Лишний раз убеждаюсь в этом, когда медсестр Валера зовет в приемный покой. При том сразу успокаивает, что это не хворь и не травма, пришел мужик с клещом. Ну да, лето, самое время. А наша главная старается подогнать медпомощь к стандартам того времени, до катастрофы.
Тогда каждый, кто обнаруживал в себе впившегося клеща обращался в ближайший травмпункт, где ему бесплатно этого гнусного насекомого вытаскивали, отправляя в лабораторию и в течение трех дней сообщали — контактен он по 4 заболеваниям, что эти звери переносят — или нет. И если таки да — то либо вкатывали дозу иммуноглобулинов — что помогало в профилактике энцефалита, либо давали антибиотики тетрациклинового ряда. Как правило это помогало избежать весьма поганых хворей. Ленобласть признана эндемиком по клещевым болезням, потому у нас с этим проблем в общем не было.
104. Команда лекаря. Мирные будни.
И да, нас этому учили и в семье все знали и без мединститутской программы про клещей.
Что не помешало моему братцу переболеть боррелиозом, когда ему надоело таскаться в медпункт — копарьские дела в дрищах постоянно выдавали ему визитеров-кровососов. Ну и долгое везение в том плане, что обнаруженные на нем твари не были носителями всякой дряни его успокоило до того, что от клещей он стал избавляться сам, не утруждаясь анализами — а потом оказалось, что вот оно — пурпурное кольцо. Хорошо еще, что обошлось без осложнений, чем собственно клещевые инфекции и опасны. Но как пример человеческой неразумности — подходит.
Потому в принципе все понятно, да и Валерка опытный уже. Клещ ожидаемо в типовом месте — в паху, любят эти сволочи места с тонкой кожей, хотя отлично кусают и в задницу и в подмышки и по внутренней стороне бедер и плеч, а также в подколенные ямки. Валерка уже мужика осмотрел, тот смущается, что стоит голый.
А меня смущает, что клещей я не выдергивал уже очень давно. Нет, так-то все помню, стараться не выдавить содержимое клеща в ранку, не рвать его на части и главное — сдать в лабораторию не высушенным, гада этакого. И чтоб хоботок в ранке не остался.
Из синюшного пятна торчит надутая коричневая жопа этой сволочи. Влез уже далеко, но нажраться не успел. Ну, в теории все вроде понятно, а на деле приходится повозиться. Тянуть и поворачивать... Или раскачивать? Не, раскачивать — это когда ниткой. Вроде вытянул. Надо же, не порвал! Для лаборатории то все равно, они его там в порошок трут, а вот для возможного заражения целым и не раздавленным — безопаснее. Валера брезгливо перенимает пинцет с существом, шевелящим лапами. Недоволен, зараза, от пиршественного стола оторвали. На влажную вату его, в полиэтилен — и лаборантам! Записываю в историю болезни, толкую о том, что мужик уже сто раз слыхал — ходишь по траве — имей закрытую одежду — и потом осмотри себя, а если с голыми ногами — так все время посматривай — говорит, что понял. Ну да, а я поверил, как жеж. Особо пру на то, чтоб СМСки проверял ближайшие три дня. Если что найдем — то сообщим. И тут явиться — быстро и обязательно! Вроде понял... Но пациенты — это удивительно странные люди. Я это знаю еще и потому, что когда сам пациент — то тоже словно глупею!
А хорошо прошло дежурство — написал чертову прорву, несколько сократив долги по писанине, публика не беспокоила — но тут как с миграцией сельди, то густо, то пусто, немудрено, что в следующее дежурство и присесть не получится, да и писать буду только то, что положено делать быстро — при приеме ургентных. Спокойное -то — редкость, можно считать — повезло.
То, что такое счастье — не всем достается — быстро убеждаюсь, столкнувшись в коридоре с нашим реаниматологом. Он зол как черт, хотя и сдержан. Смотрит на меня, как пролетарий на вошь и не без яда выдает:
— Вот за что я люблю терапевтов, так за то, что с ними ругаешься обычно с утра, не дожидаясь ночи. Потому что процент долбоимов среди врачей-терапевтов выше, чем в среднем по популяции местного населения. Причем слабоумие может иметь не только разную степень, но и формы!
