Туманность дракона 1. Дорога в никуда

— Прекращай фиглярствовать, — вконец разозлилась Элла, — ты привлекаешь излишнее внимание.

— Как может быть излишним внимание таких красоток? — удивился Дэв, непроизвольно вновь оглядываясь на девушек. — Они-то чем не угодили?

Элла бессильно махнула на него рукой и воинственно развернулась к Сигу.

— Не может быть, чтобы ты не знал про эти планы!

Сиг подарил ей такой умильно-покорный взгляд, что Дэв не выдержал и вновь расхохотался.

— Ну-у-у, вначале я, конечно, пытался его уговорить, — он подтолкнул Сига локтем. — Но что-то наш друг не в духе последние дни. Ему, видите ли, что-то мерещится.

Сиг через силу скорчил ответную улыбку.

— Прости, милая. Но, даже знай я все заранее, я не стал бы вмешиваться. И знаешь что? — он посмотрел на друга. — Брависсимо, Дэв, ты был просто великолепен! Особенно удирая по 'высокой воде' от толпы возмущенных святотатством граждан.

— Смейтесь, смейтесь, — расстроено проворчала Элла, — а я уверена, что уже сейчас с беднягой-гондольером плотно общаются ребята Совета десяти.

— Эта жизнь — как увертюра с листа, как вслепую по-над пропастью шаг, наудачу, наобум, не дыша [11], — Дэв блеснул в ответ улыбкой и задорно посмотрел на Эллу. — К чертям скуку и размеренность! Я хочу гореть, идти по лезвию кинжала, лететь над бушующим морем, прикасаясь к седым гривам волн. Только это настоящая жизнь. И здесь — жизнь. Ты только посмотри, сестренка, жизнь бурлит, бьет через край и я воспользуюсь всеми ее дарами!

Приклеенная улыбка медленно сползла с Сига. Предчувствие? Здравый смысл? Никогда с ним такого не бывало. Тревога, стылая тревога незаметно просачивалась в зал с клубами холодного тумана.

— Не кликай на себя беду, Дэв. Не зови к себе такую жизнь... Ты не понимаешь. — Он хотел и еще что-то добавить. Объяснить. Какие-то слова ощутимо рвались с губ. Не успел.

— О-о-о, — весело восхитился брюнет, не дослушав его, — чуете, каким духом повеяло? Никак в наших рядах пополнение и сюда припожаловали лисы?

— Неужели этим тоже захотелось поразвлечься? — мелодичный голос Эллы заледенел, когда она всмотрелась во вновь прибывших. — Видишь, Дэв, сюда стекается весь сброд. Кстати, ты узнаешь того напыщенного баронета, что пару месяцев назад в Генуе, кажется, пытался натравить на нас своих борзых?

— А ведь мы тогда так и не успели поквитаться с этим прохвостом, — живо отозвался тот, — он успел-таки удрать! Вот ведь дрянной род.

— Вырядились как на подбор, — заметила Элла — все в белом. Парча. Жемчуга.

— В пушисто-белых у меня сомненья... Такой эффект дают порой смола и перья [12]. — Дэв легко подскочил, в предвкушении потирая руки. — Сиг, друже, а не желаешь ли ты немного поразмяться? — он хитро подмигнул девушке. — Ну, сестренка, надеюсь, на этот раз ты не будешь читать мораль?

— Упаси боги, — ослепительно улыбнулась Элла, тоже поднимаясь, и закрывая черным бархатом маски лицо. — Такое развлечение я и сама ни за что не пропущу.

Словно какая-то неведомая сила властно шепнула тогда Сигу: останови его, немедленно! Если бы он только знал, во что выльется это его предчувствие, то костьми бы лег, но не пустил бы. Насильно увез бы прочь из этого фантомного города. Вместо этого он солидарно встал рядом с теми, кто с недавних пор стал его единственной семьей, его смыслом жизни. Встал, лихорадочно соображая, что бы такого сказать. Мыслей не было, только туман. Туман...

