— Революции делают не от голода. Революции делают посреди полного благополучия, когда думали, что будут жить еще лучше, а так хорошо почему-то не получилось. И делают революции люди, у которых есть ондатровая шуба, но хочется соболью. Или вообще горностаевую. Мантию. С короной.

— А простой народ?

— Простой народ получает в итоге обязательно войну, голод и потери. Но подумать в самом начале, что будет именно так, простой народ не может. Он вишь, видит, что люди в шубах кричат, что будут перемены — и думает, что ничего не потеряет, а будет еще и прибыток. Но тут дело такое — нож в животе у тебя — тоже и перемены и прибыток. Вопрос весь в том, как поглядеть.

— А что борцы с системой думают, а, молодые люди? — вальяжно вопрошает Чарджер.

— Да что мы — идиоты что ли? — отбрехивается Званцев.

— Если в 18 лет ты не радикал, то ты подлец, а если в 40 не консерватор — ты дурак! — пафосно заявляет хромой.

— Да ну вас! А ты тоже хорош гусь! Все время выкручиваешься! Скажи еще, что ты вообще верующий! — подскакивает покрасневший Тимур

— Я? Конечно! Истово верующий — убедительно пучит глаза Енот.

— Это как?

— Я вот по праздникам типа Рождества и Пасхи, Крещения да Троицы — православный или католик (смотря по числам), а на Ивана Купала — истый язычник, в Байрам — мусульманин до мозга носков, ну и Пурим с Ханукой таки да. А по буднЯм я атеист и воинствующий порой безбожник даже, каких еще свет не видывал. Так что если есть ад — то я там буду проводить будни. Готов даже не бездельничать в котле, а кочегаром шарашить как нанятый, а на праздниках в раю оттягиваться — то яблочек тресну, то к гуриям в гости ...Вот ищу подходы как бы еще суметь наведываться в Вальхаллу — постучать напильниками друг по другу, бояры хлопнуть... Но с этим пока сложнее, ритуалы там слабо прописаны, трудны для изучения и воплощения — вздыхает Енот, а Тимур хлопает безнадежно глазами. Не удалось прищемить этого жулика!

— Не поймал за хвост?

Молодой пыхтит и хмурится. Все ржут.

— Верткий, да. Но ты его лучше все же не лови. Чревато.

— Кусачий?

— Точно. И зубы пропитаны цианистым калием. А так — по теме если резюмировать... Насилие — это реалия жизни. Кто не может стебануть вдоль ушей — он разве решает? Если в невидимой руке рынка не зажат пистолет, нож или кастет, то ничего такая рука отрегулировать не может. Насрут в нее, посмеются и пойдут себе дальше. Так что властвовать должны сильные. У них лучше получается. Правда, бывает так, что наверх протиснутся слабые, которые думают, что сильные — это они. И кончится все очень и очень уныло. Что нам в школе и показывали.

— Охота им спорить — посмеивается сидящий рядом со мной Серега.

— Мужики, политика, футбол, о бабах низя! — отзывается Вовик.

— Еще тема хорошая — про жратву!

— А чего про жратву говорить? Я на курильском острове родился, папа у меня — капитан рыболовного сейнера. Питание было довольно необычным, как это я щас понимаю. Икра красная постоянно портилась в холодильнике. Заходишь на кухню, чего бы вкусного съесть, а нет ничего, только огромная кастрюля с вареными крабьими ногами. Съешь пару штук и грустный уходишь, конфет не нашел. Папа постоянно приносил всяких морских хреней живыми, в ванну запускал иногда, потом ели их. Волосатый краб, за 3 кг которого в Японии можно было машину купить, не впечатлил. Любил котлеты из синекорого палтуса, кету сахарного посола и гребешок в разных видах, если не каждый день, конечно. Самая вкусная еда , по всеобщему мнению детей — вареная колбаса, сосиски и грибы, это можно было только на материке поесть. А еще мама как — то у бабушки на рынке купила репу, такая вкуснятина была! — усмехается тихо Сергей.

