Лайм. Судьбе назло.

А теперь о себе. Слишком много "я". Но это и понятно. Гонцу нужно верить. Точнее, можно верить, даже такому, как я, если его намерения понятны и чисты. Жуликов не любят ни на одной стороне. И вот я честен. Я против убийства кого бы то ни было вообще, благородных в частности, а за вознаграждения я всем живущим друг, товарищ и брат. Точнее, доносчик.

Это понятно. Это обычно. Это жизненно. И это допустимо. Верно, в этом у меня нет фальши.

— У меня есть всего три часа. Час на дорогу сюда, час для вас и час обратно.

Эпилог. Я задал время. Время для обдумывания и время для решений. Все, как на базаре. Увидел свою жертву, есть пара мгновений на обдумывание и пара на дело. Слишком долго обдумываешь, чего больше, риска или выгоды, — и жертва уйдет. Слишком много времени тратишь на дело, — и есть риск, что тебя заметят. Я выдал время на обдумывание — час. Расспрашивайте меня и рвите на части, как хотите. А потом — либо кошель на стол, либо до свиданья, рыжий балабол.

Вот так вот.

А рыцарь, видимо, в ступоре.

Хм... Конечно, сложно поверить словам ворвавшегося в усадьбу незнакомого юнца в рубахе с чужого плеча. Не тому, что его место в ближайшей темнице, а его наглому заявлению о покушении. Поэтому я решил закончить своей излюбленной фразой, вынуждающей призвать юного влюбленного к действию:

— Я прекрасно понимаю, что ни я, ни мои слова пока не вызывают у вас доверия. Но сейчас вопрос стоит не в том, можете ли вы мне верить. А в том, можете ли вы позволить себе не верить мне, когда на кону не только ваша работа, а и, э ... ваша женщина, — добавил я, давая понять, что мне все известно о его неофициальном роде занятий.

Люди не любят чувствовать, что их обманывают. Наоборот, чтобы снискать доверие, все должно быть чисто и прозрачно. Пусть это и несколько обескураживает. Да, я узник. Да, я низший слой общества. Да, за меня некому поручиться. Но пусть за меня говорят мои слова и мои дела. А они просты и правдивы. Вот моя история, вот мой мотив, вот мои поступки.

Но мой собеседник не из доверчивых. Кристелл дел Армак не был бы начальником охраны, если бы славился своей легковерностью. Появление паренька неопределенного вида, одетого явно в чужую одежду и вымогающего деньги самым наглым способом, вмиг взбесило его. Его мысли были видны, как на ладони.

"Подумать только, — гневно рассуждал блондин, — эта деревенщина, рассчитывал на то, что он, Кристелл, поведет себя как распоследний идиот и купится на уловку, на которою не повелся бы и самый безголовый крестьянин!"

Рыцарь был готов ответить на такое оскорбление, и его приговор не заставил себя долго ждать.

— Я прикажу выпороть тебя, маленький наглый крысеныш, — в гневе выпалил блондин. — А потом уж мы посмотрим, как ты запоешь.

Выпороть? Меня? Да за что же это?

— Эй, подождите, — мгновенно ощетинился я. — Не нужно меня пороть. Я не за этим сюда пришел.

— Да? — Рыцарь явно не шутил по поводу наказания. — А зачем же ты пришел? Чтобы насмехаться над благородными, так?

— Нет, совсем нет. — Я с ужасом подумал о том, что гордость этого болвана в доспехах может расстроить все. От одного взгляда этого блондина хотелось бежать. Но мой возможный побег вряд ли бы удастся. Двое стражников дежурили у выхода, а доступ к единственному окну перегораживал сам дел Армак.

" Вот попался!" — мелькнула шальная мысль.

— А мне кажется, что именно за этим, — не унимался рыцарь, гневно хмуря брови. — Надо же такое удумать — попробовать провести истинного рыцаря! Да я тебя сам, несмотря на титул... — Он сделал шаг и угрожающе замахнулся. — Ишь, что удумал, рыжий крысеныш...

