людей Киева, был он крайне неравнодушен к Скоропадской, особенно к ее голосу и несколько месяцев спустя уже после начала войны они поженились. А в шестнадцатом она стала богатой вдовой, ее муж погиб в одной из западных губерний во время налета немецкой авиации. У этого Лещенко была взрослая дочь, плохо ее помню, она только однажды появлялась при мне у Турбиных, кажется, ее Натальей звали. И вот к ней сватался один лихой офицер, которого звали Семен Осадчий.

— Осадчий? Родственник?

— Вполне возможно, хотя и не наверняка. Фамилия, весьма распространенная на юге. Но известно, что у нашего ответственного работника речного транспорта был старший брат Семен десятью годами старше него, то есть 1892 года рождения. Незадачливый беглец при жизни указывал в анкетах, что его брат пропал без вести во время мировой войны. Наш работник по отчеству Васильевич, отчества того Осадчего я не помню, но хорошо помню, что он рассказывал о том, что у него есть младший брат гимназист десятью годами младше него.

— И звали его Юрий?

— О нет, — Брусилов развел руками, — таких подробностей я не помню, столько лет прошло, почитай четверть века. И еще на закуску так сказать, — Комдив сделал эффектную паузу, Георгий даже внутренне напрягся, — По достоверным данным с год назад в Польше, среди 'прометеевцев' объявился некий Семен Лещенко, возрастом примерно сорока пяти лет.

Георгий в восторге хлопнул ладонью по своему колену. Обида на рыжеволосую красотку из цирка, на сорванное свидание если и не прошла, то отодвинулась куда-то далеко, на задний план, на первое место вышел азарт.

— Все совпадает! Старший брат для маскировки принял фамилию жены и живет в Польше, а младший шел к нему по 'окну' РОВСа!

— Ты фантазируешь Георгий, ты очень фантазируешь! В нашем деле без фантазии нельзя, но и меру знать необходимо. Я знаю, что Семен Осадчий сватался к дочери Лещенко, и сахарозаводчик был весьма благосклонен к бравому офицеру, но у меня нет никаких данных о том, что Осадчий действительно стал зятем Лещенко. Возраст подходит да, но Лещенко, так же, как и Осадчий весьма и весьма распространенная украинская фамилия. Это все интересные факты, но без доказательной базы это не более чем домыслы.

— И все-таки, все-таки... товарищ комдив. Задуматься стоит. Старое окно РОВСа, сходный возраст, сходство фамилий. Надо подумать. Вот только еще одна вещь меня занимает Андрей Алексеевич. Наш подопечный ушел в Японию, его приятель по дачным посиделкам собирался сбежать в Польшу. Сделали они это практически одновременно. Но возникает вопрос, где Япония и где Польша?

— Хороший вопрос, — сказал Брусилов, — И его нам так же необходимо решить.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Варшава 20 июля.

'— ...Объясните мне все-таки во имя всего святого, господин Лещенко, зачем ваш брат сорвался с места и так внезапно и так глупо пошел через границу к нам? Зачем он совершил такую глупость?

— Хочу вам напомнить, что мой брат погиб господин подполковник. Мы не виделись с ним много лет и плохо знали друг друга, но все равно он мой родной брат.

— Да, да знаю, все понимаю и очень сочувствую вам. Но объясните мне его странную выходку.

— Он испугался.

— Испугался?!

— Да испугался!

— Да чего он мог испугаться?

— А вы не догадываетесь?!

— Попрошу вас сменить тон господин Лещенко соблюдать субординацию и не зарываться! И помните, о том, кто вас вытащил из той грязной дыры в Марселе! Или вы хотите вернуться обратно?! Это легко устроить.

— Хм! Хорошо господин подполковник. Смею вас заверить, что у меня отменная память. А что до того чего испугался мой брат... Как вам известно Генрих Люшков его добрый знакомец, сбежал в Японию, сбежал громко, на весь мир прославился, и моему брату опасно было оставаться на месте в Советской России.