А потом было поздно. Самое время замерло, дробясь осколками вечности, беспорядочно-кинетический хаос праздника отдалился в безвозвратную даль — лучший друг смотрел на кого-то в окружении лисьей свиты, изменившись в лице. Удар судьбы — наотмашь, наискось. Не смотри, нет! Не смей! Не надо... Но она оглянулась — юная, тонкая, как свеча. Водопад пронзительно-рыжих локонов, дерзкие глаза в огненных росчерках загнутых ресниц, чеканный профиль.

— Дэвиан, нет, стой!

Губы спеклись, слов не слышно. Да он и не услышал бы, даже если бы Сиг заорал во всю мочь. Бездумно, безоглядно, он сделал шаг навстречу к ней, навстречу к своему проклятью.

— Нет..., — прохрипел Сиг и Элла удивленно обернулась.

Вот как все начиналось. Немыслимая встреча. Проклятый род. Он не сумел уберечь его тогда, отвести беду. И даже выть бессмысленно — голос сорван за эти годы...

* * *

Швейцария. Кантон Берн. Тунское озеро

Вечерний сумрак вызолотил глаза. Горячечный блеск, тревога — из зеркала оскалилась надменная усмешка тотема. Семь шагов вправо, назад, вновь замереть и взглянуть на свое собственное отражение: под шкурой свились тугие мышцы, хвост нервно оплетает бока. Косматая грива клубится в смешении реальности, чернее ночи, темнее тьмы. Кто-то сказал, что в мире нет ничего разрушительнее, невыносимее, чем бездействие и ожидание. Он был прав, andha-kaara, как же он был прав...

Теперь пять шагов влево и опять назад. Огромные лапы ступают мягко, бесшумно, неслышно. Какая маленькая комната! Тесно, как же тесно в человеческих границах. Когда он выглядит подобно им, его это устраивает, но стоит измениться, сместившись всего-то на пару измерений, как обустройство этого мира начинает бесить, сводить с ума своей неправильной угловатостью, уродливыми постройками, мурашьими ротами ненужных вещей.

Сын. Единственный. Любимый?! Andha-kaara... Как же можно не любить свое собственное продолжение, свое наследие, свою боль. Рождение ребенка — великое благо. Поистине великое, если даруется оно лишь раз в тысячелетие. Живой побег на засохшем древе, чуть слышное журчание родника в почти мертвом русле. И каждое такое рождение может оказаться последним, самым последним продолжением рода, продолжением эпохи арии...

Вымирающие... Медленно. Непреклонно. Пленники, угодившие в ловушку собственной алчности и жажды всевластия. Отщепенцы на обломках забытой мирами цивилизации. А люди плодятся и плодятся. Революции, войны и мор только подстегивают в них генетически заложенные механизмы к выживанию. Тщательно заложенные, взлелеянные. И, казалось бы, многое еще продолжает идти по издревле намеченному плану, вот только... арий становится все меньше. Наверное Lok`a [13] необычайно благоволит ему, раз позволила познать радость отцовства дважды. Пусть и ценой смерти жены во второй раз, но все же, все же...

Сын. Сколько же нужно сказать ему, сколько накопилось в душе за минувшее столетие. Увидеть его уже через несколько часов, день, быть может несколько дней и сказать... Сказать, что... Нет, аndha-kaara, надо собраться с мыслями, надо... Боги, ждать этого момента столько лет и в итоге безнадежно потеряться в сомнениях. С чего же начать?

Где-то в доме чуть слышно скрипнула дверь. Нет, двери. Хлопают. Шаги.

Он замер, дробясь в бесчисленных отражениях. Где-то вдали, за его спиной, в окна падал сумрачный свет. В ночном небе засветились всполохи дальних зарниц: пронзительно алым, ядовито зеленым цветом. Шаги в межреальности раскатами грома забились в беззвездном небе, хлопки двери все ближе. Значит, грядет непогода.

Прыжок в пустоту и стеклянные осколки полосуют пол комнаты там, где он был еще мгновение назад. Прыжок, еще прыжок по колючей заледеневшей траве газона. Боковым зрением он видит, как в этом же направлении несутся и другие: люди, нелюди, оборачиваются на бегу. Властно вскидывает когтистую лапу... нет, уже руку. Стоять, всем стоять! А лужайка, освещенная призрачными всполохами накрывается тенью. Двумя тенями.

