— То есть ты считаешь, что врага надо холить и лелеять, а своих гробить? Враг типа сдается легко в плен, зная, что его тут будут кормить — поить и лечить, а на своих насрать? И в итоге он убивает наших пленных, твердо зная, что ему ничего за это не будет, будет убивать всех, кто у него там нам сочувствует, расчищать поляну под свою сволочь, а мы гуманно опять не будем обращать внимания на свои потери, черт с ними, придурками, нам чужие вражеские жизни важнее?

— Бабы новых нарожают. А враг не будет драться до последнего — спокойно заявляет Енот.

— Так что-то не рожают бабы. И потому у нас в демографии провал.

— Да нет никакого провала, это все чушь!

— Стоп, брек! — говорит Брысь.

Ему наш спор явно не по душе.

Шумно дышу носом.

— Вообще-то забавно выходит — вдруг говорит Андрей.

— Что именно? — поворачивается к нему майор.

— Да вспомнил тут — книжечку историка Дюкова читаю. И получается странное. Вот вы про СССР вспомнили, а там как раз подборка была про то, как его валили. Причем в первых рядах были именно националисты, в придачу творческие интеллигенты.

С воспеванием национальной своей культуры, задавленной русскими оккупантами.

Поэтесса Гулрухсор Сафиева. В 90-е годы в Душанбе она произносила речи о национальном возрождении. О 'поруганной северными варварами прекрасной темноглазой Родине' и о том, что 'час расплаты наступил, и пусть кровь смоет русскую грязь'. И не она одна так пламенно старалась. И вполне успешно, да.

Естественно, в Таджикистане вспыхнула гражданская война. Она унесла тысячи жизней, отбросила республику в развитии назад на многие десятилетия. Народ, который Сталин называл 'львами Азии', теперь батрачил на наших стройках и мел наши улицы. Львы платят за то, что слушали гиен и макак. Сейчас поэтесса жила в Москве.

И советская молдавская поэтесса Леонида Лари писала воодушевляющее: 'Пусть у меня будут руки по локти в крови, но я вышвырну оккупантов, пришельцев и манкуртов за Днестр, я их выброшу из Транснистрии, и вы — румыны — настоящие хозяева этой многострадальной земли, получите их дома, их квартиры вместе с их мебелью' — такая вот автор сборников стихов и детских сказок, выходивших не только в Кишиневе, но и в Москве, народный депутат СССР. Хорошо, что померла, а то бы тоже в Москве жила.

И грузинский поэт Гамсахурдия, который тоже страстно раздувал ненависть к русским и аж в президенты на этой волне вылез, тоже небось оказался бы в 'тюрьме народов', но к счастью его грузины пристрелили. Да и мне в Ичкерии пришлось оказаться именно по той же причине — там тоже свои нац. поэты отлично гражданскую войну развязали...

— Ерунда какая, национальные поэты. Не было таких — были еврейские переводчики — опять же очень спокойно и уверенно говорит Енот.

— Как это? — удивляется Званцев, ранее не отважившийся лезть в свару.

— Да очень просто. В совковый Московский союз писателей новичкам влезть было трудно — там зубры стихотворные поляну поделили и других не пускали. Зато за перевод национальных стихов платили вчетверо больше — деньги аж ЦК выделял на развитие нацкультр. Ну и претензий куда меньше к качеству. Чего взять с пастуха баранов, он там творит в степях — горах и Рождественским с Евтушенко не конкурент.

Вот умные ребята и находили для себя такие самородки, чтоб их писанину кривую переводить ямбом в хорею, отлично жили и барановодов прославили. А то, что вся эта шатия в Москву рвется жить... Так тоже понятно — у себя-то в нищете худо, а тут культура и бешеные бабки. Так что все таланты — в московских переводчиках.

— Хватит. Все, сбор закончен, приступаем к делам, нечего тут языками трепать — недовольно говорит Брысь.

И разгоняет нас долой.