— Палтус — это который копченый? Небось сам солил — коптил? — спрашиваю я.

— Из палтуса котлеты, он жирный, его морским поросенком называли. Тупо фарш и плотный кляр. А сахарный посол сам не делал, только наблюдал. Филе кеты с сахаром и солью заворачивают в пергамент и под морозилку, не помню точно на столько, на неделю минимум — отвечает Серега. Вот поди ж ты, с виду простой, как автомат Калашникова — а с Курил сюда занесло. Неисповедимы пути господни воистину!

Вовка улыбается, задумывается.

— Папа рассказывал... Он послевоенный ребенок — жили голодно и многие деликатесы были недоступны. Поскольку жили на земле, то не голодали, но... Папа в детстве, наверное после уроков литературы и басен считал, что самое вкусное лакомство — сыр. Родители подались на заработки и, по приезду, мой дед решил шикануть и порадовать сына. На вопрос чего бы ему хотелось ответ был однозначным — сыра! — заявляет наш водитель.

— И как понравилось? — светским тоном поддерживаю беседу.

— Это было самым большим и ярким детским разочарованием. Так как оказалось, что вопреки детским представлениям сыр не сладкий! Он — соленый и еще и воняет... В общем, папа мой свой первый в жизни кусок сыра так и не доел... тихонечко отстал от родителей и его выплюнул и кусок в урну бросил... — пригорюнившись отвечает наш бравый мехвод.

И опять впору удивляться — что вылезает на свет, когда чуточку ребята расслабятся и выпьют. Жаль, что из-за нашествия зомби уже вряд ли удастся попробовать того же гребешка, икру и прочих синекорых крабов... Да и с сыром вопрос... И не только с ним одним. Тот хлеб, что сейчас пекут тут — в большей массе я есть не могу, по чертовым западным технологиям суют сахар везде — даже в простой ржаной хлеб. И черт их знает почему — плесневеет все очень быстро. А большие хлебокомбинаты — встали надолго, потому нормального круглого ржаного хлеба я теперь долго не поем, да и солоноватого городского батона (вот уж что особенно шло с икрой и добротным вологодским маслом под чай с лимоном!) — тоже.

Приходится обходиться лавашами — их как раз жена Ильяса отлично печет, да еще договорился с коком на одном из корабликов, что в базе стоят — вот уж он мастер и хлеб у него — роскошный. Проблема в том, что сейчас после весенних штормов наши боевые корабли большую часть времени мотаются по морям — задач оказалось у них прорва.

Потому когда знакомый силуэт на месте — можно заявиться за хлебом, а когда причал пуст или там стоит другое корыто — лопай лаваш! Ильяс, правда, грозится, что скоро закончит ремонт второго кафе, на Рошаля, что раньше называлось "Бриош", Было оно сначала отличным, как открылось, потом испортилось кафе сильно — девушки мухлевали с пирогами, если берешь много и собой, для чего чеки на руки не давали, а в пакет пару-тройку пирогов не докладывали. И по вкусу сильно качество просело — мы туда приезжали из-за ржаников — у них еще недавно был "тот самый ржаной вкус" Потом стало похоже на подтемненную пшеничную продукцию. И в ржаной хлеб по дурацкой моде совали все время сахар.

А так кафе удобно расположено было, уютное, чистенькое. Раньше было вкусным и четким в работе. Потом просело, а в катастрофу там совсем все плохо стало — все стенки в кровище и по копоти судя — пожар на кухне случился. Видел, когда заходил поговорить с нашим беззубым снайпером. Он клянется — божится, что как наладит поставки ржаной муки и шишек хмеля — будет печь икмэк — кислый ржаной хлеб (хотя между нами говоря, кажется мне, что вколочено в него с детства, что ржаной хлеб — это еда для бедных, а порядочные люди кушают пшеничный строго и неуклонно). Еще меня смущает, что в икмэк надо мед класть... В общем — скучаю я по круглым ржаным буханкам.