— Да не вру я. Не вру! — Я попытался было достучаться до возмущенного разума, но задетое тщеславие бурлило яростным потоком. Нужно было срочно исправлять положение. Иначе не то что награды — головы своей я мог больше не увидеть.

— Этот заключенный, что поселился со мной, сказал, что дочери сиятельной скоро исполняется шестнадцать лет, — я быстро стал выдавать все, что мне было известно. — И что задуман грандиозный бал в ее честь. Также он сказал, что до этого бала сиятельная с дочкой поедут в город на ярмарку, чтобы обновить гардероб. А его друзья знают дорогу и приготовят в нужном месте засаду.

Рыцарь несколько поостыл, видимо, интуитивно обдумывая услышанное.

— Ерунда, — все еще пылая гневом, произнес телохранитель. — Сиятельную всегда сопровождает не менее дюжины всадников во главе со мной. И ни одному грабителю не придет в голову рисковать своей шкурой, потому что мои ребята носят мечи не только для блезиру...

Но мне было что ответить этому вместилищу оскорбленного достоинства.

— Они знают это. И нашли способ победить вас. Они наняли волшебника, — произнес я и зажмурился. Карающая длань была совсем близко. Но наказания так и не последовало. Вместо этого рыцарь успокоился, сложил руки на груди и уставился на меня испытующим взглядом. Слишком много разных вещей я выложил под угрозой наказания. Слишком много верных вещей, которых не полагалось знать простому узнику. И поэтому слишком уж непохоже было это на простой обман. Или, упаси боги, на шутку.

— Какого волшебника? — спросил он через минуту.

Я позволил себе расслабиться. Раз спрашивает, значит, засомневался.

— Значит, вы верите мне? — вопросом на вопрос ответил я.

— "Верите мне" сударь, — резко поправил он. — Еще не знаю. Итак, о каком волшебнике и волшебстве идет речь?

Но я не желал так просто сдаваться. Теперь мое ущемленное самолюбие требовало маленькую компенсацию за минуты перенесенного страха.

— Не скажу... сударь, — ответил я твердо. — Я пришел к вам с честными намерениями и за наградой. Если вы мне не верите во всем остальном, то и про волшебство вам знать ни к чему. А если вы мне поверите... это будет мой маленький залог — волшебство и место нападения. Если я вам все расскажу сейчас, где гарантия, что вы дадите мне золото, а не вышвырните вон... сударь?!

Глаза рыцаря-телохранителя вновь стали излучать волны негодования. Еще никто из челяди не смел с ним так разговаривать. Воспитанник благородной семьи, взлелеянный в кругу вечно кланяющейся и шаркающей ножками прислуги. Выросший на "милостивом сударе", "благородном господине" и "вашей милости". Я прекрасно понимал, с кем разговаривал, и знал, что с такими людьми нужно вести себя соответствующим образом. Но не мог: обида просто требовала удовлетворения хоть таким нелепым способом. Да и не умел я иначе. Взращенной на улице дворняге не привить манер домашней болонки. Тем более, за столь короткий срок.

Кристелл разрывался между желанием как следует проучить наглого гордеца и своим долгом. Все-таки с информацией о планирующемся налете я пришел не к кому-нибудь, а к нему, к начальнику охраны. Что ни говори, поступок логичный. Тем более, в моих словах имелся смысл, хотя доверять или не доверять мне, он еще не решил. Его взгляд метался по моему лицу, как голодный зверь, пытаясь отыскать признаки лжи. Но их там не было. Зачем мне врать, когда сказанное мной на самом деле правда. Его взгляд стал более пристальным. Я ответил тем же.

И все же я оказался прав в своих прогнозах. Он не мог позволить себе не поверить мне. Ведь в его обязанности входило устранять не только угрозу, а даже и намек на нее. А то, что угроза была, он не сомневался. Только была ли это мистическая угроза от вымышленной банды с подручным колдуном, или более реальная, от слишком хорошо информированного и наглого паренька, он еще не решил.

— Стража! — кликнул он. Двери мигом распахнулись.

