— Мне интересно всё это, — перебил я, — и я чувствую, что ты считаешь меня другом. Но разве мне обязательно сидеть тут нагишом?
Вайэрси улыбнулся.
— Вообще-то нет. Но это нетрудно исправить...
В один миг его фигура плавно перетекла. Теперь перед мной сидела гибкая нагая девушка с телом, словно отлитым из смуглого золота. Её короткая симпатичная мордочка почему-то привлекала меня куда больше классической красоты... может быть, своим выражением. В ней было что-то от лисы, — хитрое, внимательное и, в то же время, веселое. Примерно так могла бы выглядеть младшая сестра Вайэрси.
— Так лучше? — спросила она, грациозно отбрасывая тяжелую волну волос с лица. Я с трудом отвел взгляд от томных округлостей её сильного тела.
— Да. Но ведь это же всё ненастоящее!
— Почему? — Она растянулась на животе, подперев руками голову. — Не только здесь, но и в Реальности я могу менять форму, выбирая приятную мне... или ещё кому-нибудь. Это вежливость... или знак уважения. Ведь я же не предлагаю тебе заняться любовью! Впрочем... — она дразняще прижала маленькую босую ногу к круглому заду и вдруг рассмеялась, в один миг приняв прежний вид.
— Если бы ты видел сейчас свое лицо... — Вайэрси на секунду опустил глаза, пряча усмешку. — Ты не представляешь, какую свободу можно обрести, меняя форму. Ведь мы меняем не только внешний вид. Новые чувства... новые ощущения... быть касаткой, тигром, ланью, порывом урагана, — всем или частью всего. И ты тоже сможешь, если пожелаешь. Мне шестьсот тридцать лет, — а я не исчерпал ещё и малой доли всех доступных мне форм... впрочем, их невозможно исчерпать. Кстати... — он театрально щелкнул пальцами.
Я с удивлением обнаружил на себе белую тунику из толстой, но мягкой ткани. Сразу стало на удивление уютно и тепло. Пушистая тяжесть обняла плечи, нежно прижалась к животу, а рукам, ногам и голове было легко и прохладно. Я благодарно улыбнулся и кивнул.
4.
Вайэрси тоже улыбнулся. Потом его лицо стало серьёзным.
— Вряд ли ты в это поверишь, но ещё никогда, за все семь миллиардов лет истории разума, ни одно живое существо не входило так в Туннель Дополнительности. Ты первый. Для такого хрупкого создания, как ты, такая смелость удивительна. На самом деле удивительна. Даже сам Хранитель Врат был удивлен. Он очень редко вмешивается в чужие дела, но для тебя он сделал всё, что мог, — направил тебя в Туннель, по которому летел наш астромат... корабль. Сейчас ты на борту "Тайны"...
— А кто вы? — спросил я. — Кто Золотой Народ?
— Мы предки файа. Они воссоздали нас из уважения, но мы стали лучше, чем были, — так бывает, если создающий любит того, кого создает. Мы избраны, чтобы наследовать файа их мироздание. А они... пойдут дальше. Ты уже видел пути...
— А я? Что будет со мной?
Вайэрси пожал плечами.
— Ты выберешь это сам. Я не знаю. Вернуть тебя домой будет очень трудно, но мы можем сделать это, — хотя бы из уважения к твоей смелости. А я бы хотел, чтобы ты стал моим братом. Мой народ отличается от других. Не все симайа, — такие, как я, — родились золотыми айа. Мы многих принимаем в свою семью. Видишь ли... мы рождаемся, как вы, как вы растем, стареем... но не умираем. Там, где вас поглощает смерть, мы изменяем свою суть. Не всем из нас дана способность Приобщать, но я ей обладаю. Когда ты выйдешь из машины, я смогу... ты станешь одним из нас, но только навсегда, Сергей. Истинная свобода дается лишь раз. Никто не в силах отнять этого дара. Ты уже не сможешь жить в мире своих снов, как сейчас. Мы можем заглядывать в этот мир, но вместить нашу сущность он не может. Но если хочешь, ты сможешь остаться тут навечно.
