— И я рад знакомству, товарищ Жбанов. А про телевизоры мне самому бы интересно узнать поподробнее. А то слышал звон, да не знаю где он. Тот иностранный инженер мне рассказывал, что в Штатах уже сеть телевещания потихоньку налаживают, почти как у нас радиоточки. Чтоб изображение на расстояние передавать. Только там не как у нас в каждом доме, а лишь у богатых и у представителей власти будет. А тиратроны те, они как-то для развертки экрана телевизора используют. Я даже поинтересовался у него, можно ли такие экраны в качестве устройства вывода информации от звукоулавливателя использовать. Чтобы, значит, вражеские самолеты по звуку узнавать, где они летят и сколько их. Так он говорил, что это бессмысленно, мол, тренированный радист с хорошим слухом гораздо быстрее определит все что нужно. А смысл использования экрана он видел, только в пеленгации вражеских радиостанций. Я даже спорить с ним не стал. Кто он, и кто я. Моего образования пока не хватает поглубже во всем этом разобраться.
— Мысли у вас интересные. А образование — это дело наживное. Тем более что вы уже заочно в институте учитесь. И раз уж вы с первого взгляда электромеханическую схему определять научились, то грех останавливаться на полпути. Ну что ж, может, тогда пойдем, посмотрим, как все на самом деле действует? Прицел Резунова вы ведь еще не видели?
— Да, не успел пока.
Павла с любопытством двигала рукоятки наведения дистанционно-управляемой турели, наблюдая в разлинованной призме перископического прицела изменение картинки. В этот момент ее окликнули.
— Товарищ Колун, спуститесь, пожалуйста, на землю.
'Ну, не секунды покоя ведь. Только я во вкус испытательства вошла, и опять меня словно кота с дерева за хвост. Это кто там по мои бренные кости пожаловал. Упс! Испытатели, причем один из них старый знакомый'.
— Приветствую вас товарищи.
— Нравится вам машина? А, Павел Владимирович?
— Машина красавица. Жаль только носовой стойки шасси не имеет.
— Ну, вам прямо не угодишь! Саму конструкцию-то узнали? Расскажите ка нам, что вы о ней думаете.
— А чего тут мудреного, Петр Михайлович? Перед нами явно потомок рекордных самолетов. Так сказать внебрачное дитя дальних перелетов Громова и Гризодубовой. Гермокабина с дистанционным вооружением выше всяких похвал. Главное что обзор из нее получился приличный. Харьковчане тут нашими 'Тюльпанами' отметились. Да еще стреловидности крылу добавили, видимо для усиления его полулонжероном от бомбового отсека до мотогондолы дизеля. Механизация крыла усиленная. Потолок не меньше двенадцати, дальность не меньше пяти тысяч, скорости на максимальной высоте и на полной тяге свыше пятисот. В общем, серьезная получилась машина.
— Да-а. Говорил же я вам, товарищ Голованов, что у старшего лейтенанта в голове рентгеновский аппарат спрятан. Вон и вооруженец наш уже пожаловался, что товарищ Колун схему синхронно-следящей системы наведения на раз просчитал.
— Ну что ж, Павел Владимирович. Думаю, зачет по матчасти вы сегодня легко сдадите. А пока знакомьтесь.
— Петра Михайловича вы уже знаете, он как главный испытатель этой машины, будет нас обучать. А Виктор Георгиевич Грачев с нами вместе на этой красавице полетит. У него как раз большой опыт дальних полетов.
— Рад знакомству, товарищ Колун.
— Взаимно, товарищ Грачев.
'Тоже видать чекист-разведчик. Значит, у нас в экипаже из испытателей одна я буду. Стефановский с нами не полетит. А вот мне они замену на крайний случай, кажется, уже припасли. Сорокин вон скраешку маячит. На Р-10 с 'Тюльпанами' у него большой опыт, так что это перспективный кадр. Но Голованов зачем-то меня с собой словно на аркане тянет. Вот только зачем я ему?'.
