Заговор по душам. (Малоросский прованс.)

Хозяин мебельного еще долго таращился в дверной проем, не веря, что молодая особа только что купившая четыре изделия в виде треугольников за полрубля, наварила в десятки раз больше. Тут же! Под носом у специалиста по "подделькам"!

А Вера все прокручивала воспоминания. Тремпель... Тремпель... Неужели это тот самый Тремпель, который дал имя нарицательное этим самым вешалкам? Неужели только что Вера создала эффект бабочки, подарив идею "плечиков" харьковскому фабриканту, открывшему в северной столице свои мануфактуры по пошиву одежды? Тогда получается, это эффект бабочки наоборот — Вера из будущего подала или продала идею "тремпеля" господину Тремпелю!

И вот тут Епанчина испугалась. За себя, за будущее, которое, возможно, уже будет не ее будущим. Сбитая с толку, озабоченная и напуганная, Вера помчалась к себе в пансионат.

Глава 4.

— Сын мой, вы плохо выглядите.

Престарелая баронесса нюхом чуяла состояние Александра. Материнское сердце и многолетний опыт позволяли делать выводы, не поднимая глаз и не отрываясь от работы с бумагами.

Младший Фальц-Фейн осунулся, постоянно разглаживал волосинки усов — дань моде, и подолгу смотрел на линию горизонта.

— Все еще ждешь подначки от судьбы? — Софья Богдановна положила перьевую ручку и откинулась на высокую спинку кресла. — Отпусти, ясноокий мой, на все воля божья...

Александр потер подбородок, но матери так ничего и не ответил. Его мысли, действительно, занимало кораблекрушение и последствия оного, но все переживания сводились к одной особе — Епанчиной.

Беспокойство за состояние девушки полностью вытеснило дрожь перед могущественным батюшкой с генеральскими эполетами. Необъяснимую радость вселила и случайная встреча на улице. И боязнь за дальнейшую судьбу генеральской дочери усилилась с момента ее разговора с помощником вице-консула Британии. Каким гневным взглядом одарила этого франта Епанчина! Браво! Заступиться за чумазого мальчугана! Интересно, что она там ему сказала такого? Мистер Дрэйзен никогда не позволял кому-либо затыкать рот. А тут...

Барон готов был отдать свой мобиль за еще одну возможность увидеть ошалелую рожу Эдвина.

— Александр? — голос матери заставил барона всплыть на поверхность. — Ты готов влиться в работу Фридриха?

Старший брат бредил "Асканией", болел за нее всем сердцем. На почве, смешно — на степной почве разведения редких животных сошелся с Николаем Вторым и вел активную переписку. Его императорское высочество обещались даже заглянуть в гости.

Может, сплетня, а может, уже давно запланированный визит. И к этому визиту, почему-то, не очень готовятся. Софья Богдановна мало верила, но уважительно качала головой, когда любимый сын читал вслух выдержки из царственных писем.

Зато простой люд обговаривал идею появления монарха на всех базарах и сутолоках.

— Андрей, вроде обещал прилететь, — очень аккуратно, совсем по-мальчишечьи проговорил Александр, глядя на мать из-под длинных ресниц.

— Туполев твой? — баронесса зло прищурилась и сложила руки на груди. — Прилетит, говоришь? Крылья отрастил?

Софья Богдановна одобряла любые начинания сыновей, если те оставляли хоть малую толику надежды, что новое увлечение не повлечет за собой свернутые шеи. Кони, парусники и самолеты были не в чести. Туполев заряжал энергией даже периодически зарывающегося в книги Эдуарда. Но эти его выкрутасы в небе над степью...

Гул мотора и пикирование с высоты разгоняли стада антилоп. Зебры начинали нервничать, стоило на горизонте появиться точке планера.

— Да, мама, он обещал прилететь на новом самолете. И, — Александр опередил вспыхнувшую было баронессу, — обещал без выкрутасов.

Софья Богдановна тяжело вздохнула и перевела взгляд на уткнувшегося в книгу Фридриха.

— Иди уже, — махнула рукой на младшего, — и отпусти "Софию".

