Она заплакала злыми слезами. Оттолкнув от себя этого могучего... и странно беспомощного, ангела, она отвернулась, стараясь не разрыдаться от бессилия и злобы.
— Анна, — он осторожно взял её за плечо, — Анна, послушай... умерших нельзя вернуть... но я могу сделать так, чтобы...
* * *
— О чём это вы там шептались? — подозрительно спросил Сатана, когда они вернулись к костру. — Козни строим, Михаил? Ай-я-яй! За полтораста лет твоего ничтожества ты научился-таки хитрить и изворачиваться? Не к лицу тебе, такому честному и прямому, понимаешь, как кедр ливанский....
— По себе всех судишь, — севшим от волнения голосом оборвала его Анна. Внутри неё всё дрожало от надежды и страха. — Слушай, что я тебе скажу... не хочу. Не хочу, чтобы ты воспитывал детей. Хватит и тебя одного, вруна и эгоиста, на этом свете. Так что иди, и борись. А я буду молиться, чтобы ты проиграл эту битву, понял?
Сатана смотрел на неё с отвращением. Губы его кривились. В глазах разгорались огни. Пауза тянулась, казалось, целую вечность.
— Сучка ты безмозглая! — наконец с бешенством сказал он. — Сиди здесь. Я верну тебя к детям, когда одолею Михаила. Я делал это не раз. Я дам тебе долгую, чересчур долгую и мучительную жизнь! Но вырву тебе язык — так ты сможешь спокойно — молча — возиться с королями будущей расы!
Он махнул рукой... и от кончиков его пальцев до самого горизонта, мир распорола немыслимая трещина, из которой хлынула мгла. Ткань пространства прорвалась, рассечённая могучим ударом, сворачиваясь сама в себя, теряя лоскутки реальности, выпуская наружу нечто безграничное, угольно-чёрное... сразу же начавшее жадно пожирать бытие...
Удар был таким сильным, что Анна почувствовала, как из ушей и носа хлынула кровь. Глазам было больно, как будто её наотмашь ударили по ним чем-то твёрдым...
Но она успела увидеть, как откуда-то из-за её спины полыхнуло белое пламя... сшиблось со сгустками тьмы и бытия, — взорвалось, разбрасывая целые пласты иных миров...
...и Анна перестала существовать.
Мир
— ...Они не знали жалости и страха — настоящие Псы Господни, чьей целью и смыслом существования была лишь бесконечная борьба Света и Тьмы. Борьба, в которой, — и они твёрдо знали это, — им не быть ни первыми, ни последними... и в которой им никто и никогда не обещал победы... — торжественно прочитал вслух профессор Кондратьев, захлопнул толстый потрёпанный том, снял очки и строго посмотрел на кота. — Понял?
Кот вскочил, выгнул спину и зашипел. Шерсть его встала дыбом. Кондратьев отшатнулся... он уже хотел спросить, — мол, что же это ты так всполошился, братец? — как мир померк у него перед глазами...
Охнул Коваленко, закрыв лицо ладонью... осекся на полуслове президент России... одновременно проснулись и похолодели от страха, не видя ничего вокруг, миллиарды людей на другой стороне Земли, где властвовала ночь...
...вскрикнули все семь миллиардов разных — и всё-таки таких одинаковых — землян. Вскрикнули, столкнувшись с тем, что приняли за смерть.
Десятки спутников, проводивших непрерывный мониторинг, зафиксировали, — так или иначе, по всем диапазонам сканирования! — ужасный момент, когда кокон, жирной чёрной кляксой паразитирующий на поверхности Земли, внезапно вздулся на высоту около ста километров... и тотчас растёкся... стремительно окутав планету мраком...
Три с половиной секунды глобальной тьмы.
"Птицы небесные, гады морские, звери и люди, и ангелы в небе" — все погрузились в неё.
А затем что-то моргнуло... сместилось в пластах времени и пространства, — этого колоссального пузыря, расширяющегося со скоростью света вот уже тринадцать с лишним миллиардов лет... в невероятной толще того, что мы называем Вселенной...
...моргнуло и снова пришло в нужный квант времени.
Галактики продолжали свой неустанный бег.