— Я не хочу жить в иллюзии, — опустив глаза, глухо сказал я. — Это всё равно, что брести по краю пропасти с закрытыми глазами.
— Пусть так, но наш мир снов не более хрупок, чем мир яви, поверь мне. Вдобавок, он бесконечно разнообразней. Не думай, что тут ты сможешь всё. Нет. Ты будешь жить здесь, как жил там, у себя. У нас есть мир... где живут люди... миллиарды их... и этот мир гораздо интереснее, чем твой. В нем нет смерти. Если ты умрешь там, то просто очнешься в каком-нибудь другом мире... Видишь ли, это мир... несозданного. Там живут наши творения, которые ещё не созданы, живет всё лучшее, что в нас заключено, и что мы должны спасать друг в друге. В этом мире мы сами — завтрашние... — Вайэрси мечтательно прикрыл глаза. — Когда мы смотрим в него, нас охватывает неутолимая тоска. И в этой тоске мы стремимся переделать наш мир, нашу Реальность, чтобы она стала похожа на наши мечты о ней... — его бездонно-синие глаза вдруг сумрачно блеснули из-под золотящихся темных ресниц. — У моего народа есть мечта, Сергей. Ничто не ненавистно нам так, как страдания, — неважно, свои или чужие. И мы хотим... чтобы нигде, — нигде во всех мирозданиях, — не осталось места для страданий и смерти. Это глупо звучит, я знаю, но в словах трудно выразить всю глубину наших чувств. Пускай мой народ молод, но наши знания очень стары. Мы с самого рождения видим суть вещей, — те, кто ушли дальше, научили нас. Мы знаем, что наша мечта осуществима, и что она исполнится. Пускай это займет миллиарды лет, — что за важность? Это можно сделать. Это правда. Но, — на миг его глаза беспощадно сузились, и вдруг мне стало страшно, — мы не допустим, чтобы кто-то встал между нами и нашей мечтой. Воин-мечтатель, — самое страшное, что только может быть во Вселенной. Он смотрит, но не видит ничего иначе, как через призму своей мечты. Страдания и смерть легко проходят мимо глаз, не желающих их замечать... Мечтатель страшнее безумца, потому что ведает, что творит, но его душа парит так высоко, что её уже не трогают чужие страдания, — она ослеплена собственным светом. Именно здесь нас ждет основная ловушка, — Вайэрси взглянул прямо в глаза и я ощутил вдруг совершенно бессмысленный приступ рабской преданности, — мне хотелось служить этому существу, потому что оно воплотило мою мечту о себе. — Мечтая о рае, легко сотворить ад. Лучший способ установить мир, — уничтожить своих врагов. Мы знаем это, но не можем отказаться от нашей мечты. Грань между безднами столь узка, что мы не видим её. Но мы пройдем по ней, Сергей. Пройдем. Однажды мы станем старше, и мир будет принадлежать нам, — ради единственной цели, которая может это оправдать. Впрочем, — Вайэрси на миг улыбнулся, — будущее творит само себя. Сколько рас уже пытались пройти по нашему пути? И что они сейчас? Прах. Мне не стоит говорить за других, но я хочу помочь тебе, — просто потому, что мне это нравится. Так чего же ты хочешь?
— У меня есть друг, — заторопился я. — Анмай Вэру. Он помог мне... я обязан ему жизнью... больше, чем жизнью. А сейчас он, и его любимая в плену. Его пытают... и её тоже... может быть, даже на глазах друг у друга. Помогите ему. Больше я ни о чем не прошу.
Вайэрси задумался.
— Всё не так просто, как тебе кажется, — наконец ответил он. — Ты не знаешь истории Анмая. Без него файа бы погибли, а мой народ никогда не появился бы на свет. Мы обязаны ему всем, но он... ушел от нас. Может быть, он вернется, я не знаю. Но интеллектроника ставит перед нами неразрешимые парадоксы. Благодаря ей личность уже не является неделимой. Что делать, когда одно существо живет множество раз? Исток у всех один, но память и судьба разные. Должны ли они все отвечать за совершенное их предком зло? Распространяется ли на них долг чести за совершенные им благодеяния? Я не знаю. Не знаю даже, кто бы мог ответить на такой вопрос. Так что не будем касаться прошлого. К сожалению, я знаю историю Вэру в Ленгурье, — из твоей памяти, точнее, из памяти Элари. Любопытство, — страшная вещь...