Разворот гигантских крыльев окрасил ночь в цвет маренго. Звезды стронулись со своих привычных мест, завертелись хороводом — орлы планировали медленно, величаво, подавляя своей ужасающей мощью. Человеческие фигурки падали, не добежав, жалкие, изломанные. Остальные застыли на местах, повинуясь знаку повелителя. Регин хмуро усмехнулся — никто из своих не дрогнул, молодцы. А люди очнутся чуть позже.

— Svaagata, сир Махес, — скрежетом по натянутым нервам. 'Сир', как неприкрытая издевка. — Мы с братом без приглашения...

— Чем реже наши встречи, тем приятнее мне живется, — спокойно заметил Регин. Скрестив руки на груди, он наблюдал, как слои межреальности схлопываются, обретая форму обычной зимней ночи, как фигуры исполинских птиц тают, обращаясь в высоких, тонких, удивительно похожих друг на друга мужчин.

— У нас нет сомнений в твоих словах, — сказал один из них. — По большому счету нам и самим приятнее живется, когда в наши дела никто не вмешивается, — добавил другой.

— Мы где-то перешли дорогу друг другу? — вскинул бровь сир Регин. — Я не веду бизнес на подвластной вам территории. Ни в каком виде.

— Сейчас мы ведем речь не об Американском континенте, — сказал первый, всматриваясь в лицо собеседника бесцветными, прозрачными глазами. Живая ртуть, даже зрачков не видно. — А о сфере наших интересов, — продолжил второй, его зеркальная копия.

— Полагаю, если вы вдруг заинтересуетесь развитием одной из стран Еврозоны, я немедленно должен буду это понять и вежливо отступить в сторону? — хмыкнул сир Регин. — Вы занимаете мое время, уважаемые.

— Любые действия, совершаемые против воли контролирующего регион Рода, будут противоречить условиям Соглашения, — чуть склонил голову первый. Набок, по-птичьи. — Если только речь не идет о благе всех арий, — сказал другой. — И поскольку именно мы являемся прямыми преемниками, а вы добровольно отошли в сторону, мы требуем внимания к нашему сообщению.

Сир Регин молчал, озадаченно хмурясь.

— Нам стало известно, что ты нашел своего сына...

Тысяча чертей, аndha-kaara! Уже успели пронюхать.

Он все еще молчал, тяжело глядя на них. Незримо сгущалась свинцовая тяжесть, провисала между ними невидимыми цепями. Ржавыми оковами. Биллионы, биллионы чертей, аndha-kaara...

— Мы просим тебя пока не вмешиваться в развитие событий. Отзови своих посланников.

— Зачем. Вам. Мой. Сын? — голос вернулся в пересохшее горло густым звериным рыком. Реальность задрожала, свиваясь жгутами в трещащие кости, растянувшиеся сухожилия. С усилием, до хруста дентина, он стиснул челюсти. Контроль. Контроль, черт побери.

— С твоим сыном все будет в порядке, — усмехнулся первый. — Мы все еще чтим узы старинного родства, — эхом усмехнулся второй, — мы присмотрим за ним.

— Тогда зачем? — глубинное рычание. Невозможно унять разбушевавшееся естество.

— Все, что сейчас происходит с ним, лежит в поле наших интересов, — ответили они.

— Так дело в девчонке? Человеческий сосуд слишком хрупкое вместилище — ей не жить долго. Мой сын сумасшедший, рвет себе сердце на части и отказывается видеть, что конец уже близок... Но зачем она вам?

— Не имеет значения. Так ты послушаешь нашу просьбу? — мягко уточнил первый.

— Вам не понять, — глухо ответил Регин. — Я слишком долго ждал его возвращения...

— Мы понимаем твои чувства, конечно же, понимаем, — ледяной голос. Морозный суховей. В прозрачных глазах кружится снегопад. — Поэтому просим лишь о небольшой отсрочке.

Сильнее всего на свете ему хотелось сейчас заорать им в лицо 'Пошли к черту!' Вбить эти слова, словно кляп в их ненавистные глотки. Сын... Так близко, так возможно, аndha-kaara. Не-на-ви-жу. К чертям все соглашения, но... Но...

