— Так и курит? — спросил я тётю Веру. — Меня всё-таки три года у вас не было.
— Ещё хуже, — вздохнула она. — По полторы пачки в день.
Дядя Миша курил на улице, но после возвращения находиться рядом с ним было неприятно.
— Он всегда так курит? — спросила меня жена, когда Михаил в третий раз ушёл перекуривать.
— Он умрёт из-за папирос через четыре года, — ответил я. — Схватит летом двухстороннее воспаление лёгких и за неделю сгорит, как свеча. Когда сделают вскрытие, все лёгкие будут пропитаны этой дрянью.
— Может, как-то на него повлиять?
— Как ты себе это представляешь? Подойти к нему и сказать, что он сам себя убивает, или прочитать лекцию о вреде курения? Ему и так об этом постоянно говорят родные, толку-то. Знал я таких, как он, никто из них так и не бросил. Пусть всё будет, как было. Он сам выбирает себе судьбу, жаль только тётю Веру с Наташей. Я ничего не смогу сделать.
— Мне понравилась Наташа, — сказала Люся. — Как у неё сложится судьба?
— Плохо сложится, — ответил я. — В техникуме был парень, но родители запретили ему жениться. Она русская, а они татары — такое вот братство народов. Потом смерть отца подкосит мать, и с ней надо будет возиться. Мать, работа и дом. Друзей будет много, а замуж она так и не выйдет.
После обеда мы поехали на один из городских пляжей. К воде спускались через красивый парк с изумительными узорами цветов на клумбах.
— А здесь песок, а не камни, — сказала жена, разуваясь на последних ступенях лестницы. — Хорошо!
Народа было много, но не настолько, чтобы мы не нашли себе места. Расстелили два старых покрывала, сложили на них свои вещи и разделись. Старшее поколение купалось мало, больше сидели на покрывалах и беседовали. Скоро все, кроме дяди Миши, набросили на себя рубашки.
— Родители почти не ездят на море, — сказала Наташа, — а отец загорел на даче. — Я тоже пока не сильно загорела, так что лучше больше быть в воде.
— Пахнет морем, — сказала Люся, когда мы уже собрались уезжать, — и солёная вода до горизонта, но почему-то сразу чувствуешь, что это не Чёрное море.
— В Чёрном море отошёл на десять шагов от берега и утонул, — засмеялся я, — а в этом можно пройти сто шагов, и вода будет только по грудь. И волн нет, но иногда здесь прилично штормит.
— Когда ты мог видеть здесь шторм? — спросила Наташа.
— Неважно, я читал. Хорошо очищайте ноги от песка, а то натрёте обувью.
Дома немного отдохнули, поужинали и собрались в большой комнате возле телевизора. В выпуске "Телевизионных новостей" показали, как в пришедшие в порт Хайфы суда загружаются беженцы, которых вывозили в Соединенные Штаты.
— Жалко людей! — сказала тётя Вера. — Вчера передавали, что многие не хотят уезжать. Не понимаю, как там вообще можно было жить. Всё время на ножах с соседями, почти постоянная война. Я бы так не смогла.
— Мы всех жалеем, — сказал дядя Миша. — Победили арабы — жалеем евреев, а было бы наоборот, жалели бы арабов. Я ненадолго выйду.
— Косыгин полетел в Америку, — сказал отец. — Нелегко ему будет. Хоть мы выступили вместе с американцами за прекращение войны, понятно, кому они обязаны ликвидацией Израиля. А если заберут к себе большинство евреев, хороших отношений не будет.
— А их и так не было, — сказал я. — Забыли экономические санкции шестьдесят второго года? Из-за них у нас до сих пор нет нормальной торговли с Западной Европой. Ничего, на Америке свет клином не сошёлся, а всему миру они не прикажут, по крайней мере, сейчас. Придёт время, и мы своими нефтью и газом привяжем к себе не только Восточную Европу, но и Западную. "Дружба" — это только начало. Ещё и устроим ассоциацию с ОПЕК.