* * *
Перед глазами снова вставали образы прошлого. Вот он учится стрелять из пулемета. За головой звучит грубый и резкий голос командира. Даже во сне ему не забыть, как его отлупили бамбуковой палкой за плохую стрельбу. Сейчас он снова командовал себе. 'Зарядить, упреждение, огонь. Вторая цель. Упреждение огонь!'. Вот образы сменились. Вот он запрыгивает в кабину 'Нагинаты', и кричит подбегающему капитану тоже прыгать на крыло. Капитан Огита и поручик Амано запрыгивают на плоскости, и самолет начинает разбегаться. Пулеметная очередь стучит по фюзеляжу и Амано, взмахнув руками, падает с крыла на землю. Самолет кренится, с такой ассиметричной тяжестью истребитель взлететь не может. Будь капитан чуть крупнее, и им бы двоим ни за что не уместиться в кабине одноместного самолета. Но вскоре они оба уже сидят в неудобной позе, мешая друг другу. Капитан ранен, но молчит. Даже убрать шасси они не могут из-за тесноты, но самолет уже уверенно разогнался до двухсот восьмидесяти километров в час, и на малой высоте летит к линии фронта. Вот за спиной река, дымы пожаров и зенитные разрывы. Вот какие-то тыловые японские части. У машины начинаются перебои с мотором, видимо кончается бензин. Вот он кричит капитану, что будет сажать тут. Тот кивает. Самолет прыгает по полю и останавливается, чуть-чуть не съехав по оврагу в какой-то штабной блиндаж. Капитан спрыгивает на землю и, превозмогая боль, идет в сторону группы военных. Принять обезболивающее, теперь пора. Тело напрягается, и пальцы нажимают неприметную кнопку самоподрыва. Огонь, и далекая боль. Царапаемое пламенем тело само выскакивает из кабины и падает на землю...
Сон прервался. Снова боль. Опять все сначала. Непослушные губы пилота хрипло шепчут одни и те же слова. Чуткое ухо могло бы уловить в этих хриплых выдохах знакомую каждому с детства мелодию.
— Са... ку... ра, са.., ..ён но со...
Два врача склонились над покрытым ожогами и мелкими ранами телом. Руки и ноги пациента были прикручены к операционному столу, но он и не пытался вырываться. Старший из коллег поправил на своем лице повязку и убрал руку с запястья оперируемого. В тишине операционной все еще слышались хриплые осколки слов.
— Господин майор, а он не мог повредиться рассудком?
— Вряд ли. Скорее он таким способом пытается отключить боль. Очень сильный молодой офицер. Обратите внимание, когда он спит — он молчит, когда просыпается, он поет песни, чтобы отвлечься от боли. А когда на границе этих состояний, то иногда можно расслышать, как он ведет бой и стреляет по врагу. Очень интересный случай.
— Может, мы слишком рано отменили обезболивающие? Не продолжить ли курс?
— Во-первых, дальнейшее их применение просто опасно. Пациент может получить нежелательную привязанность на долгие годы. Во-вторых, когда он приходил в себя, его спрашивали, может ли он терпеть боль, или ему нужны лекарства. Он сам тогда отказался от морфина, и поступил довольно мудро. Хотя ему, конечно же, приходится нелегко. Но если выздоровление будет идти в таком же темпе, то примерно через месяц его можно будет перевести в обычную палату.
— Наверное, вы правы. А что нам пока делать с его посетителями?
— Снова приезжал генерал?
— Нет, в этот раз приезжал старший помощник командира того авианосца, на котором он служил. Просил показать ему младшего лейтенанта, но я не разрешил.
— Вы правильно поступили. Общаться с сослуживцами он сможет не раньше, чем зарастут ожоги на лице. Пусть теперь природа поможет его выздоровлению, а мы что смогли уже сделали.
Врачи уходят, и 'Мимоза' расслабляет кисти рук. Он не раскрыт. Это хорошо, значит, будем жить.