Странно, но сказанное им очень удачно в канву тех мыслей, что я до того думал. Киваю головой, прикидывая, относит ли он и меня к славному племени терапевтов? Мне на тех же дежурствах вменяют и взрослых. Реаниматолог немного остывая, ввиду эффекта Мидаса продолжает уже не столь ядовито:
— Видели наше приобретение? Новый терапевт, в первое дежурство получивший кличку Скумбрия, за внешнее сходство с рыбой, страдающей аутизмом, явно обладает слабоумием специфическим. Мы на него возлагаем большие надежды, ждем. Он себя еще покажет! Уже показал!
— И как это ему удалось? — поддерживаю разговор, коль скоро видно, что взбешенному лекарю надо выпустить пар. Человек он хороший и "рае-аниматор" отличный, потому дать ему выговориться — благо. Случись что с ним — у нас больше спецов с этой профессией нету.
— Да на втором уже дежурстве начинает докучать просьбами:
— У нас тут в приемном женщина с тяжелой интоксикацией, ее срочно нужно в реанимацию!!!
Прибегаю, гляжу. На полу изолятора валяется пьяная баба, вся в дерьме и соплях. Блюет. Доктор засовывает ей в рот воздуховод, отчего та блюет еще сильнее, более тонкой, но длинной струей. Доктору на халат.
— Ты чего, — спрашиваю, — делаешь?
— А у нее высокий риск аспирации.
— Так положи на бок, чтоб не захлебнулась блевотиной и пусть проспится.
— А воздуховод? — вопрошает это чудо и лупает глазками.
— Зачем? Пусть тебя в институте этому не учили, но ты же как взрослый мужик, и должен знать, что пьяной бабе в рот пихать ничего нельзя! — пыхтит реаниматолог.
— А потом? — поддерживаю разговор.
— Так он — обиделся! — даже несколько удивленно говорит врач.
— И чем кончилось? — спрашиваю я.
— Как обычно. Она у нас уже несколько раз такая была, странно, что вам ни разу не попалась. Через полчаса появился ее муж, разбудил, надавав по роже, и понес домой. А сучонок-терапевт написал докладную, что я больную в глубокой коме не взял в реанимацию. И меня сейчас на ковер — дескать, что это я тут?
— Да наплюйте, коллега! — сами же рассказывали и куда более странные поступки.
— Но Скумбрия — то каков? Далеко мы с такими докторишками ускачем! Кома, изволите видеть! Глубокая, ежей куча, кома!
— Ну не видел он такого. Покажите, будет знать. Других-то все равно нет. Боюсь, что в клинике Мейо еще все хуже, чем у нас.
— Дураков учить — только портить — рубит воздух крепкой ладошкой реаниматолог и грустно вздохнув спешит к себе на отделение.
А на улице как хорошо! Все же летом лучше чем зимой, а гулять по свежему воздуху приятнее, чем сидеть на дежурстве. Эк, поперли глубины филозофической мысли! Вероятно, это от лекции Енота. Он обычно помалкивает, а тогда с пионэрами что-то разговорился. И я рад, что записал все сказанное. Перекликается им замеченное с моими впечатлениями. Но выражено лучше, потому как у них с майором Брысем афористическое мышление и они часто выдают настолько образно и емко, да при том кратко такой сложности вещи, но так доходчиво, что даже я их понимаю правильно.
И в этом они и с нашим реаниматологом схожи — он тоже говорит кратко и емко. Как давеча вставил мне походя пистон, хорошо еще без свидетелей, заявив, что не надо выписывать капотен пациентам после 40 лет, он на них не работает, потому как сосудики подзасрались уже к этому возрасту и потому давление не снижается практически, а лучше давать моксонидин, у которого несколько иное воздействие и это гипертонию действительно осаживает. Вот и поди ж, а мы того капотена натаскали совсем недавно чертову кучу и даже гордились немножко своим вкладом в здравоохранение.
Странно, что нового лекаря окрестили Скумбрией. Мне он кажется больше похожим на верблюда, выражение лица такое, сверхувнизное.