Ладно, жизнь продолжается и эта пирушка — лишнее тому подтверждение!

* * *

101. Сюрвайвер Виктор. По следу

— Прибыли на место, координаты ориентировочно... Да короче говоря — там где в прошлом году Семен на дерево свою тойоту надел — послышалось от второго автомобиля.

— Сеанс связи — подумал Виктор и почему-то опечалился. Макс деловито запер автомобиль, поставив его на сигнализацию, что показалось Вите совсем уж атавизмом, кивнул: 'Веди, дескать!' И тот повел, благо запомнил свое бегство куда лучше, чем оно того стоило.

Вторая пара шла чуть поодаль, пасла спины. Но, в общем, кроме комаров, которые радостно слетелись на пиршество, больше никакой угрозы не было. Просто прогулка по не очень хорошему лесу, только вот по спине холодок и мандраж в руках от воспоминаний недавнего прошлого. И еще во рту погано, 'словно сосал медную дверную ручку' — вспомнилось откуда-то нелепое, но точное определение. Нежданно вылезло опасение, что дохлая тварь сумела выбраться из ямы, или — тут вообще холодом пробило — сейчас сидит где-то по дороге, поджидает. Она же дохлая и так не утонет и не задохнется.

Перехватил поудобнее пулемет, оглянулся на спутников. Идут, спокойно и привычно. Немного стало легче — в четыре ствола можно разобраться. Следы на приболоченной местности видны были отлично, в натоптышах уже водичка скопилась. Тяжело стало, когда в болото пришли. Но тут спутники вытянули из мешка пластиковые болотоходы — снегоступы. Вполне цивильного вида, рамочки с ремешками, увеличивающие площадь стопы вчетверо, очень может быть — даже и фирменные. Виктору только оставалось сопеть носом — за прошедшее время он не один раз перебирал в памяти, что мог бы утащить из родного магазина вместо нескольких совершенно не понадобившихся стволов. Теперь к списку необходимого, но не взятого уверенно добавились и эти причандалы, дешевые, простые, но позволявшие спокойно ходить по рыхлому, ненадежному грунту. Впрочем, оказалось, что для него тоже есть пара — самая потрепанная, разумеется. Кто б сомневался!

Потом сопровождающие лица аккуратно вырубили себе шесты из молодых деревьев, натянули на ноги резиновое рыбацкое одеяние из склеенных в единое целое сапогов и портков, непромокаемое до уровня груди, запаслись веревками, вопросительно поглядели на Витьку, до которого дошло, что в отличие от спутников ему предстоит опять сомнительное удовольствие промокнуть. Двинулись дальше.

По дороге задержались только один раз — когда опять сбоку оказались рваные яркие тряпочки. Замыкающая пара пошла туда, поворошила шестами кости и тряпки.

— Ну что там? — негромко спросил Макс.

— Документов нету, а так бабенку тут съели. Вещи фирмовые.

— Двинули дальше!

— Нам бы лесбище Губера найти! — сказал тот, что с пулеметом.

— Это потом. Сначала бы найти Губера — напомнил Макс.

Шли аккуратно и осторожно, но пару раз все-же провалились, неглубоко, правда.

— Везучий ты парень — заметил Макс, когда, наконец, добрались до расхлюстанного гряного пятна. Вторая пара аккуратно обошла место вокруг.

— Ну что?

— Да тута ён сидит.

— Вот и хорошо. Пошли ка— отойдем — заявил Макс Виктору и они отодвинулись метров на пятьдесят от места нового жительства чуда болотного под именем Губер.

Вторая пара возилась с чем-то, донесся треск разматываемого скотча.

А потом донесся щелчок, в воздухе прокувыркалось что-то длинное и брякнулось аккуратно посередине окошка.

Макс присел на корточки, кивнул Вите:

— Присядь и бойся!

