Павле все никак не удавалось настроиться на этот разведвылет. Перед мысленным взором вставали одна страшней другой картины воздушного боя над базой. Горели пробитые стальным дождем машины ребят, с которыми уже давно сроднились в боях. Гибли под бомбами авиатехники и охрана. Пылали ангары и жилые бараки. Сердце сжималось и гулко стучало, путая мысли. В хаотично перемещаемом прицеле Резунова мелькнула подернутая лунной рябью речка, когда Павла почувствовала, за спиной движение.

'Хватит уже думать! Так и с катушек съехать не долго. Что смогла я сделала. Есть у них теперь время для подготовки 'торжественной встречи'. И сил и опыта у них должно хватить. Наверное... О! Ты глянь, а Голованову-то от меня что-то нужно. Видать, для этого меня в полет и прихватил с собой. Спасибо тебе, 'несписочный маршал', что позволил мне сообщить ребятам нашим. За то, что они врага за штурвалом встретят... И, давай, спрашивай уже. В благодарность я тебе все как на духу отвечу, на что моей фантазии хватит'.

— Не забыли? Скоро ваша смена у штурвала.

— Помню, и готов.

— Павел Владимирович, а как вы считаете, в особых авиаполках могут быть враги?

'Вот так вопросик! Тихо так спрашивает меня, чтоб Грачев не услышал. Проверяет меня, что ли? Стану ли я выгораживать своих, или наоборот, топить. Мдя. С каким-то подвохом этот вопрос, но вот с каким? Хм. Ладно, и мы 'не шиком лыты'. Держи товарищ 'придворный пилот' и будущий маршал, очередной бред подозреваемого'.

— Они там не могут быть... Они там точно есть.

— Гм. И вы об этом вот так спокойно... Расскажите по подробнее, что вы имеете в виду?

— Можно и подробнее... Каждый человек враг... в первую очередь он враг самому себе... А пилоты — обычные люди. Да смелые, да подготовленные. Но подготовленные они, в первую очередь, по своей специальности, а не по психологии взаимодействия с людьми, имеющими власть и влияние.

— Но ведь мы сейчас совсем не об этом.

— И об этом тоже. Вот что с вами будет, если вы выкажете неудовольствие своему 'главному руководителю' в ненадлежащей форме, предусматривающей сомнение в его умственных способностях?

— Гм. Я просто не стану этого делать. И причем тут пилоты?

— Пилоты тут причем... Вот вы поверили бы в то, что старший лейтенант госбезопасности Горелкин враг?

— Наверное, нет. Если, конечно, не будет доказательств.

— А ведь для этого всего лишь достаточно его резкого замечания кому-нибудь облеченному властью, и имеющему больное самолюбие. Плюс к тому еще пары вполне логичных доносов на него, полученных во время инициированной 'обиженным' проверки. Или вы считаете, что в нашей стране такие вот 'обиженные' не встречаются?

— Хм. То есть вы считаете, что большая часть считающихся врагами народа, просто оклеветаны?

— Я не управление статистики, и такими оценками не располагаю. Просто сам принцип выявления врагов должен быть жёстче. Как во время следствия по криминалу. Должно рассматриваться все, что может свидетельствовать не только во вред, но и в пользу обвиняемого. А заявления на обвиняемого должны в первую очередь рассматриваться с точки зрения выгод получаемых заявителем и тем, кто причастен к ведению Дела. А то, понимаешь, из-за бабских сплетен и зависти, могут полезного для страны командира или специалиста убрать подальше от службы и работы. На радость нашим внешним врагам...

— Скажите. У вас кто-то из близких арестован?

— Ни за кого просить не стану, меня беспокоит потеря кадров в масштабах страны. Поэтому я просто прошу вас объяснить 'там', что арест людей на основе анонимных 'сигналов' это порочная практика.

— Но если человек действительно совершил преступление...

— Вот вам простой пример — остаться в живых в бою преступление?

— Нет.

— А попасть раненым без сознания в плен к врагу? Ага. Вот видите, задумались. А ведь именно так и может случиться с очень многими в случае большой войны.

