Как и было приказано, двумя колоннами полк влетел в Новый Двор. И сразу же выяснилось, что делать здесь более нечего. Судя по всему, батальоны полка захватили врасплох минимум две кавалерийские дивизии немцев. Они расшвыряли русских, перебили тех, кто пытался оказать сопротивление, разогнали или пленили остальных, и теперь ушли вперед, громя тылы семнадцатой пехотной дивизии, стремясь вырваться на оперативный простор.

— Вы опоздали, Борис Владимирович, — подвел итог Михайловский. — Нам здесь больше делать нечего. Кончились наши иероические серые шинели...

Рябинин скрипнул зубами. Да, все верно: пехоту разбили и рассеяли, и теперь ее не собрать. Во всяком случае, им. Но вот Львов... Спецназ своих не бросает!

'Да не мог Маркин просто так себя отдать! Уж хотя бы день, да продержался бы... или в леса свалил... — Анненков стиснул кулаки — Опыт не пропьешь и не продашь. Должен он сопротивляться...'

— Где-то там, — есаул указал плетью, — базируется охотничья команда семнадцатой дивизии. Я слышу стрельбу...

Никакой стрельбы Анненков, разумеется, не слышал, и слышать не мог, но говорил он так уверенно, что полковник Михайловский невольно прислушался.

— Действительно, — произнес он задумчиво. — Мне кажется, что я тоже что-то такое слышу...

— Определенно стреляют, — подтвердил хорунжий Башков. У него едва-едва пробивались усики, и это было его первое дело. Он ужасно трусил предстоящего боя, а больше того — что кто-нибудь заметит, как ему страшно. — Совершенно точно: пачками садят!

Само собой, что никто ничего не слышал, но никто не хотел показаться глухой тетерей. Все офицеры заговорили, загомонили, наперебой утверждая, что они ясно слышат бой.

— Так чего же мы ждем, господа? Вперед! Марш-марш!

И полк помчался туда, где на старом, брошенном фольварке располагались охотники...

Через полчаса бешеного галопа до казаков действительно донеслась стрельба. Звуки залпов словно пришпорили казаков, и они поскакали еще скорее. Анненков еле-еле успел уговорить полковника выслать вперед дозор с тем, чтобы разобраться: какими силами обороняются наши, какими силами атакует противник и откуда ловчее вмешаться в бой?

Есаул лично возглавил пошедших на разведку. Он заставил казаков спешиться, и подобрался по-пластунски почти к самому расположению вражеских кавалеристов.

Немцы заметно нервничали. Третья атака на казалось бы беззащитную против кавалерии пехоту русских, и — потери составили едва ли не половину полка! А проклятые русские не подались назад ни на шаг.

Появление у противника пулеметов оказалось неприятным сюрпризом, и уланский полковник решил, что с него хватит терять своих солдат в бесплодных атаках. Он отправил двух улан к соседу за помощью, и теперь с нетерпением ожидал ответа от восемнадцатого саксонского гусарского полка. Но все никак не мог дождаться...

...Двое улан и гусарский лейтенант нещадно нахлестывали коней. Саксонцы уже спешат на помощь своим товарищам, и нужно немедленно сообщить командиру уланского полка об этом и о том, что саксонцы идут по старой лесной дороге, которая не отмечена на карте.

Особенно торопился лейтенант Вейзен. Он совсем недавно выпустился, окончив обучение, в полк, буквально два месяца тому назад получив заветные офицерские погоны, и теперь, теперь....

В прошлое посещение родного дома в Альбертштадте — маленьком городке под Дрезденом, лейтенант чувствовал себя подлинным триумфатором! Отец привел его в свою любимую пивную и...

-...Ну-с, господин лейтенант, — веско произнес учитель гимназии, которую три года назад закончил юный Вейзен. — Значит, вы едете на фронт, добывать победу для Фатерлянда?

— Да, — ответил лейтенант, с трудом подавив в себе желание прибавить 'господин учитель'. — Нас отправляют на Восток, чтобы решить вопрос с Россией.