Сюрвайвер не успел — в болоте что-то глухо бахнуло, ноги ощутили, что почва вздрогнула, а над растрепанным оконцем вспух похожий на пирамидку маленький фонтан воды и грязи. Понесло белесым дымком.

— Что это? — испуганно спросил Витя.

— Списанные гранаты Ф-1.

— Да, прям. Не такие они, круглые.

— Рыбу не глушил никогда? К ветке или палке привязана, чтоб на дно не ухряла. О, еще пошли! — съежился Макс, но как-то спокойно очень, привычно что ли.

Под ногами вздрагивало раз за разом, почти без перерыва раз десять. Или восемь, от испуга перед веером осколков посчитать точнее не получилось.

— Ну, вы и идиоты — выпалил Витя, как только понял, что его сосед встал и разминает ноги.

— Это с чего вдруг такая заява? — удивился Макс.

— Осколки же на 200 метров бьют у этих гранаток! — открыл ему военную тайну сюрвайвер.

— Брось, это фикция. Метров на 30 — еще могут, но не из-под воды. Вода гасит. Эй! Как оно? — окликнул Макс своих гранатокидателей.

— Ждем, две не сработали! — донеслось с той стороны.

Подождали немного, потом собрались у раздрызганной окончательно бывшей лужайки. А на деле — слегка заросшего трясинного окна. На поверхности взбаламученной жижи появиась неприятного вида радужная пленка с противными разводами и какими-то сероватыми комочками, и вроде как ацетончиком тянуло.

— Мишен аккомплиштед, энеми дестроед — заметил тот пулеметчик, что до этого момента помалкивал.

— Тогда пошли обратно, дело сделано — плюнул в грязную воду Макс и они пошли обратно по своим следам. Ехали молча, слушать нотации снова Витя не хотел категорически.

Бюрократия заняла немного времени. Дольше пришлось искать кладовщика. Потом пришлось его уговаривать, чтобы он оторвался от своих важных дел и выдал харчи. Хорошо, что Виктор по наитию догадался упомянуть фамилию Шебутнова, это волшебным образом на жука-кладовщика подействовало.

Впрочем, жратву он выдал все равно с истекшими сроками годности, да еще Витя скорбно улыбнулся, увидев на этикетках пакетов и банок не внушающие доверия надписи 'сгущенка' и 'тушенка'. До Беды так называли псевдопродукты — с содержанием молока и мяса, но очень маленьким содержанием, в остальном там были весьма неважнецкие суррогаты. Но Виктор так вымотался, что решил плюнуть на это, тем более, что кладовщик объяснил, что у него времени (ну конечно!) — мало, работы (ну конечно!) выше головы, потому либо клиент получает то, что дают сейчас — а дают, на минуточку, консервы, а не что-то там — либо это произойдет хрен знает когда. Впрочем, Витя все же бухтел и потому, наверное, получил еще упаковку с пакетами риса и гороха. Кладовщик простер свою любезность еще дальше и подвез на своей машине груз к Витькиному трактору. Грузить, правда, не помог. Темнело, когда сюрвайвер второй раз за день получил на КПП свой ДП и выехал за ворота. Чувства у него находились в самом растрепанном виде, вроде, как и хорошо все — а на самом деле плохо. Хотя если и плохо — то отчасти и хорошо.

Одна фара на тракторе работала, вот с такой подсветкой Витя и прибыл глухой ночью в свою вотчину. Оставил трактор у дверей замка, долго дубасил кулаком в дверь, пока испуганная Верка не открыла. Молча прошел наверх и завалился спать, даже толком не раздевшись.

-Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля,

Просыпается с рассветом

Вся Советская земля! — громко грянуло совсем близко.

Виктор подскочил, как ужаленный. Песня, забытая, которую когда-то краем уха слышал — не была сном. Гремела нахально совсем рядом, залихватская, помпезная. Что такое???

Проснувшаяся Верка уставилась испуганно, глаза припухшие, заспанные, рот полуоткрыт, уши красные — солнце в окошко через шторы, просвечивают.