— И что вы предлагаете?

— Во-первых, не надо всех на кого есть материалы 'ставить к стенке'. Явного предателя и дезертира, запятнавшего себя помощью врагу или кровью своих, обязательно ставить. А остальных нужно использовать с максимальной выгодой.

— Ну, а если, к примеру, летчик струсил в бою, как его потом можно использовать с выгодой? Допустить, чтоб 'такой' курсантов обучал? Он их 'наобучает'.

— Во-вторых, нужно доказать сам факт трусости. Хотя это все-таки, наверное, во-первых. Ведь если пилоту приказали выполнить задачу ненадлежащим бессмысленным способом, а он взял да нашел другой более эффективный способ, позволяющий сохранить жизни себе и своим ведомым. То он вовсе не трус, а просто хороший командир ВВС. Если же сам факт трусости будет доказан, то трусость лечится только в бою. Сажать такого на 'Кирасира' или другой аппарат, и на штурмовку вражеских позиций. Погибнет — 'мертвые сраму неймут'. Выживет с честью, подумать о сроках искупления вины и пусть искупает. А потом амнистировать, и пусть нормально воюет, как и до своего трусливого поступка воевал. А попытается к трусости добавить еще и предательство, расстрелять в воздухе гада, или подорвать его дистанционно.

— А если это очень известный всей стране летчик, которого многие в лицо узнают, тогда как быть?

— Предложить ему переделать медицинскими методами лицо, да хоть ожоги на нем поставить, и в бой его! Или хотя бы как авиатехника его в дальнюю 'Тмутаракань' отправить. Если он был хорошим пилотом, и проступок его не столь значителен, то пусть обратно выслуживается с низов. Нельзя кадрами вот так просто разбрасываться, скоро каждый из нас у страны на счету будет.

— Гм. Скажите, а вот раньше, до Харькова, вы могли бы такое предложить?

'Значит, 'До Харькова'? Очень не глупый мужик этот Саша Голованов. Видать настоящий 'тигриный глаз' на меня положен, хоть про Харьков они толком и понять ничего не могут. Гм. И какого же это ответа он тут от меня ждет? Мдя-я'.

— Предложить такое? Вряд ли. А вот думал бы я, наверное, также. Если бы, конечно, знал, о чем речь.

— Гхм. Думаю, нам с вами в скором будущем будет полезно продолжить эту беседу.

— С удовольствием, Александр Евгеньевич.

'Ну что, 'лейб-гвардеец' объехали мы тебя на хромом ишаке, а? Я сама из этой своей импровизации пять разных смыслов с легкостью получаю, а уж, сколько ты оттуда сможешь вывести — наверное, разрядов калькулятора не хватит'.

И Павла улыбнулась командиру воздушного корабля широкой озорной улыбкой дворового хулигана, блеснув в полутьме гермокабины хитро прищуренными глазами. Голованов озадаченно хмыкнул.

* * *

Разговор в душном здании райкома длился уже полчаса. По лбу недавно назначенного главрежа киностудии 'Звезда' тек противный липкий пот, а полупустыня за окном навевала мысли о вечном. Вот только земные заботы все никак не отпускали собеседников, измученных обдумыванием своих титанических планов.

— Товарищ режиссер! У меня план горит, я и так уже вам помог! Имейте же совесть, где я вам сейчас живого негра найду?!

— Совсем живого негра не надо...

— Что!!! Да у меня план горит! Вы это понимаете?! И на что вы меня тут подбиваете?!

— Стоп, стоп, стоп!!! Ну, не надо так волноваться, товарищ секретарь. Обойдемся мы и обычными людьми, у которых тип лица хоть чуть-чуть похож на негритянский. Можно будет фотографии ваших людей в отделе кадров посмотреть?

— Личные дела вам?! Да вы товарищ Гольдштейн, видимо, издеваетесь. Если бы не то письмо из УНКВД, я бы вообще с вами разговаривать не стал... Сколько человек вам нужно, и для чего конкретно?