— Через десять минут приведите рыжего заморыша в главный зал. — Сказал и вышел вон.

— Надеюсь, он пошел за сиятельной, а не за палачом, — мелькнула у меня в голове шальная мысль. Мгновенно вдруг сделалось зябко. — Эти благородные сплошная морока, — подумалось мне. — За тем, чтобы говорить правду, — следи. За тем, чтобы говорить учтиво, тоже следи. Да, и еще не забывай заискивающе улыбаться, как дурачок, и через каждое слово вставлять титул или звание. Теперь я наконец-таки понял, для чего нужен протокол: чтобы эти расфуфыренные вместилища эгоизма не повыцарапывали друг другу глаз за одно неверно понятое слово.

* * *

Вскоре появился слуга и двое охранников в лиловых туниках, и меня повели по коридору. Спустившись вниз по уже знакомой лестнице и миновав несколько светлых коридоров, мы попали в большую гостиную.

Я с интересом огляделся по сторонам — никогда еще мне не доводилось бывать в таких местах. В гостиной все обставлено в мягких зеленых тонах. Стены обиты шелком поразительного изумрудного цвета. Маленькие пуфики и кушетки покрыты чехлами того же оттенка. Салатовые портьеры приглашающее распахнуты, и потоки солнечных лучей, соблазненные радушным приглашением, заливали все вокруг. Меня заставили снять обувь, и мои ноги мгновенно утонули в шикарном ворсистом ковре, совершенно заглушающем любые шаги и щекочущем своими ворсинками.

А на изящном мягком диване, в компании с рыцарем-блондином, сидели они — хозяйки и правительницы страны роскоши и богатства.

Я быстро вспомнил, что поведал о них Зак.

"Семейство Вортексских, — сообщил он, — состоит из мужа, жены, дочери и сына.

Поместьем и всеми делами дома уже десять лет заправляет сиятельная Элайза Вортексская. Вот кто там истинный хозяин и на кого тебе следует применить все свои таланты. Сиятельной уже около сорока, а для женщин это тот возраст, когда они с остервенением цепляются не за уходящую молодость, а лишь за воспоминания о ней. К сему прикладывается извечное отсутствие дома любимого муженька. Вот и получается — молодые годы уже давно позади, а муж вроде бы есть, а вроде его и нет. А женщины ох как не любят неопределенности. Посему баба она крайне неуравновешенная, мнительная, сварливая и мстительная. Домашнюю челядь она подозревает во всех своих бедах, за что прислуге достается немалое количество розг.

А вот ее дочь, Эльвира Вортексская, девица что надо. Красивая, молодая, задорная кобылка, которой еще нет и шестнадцати. В самом, так сказать, соку. И целехонькая еще, понимаешь ли. Правда, характером она вся в мать: криклива, вздорна и самолюбива. Но это по молодости, лошадка ищет границы своего вольера. Мать в ней души не чает, балует дочь, как может. Та только рада этим воспользоваться.

Понял, малец?"

Да, теперь есть возможность самому убедиться, насколько хороши осведомители Зака.

Я медленно поднял голову и осторожно ощупал взглядом обеих женщин.

Сиятельная Элайза хоть и блистала великолепием, полагающемся ей по статусу, жила в том далеком прошлом, когда она юной пташкой порхала от одного ухажера к другому, не обременяя свою голову мыслями о замужестве. Давно уже не модное открытое платье в бордовых тонах, некогда подчеркивающее нежную кожу и роскошь фигуры, сейчас оголяло давно не привлекательные формы и кожу, начинающую покрываться морщинками. Кокетливо выбивающиеся из прически локоны и томная улыбка пухлых губ когда-то должны были сводить с ума претендентов на ее руку. Но, увы — теперь этим мог восторгаться разве что благородный Кристелл. Да и то, кто знает, по своей ли воле или по распоряжению свыше.