* * *
После знакомств с обеспечивающим наземным составом и двухчасовых теоретических занятий, наконец, состоялись, сначала, ознакомительный полет с комментариями Стефановского, а затем и три полноценных учебных вылета. Во втором из них Павле повезло самой отрывать дальнего разведчика от этой двухкилометровой полосы. Сажал РДД, правда, уже Грачев, как налетавший на нем больше часов. Павла поначалу сильно нервничала, но вскоре нашла свой ритм и успокоилась. Голованов тоже учился вместе с ними. Как и Грачев он успел заранее познакомиться с воздушным кораблем, и даже, наверное, мог бы уже и не слушать обучающего. Несмотря на свой опыт и особый статус, он все равно педантично продолжал отрабатывать взлеты, посадки и маневры.
Стефановский был внимателен, и никому из своих 'курсантов' давать послаблений не собирался. Павле от него доставалось больше всех. Как-никак её опыт пилотирования двухмоторных машин ограничивался до этого всего лишь пятью вылетами на учебно-боевом Р-6 в Житомирском Центре. И Павла изо всех сил наверстывала свое отставание от новых соратников. Потом было несколько маршрутных полетов. Из них один был проложен до Баин-Тумена и обратно с четырьмя контрольными точками и посадкой в месте старта. Он выполнялся на высоте десять тысяч, и почти копировал будущий разведвылет по японским тылам. Набор высоты с включенными 'Тюльпанами' курировала Павла. Грачев получил от нее несколько замечаний за резкость манипуляций с газом, но не обиделся. Реактивная матчасть работала без сюрпризов.
Сами условия полета были максимально приближены к боевым, в планах была даже имитация противодействия вражеской ПВО. Для этого по договоренности с особым отделом учебный перехват РДД над запасным аэродромом 1-го особого полка недалеко от Баин-Тумена выполнял лично майор Горелкин. Павла наблюдала за маневрами мото-реактивного истребителя через перископический прицел дистанционно-управляемой турели. Будь это настоящий противник, его трижды бы уже перечеркнула бы строчка пятилинейных Березинских пуль. Чтобы увидеть работу установки в действии Павла, не удержавшись, все же дала две коротких очереди справа и слева в отдалении от цели. Горелкин тут же прекратил набор высоты и качнул крыльями.
'О! Не то чтоб сильно очканул 'Огненный Змей', но, наконец, просек, что в моем прицеле болтается. Это ему для памяти. Вот мы и попрощались с тобой Иван Олегович. Разошлись теперь наши с тобой дорожки на месяцы, а может и на годы. Надеюсь, ты с толком используешь оставшееся нам время до того июня. А когда я вернусь, спрошу с тебя как с родного... Если вернусь, и если мне разрешат спросить... Но я, все же, постараюсь. Ну, а пока, счастливо тебе товарищ командир, и пусть сбитые здесь будут только с красными кругами на крыльях'.
— Павел Владимирович, вы опять тут своевольничаете!
— В рамках планов ускоренной боевой учебы, Петр Михайлович.
— А я что уже разрешил вам вести огонь из турели?
— Про ведение огня пока разговора не было. Но ведь учимся не только мы. Майору Горелкину наверняка было полезно понять, что атаковать высотные цели можно только сверху, или находясь с целью на одной высоте. Думаю, теперь он таких ошибок уже совершать не станет. Ну, а нам было полезно проверить работу оружия на больших высотах. А за то, что я принял это решение самостоятельно, и не доложил о нем как следует, виноват и готов понести заслуженное наказание.
— За наказаниями дело не встанет. Имейте в виду, вот такую недисциплинированность мы тут терпеть ни дня не станем. Ещё один эксцесс, и вместо вас полетит капитан Сорокин из второго состава.
'Прямо как у космонавтов у нас. Основной состав и дублеры. Но бузить мне и, правда, пора заканчивать'.
— Выводы из замечаний мной сделаны, за дальнейшие мои действия, готов ответить головой.
— Голову свою оставьте при себе, мне она отдельно не нужна. Как отработало оружие? Что заметили?
— Для ведения огня на боевой дальности стрельбы около восьмисот метров, прицел установлен слишком низко. Очереди будут уходить метров на двадцать ниже цели. Считаю необходимым внести поправки в настройку.
— На обратном маршруте проверим, я сам и постреляю.
— Есть предложение по оптимизации проверки товарищ Стефановский.
— Опять какие-то выдумки?