Выходим, прощаемся. Собираюсь в клинику, на стоянку к машинам иду вместе с Серегой. Он смотрит на меня, примирительно улыбается. Вот как-то успокаивает одним своим видом этот парень.

— Удивил меня Енот — признаюсь я ему.

— Ну, у каждого свой вкус, сказал индус. Вы так глядишь и подеретесь. Остынь. Лучше я тебе из своей жизни случай расскажу. Насчет творчества душевнобольных и психиатров вспомнилась история. Как раз в тему.

Был у нас такой персонаж забавный в городе, тихий психически нездоровый дяденька, ныне покойный, Царствие ему Небесное. Видимо, в детстве на него впечатление произвело огнестрельное оружие, так он и рисовал его в разных вариантах, выдавливал пасту из стержня и рисовал заточенной спичкой. Имя за давностью лет подзабыл уже, четверть века прошло.

А еще был у нас в городе главврач в городском психоневрологическом диспансере, он пытался социализировать больных через творчество. Клуб создал такой, "Иные", типа общества анонимных алкоголиков, но для больных с проблемами психики. Собирались, чаи пили, стихи читали, картины свои показывали. А вышеупомянутому рисовальщику оружия главврач даже выставку устроил, аж во самом городе Париже. Натурально, в Париже.

У меня тогда видеокамера была, попросили поснимать такой вечер в качестве помощи. Видеооператор из меня, конечно, тот еще, но почему бы не помочь. Прихожу, народу прилично, подавляющее большинство — очень ухоженные и дорого одетые граждане. Думаю — наверное, врачи аль студенты старших курсов. Нет, оказались больные в ремиссии. Пообщались, все осознают проблемы в период обострения.

Ну в ординаторской висели рисунки этого самого рисовальщика оружия, он в т.ч. двухствольные винтовки и двухствольные револьверы рисовал. Я для поддержания разговора говорю одному из врачей — мол, какие интересные рисунки. Он рукой машет, мол, у главврача блажь.

Я говорю — ну смотрите, не зря, детализация прорисовки отменная, вот отлично прорисованная затворная группа мосинки, вот редкий двухствольный револьвер Ле Ма. Говорю, наверное, у рисовальщика не только справочник Жука был, но и статейки в оружейных журналах почитывал, вот, мол, иначе откуда он может знать про опытную винтовку Мосина, вон, нарисована неплохо. И тут этот самый врач так с профессиональным интересом начал ко мне приглядываться, мол, и давно это у Вас? Ну, думаю, ща примут...

— Не приняли? — смеюсь я, живо представив ситуацию. Тем более, что про тот же пистолет как его там — Ле Ма я впервые слышу.

— Обошлось, все же карательную психиатрию как раз тогда отменили.

Оба смеемся. Прощаемся тепло. Светлый все же человек.

Успокаиваюсь потихоньку, вдруг звонок.

Когда уже собираюсь ехать в больницу.

Сухой голос Брыся:

— Мне вчера сообщили, что у вашего брата возникли серьезные проблемы. И его оперировали. Решил, что вам стоит об этом сообщить позже — доставить вас мигом — сами видели — было невозможно, да и ваше присутствие на операции родственнику — было оценено как неуместное. И ваш этот зав реанимацией был против. Потому сообщаю сегодня.

— Могли бы и вчера...— на что-то большее меня не хватает.

— Посчитал, что срок сообщения беду не уменьшит, а так вы еще вечер и ночь прожили в спокойствии. Да и при ребятах не хотел говорить...

Помолчав, признается:

— Потому и по телефону...

— Вас понял... спасибо...

До больницы докатил мигом. Реаниматолог понуро курит на лавочке в скверике у цветущей клумбы. Кивнул, здороваясь. Сажусь рядом.

— Что случилось? — спрашиваю без преламинарий.

— Ваш брат упал прямо во время вскрытия. Не его вскрытия, разумеется...

— Я понимаю...