Сама того не зная, старшая Фальц-Фейн снова заставила сына вернуться мыслями к русоволосой защитнице цыганенка.

Тем временем Вера судорожно сжимала в руках перо и ставила кляксы на расчерченную линейками бумагу. Цифры и даты никак не желали выстраиваться в ряд. Столь значимые детали истории ускользали от сознания, незаметно стирались, рассеиваясь утренним туманом. Епанчина паниковала.

Отсутствие привычных современному человеку вещей повергало в уныние. Глаз цеплялся за круглый набалдашник шпингалета, за торчащий в двери комнаты ключ, за римские шторы на окнах, за склад самоваров во дворе — их кто-то активно начищал до блеска, но листва мешала рассмотреть, кто.

Удивительно, но такие обычные для новомодных шкафов-купе плечики радовали Веру больше, чем горячая вода в ванной. С которой, кстати, тоже приходилось осторожничать. Пить воду из кранов не рекомендовали. Системы очистки водопроводных жидкостей, как зачастую бывало и в двадцать первом веке, существовали на дотации, и могли гарантировать лишь прозрачность, но никак не чистоту в смысле гигиеническом.

Следовало срочно отвлечься. Заняться полезным делом. Или наоборот, сбежать. Туда, где нет непривычных глазу столбов телеграфа, брусчатки, и кони, запряженные в телеги, не вызывают чувства безысходности. Следовало срочно съездить к морю. Благо, до Железного Порта на пассажирских фургонах было рукой подать. А тетя Маша обещала подсказать, к кому обратиться с вопросом о ночлеге. Ведь, как оказалось, до звания курорта местности еще расти и расти.

С самого утра девушка собралась посетить местный центральный рынок, что располагался на месте бывшего Рыбного рынка, рядом с Потемкинской улицей.

В очередной раз взглянув на упрямо грубеющую кожу подмышек и отметив, что совсем неплохо было бы найти аналог дезодоранта, Вера заплела косу от виска и через всю голову и отправилась за покупками. На пороге общежития Епанчину подловила тетя Маша.

— А куда, дивчино, собралася? — повариха завязывала цветастый платок, укрывая голову от южного солнца, и лукаво поглядывая из-под ресниц.

— На рынок, тетя Маша. Мне бы надо найти что-то, чтобы... — и показала, как бы пользовалась дезодорантом.

В ответ на признание кухарка ринулась вынюхивать Веру.

— Так тебе ж и не треба поди. Пахнешь як квитка.

Девушка улыбнулась.

— Это временно, тетя Маша. А на будущее?

— Ну, тоди годи стоять. Гайда до рынку!

По дороге тетя Маша объяснила, что лучше всего пользоваться настойкой коры дуба и вездесущей ромашкой. Вера и сама прекрасно понимала, что мало убить запах. Желательно уменьшить потоотделение, как одну из причин казуса. Про бритвенные станки учительница решила не заикаться. Уж больно резко реагировала на любые предложения повариха.

Рынок оказался не рынком, а самым настоящим базаром. С телегами и конями, с орущими зазывалами и невозможным разнообразием запахов. Привыкшая к довольно чистому произношению, сейчас Вера попала в постановку Нечуй-Левицкого, где все актеры поголовно "глушили" звук "г".

— Та щоб тобі повилазило, якщо ти риби моєї не бачиш! — разрывалась худющая, как жердь, баба, размахивающая руками и осыпающая прохожих рыбьей чешуей. — Вперлася, як бричка до коняки! Ще б всілася! (сноска: Та что б тебе повылезало, если ты моей рыбы не видиш! Влезла, словно бричка на коня! Еще и расселась!)

— Та я тобі шо, мішаю? Я твою рибу и не трогала! А то шо вона вся грязна и помята, то яка ты, то така и твоя таранька! (сноска: Да я что тебе, мешаю? Я твою рыбу не трогала! А то, что она вся грязная и помятая, то вся в тебя!)

Продавщица-оглобля аж задохнулась от возмущения.

— Я тобі щось за гусей твоїх замизганих казала?! — не унималась жердь. — Не! Я як до людини до неї, а вона свинюка свинюкою! Приїхала із свого Залупенька й нормальним людям жити мішае! (сноска: Я тебе про гусей твоих хоть слово сказала?! Нет! Я к ней, как к человеку, а она свинья свиньей! Приехала из своего Запупинска и нормальным человекам жить мешает!)