— Да, как вам сказать. У нас тут один запасной парашют на борту вроде имеется. Предлагаю при подлете к конечному пункту снова набрать высоту до одиннадцати тысяч, и сбросить на этом парашюте пустой кислородный баллон. И попробуем его сбить на нисходящей спирали.
— Гм. Александр Евгеньевич как вам такая идея?
— Идея товарища Колуна правильная, стрелять нам все равно, нужно учиться. Считаю, что в этом вылете перед посадкой всем членам экипажа будет полезно потренироваться в воздушной стрельбе. Но пусть очередь тренировки товарища Колуна будет последней, и соответственно патронов ему оставить по минимуму, чтобы впредь соблюдал дисциплину и не своевольничал.
— Ну что ж, так тому и быть. Вот такая вам сегодня амнистия пополам с наказанием.
— Вас понял, товарищ инструктор.
'Ну и ладно. Зато никто из вас живого истребителя в прицеле Резунова не видел, а мне повезло. Хотя очень бы мне хотелось, чтобы стрелять в том нашем полете никому из нас не пришлось. Ведь для успеха такого задания, стрельба это роскошь'.
Интенсивность тренировок не уменьшалась. Штурманскую подготовку сменяли тренировки по маневрам ухода от перехвата, затем шли специальные занятия по задачам полета. Стефановского сменяли инженеры, потом инструктаж проводил так и не представившийся дядька явно чекистской школы. Потом снова за них брался испытатель. К концу пятого дня тренировок главный наставник, наконец, признал уровень подготовки своих 'птенцов' удовлетворительным, и разрешил им летать без ограничений. После завершения занятий, Голованов отозвал Павлу в сторону, и кивнул на стоящего рядом худого неприметного парня.
— Узнаёте?
— На память не жалуюсь. Белогвардейская форма на вашей фигуре, тогда как влитая сидела.
— Ну, у вас на поясе японский штык тогда тоже как родной смотрелся. Побеседуем?
— Запросто.
— Rozumiesz polski, pan porucznik?
— Tak, pan scout. Rozumiem trochę.
— Powiedz coś, co chcesz.
— Może lepiej będę śpiewał? Аlbo czytał wierszy?
— Dziękuję. Nie bądź taki pochopny.Wszystko w swoim czasie...
'Да-а. Никуда не годятся мои скромные познания. Это не то, что в Варшаве мастер-класс по эксплуатации наших ТРДД проводить. Там я половину темы вообще на русском читала. Лишь с самыми тупыми пшеками я тогда посидела, обсуждая схемы монтажа на языке Пилсудского. Да и украинский мой, если честно, так себе звучит. Так что не выйдет из меня толкового польского шляхтича с канадским прононсом, хоть плачь'.
В конце экзекуции Павла чувствовала себя выжатым лимоном, с которого еще вдобавок сняли цедру едкими саркастическими замечаниями. Понимая, что в сравнении с чекистским ее уровень владения языков близок к нулю, она уже просто, в качестве выплеска эмоций, обложила экзаменатора своим невеликим запасом польских ругательств. Вслед за импровизированным экзаменом по польскому языку, начался зачет по немецкому. Затем наступил черед английского, и на закуску был обмен несколькими совсем короткими фразами по-французски.
— Ну что я тут могу сказать, Александр Евгеньевич. Кое-какие знания у нашего 'канадца' есть, но их, увы, совсем немного. Польский Павла Владимировича, это вообще-то даже не совсем польский. Скорее смесь украинско-белорусского с мелкими вкраплениями великопольского языка и несколькими германизмами и англицизмами. Вычислить по нему русского человека можно довольно быстро, если общаться только на нём. Германский старшего лейтенанта хорош, видимо, учитель ему в жизни попался толковый. Силезский акцент на таком материале ставится за пару недель. Английский с американизмами на троечку с минусом, но тут за счет общения с носителями можно попробовать быстро продвинуться. Французский, вообще практически на нуле. В общем, тут поле непаханое... Возможно, удалось бы подтянуть его, если только имелось бы достаточное время на врастание обучаемого в будущую среду обитания. Однако времени-то у нас, насколько я понимаю, как раз и нет.