— Понимаете в чем дело. Мы снимаем эпизод захвата фашистской Италией мирной Абиссинии. Так вот там чернокожие патриоты в бою разбили танковую колонну итальянских фашистов. А для крупных планов нам хотя бы пятеро с негритянским типом лица нужны, ну, просто до зарезу.

— Гм. А что еще за тип лица такой?

— Ну как вам объяснить. Вот, на фотографии взгляните. Лицо вытянутое, нос маленький приплюснутый или картошкой, И еще вот тут видно надбровные дуги. Хотя вот это уже наши гримеры доделают.

— О! Вот этот на нашего водителя Газырлиева похож. Только его я вам точно не отдам! Иначе, кто у меня баранку крутить будет?

— Товарищ Алиев, у нас уже все готово к съемке. Час на грим, четыре часа на съемки. Очень вас прошу. Дайте вы нам этого водителя, и еще четверых ребят на него похожих, а мы вам на это время двух водителей одолжим. И еще мы про ваш район снимем маленький такой документальный фильм. А?

— Гм. Фильм это хорошо... Ну, а танкисты не подведут вас?

— Пять МС-1 нам через час точно подгонят. Я как раз только что из гарнизона вернулся, и начальник парка нам все обещал... А вы бы нам, ну еще хоть пяток верблюдов с погонщиками одолжили, а? А уж мы-то через пару часов их вам всех обратно пригоним.

— Ну, и клещ же вы, товарищ режиссер! Теперь-то мне понятно стало, почему за вас НКВД так хлопочет. Ладно! Дам я вам людей и вьючный транспорт. Даже больше того дам! Но чтоб бегом там свой 'шедевр' снимали, и сразу обратно все отдали, у меня план горит!

— Бешеным верблюдом все туда пробежим, и обратно вернемся, товарищ Алиев! Еще тень от забора не ляжет на вон того ишака, и тучи не успеют вылезти из-за горизонта, как мы ваших самодеятельных актеров в душ отмываться отправим! А верблюдов в стойло определим!

— Верблюдам не нужно стойло. А туч у нас тут неделями не бывает. Сразу видно, что городской вы человек. Так, что не нужно, уважаемый, товарищ Гольдштейн, меня этим восточным красноречием развлекать. Идите, побыстрее снимайте свое кино, и шоферов ваших ко мне пришлите.

— Спасибо товарищ Алиев, мы быстро.

Не прошло и четырех часов после этой беседы, как перед сидящими и стоящими любопытными аборигенами успело уже по нескольку раз разыграться фантастическое сражение, в котором едва одетые разрисованные 'боевым боди-артом' африканцы сошлись в смертельной схватке с разукрашенными белыми латинскими крестами боевыми машинами. Потрясая саблями и копьями, они самоотверженно бросались во фланг и тыл механизированной колонне, и сходились с танками врукопашную. И видимо они изрядно преуспели в этом. Поскольку в полевой проявочной лаборатории вскоре повисли на прищепках целлулоидные ленты, на которых смелые 'эфиопы' вонзали и вынимали из смотровых щелей фашистских танкеток свои окровавленные копья. А самым трудным было конечно снимать сцены гибели самих римских танкистов в их тесных бронированных коробках. Еще через час 'отпущенные на волю чернокожие', сверкая белозубыми улыбками, с гордостью позировали у 'захваченного в бою' реквизита, перед многочисленными фотолюбителями. Но вскоре все они были разогнаны приводить себя в порядок и приступать к работе, озабоченным выполнением плана начальством.

* * *

Кислородные маски закрывали лица пилотов, короткое время ожидания заканчивалось. В мертвецком лунном свете две колонны трехсамолетных клиньев, казались ползущими к своей жертве сколопендрами. А на полторы тысячи метров выше и впереди над ними висела значительная группа японских истребителей. Ночь была довольно ясной. На счастье пилотов первого особого полка, их рассредоточенная на восьми тысячах метров группа еще не была обнаружена противником. А через несколько минут, когда группы пушечных 'ишаков' и И-14 сосредоточились для удара, Горелкин трижды щелкнул тангетой своей радиостанции. Услышав в приемниках отчетливо прозвучавшую 'отмашку' звенья одно за другим стали переходить в пологое пикирование.