— И это правильно! — воскликнул учитель с жаром. — Это великолепно! Я всегда говорил, говорю и буду говорить: будущее Германии — на Востоке! Мы возьмем эти земли и построим там новый порядок! Германский порядок! — Он щедро наполнил рюмки отца и сына Вейзенов и поднял свою, — Прозит!

— Прозит! — поддержали его отец, почтмейстер и начальник станции.

— А я говорю — нет! — рявкнули в унисон брандмейстер и полицмейстер. — Надо как можно скорее принудить Россию к миру и обрушиться всеми силами на Францию! Мы должны разгромить французов и преподать урок этим предателям-англичанам! Ведь верно же, господин лейтенант?

'Господин лейтенант' купался в лучах славы, наслаждаясь тем, что его мнения спрашивают первые люди города. Его распирало от гордости, и он просто растворялся в мечтах о будущем...

А теперь Вейзен мечтал о Железном кресте. Если в следующий раз он приедет домой с крестом на кителе, то... Его отец — чиновник магистрата, будет на седьмом небе от счастья, а Лиззи... впрочем, тогда можно подумать и о ком-нибудь другом: все-таки Лиззи безнадежно глупа и провинциальна. В конце концов герой войны может рассчитывать и на лучшую партию. Вот, например, у барона Гидау подросли две дочери и старшая — Ольга, чудо как хороша! Однажды он видел ее, когда она прогуливалась в открытом ландо. Тогда она не обратила на него никакого внимания, но на героя войны... О, это совсем другое дело!..

Тут на лейтенанта Вейзена снизошло вдохновение, и он будто наяву представил себе свидание с баронессой Ольгой. Но почему-то это его не удовлетворило, и он задумался о том, что у его полковника, графа Рейнхарда фон Клотца тоже, по слухам, имеется дочь-красавица. И вполне возможно, что полковник обратит внимание на своего офицера-героя...

Мечты унесли лейтенанта в заоблачные эмпиреи и ему же виделось, как сам кайзер вешает ему на шею крест голубой эмали и предлагает юному герою обратить внимание на одну из его дочерей. Но внезапно все оборвалось, причем самым неожиданным и неприятным образом: что-то с ужасающей силой ударило его чуть ниже уха. В голове сразу же зашумело, перед глазами заплясали яркие огоньки, и лейтенант сам не заметил, как вывалился из седла.

Вейзен пришел в себя и с удивлением обнаружил, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Вернее, пошевелить он может, только при этом почему-то перехватывает горло и становится нечем дышать.

— Не надо дергаться, — произнес негромкий голос на вполне приличном хохдойч. — Не стоит, а то удавишься.

Над лейтенантом стоял высокий, плечистый человек в русском мундире. Вейзен покрылся холодным потом: мундир оказался казачий! За свое недолгое пребывание на фронте, юноша успел наслушаться леденящих кровь историй о нечеловеческой жестокости и безудержной кровожадности казаков. И вот он попал в руки этих людоедов, которые пожирают германских младенцев и пьют кровь германских девушек?! Боже, боже!..

Анненков смотрел на пленного офицера с холодным любопытством токаря, прикидывающего, какой резец использовать сперва, какой — потом. Наконец он принял решение, и обратился к пленнику:

— Ну-с, любезный, и куда же вы так спешили? Давайте, излагайте побыстрее, у меня мало времени.

Лейтенант судорожно сглотнул, затем попытался что-то сказать, но лишь беззвучно открыл и закрыл рот.

— Послушайте, гусар, — полковник Рябинин окончательно взял власть в свои руки. — Вы из саксонского полка, здесь — прусские уланы. — Он перехватил взгляд лейтенанта, и надавил своим взглядом. — Я понимаю, что Львов натянул уланам глаз на жопу, и они запросили поддержки. Вопрос первый: на помощь должен прийти только ваш полк, или вся дивизия? — Тут он перешел на шипение взбешенной кобры, продолжая давить пленника взглядом — Отвечай, засранец, а не то я тебе сейчас глаз вырежу.

С этими словами он вытащил нож и приставил острие к лицу Вейзена.