Я опустил голову в сильнейшем смятении чувств. Услышав о том, что Вайэрси прочел мою память, я пришел в дикую ярость... и, в то же время, был рад, что не нужно ничего объяснять.
Вдруг общение с Ньярлатом показалось мне детской забавой. Тот был злобен, и, ослепленный злобой, глуп. Меня терзали, я защищался, — всё было просто. А вот если ты просто не можешь понять своих чувств к тому, с кем разговариваешь, — что тогда? В самом деле?
— Мы должны знать, заслуживает ли помощи просящий о ней, — продолжил Вайэрси. — Хотя неведение тут может быть спасением. Когда погибла долина Лангпари, Анмай бросил тебя, — но не только. Он бросил всех уцелевших, — ради своего личного счастья. Если бы он пошел с вами, до Твердыни добралось бы больше файа. Надеюсь, ты не сомневаешься в этом?
— Нет, — во внезапном приступе растерянности признался я. — Элари это знал. Всегда.
— Анмай много знал и многое умел. Страсть к ядерной энергии у него в крови. Если он дошел бы до Твердыни, она не пала бы так быстро, — её погубила не авария реактора, а отсутствие вождя. Конечно, обычно мы не видим последствий наших поступков. Но Анмай знал... по крайней мере, должен был знать. Он мог спасти тысячи жизней, — но предпочел им тоскливую безопасность. Разве это не заслуживает самых жестоких мучений?
Я смутился и не ответил. Вайэрси, в сущности, не сказал ничего нового, — обо всем этом Элари уже думал длинными одинокими ночами.
— А теперь самое плохое, — голос Вайэрси звучал совершенно безжизненно. — Заслуживает ли Иситтала твоей любви? Она долго жила в Унхорге, который так не понравился Элари. Она сама говорила ему, что порой занималась там любовью сразу с несколькими юношами, — потому, что одного ей было мало. Впрочем, ненасытное любострастие, происходящее от избытка жизненных сил, — не такое уж большое преступление. Гораздо хуже другое. Она убила свой народ, когда приказала стрелять атомными снарядами по беженцам. Вот это поистине чудовищно и заслуживает настоящего ада.
— У нее не было выбора, — глухо ответил я, глядя в землю. — Припасов не хватило бы на всех. Элари знал.
— В самом деле? — спросил Вайэрси, и вдруг мне захотелось убить его, — за то, что он повторял вслух мучившие меня мысли. — Разве тебе не приходило в голову, что война с сурами в любом случае сильно сократила бы население долины? Но, если бы в ней было не сорок, а шестьдесят тысяч, файа бы отбились. Пусть им весной пришлось бы голодать, их народ выжил бы. Ты думаешь, Иситтала не понимала этого?
— Должна была понимать, — через силу ответил я. — Но почему тогда?
— Она знала, что если впустит беженцев в долину, они просто захватят её. Пусть файа и отбились бы от сурами, но потом... я не знаю, пришлось бы им есть друг друга, но убивать пришлось бы. В Лангпари взрослых было во много раз меньше, чем среди беженцев. Ты думаешь, они смогли бы сохранить власть? Кто стал бы слушать жену свергнутого правителя? А переоценить свои силы так легко... и она не без оснований считала, что и так отбилась бы. То, что Яршор смог заблокировать бункер, — это действительно редчайшая случайность.
— Я не могу поверить, что она хотела только власти, — холодно ответил я. — Элари её знал.