Глава 39
Вика (возвращение)
Самолёт тряхнуло и ухнуло в воздушную яму. Виктория зажмурилась, вцепившись в подлокотники кресла. "Не хватало ещё грохнуться о землю на пути к счастью" — подумала она. На этот раз провал в воздушном пространстве длился дольше обычного. Вике даже показалось, что она подвисла в невесомости в нескольких сантиметрах над креслом. "Спокойно, спокойно, Егорка. Всё хорошо", — прошептала она, прикусив губу. Пятеро членов московского отделения МЕНАКОМа, похоже, даже не заметили встряски — так увлеклись громким спором над разложенными на столиках документами. Один из них поднял голову, бессмысленно посмотрел на Вику, огляделся вокруг и сказав: "А вот фигу! Преобразование Фурье ещё никто не отменял!" — снова клюнул носом в планшетник. В гуле голосов нет-нет, да и слышались знакомые и родные фамилии: Коваленко, Бриджес, Ким, Ковров, Юргенс-младший, Кокс, Джеферсон, Зайков... и многие-многие другие — живые и мёртвые.
Несколько часов назад Вика приехала в аэропорт и заявила, что полетит в Уфу вместе с комиссией. И сам чёрт ей не указ. Все дела просто-напросто передала Павлу по телефону. "Остаёшься за старшего, — сказала она. — Подробности из Уфы по скайпу". Перед самым вылетом позвонила Мария Ивановна. Она возмущенно выговаривала Виктории — мол, нельзя так рисковать, мол, матка в тонусе и т.д. и т.п. Виктория молча выслушала причитания врача и коротко ответила: "Я так решила". Ну что тут сделаешь?! Чтобы успокоить медиков она пообещала сразу же по прилёту в Уфу лечь в местную клинику на обследование и сохранение.
Совсем уж отвертеться от медиков не удалось — к Вике приставили Микиту. Бедный Микита, оказывается, страдал морской болезнью и теперь сине-зелёный сидел в другом конце самолёта с полиэтиленовым пакетом в руках. "Ох! Сдам тебя местным и обратно — но только поездом!" — простонал он уже раз двести.
— Вот и вырвались мы из лап эскулапов, — негромко пробормотала Вика. Один из менакомовцев поднял было голову и рассеянно взглянул на неё, но Виктория сделал вид, что дремлет в кресле.
Коваленко взлетел по трапу самолёта мимо вновь прибывших москвичей, едва кивнув им на ходу, — после, после, ребята! — и схватил Викторию в охапку прямо у люка.
— Вика, Викуша, девочка моя, — он целовал её в губы, в нос, в сразу ставшие мокрыми от слёз глаза, в щёки и снова в губы. — Ох, я и скучал без тебя! Какая ты стала кругленькая, вкусненькая, сладенькая... любимая!...
У Вики сладко щемило сердце. Коваленко обнимал её... пусть не так крепко, как раньше -они оба оберегали её живот — но это был её мужчина и он встретил её — свою женщину! "Я — его женщина! Я ношу его ребёнка!" — подумала Вика. Это было настолько ново, настолько в первый раз в её жизни, что она испугалась — её сердце сейчас остановится, сжатое сладкими, но неумолимыми тисками любви. Виктория прижалась к Коваленко и заревела.
— Я тоже весь измучился, Игорь Антонович, — страдальчески просипел из своего угла Баран Микита, сморкаясь в платок и страдальчески закатывая глаза. Коваленко что-то ответил и все вокруг почему-то засмеялись. Вика спрятала лицо на груди своего мужчины и почувствовала, как горят её уши и щёки.
— Коваленко, это они надо мной смеются, да? — в нос спросила она, стараясь дышать ровно и не всхлипывать.
— Нет, Вика. Это я сказал Митрию твоему, что его я не буду обнимать и целовать, — шепнул ей на ухо Коваленко и от этого жаркого шёпота Вику будто пронзил чувственный разряд и маленький Егорка протестующее дрыгнул ногами.
— Это он? Это он брыкается?
— Ну кто же ещё, Коваленко? Конечно же он, — рассеяно ответила Вика прислушиваясь к двум биениям сердец — большому и сильному сердцу своего мужчины и маленькому, но такому сильному и смелому сердцу сына.