А вот ее дочка была куколкой что надо. Несколько резковатые черты лица и упрямый подбородок терялись в мягком блеске темно-карих глаз и роскошных локонах черных волос. Несколько портили аристократическую внешность недовольно сжатые губы. Но это наследственное, причем со стороны матери. Зато как она двигалась — нежно, с грацией сытой кошки. Взгляд лукавый, соблазнительный. Улыбка томная, волнующая. Ох, Великий Вор, держите меня четверо...

Так, меня занесло. Сильно занесло, не туда занесло. Но это и понятно: я устал, очень устал, неимоверно устал. От впечатлений об этом доме, от этих людей, от всего. Чтобы провернуть все по плану Зака, требовалась недюжинная сосредоточенность. А ведь мне этого мало — я собирался перевернуть все по-своему...

Нужно собраться. Передо мной не две женщины и один мужчина. Передо мной две кобры — старая и молодая. И один кот — ручной кот, знающий свое место и свои обязанности и получающий свой корм с рук хищной парочки. Он не в счет. Важны лишь они: две женщины, две властительницы, два спящих гейзера. Два кипящих котла, и я, идущий по самому краю. Один неверный шаг, точнее, одно неверно сказанное слово, неверно истолкованный жест и...

Поэтому, меньше слов и больше эмоций. Меньше подробностей и больше восхищения, преданности, почтения. Но палку перегибать не нужно. Еще один цепной кот им не нужен. Да и не для того я здесь.

— Уважаемая сиятельная Элайза Вортексская, уважаемая Эльвира Вортексская, — я поклонился со всей доступной мне элегантностью. — Я пришел сюда к вам, потому что не мог не прийти. Ибо таково было веление моего сердца, сударыни.

— И с чем же ты пришел, — холодным тоном осведомилась у меня старшая кобра. Зима отсюда никуда не уходит, да?

— Я пришел, чтобы не допустить бесчинства и кровопролития, сударыни. Чтобы не допустить горя в этих стенах. Я сделал то, чего не мог не сделать человек, почитающий благородство и достоинства этого дома.

Речь окончена. Теперь сосредоточиться на своей осанке — чуть ровней. Взгляд уверенный, но не вызывающий. Все внимание на сиятельную Элайзу, а не на ее дочь. Чтобы ни дай боже в той не вспыхнула ревность, или чего хуже. Бьем в голову, хвост не трогаем.

— Складно говоришь, — холода в комнате стало меньше. — Ты не из простой семьи, верно?

— Да, сударыня. Вы и вправду, как все говорят, мудры, о сиятельная. От ваших глаз не укроется ничего. Да разве кому в голову придет от вас что-либо укрывать? Бароны и графы, насколько я знаю, уже сложили перед вашими ногами все свои сокровища.

Немного лести. Нет, вру. Много. Опять же, для большего доверия себе, любимому.

Смешок. Ты смотри — в комнате, кажется, основательно потеплело?

— Кто ты, юноша? И как ты попал в темницу?

— Я, сударыня, родился в благородной семье. — Взгляд глаза в глаза, чтобы видела, что я говорю правду. В глазах немного грусти. И отстраненности, чтобы упаси боги, она не подумала, что я жалуюсь. — Большое имение, множество слуг, хорошее воспитание. Дворецкий, мажордом, учителя, слуги.

— И? — сиятельная решила ускорить исповедь.

— Мне было семь, когда мать тяжело заболела, — сократил историю я. — Отца у меня не было. Пока мать болела, управляющий присвоил себе все наши деньги и сбежал. Мать не смогла рассчитаться с долгами и умерла от горя. Остаток имущества был продан с молотка. Я оказался на улице. И вот, без должного наставления...

Я медленно развел руками. Что вышло, мол, то вышло. Кто может начать управлять своей судьбой в семь лет?

— Мужчины, — презрительно фыркнула она, выражая свое пренебрежение всему миру. Затем успокоилась. — Без отца. Да, я знаю, как это растить ребенка одной. Мои дети тоже растут без твердой мужской руки. Да, Эльвирочка?

— Да, маменька, — ответил ей журчащий ручеек.

Не смотреть на нее. Не смотреть.

Кристелл галантно кашлянул, сбивая сиятельную с настроенного ритма. Я быстро продолжил.