— Конечно, всё не так просто, — Вайэрси тоже опустил голову и говорил очень тихо. — Если бы родители пришли в долину, система общественного воспитания немедля рухнула бы, — а ведь на ней держалась вся цивилизация файа. Что сталось бы с их общественным строем, если бы детей учили тому, что нравиться родителям, а не тому, что нужно государству? И, наконец, главное. Иситтала выросла в Золотых садах, именно они были её родиной, — а ведь нужда в них давно отпала. Между Байгарой и Садами шла долгая вражда, и если бы Байгара пришла в долину, — Сады не просто погибли бы. Все поняли бы их бесполезность, поняли бы, что все накопленные в них знания, в сущности, ничего не стоят. Пусть это и не совсем так, но Иситтала боялась этого. Именно в этом и состоит её преступление. Она хотела сохранить мир своего детства неизменным, — и любой ценой, забыв, что ценна каждая жизнь. В такую ловушку легко попасть мечтателю, — но правитель должен думать обо всех. Она избрала легкий путь, — и в этом её ошибка, простительная для обычного человека, но для правителя смертельная, ибо он в ответственности за всех, а не только за тех, кого любит. Теперь ты понимаешь?
— Да, — ответил я, не видя его из-за слез. — Но я всё равно люблю её. Помогите им, — хотя бы ради меня.
Вайэрси надолго замолчал.
— Любовь — величайшая из сил нашей души, — вдруг тихо сказал он. — Она приносит нам счастье, но не только. Любовь может быть и самой разрушительной из всех наших сил. В ослеплении любви можно перейти границу... когда уже ничто иное не кажется важным. В желании любой ценой быть с любимой... любимым... любимыми можно шаг за шагом разрушить весь окружающий мир, и оказаться в пустыне, откуда уже не будет иного выхода, кроме смерти. Так было... и будет, даже если мы решим иначе. Путь между безднами чересчур узок... впрочем, что толку в словах? Я вижу, как ты страдаешь, и не хочу этого. Все мы совершаем ошибки, падаем... но потом поднимаемся. Анмай и Иситтала будут здесь... ради тебя, и я надеюсь, что однажды они станут одними из нас. Но хочешь ли ты их видеть?
Я поднял голову.
— Нет. Пока — нет.
5.
Несколько минут мы молчали. Я пытался разобраться в своих чувствах, но тщетно. Слишком многое нужно было обдумать. Впрочем, остались и более важные вещи, которые я должен был знать.
— Вы сможете вернуть меня домой? — наконец спросил я.
Вайэрси улыбнулся.
— Сейчас наш корабль уже на суточной орбите вокруг Врат Мэйат, так что, чтобы спасти Анмая и Иситталу, нам нужен, самое большее, день. А вот потом... Потом... ты же не хочешь возвращаться в Ленгурью?
— Нет. Эта не моя родина.
— Тогда нам будет трудно помочь тебе. "Тайна" может пройти через Зеркало Сути, но на той стороне мы не сможем обогнать свет. Лишь Нэйриста, Строитель Туннелей, может там это сделать, но никто не пошлет туда такую громадину только ради тебя. Она пожирает по солнцу каждые тридцать дней, знаешь ли. Даже Мэйат решились пройти этот путь лишь однажды. А мой народ слишком юн, у нас ещё нет таких вещей... и вряд ли скоро будут.
Я, однако, не хотел отступать.
— Я не верю, что вы ничего не можете сделать. Наверняка, какой-нибудь выход есть.
Вайэрси насмешливо поклонился.
— Конечно, ты прав. Невозможного нет, всё можно сделать, вопрос лишь в том, когда и какой ценой. Наш не-пространственный привод не действует в вашей Вселенной, но Врата Мэйат могут открыться в любой её точке. Положим, нам даже известно, какой именно. Но, чтобы использовать их, нам придется обратиться за помощью к Файау, чтобы она, в свою очередь, попросила о помощи Мэйат. Это займет массу времени, и, даже если мы получим согласие, возникнет проблема с возвращением. Хочешь ли ты рискнуть моей жизнью и жизнями моих друзей? С другой стороны, мы можем увидеть новый мир. Боюсь, нам придется высадить почти весь экипаж, но те, кто останется, его увидят. Мы не станем вмешиваться в вашу жизнь, — Мэйат не позволят нам этого, — но я не могу обещать, что наши потомки не вмешаются в неё, едва получат такую возможность. И ваша судьба уже не будет вашей собственной. Об этом ты не думал?
— Я верю вам, — сказал я. — Мне нравится ваш народ. Вы не такие, как все.