— Та хто тут нормальна? Ти? Сама откуда вилізла? Як вискочила заміж за Велетневського, так и дама? Так шо ли, га? (сноска: А кто тут нормальный человек? Ты? Сама откуда взялась? Как выскочила замуж за Велетневского, так и в дамки сразу!)

— А хоть и так!

— Та ты свою пику бачила? Коли останній раз в калюжі вмивалась? Шо риба твоя шо ты завонялась! (сноска: Ты рожу свою видела?! Когда последний раз в луже умывалась? Сама, как рыба завонялась!)

— Ты тут мені на рибу не гавкай, Ганьзю! (сноска: Ты мне на рыбу тут не гавкай, Ганзя!)

— А, так з тим шо ты воняеш согласна! От добрі люди, я понимаю! Нормальна людина, чесна женщина! Людям николи не бреше! (сноска: А, так с тем, что ты воняєш, согласна?! Вот, люди добре, это я понимаю! Честная женщина, людям никогда не врет!)

— Та я тобі щас роги поодбиваю! Корова недоєна! Та коли в мене риба, тьху! ... та коли я немита ходила? Люди! Вы подивіться, шо вона меле? (сноска: Да я тебе сейчас рога поотбиваю! Корова неподоенная! Да если у меня рыба, тьфу... да когда ж это я немытая ходила? Люди, вы поглядите, что она мелет?)

— Млин муку меле! А я тобі правду кажу! Хивря ти, Любко! Хивря и є! (сноска: Мельница муку мелет! А я тебе правду говорю! Слов для тебя нет, Любка!)

— То шо ви тут розійшлись? Чого розорались? Ви тут шо, одні? — не удержалась от соблазна и еще одна торговка. (сноска: Вы чего разошлись, бабоньки? Вы ж не на острове!)

— А ти чого лізеш? Тебе хто питає? (сноска: А ты чего свои пять копеек? Тебя сюда не звали!)

— Во-во! Ти стій и свої тухлі крашанкі продавай! Може якийсь опецьок и купе! — две задиристые бабы нашли общего врага — птичницу. (сноска: Вот-вот, стой и продавай свои тухлые яйца. Может кто и купит!)

— Та шо ви орете? Нормальні в мене крашанки! І нічого не тухлі! (сноска: Чего вы раскаркались?! Нормальные у меня яйца! И ни разу не протухлые!)

— Ага, ага...

На последнем "га" Вера прыснула и потянула тетю Машу прочь. А то распереживалась кухарка не на шутку. Но еще довольно долго перебранка преследовала беглянок.

— Та шоб ото у ваших мужиків ото такі були, як ви мені кажете! — сплюнула торгашка. (сноска: Да, чтоб у ваших мужиков были такие же тухле, как вы мои обозвали!)

— Шо? Шо ти нам сказала? Та ти вообще чотирьох звела в могилу! Може їх своїми крашанками кормила, га? Дзузьки тепер хто п'ятий візьме! А наших не трож! — наперебой голосили бабы. (сноска: Что?! Что ты сказала? Дат ты вообще четырех мужиков в могилу свела! Фигушки, кто пятый возьмет! А на наших и не смотри!)

— Та ви... Та я вас... (сноска: Да вы... Да я вас...)

— І шо? Шо ти нас, га? Яйцями накорміш, да? (сноска: Нас тоже яйцами накормиш?)

— Тьху, на вас! Та шоб я хоть ще раз з вами рядом стала! (сноска: Тьфу на вас! Больше ноги моей рядом с вами не будет!)

— Во! От и чкурай давай Параська в свою Дмитровку! И воспітаним людям на очі не вылазь! (сноска: Вот и чухай в свою Дмитровку! А воспитанным людям на глаза не лезь!)

— Та щоб таким воспітаним як ви людям, очі оті та повилазили! (сноска: Вам, воспитанным, пусть выдадут два глаза на троих!)