— Слова-то какие знаешь! — Тётя Вера поднялась с дивана и выключила телевизор. — Всё! Приехали один раз за сколько времени и сидите у телевизора! Расскажи лучше о том, как вы готовитесь к выступлениям.
— Изучил? — спросил Брежнев Суслова.
Они сидели вдвоём в кремлёвском кабинете Леонида Ильича.
— Ознакомился, — ответил Суслов. — Я не учёный и не хозяйственник, поэтому о многом судить сложно, но и мне видно, что некоторые мероприятия со временем сильно изменят жизнь к лучшему. Плохо, что наши возможности сильно ограничены. Не хватает средств и производственных мощностей, и многое нам не продадут. Понятно, что трубопроводы привяжут к нам страны Запада, но это будет только через несколько лет.
— Есть предложения по внутренним резервам, — сказал Брежнев.
— Видел я эти предложения. Кое-что принять можно, но я боюсь сильно сокращать армию и вооружения. Мало ли что нам не понадобилось! Может, потому и не понадобилась такая армия, Леонид, что она у нас была?
— Ну не настолько мы беззащитны. Новые предложения сделают стратегические ракеты практически неуязвимыми. Тогда зачем они нужны в таком количестве? Как видно из записей, значительную часть ядерных арсеналов придётся уничтожить. Для чего их тогда создавать? Только для того, чтобы было о чём торговаться с американцами? Модернизируем то, что есть, а дальше будет видно. По словам Келдыша, мы уже через два года развернём производство таких электронных деталей, которые позволят создавать ракеты с разделяющимися боеголовками. Это по ракетам. Численное сокращение личного состава тоже компенсируется изменением структуры вооружённых сил и улучшением качества оружия. В отличие от американцев, мы не ведём войн за границей, а война с НАТО начнётся с обмена ядерными ударами. Большая армия в этом случае не понадобится. Здесь целый комплекс мер по новым вооружениям. А старые виды оружия нужно срочно продавать, пока на них есть спрос. Позже упадут цены. Кстати, расплачиваться за старую технику могут продовольствием. Нам оно скоро будет нелишним.
— Меры по промышленности и вооружениям более или менее понятны, — сказал Суслов, — а вот социальные вызывают много вопросов. Я хотел поговорить с Геннадием, но он пока не приехал. Мне там всё не нравится. А программа по сельскому хозяйству затормозилась из-за позиции руководства ВАСХНИЛ. Они не согласны с рядом положений, а по другим пока не определились. Лобанов попросил ещё время.
— Что говорят в Проекте?
— Нецензурно говорят. Руководство сельскохозяйственного сектора уверено в своих предложениях, и Грушевой их поддерживает, но он не специалист.
— А какая позиция у руководства министерства сельского хозяйства?
— Им пока не показывали эту программу, — сказал Суслов. — Мацкевич и так просит увеличить ему штаты из-за работ, связанных с засухой. Их действительно очень сильно загрузили, так что просьба обоснованная.
— Не слишком ли решительно взялись за чистку партийных рядов? — спросил Брежнев. — Не проходит дня, чтобы мне кто-нибудь не плакался. Неужели всё так плохо?
— Нет, — ответил Суслов, — не так плохо, как показалось вначале. Такой гнуси, которую нужно убирать, а то и сажать, мало. Но вот обеспечить постоянный контроль работы партийных кадров просто необходимо. И жизненно важно искоренять семейственность. Действий преступного характера мало, а вот блата и протекции хватает. В обкомы разосланы инструкции, пусть изучают. Будем снимать к чёртовой матери, невзирая на заслуги. По-другому просто не получится.
— Знаешь, как тебя кое-кто называет?
— Знаю, — криво усмехнулся Суслов. — Как я тебе тогда и говорил — инквизитором. И это мы чистим только Россию и Узбекистан. Мне страшно подумать, сколько работы по другим республикам. Я при жизни точно не закончу. Кстати, нужно ограничить приём в аппарат ЦК бывших работников ЦК комсомола. Есть причины.