Так задумываюсь над этим, что чуть не сталкиваюсь в дверях с Буршем. Он тоже закончил работу и не спеша (а он все делает не спеша и основательно, даже бежит как-то неторопливо, если приходится) идет домой.
С собакой сегодня гуляла Надя, да и сестру нашей овчарки тоже выгуляли, потому просто по дороге заглядываем в кафе, пропустить по стаканчику. Засиживаться не будем, но чуточку отдохнуть стоит, тем более погода располагает к посидеть на солнышке, редкая ситуация для нашей местности.
Обмениваемся новостями, доходит и до Скумбрии. Как ни странно, но Бурш не одобряет оба прозвища. Рыбное — потому как сам с Черного моря и свежую скумбрию уважает, а верблюды у него вызывают какие-то хтонические чувства. Оказывается — он с ними знаком лично.
— Верблюд — та еще скотина. И я даже на нем катался. Утром приехали впятером к емкости с водой — а там это животное лежит. И подойти страшно — глядит зло, и не то ворчит, не то хрипит, как поближе подходишь, зубы скалит и башкой вертит, как кобра — на 380 градусов!
— Ты хотел сказать — на 360 градусов? — уточняю я. Бурш буквоед и обычно максимально, по-научному, точен в своих высказываниях.
— Я в курсе сколько в окружности и в водке градусов, не мешай! Поглядел бы на эту жуть вблизи — тоже бы понял, что тут даже геометрией Лобачевского не опишешь! Презрение во взгляде как у лорда, зубищи на манер клавиш рояля, еще и рычит хрипло.
Мы, понятно, топчемся рядом, черт его знает, что ему в башку придет, а он зараза здоровенный, даже лежа. И народу никого вокруг — полдень, только русские дураки работают, а у местных — не знаю как там называют... — начинает вертеть пальцами коллега.
— Сиеста?
— Типа того. Стали звать хоть кого. Тут хозяин наконец появился. Вежливый такой, рубашка чистенькая, клетчатая, только что наглаженная. Видит такое дело, стал своего зверя на ноги ставить. Причем видно, что палкой надо лупить сильно, иначе животина не чует. Ну верблюд сначала задние ноги выпрямил, жопа в небо взмыла, потом передние. Высоченный, сволочь! И тут же в хозяина плюнул. И не как в кино — пузырями с прозрачным шампунем, а чем-то липко-вязким, жвачкой своей переваренной. Прямо на рубашечку клетчатую. Чистенькую и свежевыглаженную. Хозяин ему высказал все, что думал, а потом и говорит:
— Хотите покататься, ребята? Молоток только дайте.
— А вы, конечно на халяву-то и накинулись? — делаю редкую по своей проницательности догадку.
— Конечно! Это ж верблюд, а не трамвай, когда еще выйдет такой случай! Он тогда это животное опять обратно в лежачую позу привел. И мы первые двое залезли между горбов...
— Погодь, а управлять им как, этим кораблем пустыни? Там же штурвала нету?
— Там все проще простого. Одна веревка. И в носовой перегородке дырка, куда вставлен болт с гайкой...
— Как сейчас девушки всякую фигню в носу носят? (Вот уж чего не понимаю в женской моде, так этого. И особенно в нашей насморочной погоде, тем более, что точно знаю — те девы, что поумнее — всякие голливудские дивы к примеру — на публике носят клипсы-серьги, а не дырявят себе нос, так что и в тренде и нос целый).
— В точности. Но там и нос побольше и украшение покруче.
— Септум — внезапно вспоминаю название этого "украшения".
— Что септум? — сбивается с воспоминаний Бурш.
— Называется так это украшение. Девахи и не в курсах, что так в Риме называли кольцо в носу быка. Кольцо в перегородке носа. Оттуда название. Как бугай забыковал и угрожает расправой — хвать его за кольцо и он смирнее ягненка!
— А, так это как девка начала угрожать — ее сразу хоп за кольцо — и она безопасна? — делает собеседник неожиданный вывод. Но тут же спохватывается и возвращается к нашим баранам, то есть — двугорбым верблюдам:
— Как-то не думал, а так вроде идея неплоха. Так про верблюда будете слушать?