— Та шоб тобі язик отсох! Швигалка стара! (сноска: А я желаю тебе всего, достойного старой шлюхи!)

— Да ну вас! Зв'яжись з такими, и сама такой станєш! (сноска: С кем поведешься, у того наберешься!)

— От и давай звідсиля! А ми з Ганькой будем працювати, а то такі, як ти, мішають! (сноска: Вот и отлично! Баба с возу... А мы поработаем в тишине!)

— Ото Любко и правда! Ходють тут всякі! І гавкають! (сноска: Вы, коллега, как всегда правы — ходят тут всякие!)

С тетей Машей ходить по базару было утомительно, хоть и экономно. Торговалась она, как говорят, с запалом. И обычный "шопинг" затянулся до полудня.

Весь оставшийся день Вера посвятила модернизации собственного наряда: купленные на рынке тонкие кружева, аккуратно легли на воротник и манжеты платьев. А за бритвенным станком пришлось посылать Зайку.

Как же обрадовалась Епанчина, когда выяснила, что опасными бритвами сейчас пользуются лишь по старинке! И что новомодное приспособление, привезенное из самой Америки, уже во всю используется местным бомондом. Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое! Спасибо мистеру Жилетту, что выбрал такое удачное время для изобретения своего первого шедевра!

На следующий день Верой была запланирована прогулка за нижним бельем и за купальным костюмом.

Утро началось с переполоха — во внутреннем дворе гимназии голосили дамы. Как бы ни хотелось еще немного понежиться в постели, но новой учительнице истории все же пришлось вставать. Хотя бы для того, чтобы закрыть окно, оградив себя от бабской склоки.

Подняв послушную римскую штору, Вера выглянула в окно. Тетя Маша с абсолютно несвойственной толстушке прытью гонялась за цыганенком и вопила что-то про преступление и наказание. Варвара, оказавшись эпицентром скандального забега, пыталась на повышенных тонах вразумить разбуянившуюся повариху. Звуковую картину добавляли хлопки мокрого полотенца и хихиканье подмастерьев всего кухонного цеха.

А Зайка оправдывал прозвище. Держа в руках красиво упакованную коробочку, юрким зверьком наматывал круги вокруг столба, одетого в серое рабочее платье — и как только Варваре не жарко?

Епанчина решила помочь мальчишке и громогласно заявила:

— Ой, а у вас молоко сбежало!

Двор вымер в мгновение ока. Сначала замер, только пение птиц выбивалось из общей картины, а затем взорвался трескотней и проклятиями. Затопали ноги, и вскоре под сенью деревьев остались Зайка и Варвара. А после двор и вовсе опустел.

Цыганенок уже стучал в дверь.

— За что это на тебя тетя Маша взъелась? — с порога спросила Вера, принимая в дар светло-зеленое яблоко. — В чужом саду хозяйничал?

Пузо нестиранной рубахи беспризорника подозрительно отвисало, а смуглое лицо сияло ярче медного таза. Но вместо ответа Зайка протянул Вере ту самую красивую коробку, что бережно прижимал к груди, когда попрыгунчиком скакал и убегал от грозного врага — поварихи.

— Что это? — нахмурилась Епанчина.

Чумазый разбойник мигами показал, что надо поскорее открыть и посмотреть. Вера не стала испытывать терпение. Внутри лежал набор для бритья.

— Ты мой хороший! — обрадовалась девушка не то заказу, не то мальчишке-посыльному, но Зайку все же обняла. — Это из-за нее тебе досталось?

Мальчик кивнул, блеснул зубами и выскочил в коридор. Вера же, сидя на стуле и держа на коленях коробку, счастливо вздохнула. Цивилизация уже давно постучала в дверь, но только первые шаги ее были похожи на осторожный ход по скользкому льду. В то время как в двадцать первом веке прогресс шел семимильными шагами. Даже на двенадцатисантиметровых шпильках.

Сегодня Епанчина выгуливала обновку. По сему поводу заплела сложно-сочинимую прическу — греческую косу и украсила кончик вплетенной лентой. Игнорируя моду начала двадцатого века, Вера оставила летний вариант чулок дома, и обула легкие туфельки на босу ногу. Как говорится, кожа к коже...