Поезд прибыл в Москву рано утром на Казанский вокзал. Здесь нас уже ждала "Волга" с Виктором за рулём. Сергей проводил до машины и попрощался. Через полчаса мы подъехали к дому. Была пятница, седьмого июля, и до окончания отпуска у отца остались два дня.
— Загорели, как негры! — сказала Надежда, когда мы зашли к ним сразу после приезда. — А Люся поправилась.
— Я же говорил, что незачем есть столько масла! — пошутил я, уворачиваясь от тычка локтем. — Скоро не пройдёшь в дверь. А где Ольга?
— Где-то бегает. В отличие от вас, у неё уже много друзей. Вы когда будете подавать документы в институт?
— Сразу после выходных, — ответил я. — А когда вы уезжаете?
— В понедельник уезжаем. Вам будет задание поливать цветы и убирать в квартире. Можете занять её на время нашего отсутствия.
Когда пришёл со службы Иван Алексеевич и приехала с работы сестра, собрались вместе и пообщались за чаем с пирожными. Выходные просидели дома. Делать было нечего, поэтому я часто включал радиоприёмник в надежде услышать что-нибудь интересное. Еврейская тема по-прежнему занимала центральное место в передаче "Голоса Америки", но они не сообщили ничего нового, только сказали о безрезультатности визита Косыгина в США. Этого следовало ожидать, непонятно, зачем Алексей Николаевич вообще туда сейчас полетел. Были и другие новости, так сообщили, что в Советском Союзе на сорок девятом году жизни от острой сердечной недостаточности скончался член союза писателей, видный борец за гражданские права Александр Исаевич Солженицын. В выпуске газеты "Правда" за седьмое июля на последней странице нашёл сообщение о ещё одной смерти. В Праге на сорок шестом году жизни в результате болезни скончался секретарь ЦК коммунистической партии Чехословакии Александр Дубчек.
В понедельник я вызвал машину, которая отвезла Черзаровых на Казанский вокзал. Они уезжали в Пермь поездом, потому что Надежда отказалась лететь самолётом, она панически их боялась. После этого Виктор вернулся за нами и отвёз во ВГИК. Мы прошли в приёмную комиссию, где нас сразу же узнали.
— Давайте ваши документы, — сказала немолодая женщина с грубоватыми чертами лица. — Присядьте на стулья, я ненадолго отлучусь.
Она вернулась через десять минут с молоденькой девушкой, посадила её на своё место и отвела нас в большую комнату непонятного назначения, которая, как я узнал позже, была актёрской студией. За стоявшим в углу письменным столом сидел почти лысый мужчина лет шестидесяти, с усиками, длинным носом и добрыми глазами.
— Здравствуйте, ребята! — поздоровался он. — Хотите у нас учиться? На каком факультете?
— Извините, — обратился я к нему, — мы можем узнать, с кем говорим?
— Сергей Аполлинариевич Герасимов, — представился он, с интересом меня рассматривая.
— И из-за чего нам такая честь? — спросил я. — Абитуриентов принимает завкафедрой и один из столпов отечественной кинематографии. Вам звонили по-поводу нас?
— Был звонок из тех, которые я не вправе игнорировать, — не стал он отрицать.
— Тогда будет большая просьба о нём забыть и взять у нас документы, как у других. Поступить хотим на актёрский факультет.
— А почему ты настроен против небольшого послабления, о котором меня попросили?
— Потому что нам у вас учиться, потому что об этом могут узнать другие студенты, потому что я принципиально против протекций. Продолжать?
— А что скажете вы, девушка? Людмила, кажется?
— В этом у нас одно мнение на двоих, — ответила Люся. — Не думаю, что будет так уж трудно сдать экзамены, вот не вылететь потом...