— Игорь Антонович, машина ждёт, — умоляющим голосом сказал кто-то. — Надо отвести Викторию Андреевну и Никиту Вардановича в клинику, а потом...
Уже спускаясь по трапу, она спохватилась:
— Как твоя рука?
— Нормально всё, — ответил Коваленко и вдруг заорал, — Василенко, чёрт лысый, тащи математиков прямиком к Гоберидзе и Леви, не то Сара нам всем башки поотрывает! Вика, радость моя, сейчас Людочка Ким тебя встретит на перегоне, а я чуть позже прямо в клинику подъеду. Отвезу тебя к ребятам — решено сегодня вечеринку закатить по случаю твоего приезда. Фомин, Коротич, Сулимов! Не туда! В пятый ангар! Слышишь, Фомин? Туда все ваши ящики складируют.
Словом, начиналась обычная МЕНАКОМовская суматоха, от которой Вика уже успела совсем отвыкнуть. Она почувствовала, что наконец-то прилетела домой.
Пока они ехали от здания аэропорта, Коваленко успел рассказать Вике, что кокон перед исчезновением покрылся рябью причудливых символов... ну да, да, конечно ты об этом слышала!.. но поглядишь сама — ахнешь. В прессе только общий вид, размытый довольно. А чёткие подборки поквадратно... в 3D... фантастика! Черные саксаулы пару внезапно перестали "расти", а температура их упала до температуры окружающей среды. "Это уже само по себе удивительно, но если учесть, что химический состав некоторых основательно изменился, причём скачкообразно, слышишь Викушка? — это и вовсе чудо из разряда библейских". Что в Екатеринбурге при осторожном визуальном обзоре, который грозил затянуться на долгие годы (склонялись к тому, чтобы сделать закрытую зону по типу Чернобыльской и изучать "до изнеможения" всю площадь бывшего кокона) так вот в Екатеринбурге первые же спутниковые съёмки выдали длинный шлейф дыма от большого костра... а в нескольких кварталах — ещё один.
— Я читала в интернете... девочка и женщина. Недалеко от центра кокона. Общая амнезия у обеих.
— Угу, — Коваленко хитро подмигнул. — А теперь закрытая информация — первый осмотр ничего странного не выдал... обычный брошенный мегаполис. Если где и были пожары, то, похоже, сильные дожди под коконом их затушили. Но женщина, её Анной зовут, очень просила нас 21-й дом проверить, первый этаж.
— Это тот самый? Серова, 21?
— Да, с которого всё началось. Говорит, что там, возможно, выжившие. Ложкарёву маршрут знакомый — три минуты и там. Он эскадрильей командовал, шесть вертолётов шли, цугом... так вот, когда Анну нашли, она про дом сказала...
— Подожди, а как же амнезия?
— Вот-вот! Мы её с Бриджесом тоже на этом ловим и говорим, а как это, мол, понимать, дамочка?
— А она?
— Плечами пожимает — знаю, и всё. Мрачная была, девочку на руках держала и не отпускала...
— И что там, в доме?
Коваленко вытянул из сумки свой планшетник. Досадливо дёрнул щекой, увидев сообщение о нескольких десятках писем и вызовов.
— Погоди, это тут... так... ага! Этот снимок сделан в квартире номер один.
Вика увидела обычную стену городской квартиры. Невыразительные, блёклые обои, пара более тёмных прямоугольников от когда-то висевших на стене картин... но не это бросилось ей в глаза. На стене широкими штрихами, сделанными, наверное, цветным восковым мелком или какими-то неяркими фломастерами, были нарисованы круглые смеющиеся детские мордашки. Чуть выше она увидела несомненно взрослые улыбающиеся лица: простодушный здоровяк-атлет в косынке, завязанной по-военному, немного виновато смотрит на круглолицую даму; интеллигентное одухотворённое лицо молодого человека с взъерошенными волосами и прижавшееся к нему хохочущее личико совсем ещё юной девчонки с раскрашенным по-индейски лицом.
Рисунок оставлял странное ощущение — словно хороший художник вольно или невольно подделывался под детскую манеру рисовать.