— Валяй!
— Так вот — веревка. если надо влево — перекидываешь на левую сторону башки и тянешь. И оно идет туда, куда башка повернулась. Направо — соответственно туда веревку перебросил и потянул. А чтоб остановить — посередке и тянешь башку вверх. Оно дорогу не видит и встает. Залезли мы на него. А там сюрприз — это он с первого взгляда плюшевый, круглый и вроде — потому должен быть мягким везде.
— А нихрена? — удивляюсь я. Тоже был уверен, что эта живность мягкая, как диван. а на нем с кофортом под зонтиком и с кальяном — вольготный бедуин.
— Не то слово! Там у него позвонки торчат острые и никакого тебе сала — прям кости из-под шкуры выпирают. И как мы сели — так прямо словно собака на заборе, словно штакетины в задницу впились — переживает снова давнюю поездку врач.
— Погодите, я записываю схему управления агрегатом! — хихикаю я. Понимаю по укоризненному взгляду, что зря ерничаю и затыкаюсь.
— Потом надиктую. И тут хозяин дает зверю пинка в ляжку. И тот — понятно встает. На задние ноги, а весь перед на земле еще. Мы между горбами только-только угнездились, а тут нас вперед снесло по этой седловине. И мы с приятелем простатами своими нежными по остистым отросткам — дррр! А шеф этого верблюда ему еще пинок — и тот значит перед свой поднял. Мы в этой ложбине в обратную сторону промежностями по костным выступам — опять дррр! Встал наконец! И хозяин ему по заднице молотком — хрясь. Это чудовище намек поняло и пошло вышагивать. А брюхо у него — как автоцистерна, ноги нам расперло, как на шпагат. Дал он круга, ну и мы рулили чуток. Он улегся — мы с огромной радостью с него попрыгали долой. Следующие два дурня забрались — мы только заржали тихонько, когда на их рожи смотрели, когда их туда — обратно по позвонкам протерло. У самих еще ныло. Проехали они, выбрались, тоже враскоряку стоят, морщатся легонько, когда думают, что их не видят.
Последний забрался белорус Женька. Сбитень такой, борьбой занимался. И спрашивает — а побыстрее — можно?
Хозяин и отвечает, что да, конечно — можно. Верблюд оказывается шустрая скотина, он на нем пасет конский табун. И лошадки могут бежать быстро — ну километров под 50 в час — недолго, устают быстро. А у двугорбого этого скорость повыше на пяток километров и бежит он куда дольше, чем лошадка, только раскочегаривать его надо старательно и дольше, чем умную лошадку. Зато потом хрен остановишь! Инерция большая.
Женька уже и сам не рад, что спросил, но фасон держит. И тут верблюду по заднице молотком хозяин — стук. Этот злыдень хоть и заворчал пуще прежнего, но пошел. А его хозяин догнал и еще раз молотком — хрясь по филеям! Этот двугорбый заорал что-то матерное на своем верблюжьем — и как чесанул по улице, только пыль столбом, видать уже раскочегарился корабль пустыни. Белорус не хуже завопил, потому как страшно — без седла-то насаживаться на острые выступы и сгоряча веревку рванул вверх со всей дури. Животное тут же как диковинный трансформер сложилось — лапищи враз поджало — и шмяк на дорогу брюхом.
Женька кубарем катапультировался и колобком в плетень тарарах — как пушечным ядром влетел. Пыль столбом, но ничего себе не сломал и ни на что не напоролся.
Тут же бабенка из жилища выскочила, следом выводок киндеров и все как заголосили хором, что уже задолбали верблюды со своими скачками и ревом и всякие босяки, что в плетень шмякаются, не начинишься. С трудом угомонили. А потом никак не получалось управляющую веревку из под верблюда достать — он на нее шлепнулся и зубами клацал, как кто руку тянул. Еле каким-то суком саксаула выдернули, тогда опять стал послушный. Ну, насколько может быть послушно это животное — завершает свою ориентальную повесть Бурш.