Первыми свой ракетный удар по строю бомбардировщиков с тыла нанесла усиленная эскадрилья Дементьева. Огненные змеи ЭРЭСов понеслись к самой крупной группе японских бомбардировщиков. Среди головной и идущей второй девятки самолетов еще только вспухали первые разрывы ракет, а ночное небо уже наполнилось сверканием трассирующих пуль. Враг, наконец-то, заметил засаду, и попытался пулеметным огнем сорвать хотя бы следующие атаки. И хотя ни один из японских самолетов еще не загорелся от первого ракетного удара, но три машины головной эскадрильи вышли из строя со снижением.

Японские истребители спешно разделились на две группы, пытаясь связать боем атакующих, и тех, кто шел за ними. Но группа Дементьева резко ушла пикированием к земле, и Ки-27 на время потеряли противника из виду. А вслед за Дементьевым приблизились к врагу на полкилометра и застучали по врагу своими ШВАКами 'ишаки' капитана Горлова, прикрываемые двумя четверками И-14 Ивана Мещерякова. В ответ на это к ним потянулись очереди 'Виккерсов' истребительного прикрытия. И в этот момент чуть впереди над местом боя зажгись три 'люстры' светящихся авиабомб, сброшенных с барражирующего впереди и выше вражеской армады разведчика Р-10. После этого, и без того ясная лунная ночь перестала быть ночью.

Группа Дементьева, снизившись до ста метров, наконец, освободилась от пустых ракетных блоков, и боевым разворотом рванулась к строю бомбардировщиков снизу. Они успели пушечно-пулеметным огнем выбить ведомого у лидера, но тут же, оказались связаны боем с эскадрильей И-97. А две колонны 'Мицубиси' упрямо продолжали идти к цели. Полоса и ангары авиабазы первого особого полка уже показались в нескольких десятках километров впереди, и японские штурманы приготовились к бомбометанию. Горелкин как раз бросил в бой свой последний резерв эскадрилью Кольцова, но перелом так и не наступал. Против его четырех десятков тут сражалась вдвое превосходящая группа японских самолетов, и две советские машины уже были сбиты. Перед каждой атакой майор оценивал шансы дождаться помощи.

'Не успеем, отбомбятся гады по базе. И соседи нам в помощь больше пары ночных звеньев выставить не смогут, нет у них нашего опыта ночных полетов. Где же второго особого ночники? А это еще что за группа?'.

В это время подошедшие к району с юга два звена Петровского залпом своих ракетных блоков нанесли по вышедшей на боевой курс группе 'Мицубиси' сосредоточенный удар, по приготовившемуся к бомбардировке строю вражеских самолетов. Часть ракет разорвалось много выше вражеской колонны звеньев, но один, все же, запылал от прямого попадания. Четверка И-14-х своим ракетным залпом рассеяла ненадолго восстановленный строй японских бомбардировщиков, и Петровский тут же увел звено с включенными 'Тюльпанами' на высоту. Оценить результаты удара, выходящие из атаки пилоты, просто не успели. Да и какая теперь была разница...

'Теперь бы надо к нашим на помощь, но вот так нас пустые блоки сильно тормозить будут, японцам только этого и нужно. А для снижения и сброса времени нет. Вон Санько от них одними только пашкиными 'Тюльпанами' и спасается. Вон опять на вертикаль полез. Хоть плач, а нам туда нельзя пока. Если только я инструкцию Пашкину не нарушу. А нарушать придется. Семь бед — один ответ. Всегда за сделанное отвечал, и в этот раз на себя возьму. Прости Паша. И спасибо, за то, что не забыл нас и дал нам вот эти полчасика. Хоть и летишь ты сейчас где-то очень далеко на Востоке, но опять ты нас не бросил. За то тебе и спасибо сынок...'.