Лейтенант заверещал пойманной крысой и сделал попытку отползти, но аркан, которым он был спутан, затянулся, и пленник задергался, захрипел и забился.

— Ну! Выкладывай!

И, рыдая и унижения, от страха Вейзен принялся выкладывать. Ему очень не хотелось отвечать, но умирать не хотелось еще сильнее...

-...Так что, господин полковник, необходимо бить сейчас, пока не поздно.

Михайловский помолчал, а затем кивнул. В свое время он, по малолетству, не успел на турецкую войну, потом не попал на японскую, а теперь... Теперь ему очень хотелось показать, что он не уступает своим многочисленным предкам, прославившим род Михайловских в войнах и сражениях. Поэтому раздумывал полковник недолго. Привстав он крикнул:

— Казаки! За мной! Марш!

Уже подлетая к дороге, казаки опускали пики, и с разгона влетели в стройную колонну саксонских гусар. Те смешались, разлетаясь, точно брызги от камня, брошенного в лужу, последний эскадрон кинулся наутек, остальные приняли бой в самых невыгодных условиях. Казаки набрасывались на немцев с разных сторон, свистели шашки, и гремело страшное русское 'Ура!'

Два эскадрона, шедших передовыми, попытались оторваться от противника, уходя на позиции уланского полка. Четвертый Сибирский рванулся за ними. Казаки снова взялись за пики и, настигая, кололи немцев в спины. Те пытались отбиваться саблями, но тщетно. За весь бой с обеих сторон не прозвучало и десятка выстрелов.

Наконец лес раздался, и Анненков, привстав в стременах, увидел развалины какого-то строения, к которому ползли фигурки в фельдграу и странных касках с четырехугольными навершьями. Он не успел отдать команду, как справа от него раздалось:

— Шашки вон!

И на улан обрушилась казачья лава. Спешенные уланы не умели обороняться от всадников. Будь они верхами, они еще могли бы попробовать за себя постоять, но тут...

Кто-то пытался стрелять, кто-то выставлял бесполезный штык, кто-то хватался за саблю, а большинство ударилось в бессмысленное бегство, стремясь хоть на миг продлить свою жизнь...

Через сорок минут все было кончено. Остатки улан и гусар согнали в кучу, а навстречу Анненкову вышел Львов. Полковник Рябинин оглядел товарища и невольно усмехнулся:

— Что, друже: лавры Рэмбо спокойно спать не дают?

Львов-Маркин недоуменно моргнул, почесал нос, и лишь потом понял. Расхохотался, снял с плеча пулемет, и стянул с головы повязку, удерживавшую потные волосы.

— А я, честно говоря, думал, что больше похож на Шварца...

— На убийцу ты похож, — хмыкнул Анненков. — Вон сколько накрошил, даже меня в дрожь кидает...

— Ну-ну... Трындить — не мешки ворочать. Тебя в дрожь только Хиросима бросить может. И то если с Нагасаки и Токио объединится...

— Ну-ну... Веселишься?

— Радуюсь, что жив остался.

Анненков-Рябинин удовлетворенно кивнул:

— Это — да...

— Слушай, я тут вспомнил, что ты должен вывести полк из окружения, — сказал Львов. — И краем уха слыхал, что ваш полковник погиб в сабельной атаке...

Анненков снова кивнул:

— Я видел, как его застрелил какой-то офицер. Его тут же срубили, но поздно...

— А еще я слышал, что вроде как единственный есаул в полку, который уцелел. Так, нет?

— Так, а что толку? Командовать будет войсковой старшина Инютин, так что...

— А он где? — быстро спросил Львов. — Что-то я его не видел.

— Да вон там, — Анненков-Рябинин махнул рукой. — Сидит наш герой, шевельнуться не может. Его дважды штыком достали.

— Ага, — задумчиво произнес Львов. — Так я пойду, доложусь ему?

— Иди-иди, — есаул уже шагал к своей сотне. — Как закончишь — подходи. Надо кое-что обкашлять...

И он двинулся дальше, слегка удивляясь едва донесшимся тихим словам штабс-капитана: 'Ты даже не представляешь, как надо-то...'