— До зимнего солнцестояния, — наконец, ответил он. Вытолкнул из себя эти слова, как выплюнул. Подавитесь моей щедростью, уважаемые. — И не просите о большем.

— Мы понимаем, — поклонились они, уже начиная меняться и вновь дробить межреальность мгновенным перемещением. — Благодарим...

ГЛАВА 3. НЕДОУМЕННО-ГОРЧАЩЕЕ. ANDANTE.

Цугцва́нг (нем. Zugzwang, 'принуждение к ходу') — положение в шашках и шахматах, в котором одна из сторон оказывается вынужденной сделать невыгодный очередной ход.

Россия. г.Владивосток

Дни пролетали мимо, кружа в вихре сальсы.

Ноябрь...

Декабрь...

Те, кто подобно мне, уже попал под сокращение и дорабатывал последний месяц, ходили угасшие, неохотно улыбаясь при встрече. А между тем плыли слухи о новых увольнениях и остальные коллеги развлекались тем, что делали ставки, кто попадет следующим. И это было очень грустно.

Стремительно и неудержимо, весь в радуге неоновой рекламы с объявлениями 'Sale', хрустом почти ежедневно сыплющего снега, мандариновым запахом и заметной ноткой массовой истерии, надвигался Новый год. В магазины невозможно было зайти: народ толпился там, казалось с утра до вечера, с энтузиазмом сметая с прилавков великое множество забавных и блестящих сувениров. Шампанское и игристые вина скупались ящиками. Шоколад и конфеты в красочных упаковках становились самой ходовой валютой: все активно их друг другу дарили и передаривали, обмениваясь любезностями, заверениями в наилучших чувствах и пожеланиями удачи и процветания. Хотя и чувствовалось в этой подготовке к самому любимому народному празднику некоторая натянутость; и расходы подсчитывались более скрупулезно; из скудеющего бюджета выделялись куда как меньшие средства, по сравнению с прошлыми годами; и подарки выбирались чуть менее дорогостоящие, чем раньше, но все равно все с нетерпением ожидали прихода праздника. Праздника с большой буквы, ведь так хочется верить в чудеса и мечтать, что уж в новом то году жизнь непременно наладится, и все будет в сто, нет, в тысячу раз лучше.

Я не ждала ничего. Ни о чем больше не расстраивалась и не переживала, словно все чувства разом отключились. Словно я забыла о реальности, стерев ее из своей памяти. В моей жизни появилась тайна, заполнившая собой все. Студеные вечера приносили вкус соли на губах, вкус ожидания. Сумасшествием были наши встречи, но каждое утро я встречала рассвет, загадывая желание, чтобы встречи эти никогда не кончались. Макс как-то спросил меня, почему я так внезапно отдалилась от друзей и все время провожу с этим странным чужаком, почему мы прекратили общаться с Жекой, почему я не отвечаю даже на телефонные звонки, и почему в последнее время у меня такой нездешний взгляд. Мне было все равно. Я, кажется, даже ничего не ответила и он, конечно, обиделся. Но какие смешные, ей богу, вопросы. Мне-то казалось, что мы целую вечность вместе и даже не помнила, как мы начали встречаться.

— Какое холодное море, — говорил Дэв, наблюдая за свинцовыми неповоротливыми волнами, набегающими на мокрый темный песок, и худенькой фигуркой русалки недалеко от берега, любовно изваянной безвестным для меня мастером, казавшейся несчастной и очень замерзшей. — Здесь мало солнечных дней, но мне нравится этот город. Такой суетливый и взбалмошный, еще такой неустроенный, но красивый своей особенной красотой. Ты любишь его, — подмечал он, — любишь слушать плеск волн.

— Люблю, — соглашалась и не соглашалась я, — и Владивосток не всегда такой холодный. Тем приятнее после долгого ожидания, после зимней стужи, вновь радоваться теплому лету, щекой ловить июньский бриз.

Он улыбался в ответ.

— Почему-то мне кажется, что тебе по духу наиболее близкой показалась бы Ницца. Изгиб Лазурного побережья поэты сравнивают с бедром обнаженной красавицы, — озорные бесенята в глазах, — а еще с очертаниями скрипки.