— Браво! — сказал он. — Вы умница. Поступить не так легко, но доучиться до выпуска намного труднее, здесь вы правы. Иной раз отсеивается половина студентов, особенно на актёрском. Вас я принял бы и без звонка. Есть у меня такое право, а на вас я уже налюбовался на экране и примерно представляю, на что вы способны. Это хорошо, когда актёр обладает такими вокальными данными. У вашего друга они слабее, но вот сценическое мастерство развито хорошо. Если действительно хотите учиться на нашем факультете, могу зачислить вас в свою студию. Экзамен в вашем случае — это пустая формальность, и, если об этом узнают, поймут правильно. Не вы одни такие, так что считайте себя уже зачисленными, приходите первого сентября и постарайтесь заниматься так, чтобы не вылететь из института. Если покажете свою непригодность, вам не поможет никакой звонок, да вы и сами не захотите остаться. Договорились?
— Если ваше решение вызвано нашими выступлениями, а не звонком, то договорились.
— Тогда расскажи мне анекдот, и можете быть свободными.
— У одного актёра спросили, кто сейчас, по его мнению, самый популярный артист. "Нас несколько", — скромно ответил он.
— Жулик! — констатировал мэтр. — Ладно, в следующий раз расскажешь что-нибудь подлиннее. Идите в комиссию к Инне Павловне. Она вернёт вам документы и выдаст памятку о том, что нужно для учёбы.
После посещения приёмной комиссии сели в ждавшую нас машину и вернулись домой.
— Поступили, — сказал я маме. — Теперь мы студенты ВГИКа. Приняли без экзамена.
— Это из-за ваших концертов? — спросила она.
— Завкафедрой сказал, что да, но был ещё звонок, по-видимому, из ЦК. Мне это не нравится, но не стал выделываться. В случае чего у Герасимова могут быть неприятности.
— А кто он? — спросила Люся.
— Выдающийся человек. Режиссёр, сценарист и актёр. Вместе с женой ведёт актёрскую студию. После смерти его именем назовут ВГИК. Так что нам с тобой повезло, если, конечно, не вылетим.
Глава 5
— Сегодня у вас вводная лекция, — сказал Герасимов своим первокурсникам.
Нас было у него двадцать восемь душ: шестнадцать ребят и двенадцать девушек. Первого сентября все принятые на актёрский факультет разошлись по студиям и внимали своим ведущим.
— У вас будет много предметов, — продолжил Герасимов. — Не сдадите любой из них, и вас отчислят. Но вы можете сдать их на отлично и быть отчислены, если не овладеете главным — мастерством актёра. В этих стенах вы будете делать себя мастерами, а я постараюсь в этом помочь. Не всем повезёт, и кто-то будет отчислен. Не стоит воспринимать это как личную трагедию: значит, это не ваше и нужно искать себе профессию по плечу. У всех сидящих в этой студии есть артистические способности, иначе вас бы здесь не было. Разовьёте вы их или покинете стены института, будет зависеть только от вас. Занятия в студии отличаются от занятий в аудиториях других вузов тем, что вас здесь мало и я буду работать со всеми вместе и с каждым в отдельности. А сейчас для поднятия духа Геннадий расскажет нам анекдот.
— Я не ослышался, мэтр? — спросил я, демонстративно ковыряя в ухе. — По-моему, этот жанр слабо сочетается с занятиями.
— Ты не прав. Каждый из вас должен правильно донести до слушателей любой рассказ, вот мы сейчас и посмотрим, как ты это сделаешь. Заодно поднимешь нам настроение. На сцене это у тебя получалось. Кстати, у тебя уже появились подражатели. Давай, не заставляй себя упрашивать.
— Надеюсь, что это не войдёт в систему, — пробурчал я. — Меня уже в школе достали просьбами рассказать анекдотик. Ладно, слушайте. На съёмках фильма главный герой должен броситься в воду с моста. По условиям крупного плана его нельзя заменить каскадёром. "Но я не умею плавать и сразу пойду ко дну!" — возмущается актёр. "Ничего, эта сцена в фильме заключительная" — успокаивает его режиссёр.
— Ты схалтурил, — сказал Герасимов, когда все отсмеялись. — Рассказал неплохо, но много хуже, чем мог. Есть причина?