Львов появился в расположении Анненковской сотни минут через двадцать пять-тридцать. Подошел к есаулу и весело спросил:

— Ну, и чего ты говорил про вашего подполковника? Подхожу я к нему, докладываюсь по форме, а он, бедолага, остыл уже...

Полковник Рябинин посмотрел на товарища, заглянул в его слишком честные глаза, а затем ухватил штабс-капитана за плечо:

— А пойдем-ка, поговорим... — и потащил его за собой.

— Ты чего: рехнулся? — спросил он, когда оба отошли метров на сто, и никто не мог их услышать. — Ты нахрена это сделал?

— Что?

— Можешь кому другому баки забивать, а мне — не надо! Ты зачем Инютина актировал?!

— Я?!

— Наконечник от копья! Ты объясни внятно: на-хре-на?! А если бы кто-то увидел?

— Никто ничего не увидел, — усмехнулся Львов. — Подумаешь, бином Ньютона: дурака, в котором и так душа еле держится, чуть-чуть подтолкнул.

— Ты в следующий раз подумай! Полезно, знаешь ли!..

— Да чего ты так кипятишься, полковник?! Ну, упокоил я какого-то Инютку, так ты ведь сам говорил...

— Нихрена я тебе не говорил! И больше такой самодеятельности не требуется!

— Да ладно тебе.

— Бл...! Офонарели в конец! Баха слушаете, Рембрандта обсуждаете, а потом режете всех вокруг! Я с вас чумею, дорогая редакция... — Анненков-Рябинин покачал головой. — Ну, и чем ты его приголубил?

— 'Вязальной спицей'. Вот, — и Львов-Маркин вытащил не то очень длинный стилет, не то очень короткую рапиру.

— Дай-ка взглянуть... Где ты это взял? — Анненков с недоумением повертел оружие в руках и признался — Не видал такого. И что это такое?

— Прошу любить и жаловать: французский штык к винтовке 'Лебель', получивший у немцев прозвище 'вязальная спица'. У немца одного затрофеил... — Штабс-капитан усмехнулся, — Он, видать, на Западном фронте эту игрушку притырил, а я — у него... Он тоньше нашего, плюс — рукоятка имеется. В семнадцатом с такими в окопы врывались...

Возвращая штык, Анненков невесело усмехнулся:

— Всегда опасался вашего брата, образованных да начитанных. Хрен поймешь, чего от вас ждать...

Львов рассмеялся.

— Ладно, раз ты такой образованный, излагай: чем это наступление кончится?

— Ну, Вильнюс потеряем, Минск — тоже... кажется...

— Та-а-ак... — Анненков задумался. — Сколько у тебя штыков?

— Перед боем было человек триста, сейчас, надо полагать, меньше...

— Замечательно. У меня перед боем было восемьсот тридцать два человека. Сейчас тоже меньше.

— Может, отпустишь перекличку сделать? — Львов-Маркин вдруг усмехнулся — Между прочим: у меня два пулемета. Вот этот, — он встряхнул 'мадсен', — и трофейный MG-08. Правда к последнему патроны почти кончились...

Анненков заржал:

— Твое благородие, ты в своем уме? Сейчас трофеи соберем — у тебя к нему патронов будет, хоть залейся.

Выяснилось, что под началом есаула Анненкова насчитывается шестьсот тридцать два казака и сто девяносто охотников. Конечно, немного, хотя не так уж и мало. С вооружением дело обстояло намного лучше: в отряде имелись два пулемета, девятьсот двенадцать трехлинейных винтовок пехотного, драгунского и казачьего образца , двести шесть револьверов 'наган', и триста одна ручная граната. Кроме того, имелись восемь пистолетов 'маузер', два кольта и три браунинга 'второй номер' . Еще имелись трофеи, в числе которых: кавалерийских карабинов 'маузер' — тысяча тридцать одна штука, пистолетов 'Парабеллум' LP-08 — сорок пять штук, гранат ручных немецких — сто двадцать штук. Сабли и пики пересчитывать не стали: нечего возиться с бесполезным металлом. Вернее — с металлоломом...