— Извините, привык родственникам пациентов все разжевывать. Думали, что инсульт — там были некоторые симптомы за эту патологию говорящие. Оказалось, что ошиблись и дело хуже. Этот наш странный нейрохирург сразу сказал, что все говорит об объемном процессе, но вряд ли инсультном. Взяли сразу на стол, потом отписываться придется, почему другие операции отменили, уже жалобы пошли. Гистологии еще нету, но нейрохирург уверен, что тут глиобластома. Убрали все, что могли, состояние стабильное, но перспективы сами знаете...

Замолкает, выпуская медленные лубы дыма после затяжек.

Сижу в охренении. Перспективы я помню и они откровенно хреновые. Это новообразование — одно из самых гадостных. Наверное потому я про него и помню. Медиана выживаемости без лечения составляет 3 месяца, хотя в то же время довольно часто пациенты проживают 1-2 года. С химией и лучевой терапией — медиана 15 месяцев. Живут 3-4 года. Случаев полного излечения не упомню и за 5 летний срок пациенты не выбираются.

Спрашивать, почему меня не позвали нет смысла. Родственники только мешают, причем даже серьезные проверенные люди срываются и бывает ведут себя так, что потом сами не могут понять — как это они так могли накуралесить.

В общем в реанимацию меня не пустили. Трогательное сидение рядом с держанием за руку родича злой реамонатор не позволил, а на мое нытье заметил, что братец ни в чем не нуждается и я еще с ним насижусь, когда он из палаты интенсивной терапии выйдет.

К общему удивлению пациент не потерял ни одной функции, хотя детрита ему убрали изрядно. Когда пришел в себя — адекватно реагировал. На второй день встал сам.

И ходит уже сам и говорит и соображает.

Через пару дней, причем у меня в это время все из рук валится и получается все как-то по-дурацки, наконец его выписывают из реанимации. Что меня поражает — он оттуда выдвигается собственным ходом — правда с палочкой и под бдительным присмотром нашей медсестрички Валеры. Мне уже сказали коллеги, что поражены тем, что нет никаких осложнений. Крайне редкий случай. Особенно сам нейрохирург удивлялся, тем более, что опухоль он постарался убрать в максимальном объеме.

А это значит, что и кусок мозга удален большой. Не меньше его удивило, что эта опухоль сейчас имеет место — вроде бы этиология ее возникновения имеет связь с вирусами, а все вирусы сейчас подавлены и уничтожены 'Зомбией'. Мы давно не видели никаких заболеваний, связанных с другими вирусами, даже ОРВИ практически исчезли, не говоря уж о гепатите или еще чем солидном.

Братец видит меня, ухмыляется.

Башка обрита, борода отросла, на голове красный шрам в виде багрового круга — не полного, правда, видно, что при операции кусок скальпа откидывали, как крышку танкового люка — стебель для кровоснабжения оставили и лоскут прижился хорошо обратно. Прямо дикий абрек какой-то.

— Дарова! — фирменное приветствие. И судя по всему действительно отделался малостью — конечности работают в полном объеме, взгляд бинокулярный, улыбка до ушей и речь практически нормальна. Так бы порадоваться, что операция такого объема обошлась без последствий, но мешает причина операции.

— Дарово и тебе тоже! Ну, пошли, авто у подъезда.

Машину братец принципиально водить не умеет, никогда не учился и бегал от автошколы, как черт от ладана. Думаю, что сначала из-за того, что опасался впряжения для поездок на дачу и с нее, у него дача всегда носила название 'каторжные работы', это наших родителей всегда возмущало, а дальше — боюсь, что с одной стороны он знал свою безбашенность и будь у него права — ни за что бы не удержался от езды под мухой — датым он был частенько, даже чересчур, и это говорю я — сам боровшийся с зеленым змием постоянно. Но даже для меня был перебор братцем. С другой стороны ему частенько доводилось вскрывать и тех, кто убился сам, будучи за рулем 'в зеленые сопли и слюни', и убитых пьяными водилами. И то и другое никак не вызывало желания идти этой дорогой — от башкой в столб до нескольких лет отсидки. Благо братец, как судмедэксперт про тюрьмы и колонии знал куда лучше меня. И его туда никак не манило.