— Да Люшков... Но разве господина Люшкова и вашего брата что-то внешне связывало помимо гулянок на даче, рыбалки и походов за грибами? Разве у Люшкова были, какие-либо компрометирующие документы на вашего брата? Вот то-то и оно что нет. Смею вас заверить господин Лещенко, что Люшков был предельно осторожен в своих тайных связях и никогда ничего не доверял бумагам.

— Я вам верю.

— Вы мне верите... Очень хорошо, что вы мне верите. И, тем не менее, ваш брат бежал, ваш брат бежал! Вы потеряли брата, мы потеряли ценного агента. И во имя всего святого, объясните, зачем он побежал?!

— Испугался. Просто испугался. В оправдание моего несчастного брата могу сказать, что в Совдепии многого не надо что бы тебя загребло НКВД, неосторожного слова, мимолетного знакомства, простого навета...

— Господин Лещенко не надо пересказывать мне нашу прессу я и так знаю, что там написано, это мы говорим, о чем там надо писать. Прошло уже больше месяца, как Люшков ушел в Японию, а ваш брат пытался уйти к нам через давным-давно засвеченное 'окно' РОВСа, невероятная глупость его стороны, и вы никак не можете объяснить мне зачем, почему он это сделал?

— Господин подполковник! Я, конечно, сейчас не самый большой человек в вашем 'Прометее', но я боевой офицер и я не позволю срывать на мне злость после очередной выволочки со стороны начальства...'

Семен Лещенко нажал на клавишу выключения, остановив вращающиеся катушки небольшого с ладонь, портативного диктофона.

— Ну, вот собственно и все на этот раз, дальше мы с паном подполковником перешли на выяснение личностных отношений. Проще говоря, поругались. Не стоит этого слушать. Вам это будет, думаю неинтересно.

— Да, пожалуй.

— К сожалению, это единственная более или менее ценная информация, которую я сумел записать господин майор.

— Негусто, — согласился майор 'Абвера' Вальтер Менцель.

Откинувшись на спинку стула, он затянулся сигаретой и посмотрел на эстраду, на которой распевал куплеты артист, загримированный под негра. Ресторан назывался 'Król Kazimierz' ('Король Казимир') и считался весьма престижным. Столик, за которым сидели они с Лещенко находился в дальнем углу залы, но даже отсюда было хорошо видно, как нелепо выглядит бедный поляк, густо измазанный чем-то черным и распевающий нелепые песенки. Впрочем, в этом вопиющем недоразумении под названием Вторая Речь Посполитая, по непонятной причине существующем уже девятнадцать лет, практически все было нелепо и абсурдно. И должно было, все кончится нелепейшим и вместе с тем сокрушительным крахом. Так полагал Вальтер Менцель, и не только он один.

— А ведь подполковник Хорошкевич зол как черт, — произнес Менцель.

— Ну, еще бы ему не быть злым, — отозвался Лещенко, — его вышестоящее начальство последний месяц чуть ли не каждый день прорабатывает.

— Это после гибели вашего брата?

— Нет, я думаю мой бедный брат — это лишь причина, чтобы срывать на мне злость, а все дело в Люшкове, в его побеге в Японию.

— Да. Паны злятся, что такая ценная птица упорхнула не к ним, а к узкоглазым азиатам?

Лещенко промолчал, покачивая рукой рюмку с вином стоящую на столике.

— Видите ли господин Лещенко так получилось, что я в курсе того что Генрих Люшков вместе с семьей в середине этого месяца намеревался отправиться в Швейцарию якобы для лечения дочери и знаю так же что обратно в Советский Союз он возвращаться не собирался. И я знаю даже то, что ваши польские хозяева уютный такой домик в престижном пригороде Варшавы приготовили ему и его семье. Вот только точного адреса не могу назвать. Его собирались встречать, как дорогого гостя, а он удрал к японцам, к конкурентам, правда, один без семьи.