— Гениальный художник, — сказала Людочка Ким, осторожно нагнувшись так, чтобы не задевать Викин животик. — Просто гениальный! Так передать характеры. Вот этот мальчик застенчивый, а этот — явно такой же будущий жучила, как Эрик Картман из "Саус Парка"...
— А теперь самое-самое интересное, — поднял палец Коваленко. — Помнишь лица детей и отдельное мужское лицо на стене кокона? — он стал листать папки, отыскивая нужные фотографии.
— Не ищи, вспомнила. Да-а... это поразительно...
— Лицо молодого человека на стене и на рисунке — не опознан. Хозяин, пенсионер семидесяти шести лет пропал. Не то в эвакуации, не то...
— В эвакуации, Игорь Антонович, — сказала Людочка Ким. — Ясно же! Если бы они, как Аня и Леночка были там, то мы бы их нашли. Правда, Вика?
Виктория не успела ответить, как Коваленко махнул рукой:
— Ладно, сдаюсь. На эту тему, Вика, тут уже столько споров и теорий, что пока все тебе перескажешь, ты не только родить, но и в школу нашего сына успеешь повести.
— А остальные лица?
— В косынке — не опознан. А вот женщина посередине похожа на Анну, но явного сходства нет...
— Она это! — упрямо сказала Людочка Ким. — Просто она не помнит, вот и всё.
— Не знаю, — непривычно тихо сказал Коваленко. — Девочка рядом не похожа на Лену... да и женское лицо всё-таки не то. И девушку с раскрашенным лицом мы пока не опознали. И детей тоже. Всем родственникам погибших детей и девочек-подростков показываем по отдельности эти лица... следователи пока только руками разводят — никто не признал.
— Поверьте мне, Игорь Антонович, — торжественно сказала Людочка Ким и погладила руку Вики, утиравшей глаза платком, — никто и никогда не узнает, кто эти люди, что это за дети и кто нарисовал картину.
Вика тоже так считала. Но слёзы у неё выступили не поэтому. Все лица, даже здоровяка в платке, просто лучились покоем и счастьем.
Анна (возвращение)
Анна обламывала ветки елей, растущих у Дворца Молодёжи, и торопливо разводила костер. Возвращаться в здание, у дверей которого темнели лужи крови, ей не хотелось. Зевающую Леночку, завёрнутую в плед из своего рюкзака, она посадила на скамейку, повязав ей свою косынку, как платочек.
— Теперь ты похожа на рисунок на шоколадке "Алёнка", — сказала она и поцеловала дочку в нос. — Поспи. Дядя Саша, Илья и Мёрси прогнали все плохие сны. А мы немножко отдохнём и пойдём домой
— Мама, а кто такие Саша, Илья и Марси — добрые волшебники? — сонно спросила девочка.
— Мёрси, Леночка. Правильно говорить "Мёрси", — дрожащим голосом ответила Анна дочери.
Леночка, повозившись, заснула. Дым поднимался к небу, где совсем-совсем не было ни тумана, ни туч, а только редкие пушистые облака. "Вот и всё, всё кончилось. Мгла, похоже, рассеивается. И ребёнок уже ничего не помнит. Конечно, это к лучшему... есть воспоминания, которые маленьким девочкам совсем не нужны..." Анна немного поревела... а потом стала рыться в сумке. Она нашла её, — сумку Мёрси, — валяющейся на боку, у самого входа. Благодарение Богу — на ней не было крови... даже на колёсиках...
Копчёная колбаса, сигареты, две баночки паштета... сухарики, любимые сухарики Мёрси с перцем и укропом... и ещё...
Ещё — вот...
Она смотрела на книжку о приключениях Мумми-тролля... которую Мёрси бережно заворачивала в пятнистую армейскую футболку. Смотрела сквозь расплывающиеся, дрожащие разводы... и слёзы капали на обложку...
"Не реви, Анна! — сказала ей храбрая девушка. — Ты теперь сильная!"
Серьёзный и очень красивый Илья обнимал Мёрси за талию... часто дышал улёгшийся поодаль окровавленный, но живой, Пёс... а рядом с ним стоял измученный, израненный Михаил-Сашка, тяжело опираясь на меч.