Не спеша спускаемся к моей машинке. Залезает он в нее, старательно отпихивая всю предлагаемую с нашей стороны помощь. Гордыня у него всегда была как у десяти верблюдов. А видно, что трудно ему садиться и влезать в достаточно широкую дверку.

Выруливаю, делаю ручкой Валере 'ауфвидерзеен!' и не спеша катим в город (больница все же на окраине).

— А ты хорошо держишься — говорю я уважительно.

Братец пожимает плечами:

— А как еще держаться? Какой смысл визжать от ужаса и переживать истерики одну за другой? Ты ж сам видел этих идиотов, которые всю жизнь панически боятся смерти. Всю свою жизнь, прямо с детства. А толку? Такие гарантированно помирают раньше своего срока от нервов.

— Проверено? — спрашиваю я. Зная при том, что да, проверено, но пусть родич пораспускает павлиний хвост, уязвляя старшего незнанием очевидного.

— Представь себе. Есть внятная интернациональная статистика. Те кто судорожно боятся помереть прям зовут этим к себе костяную старушку и она их щедро одаривает инфарктами и прочими исходами. Во я завернул! — восхищаясь своей речью говорит братец.

— Впору книжки писать!

— Почему нет? Многие лекаря писателями сановились, благо привычка к многотомной писанине помогает. Так вот. Все умрут, так чего портить себе жизнь и жечь зря нервы, пока живой? Тем более — по нынешним временам и сам черт не разберет кто раньше, кто позже.

— И тем не менее, ты хорошо держишься.

— Гордишься мной? — иронично прищуривается.

— Можно и так сказать.

— Ну так и говори, чего стесняться, все свои.

— Горжусь тобой братец! — выдавливаю из себя, потому как хвалить искренне родственников, особенно таких колючих как братец — непривычно. Поневоле жду ответного ехидства.

— Ну наконец-то! — широко расплывается в улыбке родич.

— И ничего не съязвишь? — искренне удивяюсь я.

— Зачем, в кои-то веки от тебя похвалы дождался! Я высеку у себя в изголовьи кровати золотыми буквами на мраморе тобой сказанное.

— Да уж, не забудь, недохваленный. Я вроде всю (тут я чуточку запинаюсь, потому как слово 'жизнь' в такой ситуации как-то не к месту) дорогу тебя хвалил.

— Ага. Аж руки устали и язык стерся. К тому же есть еще момент... — задумчиво начинает говорить последний мой родственник.

— Какой?

— Просто я знаю, что этим дело не кончается — спокойно и уверенно говорит братец.

— Вот опа! Стал верующим? (Впрочем, тут для меня ничего удвительного нет — насмотрелся на людей, которые подойдя к последней черте вдруг проникаются Истинной Верой и начинают старательно догонять по истовости веривших с детства. Фанатически, наверстывая десятилетия своего грешного безбожия. Ничего не могу сказать таким в упрек, каждый по-своему с ума сходит, а близкая смерть — очень уж мощный фактор для психики. Да чего там фактор — удар мощнейший! Так что если братец воцерквился или еще как обратился к высшим Силам — не удивлюсь).

— Да ты посмотри на меня! Какой из меня верующий? — искренне удивляется родич.

И смотрит на меня укоризненно.

— Ну мало ли...

— Ой да ладно. Мне квасить даже с муллами доводилось, не говорю про попов и прочих служителей культа, включая шаманов. Работа, знаешь ли такая была, специфичная.

Тут не поспоришь. Судебная медицина с обязательным в нашем светском государстве вскрывании всех трупов с подозрением на криминальную кончину стригла всех под одну гребенку и судмедэксперту — а братец у меня таковым является не только по названию, а и по знаниям и по опыту — доводилось общаться со всеми слоями нашего общества.